Текст книги "Заяабари (походный роман)"

Автор книги: Андрей Сидоренко

Удивительный сибирский феномен. Предо мной находилось семейство, состоящее из мужчины, женщины и детей. Явно с деньгами у них не все в порядке, как и у всех жителей России, живущих честно и правильно. Штаны стоили немалых денег, которые можно использовать для улучшения благосостояния или купить еду. Я готов был выложить, действительно, приличные деньги, потому что оценивал свои почки достаточно дорого. Конкурентов не было и цену на ватные штаны можно взвинчивать до небес, но ничего подобного не произошло.

Тот мир, где я жил до Байкала, так не устроен: там бы с меня содрали три шкуры, не моргнув глазом. Мне очень обидно за мой народ и за себя, за то, что привык к неправильной жизни, совершенно позабыв о том, как надо. А ведь знал и жил как надо на далеком Сахалине. Ведь жил той жизнью, когда не считают деньги и когда впереди всего ставят твои человеческие качества. Благословенны те дни!

Здесь на Байкале во мне в первую очередь видели странника, которого впереди ждал долгий и опасный путь и который тратит жизнь на строительство воздушных замков и поиск птицы удачи. Какой народ! Какое правильное отношение к странникам! Я очень благодарен этим людям. Возьми они деньги, не добраться мне благополучно домой.

Мы распрощались и сердце мое чуть защемило, как будто выпил бокал чудодейственного бальзама.

Такие встречи, как след от падающей звезды, исчезают после того, как их прожили. Единственное, что после них остается, так это только воспоминания, которые греют душу на протяжении всей оставшейся жизни. Я люблю эту жизнь в основном за такие встречи и незначительные на первый взгляд события, как, например, подарок ватных штанов.

Обогнул мыс Большой Колокольный, который действительно смотрится, как большой каменный колокол, и въехал в Губу Сенную. Она показалась мне еще чудесней Песчаной. Скалы, обрывающиеся в мор, раскрашены в розовые цвета, отчего кажутся теплыми.

Длина береговой полосы в Сенной Губе примерно 4 км, и я довольно быстро преодолел это расстояние по невозмущенной ветром поверхности воды. Бухта заканчивалась скалистым мысом совсем не торжественного вида. Мыс невысок, всего метров тридцать, и состоит из немонолитной крошащейся породы, отчего кажется дряхлым и отжившим свой век. Такая природа камня угнетает.

Дальше, за мысом, растянулся прижим неизвестной длины. Отгреб чуть мористей и не увидел ему конца. Время ни то ни се – часов 17: можно продолжить путешествие и иметь серьезный шанс не найти подходящую для ночлега бухту, а можно и остановиться, но тогда у меня останется много неизрасходованных сил и вынужден буду лечь спать в незамученном состоянии, чего терпеть не могу. Решаю плыть вперед.

Небо было синее-пресинее, ни облачка. На море полный штиль. Пейзаж омрачали только раскрошенные скалы, которые проплывали слева по борту. Ничто не предвещало ничего, и я расслабился, задумавшись просто так и ни о чем. Сознание, перегруженное дневными впечатлениями утомилось и сделалось тупым. Я зажил ничем: ни будущем, ни прошлым, и настоящее меня особенно не волновало. Все жизненные планы были предельно просты: догрести до плоского места на берегу, поужинать и лечь спать. Время текло постепенно, как в старину. Я начал грезить и, сильно увлекшись, как бы перестал существовать, – просто взял да превратился в незаметное условное обозначение на карте Байкальского моря.

Из состояния эйфории вышел от смутных предчувствий. Постепенно мной завладело чувство необъяснимой тревоги. Я перестал летать в облаках, вернулся на землю и, оглядевшись вокруг, ничего в природе особенного не заметил: по прежнему на море штиль, а небо – без облаков. Не было ни одной из известных мне примет – предвестника страшного атмосферного катаклизма. Но почему-то непонятное чувство не покидало меня. Еще раз оглядев природу, обнаружил лишь еле заметную отличительную особенность – морской горизонт в направлении на северо-восток почернел тонкой полоской.

