Текст книги "Бог непокорных (СИ)"

Автор книги: Андрей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

огня, Лицемер мог видеть иную дорожку и деревья, расположенные ниже; если же он поднимал

голову, то видел призрачные образы деревьев и над собой. В любой момент он мог сместиться и

войти в одно из соседних пространств; такие же наложенные друг на друга слои находились

справа и слева от него, повсюду. Все они сходились к храму-дворцу и растворялись в нем: храм

выглядел единым, неколебимым целым. Тхаголы, ангелы и иные духи света перемещались по

этим пространствам; сейчас, впрочем, поблизости почти никого не было, так как все собрались

внутри, чтобы почтить Князя Света, посетившего одно из своих отдаленных обиталищ. На

мгновение у Лицемера возникло странное чувство, как будто бы поблизости находится кто-то из

его братьев, словно легчайшая тень на самую малость затмила ослепительный блеск Солнца – но

этого, конечно же, не могло быть…

Лицемер проник внутрь храма; стража не задержала его, приняв за одного из гостей;

миновав несколько помещений, он достиг большого, помпезного зала, золоченные стены которого

были украшены многочисленными изображениями благочестивых сцен. В зале находились

обитатели девятого неба – они славословили бога, восседающего на великолепном золотом троне.

То, что на земле могло бы показаться верхом роскоши, здесь. на небе, представляло собой скорее

крайнюю степень смирения: Лицемер помнил, что троны прочих Князей Света были намного

более пафосными и впечатляющими. Здесь же, в храме Шелгефарна, все выглядело почти как в

мире людей – так, словно некто, имеющий возможность выбрать любой из тысячи изысканных

нарядов, выбрал для облачения самый простой и непритязательный, своего рода лохмотья.

Шелгефарн пребывал в облике человека; одежда его напоминала рясу

высокопоставленного гешского жреца – одновременно простая и изысканная: слишком явная

роскошь гешскому священству была запрещена, но в мелочах все делалось так тщательно, с такой

филигранной тонкостью, что напускная роскошь в сравнении с этой «скромностью» подчас

бледнела и тушевалась. Его длинный дорожный посох покоился слева, на высокой подставке;

золотая чашка для подаяний с искусно сколотым, будто случайно отбитым, краем – справа. Как и

положено богу смирения, Шелгефарн распространял вокруг себя ауру кротости, терпения и

послушания, и эти волны, отражаясь от душ тхаголов и ангелов, неслись к нему обратно в виде

молитв и славословий. Все было очень благочестиво, торжественно и вместе с тем скромно…

Склонив колени, Лицемер замер в дальнем углу, вознося молитвы вместе с остальными;

странное чувство, впервые возникшее у входа в храм, вернулось. Чувство было чрезвычайно

тонким, неверным; сколь не пытался, Лицемер не мог понять, что служит его источником.

Легчайшее, едва уловимое ощущение темной силы – но самой темной силы не было нигде, да и не

могло быть здесь, на девятом небе, в самой сердцевине Света. В какой-то момент он даже решил, что обманывает сам себя: его склонность видеть во всем ложь могла представить ему иллюзию

лжи там, где никакого обмана не было – и эта мысль, как ни странно, позволила ему наконец

определить сущность той темной силы, которую он как будто бы ощутил: это сила была его

собственной. Нет, он не обманывал себя, но в этом месте было что-то, что лгало: лгало постоянно, ежечасно и ежеминутно. Оно могло обмануть духов и людей, всех богов, всех Князей Света, могло

обмануть даже само Солнце – но только не Отца Лжи, сила которого являлась источником всех

неправд и обманов. Тончайшая, неуловимая ложь, почти неотличимая от правды – Лицемер был

настолько поражен, обнаружив ее, что не заметил, как служба закончилась и обитатели неба стали

удаляться из зала. Лицемер не ушел; он уже не думал о том, что может выдать себя и что,

возможно, его заманили в ловушку – он должен был разобраться, что же тут происходит. Он

столкнулся с тем, чего не понимал: почуяв ложь, он так и не смог определить, в чем она

заключается и какова ее сущность. Последние духи покинули зал; бог смирения мягко взглянул на

коленопреклоненного ангела, терпеливо ожидая, пока тот уйдет или изложит свою просьбу.

