Текст книги "Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая (СИ)"
Автор книги: Андрей Русавин
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Ах, так, очкастый!
– Да, вот так, пеншняштый!
– Зуб за зуб! Око за око! Очки за пенсне!
– Шо?
– Я говорю: щас я сорву очки с твоего рыла, раздавлю и скажу, що так и было!
– Не сметь! – закричал царь. – Потом подеретесь! Потерпевшему – новое пенсне! В золотой оправе! За счет казны! А пока пушть ошкарик шитает! Авошь шправитша!
– Не согласен! – закричал пенснястый. – Пусть он отдаст мне свои очки – и я всё прочитаю! Авось справлюсь!
– Не шоглашен! – закричал очкастый. – Пушть он ражобьет мои ошки – я тоже хощу новые ошки жа щет кажны! И щоб непременно – в жолотой оправе!
– Прекратить несогласие! – закричал царь-батюшка. – Кажному несогласному – виселица! За счет казны!
– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! – с пафосом прошептал самый уважаемый и крякнул. – Авось и вы все согласны со мной во всём, кря-кря!
– Итак, начинай читать! – раздраженно приказал батюшка-царь очкастому.
– Хорощо! Шейшаш я вам жашитаю вшо-вшо-вшо-вшо шамое интерешное иж эфтой гажеты! Вот передовиша! Наживаетша: «Тринадшатилетку – за трие дни!» Анноташия: «По календарю неандертальшев до конша швета ошталось ровно трие дни! Шведения наитошнейшие: ушеные в прошлом веке открыли, а днещь до конша ижушили пещеру, ижришованную множештвом шертошек, иж которых тильки трие не перешеркнуты!» А вот обштоятельная штатья под нажванием «И попадали падуаншкие...» В ней говоритша, що лопнули гишпаншкие, шампаншкие, венешианшкие и прощие доокеаншкие и жаокеаншкие, понимаешь, банки. Що поделаешь, вшемирный экономишешкий крижиш! Да, вот еще одна такая же шерьежная аналитишешкая штатья – под жаголовком: «Жамедление рошта потребительшких шен шмерти подобно!» А вот тутощки в краткой жаметощке на трех али щетырех ражворотах напишано про налогообложение шаршких хором! Ну, эфто не важно, эфто мы пропуштим, пропуштим, пропуштим, пропуштим...
– Ух, шовершенно ш этим шоглашен, шоглашен, шоглашен, шоглашен! Во вшом! – ахнув, прощебетал с пафосом самый авторитетный. – Авошь и вы вше шоглашны шо мной во вшом, во вшом, во вшом, во вшом!
– Эх! Чьто, чьто, чьто, чьто там написано про налогообложение царских хоромышек, царских хоромышков, царских хоромочков, царских хороминок? – козлиным голосочком проблеял царь-батюшка, ахнув. – Так-перетак! Ох, всё-всё-всё-всё остальное пропустим, пропустим, пропустим, пропустим, а энто – действительно важно, важно, важно, важно! Що же ты раньше-то не доложил нам такую наиважнейшую новость, очкарик, очкарик, очкарик, очкарик?
– Я пыталша, пыталша, пыталша, пыталша...
– Плохо, плохо, плохо, плохо пытался, так-перетак! Наверно, в застенках плохо пытался, пытался, пытался, пытался, вот так! Строгий выговор палачу с занесением в личное дело! Ну-с, доложи поскорей энту архиважную новость про мои оч-чаровательные хоромушки, очкарик! Тольки как можно короче – и во всех подробностях, во всех подробностях, во всех подробностях, во всех подробностях!
– Вот шаршкий укаж – жа вашей подпищью, батюшка-шарь! Тут так и подпишано: шарь Горох! Режуме: поднят налог на имущештво! Налог на шаршкие хоромы увелищен на тринадшать прошентов! Авошь кто-нибудь да жаплатит!
– Ох, шовершенно ш этим шоглашен! Во вшом! – ахнув, проверещал с пафосом самый авторитетный. – Авошь и вы вше шоглашны шо мной во вшом! Авошь, авошь, авошь, авошь!
– Ох, где, где, где эфто напишано? – заорал батюшка-царь, ахнув.
– Тутовона!
– Ну-ка прошти! Ш выражениями!
И очкастый болярин громко, с тогдашними газетными выражениями, которые здесь, увы, увы, увы, увы, не приводятся в силу их непечатного характера (увы, увы, увы, увы, былое и думы нынешние не позволяют), прочел по складам царский указ про повышение налога на царские хоромы на тринадесять процентов.
– Кря-кря! Шовершенно ш этим шоглашен! Во вшом! – ш пафошом вожопил шамый авторитетный. – Авошь и вы вше шоглашны шо мной во вшом!
