Текст книги "Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая (СИ)"

Автор книги: Андрей Русавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Русавин Андрей Сергеевич
Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая

СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА

Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)

Закомуринка двадцать девятая

КАК, ПОНИМАЕШЬ, У ДЕДУШКИ ВАЩЩЕ ПРЕМУДРОГО

В ХАТКЕ ВСЁ ПРОПАЛО

Посвящается С. Липовцеву

Довершил свою закомурину Иванушка-дурачек да спрашивает, беспокойно ворочаясь на печи, на девятом кирпичи:

– Что ж, слюшаешь меня, дедушка?

– Слюшаю, детушка! Хрч! – с большой неохотой признал дедушка, сидя на табуретке за столом, застеленным скатертью-самобранкой, и щелкая орешки, издающие дурной запах.

Где-то когда-то дедулюшка услышал, что драгие ценности следует хранить в надежных банках. Так что – хрч-хрч! – скорлупки дедульчушка складывал в одну банку, а ядра – в другую. Обе банки были наинадежнейшие: не из какого-то там хрупкого венецианского стекла, а из коричневого бутылочного, производства Аремзянского завода, толстостенные и практически небьющиеся.

А орешки, кои щелкал дедульчушка, были, понимаешь, не простые – все скорлупки, понимаешь, золотые, а ядра, понимаешь, – изумрудные, однозначно!

– Али лгу я, дедульче?

– Хрч! Хочешь орешки?

– Что за орешки? Козьи?*

– Орешки – перший сорт!

– Нет, не хочу!

– Хрч! Почему?

– Ну не орехами же мне питаться, дедочка!

– А я тебе и не предлагаю орехами питаться, ёшкин кот!

– А что же ты мне предлагаешь с ними делать, ёшкина кошка?

– Хрч! Только разгрызать! Видишь, скорлупки у них золотые, я их складываю в одну банку, а ядра изумрудные, я их складываю в другую банку. А банки я поставлю на подоконник – они там хоть три тысячи лет простоят, но не лопнут, потому что сделаны из надежного бутылочного стекла на Аремзянском заводе! Хрч! Ну так что, попробуешь орехи?

– Нет, не хочу! Орехи – хи-хи! – девичьи потехи. Ну так что, лгу я аль нет?

– Нет, не лжешь, крохотульче! Хрч! – проскрежетал зубами дедульчушка – и разгрыз последний орешек.

М-да-а-а, понапрасну старалси Иван, вах, он не выполнил условия треклятого пари и талды́*, понимаешь, не снищет дедулечкино огниво, дабы сварить кашку для братов! А ведь наш человек, яко уже было не раз расталдыкано прежде, без кашки не живет: не орехами же ему питаться! Не наша, понимаешь, еда – орехи, наша, понимаешь, – каша, однозначно! Не белки, понимаешь, чтоб грызть орехи! Ну, тут уж Ивашку нашего, понимаешь, хватил такой кондрашка, что дурашка затрясся, как Божия букашка на ветру в поле поутру (причем поле, вестимо, усыпано козьими кака... орешками):

– Ба... ба... ба... ба...

– Что затрясся, Ва... Ва... Ваняточка? – спрашивает старичек, вскакивает с табуретки – ух, ух! – как гусь с хрустальной ста... ста... статуэтки и... и... и закатывает банки закаточной машинкой «Гусь-Хрустальный УХЛ-4.2».

– Ба... ба... ба... ба...

– Ба... ба... ба... ба?..

– Ба... ба... ба... ба!..

– Что ты мне ба... ба... балакаешь, Иоганн? Что повсюду ба... ба... ба... ба... балаган? – спрашивает старикан и расставляет ба... банки на подоконнике.

– Да! Нет, я не то хотел сказать!

– А что?

– Ба... ба... ба... ба...

– Что ты мне ба... ба... ба... баешь, су... су... сумасброд? Что ты – ба... ба... банкрот? – тут дед так и воссел на табурет, как лендлорд с того, высшего, света на бутерброд.

