Текст книги "Заяабари (походный роман)"

Автор книги: Андрей Сидоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Не успел толком сообразить, что происходит, как туман неожиданно исчез и передо мной открылся волшебный вид на горы, которые вплотную подступали к Байкалу. Это были не прибрежные скалы, а настоящие горы, состоящие из бурых скал и леса кое-где. Я забыл про хандру и уставился на сказочное великолепие.

То, что находилось передо мной, не было чем-то очень особенным. Горы как горы – я видел побольше и покрасивей. Но почему тогда со мной происходит непонятно что? Не смею шевелиться, даже моргнуть боюсь. Страшная сила непонятного происхождения потянула за душу в небеса. Что-то внутри начало происходить нешуточное. Дух перехватило и земля, то есть вода, начала уходить из под меня. Я не понимал, что происходит. Сердце переполнилось радостью и как-то даже начало звенеть.

Чудеса слегка поутихли, как только туман снова навалился на горы и скрыл их из виду, но ощущение чего-то особенного, находящегося совсем рядом, не проходило. Сказать, что испытал радость, это значит ничего не сказать. Мне захотелось обладать этим местом и быть его частью одновременно. Может быть что-то подобное можно испытать с женщиной, которую безмерно любишь и хочешь. Ты готов обожествить ее и в то же время сожрать по кусочкам, и не понятно, какое желание при этом сильней. Мне трудно это объяснить. Чувства, которые испытываются к женщине, расположены внизу туловища, именно оттуда возникает страсть, а то, что происходило со мной, было исключительно сердечным делом. В груди я чувствовал удивительное тепло. Это очень похоже на миг удовлетворения любовного жара, только во мне это присутствовало во всем теле и несравнимо дольше. Я готов стартануть в космос. Я – космонавт!

Как только горы скрылись в тумане, немного пришел в себя и начал потихоньку соображать. Первая мысль не оставляла места для сомнений: я прибыл на свое жизненно важное место. Это то, что видел во сне. Не могу поверить, что волшебство происходит со мной на самом деле.

Жизнь в одно мгновение показалась прелюдией к чему-то главному, без чего она лишена смысла. И это главное было здесь. Все те 37 лет, которые прожил, показались до обидного напрасными и несущественными.

Через некоторое время я готов был умереть из-за того, что мне некуда больше стремиться. Все самое-самое уже, кажется, получил, остальное новое будет только нагонять печаль. Зачем жить?

Чувство это охватило не грубо, вогнав в состояние тоски-печали, а очень ласково и нежно, подарив на память безмолвную тайну. Я не знал, что делать дальше, и оставался сидеть в неподвижности ничего не ожидая от жизни более того, что есть.

В чувства меня привел звук лодочного мотора, и через некоторое время из тумана вынырнула лодка. Мужик в лодке, заприметив меня, изменил курс и пошел на сближение.

Необычные чувства испытываешь, когда находишься один вдали от людей. Но еще необычней бывает, когда встречаешь такого же одинокого человека. Два человека, две крохотные точечки на карте, два условных обозначения среди бескрайних просторов тайги и воды. Но вместе с тем это целых два огромных мира. Встреча людей – это встреча миров, это событие вселенского масштаба. Жаль, что мы так все время не думаем. Было бы куда интересней жить.

Мужика в лодке звали Борис, он лесник, живет на мысе Елохин, и там у него есть баня, которую не надо топить 12 часов.

Борис ехал куда-то по своим лесничим делам и предложил на обратном пути взять меня на буксир и оттащить к себе в гости. Буксироваться отказался. Договорились встретиться у него дома, куда я добрался примерно через час.

Жилище Бориса не имело никаких архитектурных излишеств и не было на первый взгляд в нем ничего особенного. Это был обычный деревянный двухквартирный дом. Я жил почти в таком же на Сахалине и не сумел получить от этого никакого удовольствия, а приобрел только острую тоску, не переставая мечтать о благоустроенной квартире.