– Ах, всё пропало! Что ж делать? Что делать? – в отчаянии закричал царь.
– А чьто мочно сделать, ваше величество, когды всё пропало? – горячо спросила Екатерина.
– Не знаю, Катя!
– Но почему?
– Я сам не знаю!
– А если подумать?
– Я сам не думаю!
– Ну можно же всё-таки как-то эвту проблему решить!
– Я сам не решаю!
– Но почему?
– Для энтого у меня есть думные, понимаешь, боляре! Авось они что-нибудь решат! Боляре, а боляре!
– Шо? Чьто? Що?
– Узнавайте! Думайте! Решайте! Авось що-нибудь и получится!
– Так точно! Так тощно! Так тошно! Авось чьто-нибудь, що-нибудь, шо-нибудь и получится!
– Даю вам одну минуту, знатоки! Авось справитесь!
– Хорошо! Хорочё! Хорощо! Авось справимся! – уверенно закричали, понимаешь, боляре и энергично подтянули осте́гны*.
Тутоцки царь-батюшка со слезами умиления на глазах поглядал на Катю и прочувствованно сказал:
– Спасибо тебе, Катя, за участливость: авось поможет! Ну, проси от нас що хочешь! Хочешь в постельничьи?
– Ах, я не знаю! – тенчас же зарделась от застенчивости Екатерина. – Я не решаюсь... Мне надось подумать...
– Думай, Катя, думай! Авось и надумаешь! А щобы тебе было легче думать, жалую тебя думной болярыней!
– Кря... Кря! Совершенно с эвтим согласен! Во всём! – крякнув, с пафосом вскричал самый авторитетный. – Авось и вы все согласны со мной во всём!
Туточки дедочка Ващще Премудрый, внимательно наблюдавший всю эту сцену в блюдечко, страшно заерзыха́л* на табурете, как слон на кларнете, а засим крякнул и воскликнул с пафосом:
– Совершенно с энтим согласен! Во всём! Авось и вы все согласны со мной во всём, кря-кря! Ах, нет, не то! Аз хотел сказать: всё пропало! Вах, естли не принять срочные меры, то мы потеряем Катю! Тенчас она – думная, понимаешь, болярыня, ночью – постельничья, а утром – царица! Сапожки! Чичас же влеките Екатерину назад! Авось ощо́* не поздно! – и дедочка яростно защелкал пальцами.
– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! – крякнув, изговорил с пафосом самый уважаемый и самый авторитетный. – Авось и вы все согласны со мной во всём!
– Нет! Совершенно с вами не согласны, кря-кря! Ни в чём! – с пафосом заорали дедушка с Иванушкой и страшно заерзыхали на табуретах, как слоны, понимаешь, на кларнетах.
Ту́тоди перед дедушку и Иванушку невесть как – ведь дверь и окно были закрыты, тольки форточка открыта – появилась взбудораженная Катя в сапогах, разместилась посреди избы и затопала громко-прегромко, не в силах остановиться. Остро запахло ваксой. Иван в изумлении раскрыл рот, и туда залетел одиночный комарик, а дедуган в восхищении хлопнул себя по колену и прибил комарика номер два.
– Ну ни фига-а-ам! – вскрипнула евродверь. – Вах, ёшкинам кошт!
– Левой! Левой! Левой! – командовал сам себе левый сапог. – Раз-два! Раз-два! Раз-два!
– Правой! Правой! Правой! – командовал сам себе правый сапог. – Раз-два! Раз-два! Раз-два!
– Стойте, стойте, сапожки! Ик! Ик! – пищала Екатерина, да сапожищи не слушались: самозабвенно маршировали.
– Ик! Сапоги! – в возмущении закричал дедушка.
– Ик! Шо? – гаркнули сапоги и Екатерина.
– Ик, ик! Стой, раз-два! – скомандовал сапогам дедушка, и марширующие враз-вдва остановились, хотя и едва-едва, ик, ик. – Равняйсь! Смирно!
Сапоги выровнялись и присмирели, а Катя вытянулась, завертела головой, высунула язык и принялась корчить рожи.
Дедуган глянул на вытянувшуюся перед ним прелестнейшую деушку в боевых сапогах – пятки вместе, носки врозь – и завопил, вскакивая с табурета, как корнет с фальконета:
– Пр-р-релестная мадьмуазель! Обольстительная фройляйн! – и изо ртищи у него потекли слюнищи. – Поз... поц... ваш... ще... чар... дец!..
– Ну ты, дедушка, ващще! – возмутилась обольстительная фройляйн, она же – прелестная мадьмуазель. – Какой такой поз... поц? Що такое чар... дец?
– Я сказал: позвольте поцеловать вашу ще...
– Ще?..
– Ще!..