Тогда Лицемер поднялся; может быть, он допускал ошибку, которая грозила ему новым

падением с небес в Преисподнюю или новым безвременным пребыванием в Озере Грез – но все

же он взглянул Богу Смирения в глаза и спросил:

– Кто ты такой?

Уже задав вопрос, он подумал, что может оказаться непонятым; кроме того, его

интересовала не личность этого Светлого Князя, а его сущность. Поэтому, не дожидаясь ответа, он

повторил вопрос, задав его в несколько иной форме:

–  Что ты такое?

***

Вельнис подошла к дверям старой башни в четвертом часу, отперла их и, оставив Риерса

сторожить вход, поднялась наверх. До торжественного приема, устраиваемого отцом в честь

прибытия сыновей Лакхарского князя, оставалось еще около трех часов, которые она сможет

посвятить духовной практике. Потом, после приема, когда она придет в свои покои, скинет с ног

туфли и сбросит тяжелое бальное платье, ей будет уже не до практик. Княжичи будут

распушивать хвосты, наперебой ухаживать за ней, заводить разговоры, шутить, пытаться ее

заинтересовать; она будет смеяться их шуткам, танцевать с ними, проявит дружелюбие и участие, которое, впрочем, сменится холодком как только кто-то из них решит, что сумел вызвать в княжне

интерес – все как всегда. Бессмысленные телодвижения кукол в кукольном театре, но она должна

исполнять свою роль хорошо – во имя процветания Ирисмальского княжества, а еще потому, что

носить маску, но оставаться при этом самою собой – это тоже часть ее духовной практики.

На втором этаже башни, в луче света, падавшем из бойницы, кружились частицы пыли.

Вельнис задержала шаг. Все как тогда… только Эдрика нет. Он убил королевского эмиссара, и

сбежал из города в начале лета вместе с каким-то чернокнижником. А ведь ей почти удалось

соблазнить его. Мать убеждала ее действовать решительнее и не терять времени даром, но

Вельнис хотелось продлить период, предшествующий близости. Секс означал конец отношениям

– потому что Эдрик, несомненно, не остался бы с ней, узнав, кто она и для чего он ей нужен – а

ей не хотелось его отпускать. Мать предупреждала ее, что она влюбится, если только узнает его

поближе – так и произошло. Идеальный воин, не знающий ни страха, ни сомнений, сгусток

чистой решимости и воли; прекрасный актер, умный и наблюдательный, да еще и бессмертный

полубог в придачу – как в такого не влюбиться? Вельнис решила растянуть удовольствие от

встречи и вот чем все обернулось: она его потеряла. Княгиня Изель, ее мать, была расстроена.

Мягко говоря.

Вельнис поднялась на следующий этаж. Здесь пыли было намного меньше – она

регулярно убирала эту комнату, поскольку привыкла, еще до встречи с Эдриком, проводить здесь

немалую часть своего времени. Тут было тихо, прохладно, зимой можно было зажечь камин, а из

окна открывался в великолепный вид на черепичные крыши города. Ее появление спугнуло

голубей, ворковавших на подоконнике, Вельнис закрыла ставни, погрузив комнату в темноту,

села, скрестив ноги, на коврик и прислонилась спиной к поставленному вертикально пуфику,

прижав его таким образом к стене. Ладони она положила на бедра, закрыла глаза и

сосредоточилась на дыхании. Спустя минуту она погрузилась в состояние между сном и явью,

перестала ощущать тело и скользнула в глубину своей собственной души. Эдрик мог сколько

угодно твердить о том, что сны и фантазии не имеют значения – она знала, что это не так. Сны и

фантазии были частью Сальбравы – пусть не такой, как вещи и живые существа, но частью не

менее важной, чем все остальное. Сны и фантазии были подобны листве, но у этого дерева

имелись еще ветви, корни и ствол, а где-то там, на далекой глубине под корнями, простиралось

Озеро Грез, означавшее конец пути всякого сновидца. Но так далеко Вельнис забираться не

собиралась.