Глядя на дом Бориса, я почувствовал себя удивительно покойно, а разглядев повнимательней строение, обнаружил в нем много чего существенно важного и для души полезного: дом был без забора; территория вокруг него не была запахана под огород, вместо этого красовался луг из полевых цветов.

Дом без забора. Я бывал в разных лесах и видел как живут лесники, но у всех у них были заборы. А здесь нет. Вдруг вспомнил, что на мысе Покойники люди тоже обходятся без заборов, несмотря на то, что домов там несколько и живут в них в основном семьями. Это очень чудесное изобретение – дом без забора.

Забор – ужасная вещь, он произведение человеческого страха. Забор – признак нашей враждебности и недоверия. Забор – это символ нашего неправильно сконструированного мира. Внутри забора для нас все свое и родное, а там, снаружи – большой чужой мир. Хорошо – это когда все делается на благо внутризаборного пространства и его обитателей. И плохо – когда наоборот. Страх заложен в основе нашего зазаборного существования, сплошные страдания происходят от такой жизни.

Пока я стоял и глядел на сказочный дом, Борис состряпал целый таз оладьев. Сели ужинать и беседовать.

Разговаривали, как всегда, обо всем сразу. Мы рассказали друг другу свои жизни. Трудно представить, чтобы в городе случайно повстречавшемуся человеку ты излил свою душу.

Уже больше года не был в тайге, живу волею обстоятельств в городе и не могу дождаться весны, когда снова отправлюсь в сибирскую глушь пообщаться с правильными людьми. Я изнемогаю от нечеловечности вокруг, мне надоело быть чужим. Я не хочу жить за забором ни по какую его сторону.

Раньше не обращал на разговоры в глуши особого внимания: подумаешь живет человек вдали от цивилизации, поговорить ему не с кем, вот первому встречному и изливает душу. Так думал я, когда был глупым юнцом, не понимая, что за подобными простыми задушевными разговорами стоит великая тайна настоящих человеческих взаимоотношений, где нет места отчужденности и недоверию.

Борис поселил меня на пустующей половине дома. Мои апартаменты состояли из трех комнат.

– Пойдем теперь ко мне в гости, там поговорим, – сказал Борис, как будто предложил фрукты на десерт.

Среди бескрайних таежных просторов Борис жил совсем один, если не считать двух котов и собаку. Коты ненавидели друг друга до смерти и при встрече сразу же бросались в бой, поэтому одного из них все время приходилось держать в подполье, причем взаперти как правило приходилось сидеть очень хорошему, на мой взгляд, животному, доброму пушистому сибирскому коту. А на свободе гулял короткошерстный гад сиамской породы. Он даже гладить себя не позволял, а сибирский увалень, как только выходил на волю, сразу прыгал ко мне на колени и начинал ластиться – люблю таких. Собака выглядела как настоящая помоечная: худючая, шерсть клочьями и взгляд шальной, но называлась лайкой и с ней можно было ходить на медведя. Мне с трудом верилось.

Жил Борис в одиночку не нарочно, а по стечению обстоятельств. Совсем недавно он был женат на сибирской художнице из Ангарска. Но сил для жизни в глуши у нее хватило только на три года, после чего затосковала по цивилизации и укатила, оставив Бориса на 48 году жизни одного. Но он не унывает и хочет жениться еще раз на ком-нибудь, не представляя, как это можно остаться без женщины насовсем.

Тоскуя по людям, жена уговаривала мужа переехать в город, где у нее есть квартира, но он отказался, потому что не смог бы жить в городе. Здесь на мысе Елохин он уже десять лет и не представляет как можно жить по другому и где-нибудь еще.

Объездил Борис весь Советский Союз в поисках непонятно чего, даже на Камчатке в рыбаках был, но так и не сумел остановиться где-нибудь и наладить стационарную жизнь. Но вот однажды увидел Байкал и сразу же понял, что именно здесь он и должен жить долго и счастливо.