Со временем полоска становилась толще и вскоре значительная часть моря потемнела. Я начал догадываться, что через несколько минут у меня возникнут серьезные проблемы. Берег с пляжем, куда можно пристать в случае чего, находился далеко, а справа от меня красовалась громадина неприступных скал неизвестной протяженности.

На меня надвигается стена из ветра чудовищной силы. Начинаю быстро соображать, что предпринять. Во-первых, надо сделать все, чтобы лодку не перевернуло. Для этого я развернулся кормой по направлению к ветру и приготовился, в случае чего, упасть грудью на борт в качестве балласта. Второе, надо было не допустить, чтобы меня ляпнуло о скалы. Это грозило повредить корпус лодки и пустить меня вместе с вещами на дно. Учитывая ледяную воду, спасать снаряжение и себя будет очень сложно, если вообще возможно.

Спереди на меня надвигалось нечто, а сзади был скалистый прижим, и я вдруг почувствовал, кажется, то же самое, что переживали солдаты Второй Мировой, исполняя приказ "Ни шагу назад!".

С Байкалом и атмосферой творилось черт знает что. Между взволнованным морем и молчаливой водной гладью можно было провести границу хорошо отточенным карандашом. Когда до нее оставалось метров пятьдесят, увидел как ветер сдувает с поверхности воды пену. А это говорило о том, что скорость ветра больше 22 м/с.

Вдруг я перестал ждать беды и мне захотелось непонятно чего, но обязательно чего-то очень чрезвычайного. Сделалось настолько покойно на душе, что я даже не знал, куда деваться от радости сознания той великой пустоты, которая образовалась на месте страха перед неизвестностью. Очень захотелось встретить грудью какую-нибудь страшную неожиданность, чтобы впитать в себя ее суть и преобразовать в радость. Захотелось, чтобы на меня что-нибудь обрушилось и заставило бороться за существование. И это произошло. Лодку болтнуло первым порывом ветра и понесло на скалы. Отчаянно пытаюсь работать веслами – бесполезно. Хорошо, что быстро сообразил опустить шверты и начать выгребать под углом к ветру в направлении назад. Вскоре береговая линия совпала по направлению с ветром и меня понесло. Громко и с выражением пою песню про Стеньку Разина. Иногда кажется, что лодку даже приподнимает над водой. Нести меня таким образом могло сколь угодно долго, аж до самой Листвянки, но я не смел появиться в таком беспомощном состоянии перед жителями села, которые проводили меня, как героя, и как будто навсегда.

Перед самым входом в Сенную Губу мне удалось резко завернуть за мыс и укрыться от чудовищного ветра. За мысом образовалось затишье по размерам чуть больше моей лодки. Я в нем спрятался и выходить никуда не хотел. Всего в десяти метрах от меня, проносится воздушный поток адской силищи, как будто работает какой-то гигантский пылесос. Жуткий сквозняк совершенно не похож на ветер, рожденный физически обоснованными атмосферными причинами.

Отсидевшись несколько минут в тихой заводи и переведя дух, направился к берегу, где стояли две избы, обозначенные на карте, как "Лесн.". Двигаться пришлось против ветра, который, загороженный мысом, несколько ослаб, но все равно был ничего себе, и какие-то несколько сот метров исчерпали остаток моих сил. Вытянув лодку на берег, упал на него и сразу перестал что-либо хотеть.

Ко мне подошел мужик лет 60-ти с охотничьим ножом в руке. Говорить не спешил. Оценивающим взглядом посмотрел на меня, на лодку, потом на Байкал. Я заботил его меньше, чем мясо в зубах. Он зацыкал, потом открыл рот и полез туда пальцем. Не помогло. Тогда он засунул туда нож, воткнул между зубами и начал проворачивать. Я почувствовал вкус металла и сморщил лицо. Мужик выплюнул кусок мяса и разговорился:

– Верховик прихватил?

– Вроде того, – отвечаю.

– Из далече будешь?

– Из Ялты.

– Далековато…

– Да я, в основном, на поезде ехал.

Мужик отрешился от темы, снова зацыкав зубами и потянулся за ножом.