Поднявшись с уровня конструктов на уровень архетипов, она оказалась перед огромным

колесом, занимавшим все пространство – и одновременно внутри этого колеса, бродящей по его

множащимся спицам. Ей пришлось приложить определенные усилия, чтобы не позволить

подсознанию превратить колесо в конструкт, расписав его всевозможными красками, усложнив

его форму и вид. На самом деле это колесо не имело никакого отчетливого образа – скорее, это

была идея колеса как такового, а не какой-то предмет с набором характеристик. Когда Вельнис

почувствовала себя уверенно, то произнесла мантру, которой ее обучила Изель. Колесо, не

имеющее образа, распалось и собралось вновь, став чем-то таким, названия чему на языке людей

просто не находилось. Неназываемое вибрировало, заполняя собой все пространство – и когда ум

Вельнис пришел в гармонию с этой вибрацией, она почувствовала, как соединяется с

неназываемым и проникает на следующий уровень, который мать называла Ходами в Пустоте.

Некоторые из ходов Вельнис уже успела исследовать во время предыдущих сеансов медитативной

практики, но большая часть еще ждала своей очереди. Она скользнула в один из неисследованных

ходов и устремилась по нему вперед. Внутри этих ходов можно было найти много всего

интересного. Ходы вели в различные миры, незнакомые Вельнис. Иногда там попадались

необычные архетипы, но гораздо чаще там можно было найти какой-нибудь странный конструкт

или его часть. Вельнис входила в эти сны и видела удивительные вещи – иногда как участник

действия, а иногда как наблюдатель. Мать говорила, что все вещи связаны между собой и все это, несомненно, имеет какое-то значение – Вельнис не сомневалась, что мать знает о чем говорит, но

сама плохо понимала, каким именно образом все это связано лично с ней. Погружение на этот

уровень медитативного транса выводило ее за пределы ее собственного внутреннего мира, и

оставалось только гадать, что представляют собой те сокровища, которые она находила на берегах

бескрайней пустоты – осколки чужих снов? частицы памяти тех, кем она была в прошлых

жизнях? видения, посылаемые судьбой с целью показать ей какие-то знаки, смысла которых она

не понимала? что-то еще? Иногда ей казалось, что она видит прошлое, иногда – будущее или

настоящее, но чаще – ни то, ни другое, ни третье, а просто небывшее.

Вскоре ей стали попадаться конструкты – некоторые из них были похожи на трубы,

закрученные самым диким образом, другие напоминали голубоватые тени, третьи – сферы,

наполненные двигающейся водой. Точнее, это были еще не сами конструкты, а входы в них с

этого уровня. Вельнис выбрала врата в самом дальнем уголке Хода: начало этого пути вызывало в

ней ассоциации с темным зеркалом в позолоченной раме, изображающей героев и чудовищ. Она

вошла в зеркало, заструилась серебристым течением вверх и влево – до тех пор, пока ощущение

движения в потоке не стало складываться в картинку. Теперь нужно было расслабиться и

перестать пытаться управлять окружением: если она не сумеет этого сделать, то исказит видение, содержащееся в конструкте. Нужно было отдаться своей роли до конца, не зная еще, в каком

спектакле ей предстоит сыграть и кого. В некоторых спектаклях она была жертвой, в других —

палачом, но подавляющее большинство конструктов было заполнено бытовыми сценками, не

содержавшими ничего примечательного.

Мир собрался в сад, или, быть может, в светлый, просторный лес – вид деревьев и

температура навевали мысли о влажных и теплых землях где-нибудь на юге. Одетая в белое

платье, она сидела на земле. В этом сне у нее было странное самоощущение – такой силы и

внутренней цельности она не встречала раньше ни в одном из конструктов. Внутри конструкта она

не была человеком, хотя и казалась им по внешнему виду; она была каким-то иным существом —

возможно, стихиалью или небожителем – принявшим облик смертного ради каких-то своих

целей.