– Да! Нет, я не то хотел сказать!

– А что?

– Ба... ба... ба... ба...

– Что ты мне ба... ба... ба... ба... балагуришь, су... су... Иванка? Что лопнули, понимаешь, ба... ба... ба... банки? – дедочка так и вскочил с табурета, как лорд с того света, пощупал банки и радостно промолвил: – Нет!

– Да! Нет, я не то хотел сказать, дедушка!

– А что?

– Из... из... из... из...

– Что, что? Что ты мне хочешь из... из... изъяснить?

– Га... га... га... га...

– Ты что, Иванушка, гусь? – дедочка так и присел на табуретку, как... как... как... как гусак на хрустальную статуэтку.

– Ага! Нет, я не то хотел сказать!

– А что?

– Га... га... га... га...

– Что: га-га-га-га?

– Га... га... га... га...

– Га... га... га... гадко? Га... га... га... гарно?

– Ага! Нет, я не то хотел сказать!

– А что?

– Ба... ба... из... из...

– Ба... ба... из... из?..

– Из... из... га... га...

– Из... из... га... га?..

– Из... из!.. Га... га!..

– А-а-а, понял, понял! – хлопнул себя по лбу дедонька. – Ты хочешь сказать, что ба... ба... ба... баксы – из газет! Так эвто все знают!

– Да! Нет, я не то хотел сказать, ёшкина кошка!

– А что?

– Га... га... га... гадость!

– Ка... ка... какая га... га... га... гадость? Ба... ба... ба... баксы?

– Ба... ба... большая га... га!..

– Ба... ба... большая пачка баксов – га... га?.. Ах, ёшкин кот!

– Нет, дедушка! Да, дедушка! Ба... ба... большая и з... и з.. и зверская га... га... га... гадо... ...сть ...сть ...сть ...сть!

– Ка... ка... какая га... га... га... гадо... ...сть ...сть ...сть ...сть? Ба... баксы?

– Я же тебе объясняю: ба... ба... большая и з-з-зверская, понимаешь!

– З-з-зверская?

– З-з-зверская, однозначно!

– Но что энто за гадо... ...сть ...сть ...сть ...сть? Ба... ба... ба... баксы?

– Сть... сть... сть... стужа!

– Ах, стужа! Где – стужа? Какая стужа? Кто утверждает: стужа?

– Твой Реомюр! Ты только глянь!

Глянул туточка дедусечка на подарочек господина Реомюра – наполненный винным спиртом градусничек – и дрожма задрожал:

– Ма... ма... ма... мать честная! Ах, всё пропало! Сть... сть... сть... стужа в доме!* Одиннадцать с половиной градусов по Реомюру!

– Ма... ма... ма... мать честная! Что же нам делать, дедочка? Как же согреться? Ма... ма... ма... мабудь, ба... ба... ба... баксами печку затопить?

– Что, что! Как, как! Мабудь! Расскажи стишок, Иванушка! Лучше – два стишка! Какого-нибудь твоего современника, может быть – нобелевского лауреата! Получившего премию в баксах! Хе-хе!

– Зачем тебе стишки?

– Чтоб теплее стало! На душе!

– Отчего бы эвто?

– От стишков!

– Стишки – эвто... эвто... эвто юности грешки, вызывают одни смешки!

– Да ты что, Иоанн! Стишки – энто... энто... энто...

– Да ты что, дедонька, мне не веришь? – перебил дедушку Иванушка.

– Не ве...

– Проиграл! Проиграл! – опять перебил дедушку Иванушка. – Проиграл пари, раз не веришь!

– Да нет, я хотел сказать: не ве... не ве... не вежливо перебивать старших, Иоанн! А верить – верю, что...

– У-у-у! В самом деле, дедусь?! – разочарованно пролепетал Ивась и мысленно поклялся больше никогдась-никогдась, ни за що на свете не перебивать дедусюшку и не горячиться, особливо по поводу стишков, черт побери, черт побери, черт побери!