– Может, все-таки лучше палкой?, – осмелился порекомендовать я.

Он смерил меня взглядом и, поставив в уме, наверное, оценку "удовлетворительно", нагнулся, поднял щепку и начал ее стругать. Мужика звали Женя. По отчеству не отрекомендовался, не видя в этом никакой надобности. Он относился к такому типу людей, которым отчество ни к чему.

Лодку он посоветовал привязать к бане, которая находилась тут же, на берегу. Я подтащил лодку и привязал ее веревочкой за крючочек на всякий случай. Но Женя сказал, что так дело не пойдет и взялся помогать. Лодку поставили вертикально, прижали к стенке дном и привязали намертво всеми имеющимися у меня веревками.

Вещи я затащил в баню и занялся организацией своего нового жилища. Это отняло несколько минут. Достал спальник и бросил его на пол – постель готова.

Баня не жилье, в ней не пахнет человечиной. Она – что-то среднее между детсадовским деревянным домиком для игр и перевязочной в поликлинике. Я сидел на полу и слушал ветер за окном. Казалось, что меня нарядили во все чистое полотняное и выпустили в лес на волю босиком. Очень интересно жить в бане. Не спешу готовить пищу, а просто сижу и пытаюсь почувствовать себя вроде как дома. Но этого не получается. Окружающее со всех сторон дерево продолжало казалось чужим и от моих умственных усилий родней не становилось. Дерево не было агрессивно настроенным – оно бесчувственное, как стерильный бинт.

Я сидел в бане и не чувствовал уюта, как будто вдруг оказался совсем один и голый среди бескрайней пустыни, и негде приткнуться для жилья, и получить порцию необходимой для человека жалости – все вокруг чужое и одинаковое.

Пришел Женя и позвал к себе в гости. Мы ели суп из сохатины и почти сырую рыбу.

Жизнь Женя прожил лесником, это его на карте обозначили как "Лесн.". Жил он здесь страшно долго, пока не состарился до пенсионера. Лицо сморщилось от возраста и в лучах керосинового пламени было похоже на лицо мумии фараона, которого я видел в Стамбуле.

– Два года назад у меня собака из тайги принесла человеческую руку, – начал Женя задушевный разговор.

…

– Милиционеры личность обглоданных животными человеческих остатков так и не установили. Безнадежное это дело искать убийцу в тайге, – сказал Женя. – Вот ты, к примеру, один, без ружья, без рации, и даже приемника у тебя нет погоду слушать. Никто тебя не ждет на основании контрольного срока. Случись чего – никто тебя и не кинется. А кинутся – так не скоро и найдут: до Северобайкальска целый континент расстояния. А потом кто-нибудь обнаружит все, что от тебя сохранилось, а узнавать уже нечего. Так народ здесь и пропадает: уходит, бывало, в тайгу – и с концами. А ты один. А знаешь, что там впереди, за Ольхоном? Там, брат, глушь. Сам увидишь.

Снаружи в ночи выл ветер. Во все стороны от меня и Жени простиралась бескрайняя тайга. Мы сидели за столом и молча смотрели друг на друга. Свет керосинки нарисовал под глазами у нас страшные черные тени. По-моему Женя и сам испугался того, что наговорил. Я представил Байкал, каким он видится из космоса, и понял, что, действительно, трудно будет обнаружить мои кости, обглоданные дикими животными, и еще трудней опознать по ним меня.

На пустынном берегу стоял одинокий странник и держал в руках мой череп. Путник никак не мог решиться, что делать – оставить находку валяться дальше или взять домой в качестве сувенира. Подумав с минуту, он положил ее на место и пошел путешествовать дальше. Не взял он мою засушенную голову, потому что лень было с ней таскаться в дальней дороге. Череп имел дурной запах и мог провонять все вещи в рюкзаке. Я остался загорать и обветриваться. Одиноко мне было, но надежда на то, что стану сувениром и буду стоять на чьей-нибудь полке, не покидала насовсем, потому что помер я слишком рано и еще не разучился надеяться. Байкал…

За долгую жизнь в глуши у Жени накопилась тьма невысказанных мыслей, и он хотел начать с самого главного и уже было начал, но невольно скатился к наболевшему и почти к бытовому – к проблеме прописки его в этом захолустье. Что-то там у него не вязалось с начальством, но все, в конце концов, разрешилось, и он стал теперь полноправным хозяином своей хижины.