– Щечку? – предположила Екатерина в крайнем возмущении.
– Ще!.. Ще!..
– Щ-щ-що-о-о?!
– Ще-е-е... ще-е-е... щепо-о-оть, ёшкин кот!
– А-а-а! – с облегчением протянула Огняночка. – Этто совсем другое дело!
– Ась? – спрохал дедушка.
– Хм-хм... А-а-ах, ах, вселды́* битте шён! – протянула Огняночка свою ще... ще... щепоть дедушке.
Старичища, извиваясь, впился губищами в Катину ще... ще... щепоть, но вдруг препротивнейше заверещал:
– Ой-ё-ё-ё-ёй! Как я сильно обжегся! – и плюхнулся на табурет, как корнет на фальконет, да и принялся облизывать обожженные губищи.
Горячо возмущенная Катя резко махнула рукой:
– Фу! Це... це... целоваться учился, учился, университеты для энтого проходил, а так и не наловчился, черт побери!
– Вах, фиг-то там!
– Вот именно, вах, фиг-то там! Что делать, черт побери?! Что делать? Как пережить такое величайшее огорчение? – трагически прошептал старбень. – Черт побери мои университеты: Оксфордский, Кембриджский и Гарвардский! Скольки я там пешеходных дорожек проходил, выглядывая привлекательных одиночек!
– Ну чьто, я так и должна стоять перед вами по стойке смирно? Неужели никто не предложит мне присесть? Авось всё-таки предложит! Хотя бы из уважения к моему сану! Я же топе́рчи не черная крестьянка, а думная, понимаешь, болярыня!
– Вах, как же энто мы могли забыть! – огорченно сказал оксфордец, кембриджец и гарвардец. – Вольно, Катя, отставить смирно, присаживайся на тубарет! Тольки мельхиоровый поднос из буфета возьми да под себя подложи!
Катя так и поступила.
– А здорово ты его, цезаря-батюшку-то, газетками-то уела! Как он позеленел, услышав про налог на царские-то хоромы! Авось топерь всё сполна заплатит – за всё! Аж тринадцать процентов! А главное – этто то, что мы тебя не потеряли, Екатерина, калды́* он тебя в постельничьи идти к нему уговаривал! Хе-хе!
Катя горько вздохнула и заерзала на табурете. Табурет под ней задымился. Все закашлялись. А изо рта Ивана пулей вылетел одиночный комарик, но далеко улететь не смог: воспарил, паразит, ударился об потолок и хлопнулся в изнеможении на дедушкино колено.
– Ну что, Катя, ты рада? – радостный дед хлопнул себя по колену и прибил комарика.
– Фиг-то там!
– Что, я?
– Да, ты! – радостный дед сунул машинально комарика в ртищу – и слопал привлекательного одиночку!
– Я рада! – с кислым видом ответила Екатерина, памятуя о том, что в случае неудачного ответа её могут прибить и слопать.
– Ах, Катя! За доставленное удовольствие я готов сделать тебя счастливой!
– Ой!
– Шо?
– А эвто как?
– За доставленное удовольствие я готов исполнить три твоих заветных желания!
– Ой!
– Шо?
– Ой, какой раскаленный энтот противный противень! Кажется, я обожгла себе пе́пеки*!
– Надось помазать их маслом! Подсолнечным! Хочешь, помажу?
– Нет, не хочу!
– Обжи́г* надоть сперьва охладить! – ввернул Иван, жутко ерзая на табурете. – Можно помазать обже́говину* мороженым! Хочешь, помажу обжо́глое* сливочным мороженым?
– Нет, не хочу! А знаешь чьто, дедушка?
– Чьто?
– Сделай так, чьтобы моя горячность была как раньше!
– Эвто твое самое заветное желание?
– Фиг-то там!
– Да!
– Самое горячее желание?
– Да! Эвто мое первое самое заветное, самое горячее желание!
– Ты хорошо подумала?
– Да!
– Не передумаешь?
– Нет!
– Подумай ещежды! Стоит ли отказываться от такой теплоты? Ведь теплота спасет мир!
– Подумала!
– Хорошо подумала?
– Да! Я ж, блин, думная, понимаешь, болярыня, однаждызначно! Ты что, забыл?
– Не забыл, двождызначно! И что ты надумала? Авось передумала? Может быть, всё-таки лучше – в тепле?
– Нет! Мое желание неизменно!
– А как же спасение мира, ты об энтом подумала?
– Я подумала о спасении своих пепек!
– И что ты надумала?
– Дедушка, сделай мой жар меньше! – возопила деушка с присущей ей горячестью.
– Во сколько раз?
– В двадцать!
– Пусть Катин жар станет меньше! – воскликнул оксфордец, кембриджец и гарвардец. – В двадцать тысяч раз!