С человеком, который живет на своем месте происходят чудесные изменения. Он как бы растворяется в окружающем пространстве, становится неотъемлемой его частью. Таких людей я легко отыщу одного из миллиона. Ничего сложного: их просто невозможно представить где-нибудь еще, кроме как у себя дома. Я рисую в уме город с улицами, домами и магазинами и пытаюсь вставить в этот пейзаж Бориса. Пытаюсь, но ничего не получается: либо город исчезает, либо Борис не проявляется.

Если человек только начал жить на своем месте, то в нем, естественно, мало что изменится, и он даже может преспокойно уехать. Будет, конечно, чувство утраты, но незначительное. Но когда он успел пожить долго, когда произошло настоящее единение с местом, тогда уже нет никакой возможности разорвать эту связь, тогда существование по-другому становится немыслимым. Вынужденный отъезд превратит счастливого человека в вечного скитальца, жизнь которого обернется в сплошные муки.

С каждой минутой чувствовал что начинаю растворяться в пространстве мыса Елохин. Окружающая тишина вскружила голову – я пропал. Меня страшно тянуло здесь жить, и если бы остался хоть ненадолго, то ни за что бы не уехал.

Ваше настоящее место – не отвлеченное понятие, а очень даже конкретное. Вы начинаете чувствовать страшную силу, которая присутствует везде. От земли исходит удивительная теплота, пронизывающая тело невидимыми иголочками, небо кажется ужасно огромным, оно как будто отворяется, показывая необъятную ширь и бесконечную высь, а вода представляется волшебным веществом неземного происхождения.

Ночью долго не мог заснуть, несмотря на то, что за день натрудился достаточно. Не мог заснуть по непонятной для меня причине. Мой организм никогда не чувствовал себя так удивительно, как тогда. Я как будто наполняюсь волшебным животворящим эфиром и чувствую в себе силы сделать все, что угодно. Не узнаю себя: свои мысли, свое тело. Я словно рождался, и вся моя прошлая жизнь начала представляться в виде скоростного кино.

… Меня только что родили. Я очень маленький и голый. Комната отделана голубым кафелем. Взрослые незнакомые люди чем-то заняты, вокруг странные предметы, весь мир для меня чужой. Я начал свое существование без идей и желаний, мне даже жить толком не хочется, меня заставили. Живу за счет какого-то тайного механизма, засунутого в меня силой…

… В честь моего десятилетия родители закатили пир. На полированном столе много всяких тарелочек, блюдечек, вазочек. В этих предметах – еда. Нарядный папа произносит длинную речь. Не могу понять, зачем все это. Я хочу чего-то другого. Хочу гладить котенка, жечь костер в лесу, купаться в море до посинения. Хочу стать Ихтиандром, чтобы меня полюбила Гутеера, и я не хочу салат с майонезом. Терпеть не могу жареную жирную курицу, я люблю есть бутерброд с сахаром на улице, люблю обгоревшую шкурку от печеной картошки, люблю зеленые сливы…

… Я лезу вверх по крутой горе. Сердце мое колотится в бешеном темпе, перед глазами – круги. Это я впервые покоряю горы. Через мгновение – на вершине, подо мной километровая высота, сверху – огромная синяя пустота. В небесной вышине парят два здоровенных орла. Мне тоже очень хочется летать, и я как зачарованный смотрю на птиц, не смея шевельнуться…

… Мне постоянно в течении всей дальнейшей жизни хотелось летать. И я лечу прямо сейчас, лежа на кровати в избе на мысе Елохин и глядя в пустое пространство перед собой.

Прошлое предстало передо мной и исчезло, даже показалось, что навсегда, и я перестал осознавать, что оно у меня есть.

Под утро я устал от чудес, закрыл глаза и тотчас же провалился в черную бездну забытья.

На следующий день затопили баню, потом поехали на моторной лодке ловить рыбу. Высадились на берег недалеко от лежбища нерпы. Животные переполошились и уплыли в море, но вскоре, осмелев, вернулись всем стадом.