– У-у-у, в самом деле, Ивасюшка! Так вот, я хотел сказать, что твои стишки – эвто... эвто... эвто твоей юности грешки, вызывают одни...

– Да ты что, дедишка! – перебил дедушку Иванушка. – Как ты смеешь хаять мои стишки? Да я тебе за энто!.. – и Ивашка сделал старикашке козу.

– Ой, мама! Успокойся, Иванечка! Я хотел сказать: твои стишки вызывают одни... одни... одни только теплые чувства!

– А-а-а! – протянул Иванечка. – Теплые-то они теплые, а всё равно чтой-то зябко! Что же нам робить, дедусечка? Как же усё-таки согреться?

– Что, что! Как, как! Катю Огняночку в вигвамчик позвать, она быстро домину прогреет!

– Где же Катя?

– Давеча на двор пошла, но покамест не вернулась!

– У-у-у! Всё пропало, дедусь! Что же она так задержалась?

– Не знаю, Иванчик!

Прекратили тут оба обсуждение и – у-у-у! – заду-у-умались.

– Тук-тук! Тук-тук! – послышался громкий стук-стук в евродверь хатки.

Хатка вся сотряслась, так что дедочкины банки упали с подоконника и закатились под стол.

– Ах, всё пропало, Иван! – и дедушка яростно защелкал пальцами, подпрыгнув на табурете, как вша на паштете.

– Что пропало?

– Всё содержимое моих наинадежнейших банок!

– Куда пропало?

– К чертям собачьим! Ах, ёшкин кот! – и дедушка в два раза яростнее защелкал пальцами и аж трожды подпрыгнул на табурете, як трие вши на паштете.

– Не чертыкайся, дедочка, и не собачься, а также и не котячься: Бог накажет!

– Да ведь всё пропало, Иван!

– Ты в энтом уверен, ёшкина кошка?!

– Уверен, ёшкин кот! – и дединька в три раза яростнее защелкал пальцами, многажды подпрыгивая на табурете, как вошкара на ш-ш-ш... пш-ш-ш... паштете. – К чертям собачьим! К чертям собачьим! К чертям собачьим! Ах, щоб им потом лопнуть, всем прочим банкам на свете! Кстати, не кошачься, Иоанн!

– Хорошо, больше не буду! А ты слазь под стол да поищи утерянное-то! – посоветовал дедичке Иванечка.

– Чичас! – и дедочек, чертыкаясь и собачась, в мановение ока соскочил с табурета, як вшиный гончак с паштета, да и полез, понимаешь, под стол на четы́рках*.

– Ну что, ёшкина кошка?!

– Ничего! Я же говорил: всё пропало – к чертям собачьим!

– Дай-ка я сам слажу поищу!

– Слазь!

И Иванечка слез с печи, с девятого кирпичи, и полез на четы́рнях* под стол. И изыскатели повели дальнейшее обсуждение на четвери́нках* под столешницей.

– Ну что, нашел, Ванечка?

– Нет!

– Я же тебе говорил, Иоанн, что всё пропало – к чертям собачьим! Ну, что ты там видишь?

– Ни шиша не вижу!

– Ах, как эвто скверно!

– Нет, диду! Ах, как эвто хорошо!

– Энто еще почему?

– Осколков нигде нет! Стало быть, банки не разбились!

– И что из энтого следует?

– Из энтого следует, что Аремзянский завод выпускает качественные, практически небьющиеся изделия из стекла!

– Ах, как эвто хорошо, Иванушка! – радостно воскликнул дедушка и вскочил, но вельми отмочил: бухнулся головой об столешницу и пал на четырни.

– Ах, как эвто хорошо, дедушка! – радостно воскликнул Иванушка и тожде вельми отмочил: подскочил, но бухнулся башкой об столешницу и пал на четве́рни*.

– Ах, ёшкин кот!