И универсант трех университетов вскочил с табуретки, как мастодонт с мотоциклетки, и трожды щелкнул перстишками. Но он, мастодонт эдакий, явно переборщил: Катя превратилась в ледышку.
– Обольстительная мадьмуазель! Пр-р-релестная фройляйн! – радостно закричал универсант, озирая плоды своих щелканий, и изо ртищи у него потекли слюнищи. – Поз... поц... ваш... ще... чар... дец!..
Девонька промолчала: не смогла разжать губоньки. Зато, понимаешь, совершенно непечатно выразился Ивасенька:
– Ну ты, дедище, ващще! Какой такой поз... поц? Що такое чар... дец?
Ту́тишки школяр триех высших школушек трёхма* сглотнул обильнейшую слюнищу и внятно произнес:
– Я сказал Екатерине: позвольте поцеловать вашу щечку, оч-чаровательная девица!
– И чьто она тебе ответила?
– Ничего, ёшкин кот!
– Хе-хе, ёшкина кошка!
Высший школяр насупился, но вдруг просветлел и закричал:
– Я понял, понял, ёшкин кот! Молчание – знак согласия! Она согласна!
– Хм-хм!
– Ну тепе́ренько-то я смогу, наконец, тебя поцеловать, Катенька! – воскликнул в восторге школяр, подскочил и поцеловал Катю в щечку. – Ой, ма... а!..
– Фиг вам!
Высший школяр утратил способность выражаться членораздельно, ибо губищи его примерзли к Катиной щечке.
– И-а-а-а! – завопил гарвардец, обращаясь к Ивану. – С-с-с... Пс-с-с... А-и́ э-я́!
– А-и?
– А-и!
– Аи значит: спали́?
– А́а! – отрицательно замотал головой оксфордец, и губищи его, примерзшие к Катиной щечке, растянулись как резина – в горизонтальной плоскости.
– Аи значит: спаси?
– Аа́! – согласно кивнул головой кембриджец, и губищи его, примерзшие к Катиной щечке, вытянулись как резина – в вертикальной плоскости. – А-и э-я!
– Э-я?
– Э-я, э-я!
– Ея, чьто ли?
– А́а, э-я! – замотал головой гарвардец-оксфордец, и губищи его, примерзшие к Катиной щечке, растянулись как резина – в горизонтальной плоскости.
– Тебя, чьто ли?
– Аа́! Э-я, э-я! – энергично кивнул головой оксфордец-кембриджец, и губищи его, примерзшие к Катиной щечке, вытянулись как резина – в вертикальной плоскости.
Иванушка-дурачек вскочил с табурета, подскочил к кембриджцу, оксфордцу и гарвардцу и дернул оного трёхма за плеки, но без толку.
– Деда!
– О?
– А ты произнеси: пусть Катин жар станет прежним, как в родной деревне! И щелкни перстами!
– О-о-шо́! – прошипел наш кембриджец-гарвардец. – Уть а́ин ар а́э э́им, ак оно́й ээ́вне!
И наш гарвардец-кембриджец щелкнул перстами.
– Фиг-то там!
Катин жар тут же пришел в норму, а дедушкины губищи отлипли от Катенькиной щечки.
– Ура-а-а! – горячо закричал Иоанн и плюхнулся на свойный табурет.
– Ула-а-а! – горячевато закричала Огняночка.
– Уа-а-а! – горячо-горячо закричал гарвардец-кембриджец-оксфордец и ухнул на свойский табурет, как мастодонт на мотоциклет.
Старичек почмокал чрезвычайно увеличившимися в размерах губами и прогундя́вил*:
– У от, а́тя!
– Шо, шо? – с горячеватостью спрохала Огняночка.
– Шо, шо? – с жаром спрохал Иоанн.
– О, о! Ш-ш-ш... О, о! Я оорю: ну от, Катя, твой жар и стал прежним, как в одной деревне!
– В одной? – горяча́во удивилась Екатерина. – В какой?
– В одной! Р-р-р... р-р-р... р-р-р... в родной!
– А-а-а!
– Ты састлива, Катя?
– Шо?
– Ты сцастлива, Катя?
– Шо, шо?
– Ты скастлива, Катя?
– Ага!
– Ну вот, твое пелвое желание, стало быть, исполнилось!
– Ой, а м-м-мочно слазу же втолое?
– М-м-мо... Мно-о-о... Мнэ-э-э... Мну-у-у... Мнужно! Говоли!
– Мое втолое голячеватое желание: хочу в лодную делевню, к маме!
– На побывку?
– На побывку!
– На какой слок?
– На неопледеленный!
– Фиг вам!
По дедушкиным щекам потекли слезы умиления.
– Оошо!
– Шо?