Напротив нее, под персиковым деревом, сидел человек. Из одежды на нем была только

набедренная повязка. Он был худ, имел темную всклоченную бороду и длинные, давно не

чесанные волосы. На смуглой коже было заметно множество шрамов. Подошвы его ног были

грубыми, а ногти – длинными и грязными.

– …ты многое говорил о свободе, – произнесла та Вельнис, которая была частью этого

видения – и тогда та Вельнис, которая проникла в конструкт и наблюдала за происходящим,

поняла, что их диалог с аскетом продолжается уже довольно долго: видение начиналось с

середины беседы. – Каков путь, ведущий к свободе?

– Нет путей, ведущих к свободе, – ответил аскет. – Поскольку свобода присуща нам

изначально. Невозможно найти то, что никогда не терял. Есть лишь пути, ведущие к избавлению

от рабства, и в конце каждого из них тебя ожидает смерть.

– Почему в конце каждого из них ждет смерть? – Спросила она.

– Потому что то, что зависимо, должно исчезнуть, чтобы открыть дорогу тому, что

необусловлено; также можно сказать – и думаю, это сравнение будет тебе более понятно – что

грязь, налипшая на сосуд, должна быть смыта для того, чтобы открылись чистота и совершенство

сосуда.

Вельнис обдумала его слова и сказала:

– Если смерть ожидает  меня, то значит, грязь – это  я. Но если смыть меня, что

останется?

– Ты отождествляешь себя со своими качествами, со своим прошлым, настоящим и тем, что, как тебе кажется, ждет тебя в будущем, – ответил аскет. – Однако это – лишь роль,

принятая тобой на время игры, и эта роль может легко измениться. Для того, чтобы пробудилась

ты-настоящая, должна умереть ты-играющая роль. И ты умрешь. Это произойдет с тобой трижды, и первая смерть случится совсем скоро. Придут твои братья, убьют меня и заточат тебя на долгие

годы в гробнице, совершенно лишив возможности на что-либо влиять; ты будешь видеть ужасные

вещи, совершаемые твоим именем и в твою честь, и не сможешь вмешаться. Придет время, и ты

будешь освобождена, но ненадолго: великий голод, который зародится в тебе во время заточения, заставит тебя пожрать саму себя. Это твоя вторая смерть. Не знаю, сможешь ли ты отыскать себя

среди миражей и ложных видений – один из Князей Тьмы сделает все, чтобы не допустить этого.

Если все-таки тебе удасться себя вспомнить, то третью смерть ты выберешь сама, по собственной

воле, зная, что не сможешь уже возродиться. Если ты пройдешь этот путь до конца, то уже ничто

не сможет сделать тебя зависимой. Даже я не смогу.

– Я не верю тебе, – сказала Вельнис аскету. – Братья со мной так никогда не поступят.

– Есть вещи, которые зависят от нашей веры, – ответил мужчина. – Но есть и такие,

которые происходят независимо от того, верим мы в них или нет. Твое заточение – одна из

последних.

– Но затем они одумаются и освободят меня?

– Они не одумаются. Тебя освободит мой ученик, когда конец света будет совсем близок,

и Последовавшие вырвутся на волю.

– Твой ученик? – Она оглянулась. – Он был среди тех, кого я тут видела?..

– Нет. Он родится нескоро. Он туповат и лишен фантазии, зато красив и решителен. Ты

полюбишь его и родишь от него сына.

Вельнис почувствовала, что краснеет.

– Признайся, смертный, ты только что все это придумал. – Величественно произнесла

она, разглядывая лицо аскета и пытаясь угадать, не решил ли он над ней подшутить.

Аскет улыбнулся. Некоторые его зубы были испорченными.

– Возможно, – сказал он. – Но это не отменяет того, что все сказанное – произойдет. И

разве моя история плоха? История любви смертного и богини, на мой взгляд, весьма романтична.

– Я не опущусь до того, чтобы совокупляться со смертным, – надменно бросила

Вельнис.

– Ну что ж, один раз я пойду тебе навстречу, – улыбка аскета стала шире. – Пусть мой

ученик будет бессмертным.