Было уже за полночь, когда я пошел спать. Банька одиноко стояла на берегу моря и мне показалось, что ждет меня, только стесняется в этом признаться. Для меня она не была уже совсем чужой, я немного привык к ней – ведь она мой дом, пусть на одну ночь, но все-таки дом.

Наутро пробудился счастливым и непонятно почему. Банька за ночь сделалась уютной, как будто волшебник поработал, пока я спал. Обжитость образуется не от того, что ты запомнил расположение предметов внутри жилища, а от чего-то другого, более существенного и таинственного, от мыслей, наверное, или от снов.

Удивительная вещь странствие – ураган встреч и разлук, новоселий и переездов. Все смешивается и превращается в настоящий праздник – сказочный карнавал жизни. Хочется любить мир.

Небеса не предвещали ничего хорошего. Они были мрачны, как будто не умылись с утра и не сделали зарядку. По морю носился ветер.

Я уселся на прибрежную землю и задумался о Байкале. По-моему, ни об одном сибирском объекте природы не написано столько всякой всячины, как о Байкале. Неутомимая жажда знаний, которой были воодушевлены исследователи, толкала их на научные подвиги, не имеющие к сути здешней природы никакого отношения. Первопроходцы ринулись измерять и описывать Байкал с поразительной дотошностью. Нет такого моря в мире, где берега были бы так детально описаны и измерены. Взять хотя бы труды Я. Черского. В Ленинской библиотеке откопал отчет его экспедиции по исследованию берегов Байкала. Все уважают Черского, и я тоже: – великий муж и герой. Но ведь его исследования – это препарирование живого существа. Представьте себя на месте Байкала, представьте, что измерили вас полностью, вычислили все, что только можно вычислить: вес печени, объем мозга, кислотность желудочного сока и т. д. Потом записали все аккуратно в книжечку, которую предъявят всякому, кто пожелает с вами познакомиться. А может, с вами захочет познакомиться женщина на предмет любви и увидит вас записанного в книжечке по частям с безумным количеством подробностей. Всего в этой книжечке будет в изобилии: научных выводов, оригинальных вычислений и табличных данных, всего там будет вдоволь – не будет только вас, потому что вы – не деталь и не подробность, и не суть физико-химического процесса, вы даже не их совокупность, вы – вещь неделимая и неизмеряемая. Вас никто не полюбит по частям, в таком виде вы никому не нужны.

Если с человеком так поступать не нужно и даже вредно, то почему можно с морем, которое все любят, потому что не полюбить Байкал способен только человек, который не способен любить вообще. Почему раздраконили байкальскую природу на кусочки, на детальки, и потом пытаются собрать из этого что-то цельное? Не получится этого никогда, как не получится склеить вдребезги разбитое зеркало. И чем подробнее наши знания, тем меньше осколки, и тем меньше в них толку, а все вместе они – просто куча мусора.

Совсем не вредно знать глубину водоема – вредно на основе этого создавать впечатление и представление о нем, о его сути.

Вот выдержки из книги о Байкале (книга совершенно ненаучная, она сконструирована для народного потребления): "…водоем, воды в котором больше, чем в Азовском море, в 92 раза, в Белом – 4,3 раза, и столько же, сколько в пяти Великих североамериканских озерах, вместе взятых! По объему его превосходит лишь Каспий…"

У меня есть друг сибиряк Ваня Ландгров, он весит 125 кг, а у меня всего 80, но я никогда не представлял его в 1,5625 раза тяжелей себя. На людях такое сравнение могло бы сойти за шутку, правда, с большой натяжкой, но автор цитаты не шутит и, действительно, представляет себе Байкал в 4,3 раза больше Белого моря и призывал нас удивиться этой ерунде вместе с ним.