– Х-х-х... Х-х-х...
– Шо, диду?
– Р-р-р... Р-р-р...
– Шо, шо? Л-л-л... Л-л-л...
– Я оорю: хоошо, Катя! Будет неукоснительно исполнено! Но какое третье желание? Самое-самое заэтное!
– Шо? Л-л-л... Л-л-л... Р-р-р... Р-р-р...
– Заэтное!
– Заметное? Р-р-р... Р-р-р...
– Нет, заэтное!
– Запретное?
– Нет, заэтное!
– А-а-а, заэтное?
– Ну да!
– Самое-самое заэтное?
– Да-да, самое-самое заэтное!
– Перед тем, как вернуть меня в родную деревню, отправь меня еще раз в царские хоромы!
– Р-р-р... Р-р-р... Вот черт возьми! Зачем?
– Я там забыла газеты!
– Зачем они тебе, чер-р-рт возьми?
– Пусть родная деревня узнает свежие новости! А то, блин, жители там живут как в каменном веке: газет не читают, новостей не знают! А на дворе-то – ультраскоростной, ультрапрогрессивный бронзовый век!
– Счастливая дер-р-ревня! Счастливые жители, ёшкин кот! А как называется твоя деревня?
– Шара... бара... Бара... шара... Шарабара́шара*!
– Эх, бросить всё – махнуть в деревню! В энту самую, как её... Шара... бара... Бара... шара...
– Шарабарашару!
– Да-да, вот именно, в Шарабарашару, ёшкин кот!.. Ну хорошо, Катенька, так и быть: отправлю тебя в царские хоромы!
– Спасибо, дедушка!
– Вот тольки мне за тебя страшно, деушка!
– Но почему?
– Там, в царских хоромах, наверное, полно страшных опасностей!
– Не замечала! А каких, дедушка?
– Ну, например, окурков!
– Не замечала! А чем же они опасны?
– Ну, например, тем, что незатушенные окурки могут вызвать пожар!
– А-а-а! Не-е-ет, окурков в царских хоромах не замечала!
– Пусть Екатерина в следующий раз, понимаешь, будет повнимательнее и непременно заметит окурки в царских хоромах! – торжественно провозгласил дедушка и щелкнул пальчушками. – А чьтобы мне было за тебя не страшно, деушка, дам я тебе чудный огнетушманчик!
– Вот этам дам!
– Зачем, дедочка?
– На случай пожара в царских хоромах, вызванного незатушенными окурками!
– А разве возможен пожар в царских хоромах? Не верю! – горячаво воскликнула Огняночка.
– Пусть Екатерина в следующий раз, понимаешь, будет подоверчивее и лично убедится, что пожар в царских хоромах возможен! – торжественно провозгласил дедочка и щелкнул пальчушками.
– Ну хорошо, дедочка, верю! Топерь я с тобою согласна! Во всём!
– Ну вот и хорошо, ёшкин кот! – обрадованно произнес дедишка и веско добавил: – Огнетушманчик, ну-ка шасть Кате за спину! – и дедишка щелкнул пальчушками.
В мгновение ока домашний оранжевый огнетушитель спрыгнул со стены, мелькнул – и повис у девы за спиной на широком оранжевом ремне.
– Ну вот, девонька, твое третье заэтное желание сейчас же исполнится! Эй, сапожки!
– Чё? Шо? Що?
– Немедленно несите Екатерину в хоромы батюшки-цезаря, в стольное урочище славного Гороха – Гороховище! – и дедишка щелкнул пальчушками.
– Правильно! Правильно! Правильно! – с изрядным энтузизазмом закричали Катя и Ивашка сапожкам на Катиных ножках. – Побегчи́ли*! Побегчили! Побегчили в Гороховище!
– Ну так и быть, побегчили, побегчили, побегчили в Гороховище! – с энтузизазмом воскликнули сапоги и тут же вместе с Катей и огнетушманчиком пропали, причем невесть как, ведь дверь и окно были закрыты, тольки форточка открыта!
– Ну ни фигам, ёшкинам кошт!
Одним словом, сапожки шустро побечи́ли*, побечили, побечили – понесли нашу Катю в хоромы батюшки-царя, в стольное урочище славного Гороха – Гороховище! Бечили, бечили, бечили – и принесли шустрые сапожки Екатерину ну прямо к батюшке-царю.
Дедушка с Иванушкой сидят за столом и видят в свои телеблюдца: Катенька перед царем-батюшкой, понимаешь, на колени встала. Понял Иван, що энто, понимаешь, Катя у Гороха газеты назад просит, а монарх – ни в какую!
– Чьто эвто наша Катя прямо перед монархом на паркет навернулась? – в задумчивости спрохал дедоха.