Нерпа – любопытное существо. На Сахалине она почти непуганая и запросто подплывает близко понаблюдать, что у людей происходит. Очень любит музыку. Но здесь на Байкале нерпа осторожная и вовсе нелюбознательная. К нам в гости ни одна не пожаловала. Животных было наверное около тридцати штук, и все они предпочли находиться на безопасном расстоянии, примерно метрах в двухстах от нас, под прикрытием скалистого мыса.

Рыбу на Байкале просто так не поймать. Ее на самом деле не так уж и много по сравнению с Дальневосточными морями, например. Или даже с Черным морем, но не сейчас, когда оно стало мертвым, а до середины семидесятых, когда рыба там еще водилась. Во время плавания я лишь несколько раз видел прошмыгнувшую под лодкой тень от рыбы, несмотря на то, что часто смотрел через прозрачную воду на дно. Один раз все-таки попробовал удить, но у меня ничего не вышло. Наверное, оттого, что я просто закинул удочку и бросил удилище в лодку, а сам в это время не переставал грести. Рыба на Байкале – не дура и чуткая, поэтому вынуждает рыбака использовать какие-то особенные неизвестные мне хитрости.

Если бы не Борис, мне так и не видать рыбацкого счастья. Я поймал лишь одну рыбину – хариуса, но зато очень большого. В длину он был сантиметров сорок. Я мужественно полчаса гипнотизировал поплавок, прежде чем дождался первой поклевки. Но сразу рыба не поймалась. Она дергала за крючок и резвилась около поплавка, выпрыгивая из воды. Я подсекал, пытаясь воткнуть крючок в рыбью губу, но тщетно. Наконец взял себя в руки, сосредоточился и победил хитрую рыбу.

Пока рыбачил, Борис бродил по тайге в надежде убить какое-нибудь животное для пропитания, а перед тем как уйти, вручил мне карабин на тот случай, если придет медведь и захочет меня обидеть. Вручая оружие, он был почему-то очень серьезным, особенно когда показывал, куда нажимать, чтобы ружье выстрелило.

Появись медведь, я бы скорей всего стрелять не стал, а залез на скалу, которая была рядом. Жалко животное. Если бы убил, то наверное тень его являлась бы ко мне во сне по ночам. Хлопот в таком случае гораздо больше, чем с живым существом. Медведь – он ведь как человек, такой же большой, и похож очень. У какого-то северного народа есть легендарное предположение, будто человек произошел от медведя. Когда представляю медведя в уме, то в первую очередь вижу его глаза. Нет, точно, не решился бы выстрелить.

Медведя здесь много, и встречи с хищником надо действительно ждать каждую минуту. Один такой каждую ночь приходит к Борису в гости. Намерения его непонятны, и если по-хорошему, то в туалет надо выходить с ружьем.

Вскоре вернулся Борис, так никого и не убив. Мы развели костер и приготовили пойманного хариуса на рожнах. Это, по-моему чисто байкальский способ готовки: сначала рыбу насаживают на палку, которую затем втыкают чуть под наклоном в землю так, чтобы рыба была над углями. Когда рыбы много – палки ставят шалашиком.

Наевшись, разговорились. Люблю это дело. Задушевные беседы в тайге хороши тем, что легко можно определить, чего ваша жизнь стоит и насколько важно то, что вы пережили.

Если бы я всего себя посвятил производству и семье, то не о чем было бы рассказать человеку у костра. Самые интересные – это рассказы о путешествиях и приключениях. Разговоры о накоплении денег на машину, о дураке начальнике, о стерве теще никому здесь не нужны.

Я немного расклеился. От постоянного переохлаждения заныла поясница. Баня немного облегчила страдания, но не излечила полностью. Вылечил Борис народным способом. Он специально сходил в тайгу за осиновой корой, приложил ее мне на поясницу и закрепил с помощью пояса из медвежьей шкуры. Засыпал с ощущением, будто лежу голый на куче дров, но зато на утро все прошло – я как новенький: готов в путь.

– Останься, поживи малость. И тебе хорошо будет, и мне не скучно. Крыша над головой есть, пищи везде полно: что в Байкале, что в тайге. Чего еще надо? Оставайся, – предложил Борис.