Дальше-лучше: "Я. Черский в 1886 г. насчитал 174 мыса (Я уверен что никто не сосчитал все мысы у берегов Черного моря.), из них 101 (кошмар!) находится на северо-восточном побережье, 73 – на юго-восточном… заливы… из них самый большой Баргузинский площадью 725 кв. км. (он же самый глубокий 1284 м), Чивыркуйский – 270, Провал – 197, Посольский – 35, Черкалов – 20, Мухор – 16 кв.км…". И еще много чего к этому приплетено в таком же духе. Какого черта! Я физик по образованию и математик тоже, но я никогда не могу вот так с ходу представить себе "Баргузинский залив площадью 725 кв.км" даже примерно. Для этого я должен извлечь квадратный корень из 725. Получается 26 925 824 03567 км. Стало быть площадь залива равна площади квадрата с такой вот стороной. Теперь попробуйте представить такой квадрат. Ни у кого ничего не получится.

Если вывести весь сибирский народ в степь и устроить соревнование по представлению квадрата Баргузинского залива, то до десятых долей километра дело, я думаю, не дойдет. Разброс в результатах представления будет страшный, наверное от 10 до 50 км. И никто не сможет воткнуть флажок в степь на отметке 26 925 824 03567 км. Никто. Краеведы, мать вашу! Свихнуться можно от такой арифметики.

Разверзлись небеса, открывая бесконечную синь. Ветер стих, развернулся и сделался попутным. Я поспешил собираться.

Женя вышел меня проводить. Ему было жаль, что нам так и не удалось поговорить как следует. Наверное для этого понадобилась бы целая неделя, потому что Женя – старый и пережил на своем веку всякое, и, наверняка, у него накопилось много безответных вопросов или просто тоски-печали. Мне тоже хотелось с ним пообщаться и не торопясь, попариться в бане, но меня тянуло вперед. Я чувствовал себя на пороге посвящения в великое таинство природы.

Отвалив от берега поставил парус и, как всегда, через несколько минут ветер стих.

В течении первой половины дня стараюсь приноровиться к местным ветрам. Кажется, несчетное количество раз пытался идти под парусом – ничего не получалось. Как только поднимаю парус и напяливаю на себя все теплые вещи, ветер неожиданно стихает, и надо опять переодеваться и переоборудовать лодку под весла. Ветер дует минут по 15, иногда – 30, и сила его достаточна, чтобы существенно ускорить и облегчить продвижение вперед, но массы воздуха проносятся надо мной совершенно бесполезно и только сбивают с толку. Наконец сообразил, что надо, и переделал рейковый парус на прямой. С таким парусом управляться проще и его можно быстро поднимать и опускать, не бросая весел. Получилось неплохо, правда при сильном ветре лодка кренилась и могла перевернуться. Так чуть было не потерпел крушение, проходя губу Песочная (тоже еще название: сначала бухта Песчаная, а за ней Песочная).

Берега лесистые и довольно крутые, иногда обрывистые. Ближе к воде лес смешанный, выше – похоже, состоит из одной лиственницы.

Земля, простиравшаяся от меня по разные стороны, исконно инородческая, бурятская: русские здесь пришлые. С этим связаны бездушные названия мест в большинстве случаев. Называют природу, как правило, только для обозначения или в честь кого-то или, что самое страшное вообще, не называют никак. Сколько больших гор не названо русскими: посмотрите на карту. У бурят же, наоборот, существует множество всевозможных духов связанных с различными местами. Такое отношение к миру я думаю более правильное, любовное и бережное, но вместе с тем необычное для нашего понимания. Мы, русские, можем просто поговорить на эту тему, но чтобы попытаться проникнуться идеей одухотворенности конкретного природного объекта, такого нет. И в Библии об этом не написано, там все как-то вообще.

Природа здешняя одухотворена не нами, но ничего в этом плохого нет – не разрушить бы то, что уже существует.

Бурятский народ очень необычен. Необычность его проявляется во всем. Взять хотя бы народные способы бередить душу жалостью с помощью песен и поверий. Вот что я нашел в докладах Императорского Географического Общества за прошлый век.