– Ах, ёшкина кошка!

Вельми отмочившие, понимаешь, банкоискатели насупились и вылезли из-под стола. Дед резво бросился на табурет, как маркграф на винегрет, а Иван резво запрыгнул на печину, на девятую кирпичину.

– Уф! – схиза́ли* оба и счастливо рассмеялись.

А в эвто время где-то далеко-далеко, за тридевять земель, черти собачьи, помахивая песьими хвостами и визжа от неописуемой радости, спешно перекладывали изумрудные ядра и золотые скорлупки из аремзянских, понимаешь, посудин в венецианские, воображаешь, банки. Вот черти собачьи, однозначно!

– Стук-стук! Стук-стук! – послышался вдруг настойчивый тук-тук в евродверь хатки.

– Иванюся, вели сей двери́шке отвориться! Однозначно! – заерзал дед на табурете, как маркграф на винегрете.

– Ах, дедуся, сам вели сей дверишке отвориться! Однозначно! – зевнув, простонал Иванюся с печи, с девятого кирпичи.

– Ну уж нет, вели ты, Иоанн!

– Ну уж нет, вели ты, дедуган!

– Ин нет, повели ты! Ты, понимаешь, младой, швыдкий! Она твое повеление непременно исполнит, однозначно!

– Не исполнит, однозначно! Я ведь, дедулишка, волшебного слова не помню, щобы ей повелеть!

– Ф-ф-ф-фу! А кто за тебя помнит, ёшкин кот?! Пушкин?

– Пушкин по-о-омнит, ёшкина кошка! Однозначно!

– А кто еще?

– Ты, дедушка!

– Я помню? – подпрыгнул на табурете дед, как какой-нибудь пушкиновед.

– Ну не Пушкин же!

– Слово?

– Да! Слово!

– Как может Пушкин не помнить слово, если Пушкин – словесник?

– Эвто – волшебное слово! Редкое, но меткое! То ли на ам... То ли на фиг... То ли еще на що-то, фиг его знам! Словом, то самое слово, на которое дверь борзо распахивается! Ну, ты помнишь!

– Я помню, ёшкин кот? – подпрыгнул на табурете дед, как завзятый пушкиновед.

– Да, ёшкина кошка!

– Пущай Пушкин вспомнит, ёшкин кот!

– Пушкин-то вспо-о-омнит, ёшкина кошка! Однозначно!

– А кто же еще вспомнит?

– Ты, дедушка!

– Я вспомню, ёшкин кот? – подпрыгнул на табурете дед, как маститый пушкиновед.

– Да!

– В самом деле?

– Ты що, мне не веришь, ёшкина кошка?

– Верю, верю, Иванушка! Конечно, верю! И конечно, вспомню! Уже вспоминаю, ёшкин кот! О, скольки нам воспоминаний чудных готовит... Чудно готовит... Нам готовит, понимаешь... Давно готовит, однозначно... Ёшкин кот... М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... И никак не приготовит: фиг вам! А-а-а, вспомнил, вспомнил! Ну надо же! Готовит меткое словцо: фиг вам!

– Так продекламируй, дидушка, эвто словцо! – восторженно закричал дурашка с печишки, с девятого кирпичишки.

– Тенчас*!

Дедушка с достоинством поднялся с табурета, как маркграф с винегрета, надменно подтянул пурпурно-малиновые штаны (роскошный дар Цезаря – Юлия, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... И-эх, была не была! Фиг вам, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и живо щелкнул ще́птями*.

Ну ващще!

– Фиг вам, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.

Дед, понимаешь, так и присел на табурет и раскрыл рот, как кашалот. С першей попытки отчего-то ни фига не подфартило, ёшкин кот.

Дед зачесал в затылке, и чесальщику вдруг пришло в голову, что надоть произнести наоборот, однозначно.