Они долго молчали. Аскет смотрел на Вельнис нежно, как на собственную дочь —

капризную, но любимую, а Вельнис смотрела в сторону и думала о том, действительно ли братья

пойдут на то, чтобы заточить ее в усыпальнице на бесчисленное множество лет – до тех пор, пока

миру не придет конец и Солнечный Убийца не освободится.

– Если открывшему силу анкавалэна в равной мере подвластны прошлое и будущее, если

само время и наполняющие его события столь же легко определяются им, как определяются

рассказчиком события придуманной им истории – для чего тебе умирать от рук моих братьев? —

Спросила Вельнис. – Ведь ты можешь сделать так, что они не придут. Или придут, но потерпят

поражение и будут вынуждены уйти с позором. Или придут, но вместо битвы – склонятся перед

тобой.

– На это есть две причины. – Ответил мужчина. – Хороший рассказчик не утверждает

свою власть над своей истории, а напротив, отдает себя ей. Он слушает голос истории и позволяет

ему звучать естественно и гармонично, не пытаясь навязать свою волю.

– Но ты мог бы придумать совсем другую историю, где все было бы гармонично без

смертей, пыток и бессчетных лет плена…

– Мог бы, но я назвал лишь одну из причин. Есть и другая.

– Какая? – Спросила Вельнис, взглянув аскету в глаза.

– Я не единственный, кто открыл силу анкавалэна, – с легкой грустью в голосе ответил

аскет. – Есть и другой. И он желает рассказать совершенно иную историю. В его истории не

будет ни любви, ни сострадания, ни счастья, лишь торжество жестокости и насилия. То, что

выходит в итоге, представляет собой нечто среднее между тем, что желает он и тем, что желаю я.

Он придумал смерть для меня, а я – для него, и если бы хоть один из нас поддался искушению

переписать эти части истории, то второй одержал бы верх во всех остальных событиях, от которых

желающему спасти себя пришлось бы отвлечься. Я не боюсь умереть. Придет время, и я буду

рожден заново.

– А тот… второй?

– Такие, как он, не рождаются от женщин. Но он будет воскрешен и вернется в мир

вскоре после моего нового рождения.

Глава 7

– Надо взять замки на западе, – толстый палец Тарго Къельдефа тыкал в потертую карту,

разложенную на столе. – Вайден, Далгор и Тейф. Прижать тамошних графьев – пока они не

прижали нас. Чтоб не хернули по Брашу, когда двинем на юг. А то отрежут от моря и все —

привет Семирамиде и Полумесяцу. Да еще и с севера засадят нам в зад в случае чего... Смекаешь, о чем речь?

Зингар Барвет, кардинал Ордена Свинцовой Горы, кивнул. Некоторых членов Ордена

раздражали развязные манеры Тарго, его простецкое обращение и грубоватые шутки, но Зингар

привык. Если высокий и грузный Тарго казался горой, то Зингар – камнем: бесстрастным

валуном, которому искусный мастер придал человеческую форму. Именем и смуглой кожей он

был обязан матери, происходившей из Алмазных Княжеств, фамилии и членству в Ордене —

отцу, бывшему министериалом Свинцовой Горы еще в те времена, когда Орден базировался в

Хальстальфаре. Сорок два года назад отец предпочел оставить Орден, чтобы провести остаток

дней вместе с женой, в хальстальфарском городке в предместьях столицы; а Зингар, которому

пророчили блестящую карьеру в связи с выдающимся колдовским Даром, отплыл вместе с

Орденом на запад. Ему было тогда пятнадцать лет и он был всего лишь оруженосцем. Пророчества

сбылись: он сделал карьеру, познал тайны магии, стал кардиналом Ордена, обрел власть и

влияние, и стал одним из трех наиболее вероятных кандидатов на место Магистра, которое когда-

нибудь должен освободить Тарго. О покинутой родине он не жалел и редко вспоминал родителей

– он был похож на камень не только изве, но и изнутри: столь же неэмоциональный, молчаливый, спокойный, ко многому безразличный. Его решения всегда были хорошо взвешены, а твердая воля

не ведала сомнений: Зингар мог долго сомневаться прежде, чем принять решение, но приняв его, уже не отступал. У него не было близких друзей в Ордене, но уважение он заслужил: будучи

требователен к подчиненным, не меньшую требовательность он проявлял к самому себе; он

зарекомендовал себя в качестве умного, надежного и обстоятельного руководителя.