В стародавние времена в городе Иркутске отлавливали молодежь с целью подлечиться нетрадиционным способом (молодой человек – жертва почему-то был обязательно бурятской национальности). Его отлавливали и на стенке распинали, приколотив гвоздями. Потом с живого тела срезали бритвами куски мяса для приготовления снадобья. Жертва обязательно должна быть живой, иначе мясо потеряет целебные свойства. При этом бедный бурят не ощущал боли и пел песню:

 
От блеска ножа-бритвы
Трясется мое тело,
От блеска ножа – складня
Сотрясается моя голова,
Если бы я поступал по слову отца,
Не был бы пойман,
Если бы я слушал матери,
Не приехал бы в Иркутск.
Наверное, отец обо мне спросит.
Скажите, что остался на базаре,
Скажите, что коричневой шелковой материей торгует.
Пожалуй, если снова спросит,
Отдайте вырученный серебряный перстень.
Скажите, что на базаре задержан.
Всего разрезают и рассекают, скажите.
Если мать спросит,
Скажите, в Иркутске остался,
Пестрым торгует, скажите.
Повернется и опять спросит, —
Выньте и отдайте ей серебряный перстень иржи.
Скажите, что задержан в Иркутске,
Скажите, что разрушают и уничтожают.
 

Песню эту напевал несчастный бурят своим товарищам, которые стояли тут же рядом. Они стояли и запоминали слова песни, после чего ее начали петь буряты заунывным и печальным напоем повсеместно, заливаясь при этом горючими слезами.

Жалостливость не бурятская отличительная черта – это достояние всего человечества. Жалости полно у нас, у русских: тот же "замерзающий ямщик" или современные жалостливые туристические песенки. Не все, конечно, туристические песни жалостливые, а только, на мой взгляд, самые неудачные. Содержание их незатейливое: группа людей залезла в глухомань и сидит там, обливаемая дождями и обдуваемая ветрами, выполняя при этом тяжкий и рискованный труд. А тем временем где-то далеко, в городах сидят такие же, но в тепле и уюте. Мы с вами должны представить и тех и других сразу, почувствовать разницу и преисполниться чувством жалости. В студенчестве мы никогда не пели таких песен, но на самом деле их очень много. Однако до бурятской жалости нам, славянам, далеко.

А что же товарищи бедного бурята? Они не бросились на выручку и не убежали со страху домой, они стояли рядом и запоминали слова предсмертных стонов своего приятеля. Необычно все это.

В этот день прошел 40 км. Шел до позднего вечера и никак не мог найти себе подходящего места для стоянки: пляж был или узок или усыпан здоровенными булыганами, на которых не поставить палатку. Начало темнеть, и я высадился на небольшом пляжике всего метров пять в ширину. Обычно, когда останавливаешься для ночлега, то стараешься найти какую-то особенность: корягу причудливой формы, широкий и плоский берег, защищенный мысом от ветра, наличие дров поблизости и т. д. Там, где я остановился, не было ничего особенного. Походил по берегу и не нашел никакого обоснования для места, на котором поставить палатку. Все вокруг одинаковое: по виду, по впечатлениям и по тому безразличию, с которым относилась данная местность к моей персоне.

Место не представляло из себя никакой особенности – оно было обычным и скучным.

За день страшно устал и чувствовал себя опустошенным, даже не хотелось разводить костер и готовить пищу. Сижу на обычном камне в совершенно обычном месте, не испытывая никаких особенных ощущений. Даже не грезится: я просто существую.

Если не понять природу, то покоя в таком положении не обрести ни за что, и пережить душевный дискомфорт можно только с помощью воли. Подумаешь, переночевать одному в палатке, подумаешь – в неизвестной местности! Я ночевал и в более гиблых местах и рисковал, кажется, своим телом гораздо более, чем сейчас. Не в этом дело. Я хотел понять, как надо правильно жить здесь, на этом неприметном месте, как обрести состояние душевного покоя и единения с миром: организовать здесь с помощью примитивных средств уют и таким образом отделиться от мира? Или надо почувствовать себя единым с природой и раствориться в ней?