Дедушка с вальяжностью поднялся с табурета, где было весьма нагрето, кичливо подтянул пурпурно-малиновые штанцы (личный презент Юлия – Цезаря, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... Вах, быть или не быть, вот в чём риторический вопрос! И-эх, была не была! Ну же, вам фиг, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и вяло щелкнул щептями.

– И вам фиг, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.

Дед, понимаешь, так и опустился на остывший табурет, расщели́в ртищу, чисто кашалотище и даже еще почище. И со вторшей попытки отчего-то ни фига, ну совершенно ни фига не посчастливилось, двождызначно.

Дед зачесал в заты́лице, и чесуну немедля пришло в голову, що надось усилить высказыванье, ёшкин кот.

Дедушка с величавостью поднялся с табурета, где стало чуть-чуть нагрето, чванно подтянул насиженные пурпурно-малиновые штанишки (пожертвованьице Цезаря – цезаря, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... И-эх, будь что будет! Вам фиг, фиг, фиг, фиг, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и изо всех сил щелкнул щептями.

Ну ващще!

– И вам фиг, фиг, фиг, фиг! – проскрыпела дверюга и не открылась.

Дед, понимаешь, так и плюхнулся на охладелый табурет, разинув звериное зевло́*. И с третьшей попытки отчего-то ни фига, ни фига, ни фига, ни фига не повезло.

Дед зачесал в затылочье, и чесателю сразу пришло в голову, що надовно бы расширить обращение.

Дедушка с внушительностью, понимаешь, поднялся с теплешенького табурета, напыщенно подтянул теплотворные пурпурно-малиновые штанишечки (подношеньице просто Юлия Цезаря – не Скалигера, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и однозначно произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... Вах, пропадать или не пропадать, вот шо требуется угадать! И-эх, где наше не пропадало! Фиг вам, вам и вам, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и – ширк-ширк! – оглушительно щелкнул щептями.

– И вам, вам и вам – один фиг! Да и фиг с вам, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.

Дед, понимаешь, так и шандарахнулся на поостывший табурет, широко-широко разверзнув львиное харло́*. И с четвертшей попытки отчего-то ни фига, ни шиша, ни хрена и ни черта не подвезло.

Дед зачесал в поты́лице*, почесал минуту и две, шепча: «На́доткабы, вах, надоткабы», но почесуну ну ни фига не пришло в голову, ну и ну! «Да и фиг с вам!» – в отчаянии подумал дед и тут же помыслил: «Ага! Вот то, что надоткабы!»

И тогды дедушка уверенно поднялся с теплехонького табурета, величественно подтянул теплородные пурпурно-малиновые надра́ги* (драгоценный подарочек цезаря Юлия, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... Вах, пан или не пан, вот в чем пропан! Или профан? И-эх, либо пан, либо пропан! Или профан? Ах, да и фиг с вам! Да и фиг с вам, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее, ёшкин кот! – и чуть слышно щелкнул щептями.

Ну ващще, понимаешь! Однозначно!

Ту́тоди раздался страшный грохот, евродвершель раскрылась и в хатку влетела раскрасневшаяся краля – Катя Огняночка в своем красно-белом сарафане с огромным декольте, которое прогрызли по́хрусты*. На ногах у нея красовались архаические коты из аксамита, вырванные у какого-то хруста*, зазевавшегося в драке.

Дед, понимаешь, так и рухнул на табурет, аки сдрейфивший лев – раззявив зев.

– Салам алейкум, дедушка! Салам алейкум, Иванушка! Салам, этам... как её?.. евродверцель! Вигвам, салам! И всем-всем-всем в нём – вам, вам и вам – салам!

– Ваалейкум ассалам! – дружно ответили все-все-все, включая вигвам и его удивительную евродверьцунг, которая тут же со страшным грохотом закрылась и проскрежетала:

– Да и фиг с вам, ёшкинам кошт!

– Г-хм! – произнес дедушка. – Катя, эвто я, премудрый, я, прекрасный, я, всесильный, распахнул дверь – али мы с тобой вместе?