– Чьто, чьто! – отвечает Иван. – Посклизнулась, вот и навернулась! Паркет-то ужас какой склизкий!
– Мда-а-а, склизота́-а-а, ёшкин кот! Отчего же Екатерина посклизнулась?
– Хороший вопрос! Отвечаю: Екатерина посклизнулась оттого, чьто спотыкнулась!
– Стало быть, и на красну деви́цу бывает спотычка! – с удовлетворением констатировал дедоха и с подозрительностью спрохал: – Обо чьто же энто Екатерина спотыкнулась?
– Обо чьто, обо чьто! Об окурок, вестимо!
– Ба! Кто же эвтот окурок бросил на паркет?
– Кто, кто! Полотер: паркет натирал, натирал, перекур и устроил!
– Ах он, нерадивый полотер! Вот я ему!
– Чьто, чьто?
– Чьто, чьто! Выскажу ему в лицо всё, чьто о нём думаю!
– Фу, как энто неучтиво, дедичка! Я, понимаешь, радикально тобою возмущен!
– Фу ты, ну ты, какой радикал ощо выискался, ёшкин кот!
– Какой есть! Не то, чьто ты – неучтивый, неучтивый, неучтивый!
– Чьто делать, Иванечка, такой уж я неучтивый – радикально!
– А ты бы, дедичка, с Татьяны Учтивицы поучительный пример брал!
– Ах, чьто же она тенчас делает, наша, понимаешь, Татиана Учтивица? Нельзя ли взять с нее пример, дабы хорошенечко поучиться, чмок, чмок?
– Да ни фигам!
– Цмок, цмок! А ты поцмотри в блюдце, дедоцка!
Тутоди дед чьто есть силы крутанул наливное яблочко по своему серебряному блюдечку да и приговаривает, трясясь от нетерпячки:
– Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай нам и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и полки на полях, и кикимор в лесах, и корабли на морях, и, самое главное, понимаешь, Татиану Учтивицу, где бы она, успешная, ни оказалась!
Покатилося яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются – так всё красиво, на диво – что ни в сказке сказать, ни пером описать: видны и гор высота и небес красота, корабли на морях и полки на полях, а кикиморы, понимаешь, в лесах; там опять и опять солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются, одним словом – лепота, чистота, доброта и щедрота!
Посмотрел пристально дедичка в блюдечко свое расчудесное – и зырит: наша Татиана Учтивица па... па... поучительно упражняется в па... па... пальбе из рогатки! Па... па... полеживает, па... па... понимаешь, в ванной и па... па... попальбывает из рогатишки па... па... по новеньким величественнейшим колоннам из гранита Габбро.
– Не надо! Не надо! Тильки не эвто! Ах, доннерветтер! – верещит гранит и пытается уклониться от па... па... попаданий, изгибаясь то вправо, то влево.
– Ну па... па... пожалуйста, дорогой геноссе Гроссшварцштейн, па... па... потерпите еще один только разочек! – задорно кричит граниту Таня, перезаряжая рогаточку гаечкой. – И еще! И еще! И еще! Умоляю вас!
– Ах, она Учтивица! До чего же па... па... поучительно учтивая! – с умилением прошептал дедочка. – Жениться на ней, что ли?
– Г-хм! – с глубоким сомнением произнес Иван.
– Ты что, Иван, не в восторге?
– Ага!
– Вот дурак! Па... па... почему?
– Аз в сомнениях!
– Ну ни фигам!
– Вот дурак! А в чем суть твоих сомнений?
– Да в нифигам!
– А что, ежели она и тебя, як эвтого Габбро, из рогаточки – гаечками?
– Ах, доннерветтер! Мда-а-а, дорогой геноссе Иоганн, спасибо за па... па... поучительное предостережение! Не такой уж ты, оказывается, и дурак, па... па... понимаешь! Однозначно! Не па... па... пойму токмо: к чему в семейной жизни рогаточка, а, дурачара? – в глубокой задумчивости произнес дедичка и вдруг радостно воскликнул: – Ага, ёшкин кот! Я знаю, на ком я женюсь: на Кате! Чем она, интересно, чичас занимается?
Глянул Иванушка-дурачек в свое телеблюдце и зехает: наша Катя, понимаешь, перед батюшкой-царем с колен встала, а царь-батюшка наш, понимаешь, перед Катенькой на колени пал. Понял Иван, что энто Горох какое-то предложение Огняночке делает, судя по всему – ох заманчивое, так как Катя до хрустальной люстры подпрыгивает и вся извивается. Да так, понимаешь, подпрыгнула разок, извиваясь, что огнетушитель, болтавшийся у нашей Кати за плечами, зацепился за люстру да так и остался там висеть, а Катя извернулась и на паркет бла... бла... благополучно низверглась. Вот токмо с таким грохотом хлобыстнулась об дубовые кирпичи паркета, що дедочка аж взлетел с табурета, аки муха с экскрета.