– Не могу. Не готов еще к стационарному существованию даже в таком чудесном месте. Вперед хочу, – мне действительно очень хотелось снова отправиться в путь, прямо наваждение какое-то. – Спасибо тебе за все, дорогой. Прощай.

Вперед, в путь! Стоит только оттолкнуться от берега и запрыгнуть в лодку – и все: срабатывает переключатель, и я уже сам себе не принадлежу. Я хочу видеть над собой небо, я хочу передвигать под собой землю, я хочу жить и захлебываться от восторга волшебного процесса движения вперед. Я хочу таким способом производить любовь для всей планеты. Пусть она будет счастлива, моя планета, и пусть ей будет веселей лететь сквозь непроглядную темень космического пространства. Я люблю мою планету с помощью странствия и мне хочется верить, что ей от этого легче.

Дорога дарит нам свободу от всего сразу – это универсальное средство. Я счастлив в пути. Я много мотался по свету понапрасну, и у меня никогда не было своего пути, а теперь есть.

Погода – чудо: ни ветерка, ни облачка, ни тумана, как не на Байкале. Такую гладкую воду вижу иногда в море, когда штиль. На озере ровная вода почему-то не удивляет, на море же это всегда поражает. Как так можно: столько воды – и тишина. В Байкале тоже много воды, и я всякий раз удивляюсь, когда нет на нем ни волн, ни ряби. В штиль байкальская вода кажется очень нежной и ранимой, и мне как-то совестно шлепать по ней веслами.

Я уплыл на север, оставив в душе сказочные воспоминания о Борисе, о бане, о рыбалке, о ночных разговорах и о чудесном месте – Береге Бурых Медведей.

Сразу за мысом Елохин на берегу изба. Она не загорожена деревьями и ее хорошо видно даже издали. Раньше в избе жил одинокий лесник, а теперь его нет – умер. Зарыли его тут же рядом с домом. Явно не по бурятским обычаям обошлись с умершим: следовало бы закопать его поодаль и не наведываться часто. Правда, к нему и так никто не ходит. Говорят, лесник был колдуном. Могилка обнесена заборчиком, и ее тоже хорошо видно. В избе сейчас никто не живет, несмотря на то, что выглядит она вполне прилично.

Я представил себя на месте колдуна-отшельника. Представил, что прожил всю свою жизнь здесь один, но так и не понял: хорошо мне было или как-то еще? Счастлив был колдун или нет? Кто его знает.

Мне захотелось пожить здесь несколько дней просто так. Но я не остался. Помолчав немного об умершем колдуне, продолжаю путь в направлении мыса Большой Черемшаный, где живет народ в количестве двух человек: один – главный и постоянный, другой – подручный и временный. Главным был Федор, и у него я надеялся узнать о расположении зимовий на моем пути, а заодно разжиться сувениром – медвежьей шкурой. Обе надежды рухнули. Федор, как и Борис, ничего толком не знал, что происходит в незначительном удалении от его жилища. И медвежьей шкуры у него тоже не было. Я не расстроился – вещей меньше.

Федор жил не просто так, а ради конкретной коммерческой выгоды. В его ведении было несколько строений, предназначенных для отдыха утомленных людей с тугими кошельками. Фирма, в которой он трудился, изначально решила процветать за счет иностранных туристов, но иностранцы наведались лишь раз и больше не захотели. Организация продолжила еле-еле существовать, перебиваясь на российских отдыхающих, которых, по всей видимости, было не густо, потому как сейчас разгар лета и никого на базе не было, кроме самого Федора и его подчиненного.

Я попытался разузнать у Федора об особенностях здешней природы, но так ничего и не добился. Он говорил много, но все как-то бестолку. Я приуныл и начал потихоньку терять интерес к говоруну, пока совершенно неожиданно не услышал рассказ об одном удивительном путешествии, масштабы которого поразили мое воображение.