– С тобой поедут люди Фалдорика, – Тарго упомянул имя одного из самых влиятельных

пиратов. – Держи их там в узде... И еще этот... – Тарго прищелкнул пальцами, вспоминая имя.

– Как его?.. Алин Алкуп.

– Кто это? – Спросил Зингар. Судя по фамилии, речь шла об одном из членов клана

Филинов, но имя кардиналу ничего не говорило.

– Командор Крылатых.

Зингар снова кивнул, поняв теперь, о чем идет речь. От сотни Крылатых Теней пользы

будет не меньше – а то и больше – чем от двух тысяч недисциплинированных, плохо

организованных дикарей Фалдорика Косы. Крылатые Тени станут его глазами и ушами: благодаря

воинам Ордена убийц и шпионов он будет знать обо всем, что происходит на территориях,

контроль над которыми ему поручили установить; а взятие крепостей существенно упростится.

– Маджус Кейп хотел, чтобы ты возглавил операцию, – Тарго задумчиво пожевал

губами. – Чем ты ему приглянулся?

– Не знаю, – солгал Зингар. Но он знал. И то, что жило в нем и слушало эту беседу,

усмехнулось, услышав ложь.

– Готовься к выступлению, – велел Тарго. – Позже я пришлю к тебе Филина. С Косой

поговорит Кейп – но одни только морские демоны знают, станет ли Коса выполнять то, что ему

говорят.

– Станет. – Уверенно произнес кардинал. – Так или иначе.

Глава Ордена испытыюще посмотрел на Зингара, и выражение лица Магистра было при

этом не слишком довольным.

– Смотри, не переусердствуй.

– Не беспокойтесь, сир.

Тарго кинул, и Зингар покинул шатер. Лагерь энтикейцев располагался на краю

Иладейской равнины; руины Браша на севере красноречиво свидетельствовали о первой победе

завоевателей – пусть и добытой не оружием, а благодаря темной силам, с которой заключил

сделку король Энклед и которая теперь незримо сопровождала войска. О том, что власть над этой

силой была передана Магистру Полумесяца, Зингару рассказал Магистр его собственного Ордена

– однако, Зингар испытывал сильные сомнения в том, что эта сила вообще кому-либо

подчинялась. Механически он дотронулся до левой руки пальцами правой, отметив, как командор

Найк, беседовавший с двумя рыцарями у шатра, соседствовавшего с шатром Магистра, на

мгновение задержал взгляд на его руке – а затем вернулся к беседе. Найк носил на своем плече ту

же тварь, что и Зингар – и лишь богам тьмы было ведомо, сколько еще высших иерархов Ордена

были инициированы Гхадабайном. В Лилии и Полумесяце дела обстояли схожим образом —

Зингар уже встречался с кардиналами и командорами этих Орденов, помеченными тьмой.

Посвященные более низких ступеней носили в себе не змеенышей, а астральных червей,

связанных с родителем незримыми, но прочными узами.

Инициация Зингара состоялась в порту Терано, в ночь, что предшествовала отплытию. Он

лег спать, но вместо сна провалился словно в темную яму; и хотя его сознание странным образом

изменилось, он ясно осознавал происходящее. Тьма была живой, она дышала, говорила тысячами

голосов, ждала и манила. К Зингару пришло понимание того, что он стоит перед выбором,

который определит всю его дальнейшую судьбу. На одной чаше весов лежали сила, знания и

власть, на другой – страх, слабость и невежество: страх перешагнуть собственные границы и

взять больше, чем отведено обычному человеку; слабость, выдаваемая обществом за добродетель; и наконец, нежелание знать подлинную глубину мира – таинственную и ужасающую, полную