Мне показалось, что не надо быть привязанным к месту, и я представил себя таким. Стало хорошо и свободно. Это очень непривычная свобода – свобода от привязанности к месту. Она не порождает отрицательных эмоций и, тем более, безразличия. Безразличие – пошлое и тупое состояние, и к свободе не имеет никакого отношения. Свобода – неземное чувство, похожее на отсутствие необходимости в доме, но не вообще, а конкретно. Вообще я и так живу вне дома, но это не то, потому что каждый день строю себе подобие дома и создаю очаг. То, о чем я говорю – совсем другое. Это, мне кажется, основа странствия, его душевный фундамент. Это то, что толкает все время вперед и заставляет не задерживаться на одном месте, не вить гнезда, постоянно искать непокоя и неуюта. Страшная сила. Но от ее действия все-таки достаточно легко освободиться и спрятаться в мечтах о чем-то другом. Тогда волшебства не произойдет. Но если удастся познать эту свободу, хоть ненадолго, то можно будет почувствовать весь мир как пристанище, как судьбу, как воздух, без которого нет жизни, и как совершенно необустроенную природу, безуютную стихию. Именно такой он и есть, мир – безуютный.

Стало холодно на душе, как-то необычно холодно. Казалось ветер продувал меня насквозь, не воспринимая мое тело как препятствие. Но я не терпел этот странный холод. Я был открыт для него полностью. От этого образовался во мне покой необычайной глубины и особого качества. Не хотелось ни спать, ни есть, не хотелось даже поделиться своими ощущениями с кем-то, потому что не понятно как это можно сделать с помощью слов. Я посмотрел на темное сумеречное небо, и мне захотелось летать. Легкость была необыкновенная, и притягивали меня к земле какие-то несколько граммов массы тела.

Ночью пошел дождь. Проснулся в 7-30 – дождь. Палатка потихоньку протекает. Внутри уже небольшая лужа. Холодно. Все небо в сплошных тучах. Палатка у меня в общем-то неплохая, но маленькая, двухместная – в ней, кроме меня, еще куча вещей, которые не должны промокнуть. Лежу по стойке смирно и шевелиться не смею. Выскакиваю наружу поправить тент. Промок и замерз. Залез в спальник отогреваться. На какое время надо запасаться терпением – неизвестно: на час, на день или на несколько дней. Но делать нечего, зато можно отдохнуть и подумать о чем-нибудь.

Я прислушался к миру: он стал другим без людей. Если сказать, что вокруг была тишина, значит ровным счетом ничего не сказать. Вокруг была бездна тишины и пространства. Все-таки мир кажется нам ограниченным по причине наличия людей рядом. Без них он представляется как единое бесконечное целое. Именно таким я его почувствовал. Огромные пространства, которые простирались вокруг, поглощали мои мысли. Они не отражали их и мысли терялись, не сумев вернуться ко мне. Я стал похожим на огромный пустой барабан и не было у меня никакого внутреннего содержания – одно только внешнее представление. Вспомнил о диктофоне, который подарили ребята и попробовал на него что-нибудь наговорить, как вдруг почувствовал, что не могу говорить. Нет, конечно, произносить слова я себя мог заставить, но смысл этих слов до меня не доходил и звуки, как бы рассеивались в бесконечном пространстве.

Я слышу тишину. Какое прекрасное состояние: тишина пронизывает полностью всего меня, завладевает каждой клеточкой.

В городе нет тишины, потому что для настоящей тишины надо еще много свободного пространства. Тишина – это не отсутствие звука. Тишина – это отсутствие человека. В природе никогда не бывает тихо совсем, даже в пещерах. Но натуральные звуки не мешают тишине – они дополняют ее гармонию. Смуту вносит только человек. Отсутствие людей поблизости чувствуется очень сильно. Сознание этого факта пьянит.

Но безлюдье – это еще не одиночество, которое достигается только при осознании и чувствовании своего положения. Вот когда пройдет страх, беспокойство и успокоится ум, тогда открываются бесконечные дали счастья ощущения мира.