В далекие застойные времена Федор с друзьями решил немного покататься на моторных лодках во время отпуска. По реке Киренге они дошли до Лены. Далее вертолетом вместе с лодками перебросились на Подкаменную Тунгуску, по которой сплавились в Енисей. Потом по заброшенному древнему каналу, соединяющему Енисей с Обью, попали на реку Кеть, затем – в Обь и спустились до Салехарда. Протяженность маршрута составила около 3500 километров. Вот это я понимаю, ничего себе!

Дальше – больше: на следующий год они взяли с собой жен и поехали в Салехард в надежде поплавать по Ледовитому Океану… Но погода подвела. Пропьянствовав неделю в Салехарде, они вернулись домой. Неудача с круизом, по-моему, ни в коей мере не умаляет высочайшего уровня отваги сибиряков.

Более всего меня поразили женщины, которые, не долго думая, готовы были отправиться за своими мужиками на край света. А ведь могли провести отпуск где-нибудь в Крыму на солнышке. Героические мужчины и отважные женщины! С такими не скучно.

Я распрощался с Федором и к вечеру достиг мыса Хибилен. На мысу зимовье, а рядом небольшое озерцо, которое даже обозначено на карте, но на самом деле это просто большая лужа – глубины в ней не более чем по колено. А я собрался было поблеснить щуку. Не повезло.

Был не поздний еще вечер, но я решил остановиться – впереди на достаточно большом расстоянии зимовий нет, и места здесь самые медвежьи. На берегу, где высадился, свежие следы размером со сковороду.

Я привык к тому, что вокруг бродят звери, и мне уже давно надоело их опасаться. Пошел бродить по берегу.

Во время дальних странствий постоянно приходится испытывать новые ощущения, каждый день хоть чуточку да что-то новенькое, а случается так, что сразу много. Вот и сейчас я начал переходить в новое качество: наступил период истощения организма.

Вообще-то я неаккуратно отношусь к описанию физических нагрузок. Перечитывая свои записки, не могу на основании их почувствовать тяжкие физические усилия, которые пришлось предпринять. Не хочу стараться на этот счет, потому что не придаю особого значения уставанию. Переутомление делает нас невосприимчивыми и, в конце концов, просто тупыми. Это не хорошо, но видимо неизбежно, если отправиться в путешествие, по масштабам сравнимое с моим.

Чувствую, что растрачиваю силы из своего резерва. Когда такое происходит, то надо всерьез подумать об отдыхе, иначе можно плохо кончить: либо сердце екнет, либо болячка какая-нибудь прицепится. Элементарная простуда с температурой в моих условиях может обернуться серьезными неприятностями.

Внутри меня потайной переключатель стал в положение "выживание". Сложные мысли перестали в голове возникать. Сознание работало на уровне бессловесных идей.

Я стоял на берегу и смотрел на Байкал, как вдруг почувствовал легкую дрожь по всему телу, будто через меня пропустили электрический ток небольшой силы. Голова загудела, сначала еле-еле, а потом все сильней и сильней, но через несколько минут звук неожиданно прекратился, образовав тишину. И в тот же миг небо заискрилось мелкими точечками, которые находились в непрерывном беспорядочном движении. Из серебряных они постепенно превратились в золотистые и начали падать вниз. Я закрыл глаза и через мгновение открыл – ничего не изменилось: с небес валил золотой дождь. Стало до того хорошо, что я позабыл обо всем на свете. Так продолжалось недолго, быть может, минут десять. Потом все постепенно прекратилось. Я глянул себе под ноги и увидел нож, самый настоящий охотничий нож. Видно, что лежит он здесь не один день, но был в полном порядке, даже с номером Ф5351.

На Байкал надвигался вечер. Тучи исчезли, небо постепенно перестало быть синим и перекрасилось сначала в серый цвет, а немного погодя – в фиолетовый, готовясь скоро почернеть и показать мне звезды. Я очень люблю этот маленький промежуток времени: ни ночь, ни вечер, а так себе. Почему-то это дивное состояние природы у людей никак не называется. Есть ночь и есть вечер, а между ними что? Не может же вечер в один миг сделаться ночью – так не бывает. Значит есть еще что-то. Вот вам и открытие.