– Що энто монарх прямо перед нашей Катей на паркет хлобыстнулся? – в задумчивости спрохал дедоха, зехая в блюдце через плече́ Иванушки.
– Що, що! – отвечает Иваха. – Спотыкнулся, вот и хлобыстнулся! Паркет-то ужасть какой гле́ский*!
– Мда-а-а, глескота́-а-а*, ёшкин кот! Отчего же монарх спотыкнулся?
– Законный вопрос! Объясняю: оттого, чьто под ноги не смотрел!
– Стало быть, и на монарха бывает спотычка! – с удовлетворением констатировал дед и с подозрительностью спрохал: – Обо що же энто монарх спотыкнулся?
– Обо що, обо що! Об окурки, вестимо!
– Какой кошмар! – прошептал потрясенный дед и плюхнулся на табурет, точь-в-точь аки муха точь-в-точь на аппетитный экскрет. – Кто же эвти окурки швырнул на паркет? Какой-нибудь заезжий, но оч-чень задумчивый бр-р-р... бр-р-р... баронет?
– Кто, кто! Баронет в пальто! Нет, нет, не баронет – думные, понимаешь, боляре! Они же, понимаешь, делают вид, что думают: всё курят и курят, а о последствиях совершенно не думают!
– Ах они, такие, понимаешь, бездумные, хоча и думные! Вот я им!
– Что, что ты им?
– Что, что! Вот выскажу им в лицо всё, что о них, бездумных думных, думаю!
– Ну ни фигам!
– Фу, как энто неучтиво, дедочка! Кардинально!
– Что делать, Иванчик, такой уж я неучтивый – ка... кардинально!
– Фу ты, ну ты, какой ка... кардинал!
– Да, я такой, ёшкин кот!
– А ты бы, дедичка, с Татьяны Учтивицы драгоценный пример брал!
– Ах, що же она щас делает, наша драгоценная Татиана Учтивица? Що-нибудь воистину драгоценное?
– А ты загляни в блюдце, дедоцка!
Глянул тут радостно дедичка в блюдечко свое расчудесное – и лицезрит: наша драгоценная Татиана Учтивица упражняется в па... па... пальбе из рогаточки! Заправила кроваточку, отошла на несколько шажочков, встала, па... па... понимаешь, на цыпочки и па... па... попальбывает из рогаточки па... па... по новенькой твердокаменной кроваточке, вытесанной из максирала науки – гранита Па... Па... Покостовского месторождения. Ах, энто зрелище, па... па... понимаешь, воистину драгоценно!
– Не надо! Не надо! Найн, тильки не эвто! Що за несчастливиш... нет, несчастливен фатум для граниттиш... нихт, для граниттен арт... арт... артефакт! – верещит максирал и пытается уклониться от па... па... попаданий, елозя па... па... по всей спальне.
– Ну па... па... пожалуйста, дорогой максирал, па... па... потерпите еще один только разочек! – радостно эдак кричит Танюша, перезаряжая рогатищу кольцом Рашига. – И еще! И еще! И еще! Умоляю вас, драгоценный мой!
– Ах, она Учтивица! Ну до чего же учтивая! – с безграничной уверенностью прошептал дедушка. – Наша драгоценная! Жениться на ней, что ли?
– Да фиг-то там!
– Хм! – с неограниченной неуверенностью произнес Иван.
– Ты что, Иван, не рад?
– Ага!
– Вот дурашма́н! Па... па... почему?
– Я не уверен, ёшкина кошка!
– Вот дурашман! Отчего же ты не уверен?
– А что, ежели она и тебя, як энтого максирала науки, из рогатищи – кольцами Рашига? Да каждый день! В свое драгоценное удовольствие!
– А я ей скажу: «Замуж вышла – забудь о своих удовольствиях! Заботься об удовольствиях мужа!»
– А она тебе скажет: «С удовольствием, дедушка!»
– Ах, какая она учтивая! Ах, какое удовольствие!
– А па... па... потом спросит: «Дедушка, ты меня любишь?»
– Да, ёшкин кот! – вскричал дедишка.
– «А ты испытаешь удовольствие, доставив мне удовольствие?»
– Да, ёшкин кот! – вскричал дедишка.
– «Драгоценный мой! А что ты готов для меня сделать, чтобы доставить мне удовольствие?» – спросит Учтивица.
– Всё, ёшкин кот! – вскричал ея драгоценный.
– «Ну так доставь мне такое удовольствие – па... па... побудь мишенью! Будь так любезен!» – скажет Учтивица.
– Ну ни фигам, ёшкинам кошт!