невообразимых кошмаров, невыносимых страстей и желаний, демонов и чудовищ, обитающих на

дне каждой души, потому что глубина и сущность каждой человеческой души едины с глубиной и

сутью Сальбравы. Правильный выбор был вполне очевиден; единственное, что побуждало Зингара

медлить в принятии решения – это мысль о том, что обещания тьмы ложны, что сила и власть, которые ему сулили, могут быть лишь приманкой для доверчивой души. Но вскоре пришла мысль

о том, что даже если это обман, то осуществлен он тем, кто, без всякого сомнения, имел силу и

власть, потому что обойти духовную защиту одного из высших иерархов Ордена, изменить его

сознание и дать ему то виденье и тот выбор, что были даны Зингару – все это мог бы проделать

далеко не рядовой демон. А если так, то разумнее было принять предлагаемый дар даже не смотря

на риск оказаться обманутым: в качестве добровольного союзника кардинал Ордена будет

полезнее, чем в качестве раба. И когда Зингар сделал выбор, в темноте появилась тень, и эта тень

надвинулась на него и поглотила; он ощутил жгучее прикосовение к левому предплечью, а затем

почувствовал, как зашевелилась змейка под его кожей, поднимаясь выше, к плечу – где и

замерла.

Позже он понял, что подобный дар предлагался Гхадабайном не всем, а лишь тем, кто по

свойствам своей души был склонен принять его. Случались и ошибки: Зингар слышал о смуте на

одном из кораблей Лилии, но подробностей так и не узнал: бунт был подавлен в самом начале, а

один из кардиналов Лилии пропал. Что-то во время плаванья произошло и с Магистром этого

Ордена: благородный и сильный духом воитель, всегда бывший для Изгнанных Орденов самим

образцом рыцарства, Тидольф Алкертур сделался вдруг безучастным ко всему происходящему,

отрешенным и безвольным. Он выполнял функции Магистра, отдавал все необходимые

распоряжения – но и только; он перестал реагировать на шутки и не поддерживал больше

досужих разговоров. В нем что-то сломалось, и там, где прежде горело сильное, яркое пламя, теперь была пустота. Встретившись, уже на берегу материка, с новым Тидольфом, Зингар подумал

о том, что его, вероятно, ждала бы такая же участь, вздумай он отвергнуть дар, предложенный

Гхадабайном.

Змейки Гхадабайна поселились не только в душах высших иерархов пяти Орденов – так,

одним из инициированных стал Маджус Кейп, военначальник королевских войск Эн-Тике,

поставленный Энкледом во главе армии перед самым отплытием с острова – поговаривали, что

предыдущий военначальник проявил излишние сомнения относительно целесообразности

намечающегося похода, за что немедленно был снят с должности и отправлен в собственное

имение. Поэтому Зингар не был удивлен тому, что во главе западного фронта Маджус

рекомендовал Тарго поставить именно его: это был шанс проявить себя, сделав еще один шаг к

должности Магистра. Инициированные помогали друг другу пробиваться наверх и занимать

ключевые места в управлении. Ордена в своем прежнем виде исчезнут, и на их месте явится нечто

иное – это Барвет осознавал вполне отчетливо.

Он встретился с Фалдориком вечером того же дня, и быстро понял, что проблем с пиратом

не возникнет – либо их будет существенно меньше, чем ожидалось. Во всяком случае, ни

уговаривать его, ни принуждать к чему-либо с помощью чар не придется. Фалдорик —

прозванный Косой за длинные рыжие волосы, уложенные в косу, достававшую морскому

разбойнику до середины бедер – был помечен тьмой также, как Зингар Барвет и Маджус Кейп.

Они выступили на запад двенадцатого ноября, забирая из деревушек по пути всех

лошадей, которых местные жители не успели спрятать, и полностью вычищая всю найденную

снедь из крестьянских кладовых. Вскоре Зингару донесли, что Фалдорик, помимо всего

вышеперечисленного, также исправно вырезает обитателей разоряемых деревень, и кардинал

Горы, вызвав к себе предводителя пиратов, холодно поинтересовался, для чего он восстанавливает

против энтикейцев местное население.