Утром открыл глаза и не сразу сообразил, где я. Мне снился дивный сон про тропические острова, где тепло, много фруктов и красивых темпераментных женщин южно-азиатского происхождения. Мы ели бананы и крутили любовь без устали и перерывов: днем на пляже, вечером во время танцев под барабан, а ночью в тростниковой хижине. Работать не надо, пищу добывать не надо, от холода спасаться тоже не надо – красота. Я по-серьезному увлекся событиями сна, и вдруг бац – пробуждение. Я – в северной стране с холодным климатом и совсем один, взору моему открывается вид на необработанные бревна – это потолок в зимовье. Б-р-р-р…

Сварил молочную кашу, съел ее и в 10-00 уплыл на север. Прошел 20 км на веслах до мыса Мужинай и вдруг почувствовал, что сил моих больше нет, нисколечки. Все: приехали. Бросил весла и упал на дно лодки. До берега всего ничего – метров двести, но и это расстояние не преодолеть. Лежу, смотрю на небо и ничего не хочу. Через несколько минут, словно по щучьему велению, задул попутный ветер со скоростью 5 м/с. Ставлю парус. Прохожу Мужинайскую губу. Ветер усиливается до 10-12 м/с. Развиваю приличную скорость. На мысе со смешным названием Коврижка ветер начало крутить, и при перемене галса чуть было не налетел на камни. Стоило только немного расслабиться – и сразу чуть не произошла катастрофа. В моем обессиленном состоянии это вовсе ни к чему.

Иду на веслах, прохожу мыс Боолсодей. Вижу зимовье и решаю остановиться.

В зимовье в глухом одиночестве живет лесник Паша. Когда я подошел, он был занят ловлей рыбы на удочку.

"Неустроенная, должно быть, у него жизнь, раз нет сетки", – подумал я.

Позже выяснилось, что он подвергся нападению рыбинспекции и остался без орудия лова. Благо рыбы здесь изобилие и на пропитание запросто можно наловить удочкой.

Кроме удочки, у Паши, похоже, не было никакого хозяйства и даже ружья. А между тем к нему каждый вечер наведывается медведь, и сегодня тоже должен прийти.

Только мы развели костерок и собрались сварить уху из щуки, как вдруг Паша встрепенулся и начал внимательно прислушиваться. Я ничего не слышал, а Паша – слышал.

– Лодка, – сказал Паша.

– Нет никакой лодки, – напрягая слух, ответил я.

– Точно лодка, – каким-то образом убедившись в своей окончательной правоте, сказал Паша и от возбуждения совершенно без всякой надобности начал ворочать дрова в костре.

Через некоторое время я тоже услышал звук мотора. Вдали показалась маленькая точечка – источник звука. Точечка все увеличивалась, пока не превратилась в лодку. Паша опять вскочил и начал щурить глаз.

– Миха, друган – зарадовался Паша и заметался по берегу, просто так расходуя силу, останавливаясь иногда лишь затем, чтобы в очередной раз сощуриться на приближающийся объект.

Проходя на значительном удалении от берега, посудина изменила курс на нас с Пашей, и через несколько минут я мог разглядеть допотопное плавучее средство, сколоченное кое-как из досок при помощи одного топора. Шаланда была загружена тремя мужиками подозрительного вида. Смотрелись мореплаватели так, будто год прожили на необитаемом острове, питаясь чем попало.

Старшим среди них, действительно, был Миха. Лет ему было непонятно сколько, физиономия его была страшно помята и находился он в предсмертном состоянии от жуткого похмелья. Ходить и говорить Миха не мог. Он вывалился из лодки и приготовился отдать концы, но Паша таких мелочей не замечал и не переставал радоваться появлению кореша. Остальные два мореплавателя выглядели не менее колоритно и тоже мучились похмельем, но помирать пока не собирались.