– Вот именно, ну ни фигам! Ах, какая она учтивая! И умеет же убедить, па... па... па... па... понимаешь, мужа! Мда-а-а, Иоанн, спасибо за па... па... поистине драгоценное предостережение! Впредь мне большая академическая наука! А ты, Иоанн, не такой уж, оказывается, и дурашман! И всё же я не па... па... пойму: ну к чему в семейной жизни рогатка, а, дуролопа? – в глубокой задумчивости произнес старчушка и вдруг радостно воскликнул: – Ага! Я знаю, на ком я женюсь, ёшкин кот: всё-таки на Кате! Чем она, интересно, тенчас занимается?
– Да ни фигам, ёшкинам кошт!
И дед столь резво вскочил с табурета, что табурет с грохотом опрокинулся, а старец споткнулся о трехсотлетней давности окурок и громыхнулся на пол. Встал, отряхнулся – волосы дыбом, глаза на лоб, в голове – бубны!
А Иванушка-дурачек глядит в свое телеблюдце и зырит: Катенька наша, понимаешь, перед царем-батюшкой на коленях стоит, и царь-батюшка наш, понимаешь, перед Катенькой на коленях стоит. Стоят, значит, они обое на коленях друг перед дружкой и – мать честная! – целуются! Понял Иван, что Горохово предложение Огняночка не нашла в себе силы отвергнуть.
– Чьто энто наша Катя с монархом друг перед дружкой на паркет громыхнулись и засим друг на дружку неизбежно натыкнулись? – в задумчивости спрохал старчушка, глянув в блюдце через рамо Иванушки.
– Чьто, чьто! – отвечает Иванчик. – Спотыкнулись, вот и громыхнулись! Паркет-то ужасть какой глева́стый*! И теперетька они по паркету скользят и друг на дружку натыкаются, ёшкина кошка!
– Мда-а-а, глевата́-а-а*! Отчего же они громыхнулись?
– Резонный вопрос! Разъясняю: они громыхнулись оттого, чьто спотыкнулись, ёшкина кошка!
– Стало быть, и во дворцах, понимаешь, бывает спотычка, однозначно! – с удовлетворением констатировал дед и с подозрительностью спрохал: – А обо чьто же энто они, понимаешь, спотыкнулись?
– Обо чьто, обо чьто! Вестимо, обо чьто! Об окурки, понимаешь!
– Ах, всё пропало, однозначно! Кто же эвти окурки, понимаешь, бросил на пыр... пыр... пыркет?
– Кто, кто! Ты чьто, дедочка, не понимаешь?
– Не-а! Так кто?
– Кто, кто! Они, понимаешь, сами!
– Кто, кто? Окурки себя, понимаешь, сами бросили на паркет? Али кто?
– Кто, кто! Найн окурки в пальто! Они, понимаешь, сами: Катя и Горох! Они же, понимаешь, всё курят и курят – ни о своем здоровье совершенно не думают, ни о здоровье, понимаешь, будущего потомства!
Дедушка аж рот разинул да и плюхнулся на табурет, як брюзга на брегет. А табурет-то был опрокинутый, так что старчушка сильно зашиб пепеки и копчик и страшно-престрашно забрюзжал:
– Вах-перевах! Черт, черт, черт, черт побери! Ах они, такие, понимаешь, бездумные – Катя и Горох! Вот я им!
– Чьто, чьто ты им?
– Чьто, чьто! Вот выскажу им в лицо всё, що о них думаю! – и дед поправил табурет и уселся на него с ногами, сиречь на корточки.
– Фу, как эвто неучтиво, дедочка! До чертиков, понимаешь!
– Чьто делать, Иванечка, такой уж я неучтивый – до чертиков, однозначно!
– До чертиков, однозначно?
– До чертиков, понимаешь! Неучтивый, неучтивый, неучтивый! Аз грешен душой!
– Ну ни фигам, ёшкинам кошт!
– А ты бы, дедонька, с Татьяны Учтивицы душеспасительный пример брал!
– Ах, шо же она чичас делает, наша Татиана Учтивица, такого душеспасительного, шмок, шмок?
– Да ни фигам, ёшкинам кошт!
– Цмок, цмок! А ты позырь в блюдце, дедоцка!
Взглянул тут любознательно дедичка в блюдечко свое расчудесное – и зырит с любованием: наша Татиана Учтивица душеспасительно, па... понимаешь, любуется гранитным монументом, изображающим её самоё... ею самою... ея самоя! Зарумянилась Танечка, смахнула с монумента пылиночку носовым платочечком, отошла на несколько шажочечков, встала, па... па... понимаешь, на цыпочки и давай па... па... попальбывать из рогаточки па... па... по собственному двойнику – изваянию из красно-синего гранита Первомайского месторождения.