– Скоро зима, а есть им нечего, – беззаботно ответил Фалдорик, покачиваясь в седле

одной из немногих лошадей, привезенных завоевателями на своих кораблях, а не отнятых у

населения. – Пойдут в леса, будут грабить наши обозы, да посреливать из кустов. Проще

перерезать их сейчас, чем потом. Любить они нас все равно не станут.

– Пусть любят своих жен, – все тем же холодным голосом произнес Зингар. – Мне

достаточно того, чтобы они подчинялись.

– Они не будут сидеть на месте и ждать смерти. Я грабил ильсов не раз: здесь, на севере,

у них больше вольностей, чем на юге, и с какой стороны браться за мечи, они знают.

– Убийства прекратить. – Распорядился Зингар. – Если распространится молва о том,

что мы убиваем всех подряд, сопротивление станет отчаянным и ни одного замка по доброй воле

нам не сдадут.

– Я думал, вы, из Ордена Горы, умеете брать замки. – Хмыкнул Фалдорик.

– Зато мы не умеем тратить время понапрасну.

Пират усмехнулся, огладил усы и ускакал к своим людям, но массовая резня,

действительно, прекратилась. На бесчинства, совершаемые морскими разбойниками в отношении

крестьянских женщин, Зингар закрывал глаза, но в своей тысяче подобные выходки пресекал,

рассматривая их как нарушение воинской дисциплины.

Спустя два дня они взяли первый замок, принадлежавший одному из многочисленных

баннеретов эс-Вебларедов; в течении следующих трех дней – еще два. Это были легкие победы: ни серьезных укреплений, ни сильных защитных чар в своем распоряжении защитники не имели.

На перекрестке двух дорог (основной тракт вел дальше на юго-запад, к тоннелю Ареншо; дорога

на юг – к владениям графов эс-Йенов; дорога на север – в баронство Фадун) войска Зингара

впервые разделились. Трем командорам он поручил отправиться к эс-Йенам; сам же с четырьмя

оставшимися продолжил путь к Ареншо. Войска Фалдорика также поредели – он отправил

отряды Анга Секиры и Хемета Улыбки на север, уменьшив, таким образом, собственные силы на

шестьсот человек. Еще при высадке у Браша нескольких ярлов отправили на кораблях вдоль

берега, мимо Фадунского баронства в Колфьер, но насколько их поход оказался успешен, ни

Зингар, ни Фалдорик еще не знали. Разведчики Алина Алкупа собирали слухи и сплетни: корабли

ярлов прошли мимо рыбацких деревень три дня назад, но какова была их дальнейшая судьба – об

этом известия с севера еще не пришли.

Тунель Ареншо проходил сквозь западную стену Экистальского ущелья; от восточной

стены, которая была ощутимо ниже, к началу тунеля вел изящный каменный мост. Эти горы

принадлежали карлам; ниже тунеля Ареншо располагалось несколько уровней пещер, верхние из

которых использовались для торговли с людьми, а нижние – в качестве жилищ и хранилищ.

Карлы отказались пропускать завоевателей внутрь и закрыли ворота при приближении передового

отряда. Вскоре подъехал кардинал. Вступив на мост, он услышал усиленные и искаженные голоса

хозяев Ареншо: они передавали сообщения за пределы подземного мира с помощью длинных

труб, встроенных в тело горы, другие трубы улавливали звуки на поверхности и направляли их

вниз. Карлы требовали, чтобы пираты убирались туда, откуда прибыли – здесь, на материке, не

видели большой разницы между энтикейцами и людьми Фалдорика и других морских королей

(что, впрочем, было не слишком удивительно, ибо устраивали набеги на побережье время от

времени и те, и другие). С эс-Вебларедами у подземного народа были сложные отношения, но

чужаков, да еще с оружием, видеть в своих горах они хотели еще меньше. Зингар попытался

уговорить их, но потерпел неудачу, тогда он вызвал Ключ Свинцовой Горы и приступил к работе.