Откуда они здесь взялись, куда и зачем держат путь, я не сразу догадался. Лишь только когда сварилась уха, и они, похлебав юшки, слегка отошли и были способны складывать слова, узнал, что, оказывается, они в отпуске и всего несколько дней назад покинули родное село Байкальское, что недалеко от Северобайкальска. Вышли с запасом продовольствия и водки на месяц, но по пути зарулили на турбазу, где за пару дней прикончили весь водочный запас. На следующий день вышли на своей шаланде в море и устроили пожар, который еле удалось потушить. И вот в таком обгоревшем состоянии они приехали сюда к нам с Пашей в Боолсодейскую губу.

Ребята совершенно не представляли, куда едут. Курс держали на юг до встречи с первым приключением. Никто бы не догадался, что это отпускники. Выглядели они, как беглые каторжники, спасающиеся от погони. Как бы здорово они смотрелись в курортном Крыму – заткнули бы за пояс всех московских панков и хипарей.

Все пошли спать, а я остался сидеть у костра, пока не услышал треск ломающихся веток из лесу. Вспомнив про медведя, который повадился ходить в гости к Паше по вечерам, поспешил скрыться в зимовье.

Места на нарах мне не досталось, и я завалился на полу под дверью. Ночью проснулся Миха, и его потянуло на задушевные разговоры. Рассказал обо всех своих бедах и о том, какая тяжкая нынче жизнь пошла. БАМ работает еле-еле, колхоз развалился, народ занялся выживанием. Миха видит только один выход – забирать семейство и уходить в тайгу, где всегда можно прокормиться, лишь бы власти не мешали.

– Вот Паха, он молодец. Вовремя в лесники подался. Ему бы сюда корову, тогда бы вообще лафа, – говорит Миха.

– С коровой мне не сладить, больно хлопотно, – ответил Паха.

– А ты жену заведи. Пусть приглядывает за скотиной.

Я вспомнил, что у Пахи из хозинвентаря одна только удочка, и подумал: пожалуй, одной коровы и даже жены для комплекта будет маловато.

К делу Миха подходил по-хозяйски и по-сибирски основательно, целесообразно: нужда в жене возникала из-за неудобства обращения с коровой в одиночку. Очень, по-моему, грамотный подход.

Мы проболтали до утра. За это время я был заживо съеден комарами, потому что лежал голый поверх спальника из-за страшной духоты от перенаселения маленького зимовья.

С утра для затравки Паша дал мне съесть вяленую щуку длиной 0.7 метра. После еды в руках у меня остался рыбий скелет, похожий на пилу, и я не знал, куда его кинуть. Все-таки мусор.

– Дай собаке, – подсказал Паша (у него на иждивении жили два пса непонятной породы).

– Подавится, – вспомнил я наставления собаководам-любителям. Правила кормления категорично запрещают давать собакам куриные и рыбьи кости.

– А я их цельной рыбой никогда не кормлю, – удивился Паша, – только костями. Если проголодаются, сами чего-нибудь в тайге сыщут.

Слышали бы Пашу члены московского клуба любителей-собаководов – ошалели бы. Я вспоминаю своих друзей, которые дома держат собак, и то, чем они их кормят. Сами так не едят, как их питомцы-любимчики.

Бросил собаке щучий остов, который мгновенно исчез в пасти.

На завтрак снова уха из щуки. Мне не надоедает – всю жизнь бы так питался.

Через полчаса я распрощался с Пашей и его корешами-мореплавателями-отпускниками и уплыл в направлении мыса Котельниковский. У основания мыса – губа Хары, откуда просматривается пик Черского: на вид ничем не примечательная вершина. Ее особенность в том, что она самая высокая на Байкальском хребте (2588 м) и самое главное – имеет имя. Практически все остальные вершины и пики Байкальского хребта не называются никак, несмотря на то, что они торчат вверх очень высоко. Может быть, у них и были имена когда-то, как и у множества безымянных речушек, впадающих в Байкал, но об этом никто не знает. На карте горы пронумерованы собственной высотой, как заключенные в концлагере. Бедные незамеченные горы!