Чувство мира и его сущности – это как бы жизнь заново. Я лежу и чувствую тишину, ощущая все, что находится в огромном пространстве вокруг. Я чувствую огромную массу воды, горы и бесконечное небо. Каждая деталь вселенной была во мне, а я был везде. Я растворился в природе и меня будто не стало. Я стал счастливым.

Шел дождь. Я лежал в спальнике в палатке и ничего не видел, кроме тента над головой. Мне не было нужды видеть что-либо. Я потерял время.

Дождь, казалось, никогда не закончится, как вдруг задул ветер, облака рассосались, появилось синее небо и солнце – все вокруг не узнать.

Мрачные краски сменились радостными всего за несколько минут, и настроение мое преобразилось так же стремительно: только что я летал в облаках, а теперь полон энергии и решимости продолжить путь. Предо мной открывается манящий горизонт. Я хочу туда.

Пальцы на руках разбиты и опухли, на трех из-под ногтей вытекает гной, если надавить. На мозоли внимания не обращаю. Лодку постоянно приходится подкачивать. Для этих целей у меня две ножные помпы-лягушки. Одна порвалась уже на второй день. Остался с одной. Дорожу ею – как бы чего не вышло. Лодку по-другому не накачать.

Окончательно утвердил способ передвижения по-байкальски: иду на веслах, а при попутном ветре ставлю прямой парус, весел при этом не убирая. Ветер то появляется, то исчезает, случается, даже меняет направление. Начинаю привыкать к такой чехарде.

Прохожу устье Бугульдейки. Горы расступились, обнажая долину реки. Место опасное, но не очень, потому как нет у реки значительной растопыренной и мелководной дельты, как у Голоустной, и можно держаться в безопасной близости от берега.

Бугульдейка – это ворота в другой мир. Пейзаж преображается до неузнаваемости, как будто светская дама после бала снимает красивое платье и облачается в лохмотья, превращаясь заодно в бабу-Ягу. До этого она плясала менуэты и очаровывала всех – теперь же она дряхлая старуха с колдовскими наклонностями. Но дряхлая она только на вид – внутри чувствуется наличие таинственной силы.

Горы безобразно оголились и стали выглядеть как бритый череп новобранца. Места начались гиблые. Не представляю, как надо себя при этом вести: может стоит опечалиться?

Как будто не в Сибири. Окрестности похожи на песчаные и безжизненные отроги берегов Аральского моря. Показалось, что я в Казахстане. Будто чудо произошло и я стал способен путешествовать через пространство и время.

Обогнул Бугульдейскую пристань и пошел вдоль берега, стараясь не удаляться более чем на 200 метров. Погода начала портиться: небо посмурнело и покрылось сплошными серыми облаками, Байкал нахмурился и поменял расцветку.

На берегу бурят ловит рыбу странным способом. На расстоянии метров пятидесяти от него плывет небольшая деревянная конструкция – кораблик. Рыболов идет вдоль берега и тащит его за собой, причем кораблик не приближается к берегу, а движется вдоль. Я не заметил приспособление сразу и зацепил веслом. Пока распутывал леску, – разглядел конструкцию. Она нехитрая: к кораблику привязаны две лески: одна тянется к хозяину, другая, с грузилом и крючком, должна опускаться в водную пучину чтобы обдурить рыбу. Бурят показался мне странным, потому как сохранял глубокое молчание и, вроде, не замечал меня. То, на чем я плыл его не интересовало совсем. Он был невозмутим, как тибетский лама, и пролетай я мимо на метле, он, похоже, не вышел бы из своего дивного состояния. Так я увидел первого бурята. Мы не поздоровались и, как следствие, не попрощались. Какой-то самостоятельный, цельный и самодостаточный у него был внутренний мир, не имеющий выхода наружу. Или все-таки имеющий, но в недоступном для моего понимания и восприятия месте. Потянуло азиатским востоком, вспомнился Вьетнам и сбил меня с толку. Я потерялся среди своих чувств, воспоминаний и впечатлений, и казалось, что нахожусь в далекой восточной заграничной стране, только непонятно, в какой именно.