– Ха! Энто я, умная, я, красивая, я, сильная, распахнула дверь!

– Г-хм, якать – некрасиво! К-хм, Катя, а как же ты распахнула эвту... как её?.. тыр-тыр... скр-скр... стук-стук... евродверьцухт? – взволнованно осведомился у девы дедунька и соскочил с табуретки аки лев, заинтригованный, понимаешь, левреткой.

– Фиг его знам! – пробормотала евродверь.

– Ха! Одним пинком, понимаешь! Раз пхнула – и распахнула! Однозначно!

– Ну ни фигам!

– Как энто, Катенька?

– А фиг его знам!

– А вот как!

Умная дева красивым шагом, то бишь го́жно покачивая бедрами, подошла, понимаешь, к дедушкиной табуретке и пхнула ее изо всех сил один разок, однозначно. Табуретка опрокинулась и отлетела под стол, а Екатерина красивым шагом вернулась, понимаешь, на свое прежнее место возле евродвери, тут же проскрипевшей:

– Ну ни фига-а-ам!

– Г-хм! – разом произнесли Иванушка и дедушка с возмущением. – К-хм! Энто совершенно неправильно! Надо было открывать дверь волшебным словом!

– А на фигам?

– Хм! Я его совершенно забыла!

– Фиг-то там!

– Г-хм! Надо было не забывать! К-хм! – разом произнесли Иванушка и дедушка назидательно.

– А вот фиг вам!

– А я вот взяла и забыла!

– Ну ни фигам!

– Впредь не забывай!

– Фиг вам!

– Г-хм! Хорошо! А шо за слово-то? К-хм!

– Неужтам – фиг вам?! Да и фиг с вам!

– К-хм! Да и фиг с вам, откройся! – разом произнесли Иванушка и дедушка с неописуемым достоинством и защелкали пальчищами.

– Ну точнам – фиг вам! Ну ни фигам, ёшкинам кошт! Да и фиг с вам!

– Да и фиг с вам, откройся! – громко повторила девушка и прищелкнула пальчушками.

– Фиг вам! Фиг вам! Фиг вам! И отдельнам фиг вам, вам, вам, вам, Екатерина-джан!

В двых словах: евродверяка, окаянная, опять-таки не разверзлась.

– Г-хм! – разом произнесли Иванушка с дедушкой и Екатеринушкой в изумлении. – Ну ни фигам не открылось! Ах, усё, усё, усё пропало! Фиг вам!

– Вот именнам, фиг вам! – подтвердила евродвериш. – Вам, вам и вам усё, усё, усё куда-там пропадам!

И все принялись горько вздыхать. Всем до слез захотелось душевной теплоты и слов утешения.

Дедушка достал из-под стола утешную табуретку и, утирая слезы, воссел на нее, точно вошь на жакетку. И все зачали утирать слезы. У-у-у, у-у-у, утирали, утирали – не утешились, еще пуще прослезились, однозначно.

– О-хо-хо-хо-хо! Ну-с, що же ты нам скажешь хорошего, Катерина? – возжелал узнать дедулечка.

– Фиг нам?

– Да-с, шо ж ты нам сбалакаешь, Катеринушка, хор-р-рошенького? – повторил Иванечка с печины, с девятого кирпичины.

– Фиг нам?

– Ну-с, да чьто ты нам покажешь хорошенького, Катеринка? – полюбопытствовал дедулюшка.

– Фигь нам?

– Да-с, ну шо ты нам продемонстрируешь прехорош-ш-шенького, Катериша? – эхом отозвался Иван и ссигнул на пол.

– Да-с, фигь нам! – взвизгнула евродвери́на. – Усё, усё куда-там пропадам!

– Шо, шо! Чьто, чьто! Не знаю, не знаю... Ой, вспомнила! У меня для вас действительно сюрпри-и-из!

– Фи-и-игь вам!

Катя сунула длань в декольте и почала шарить в сокровенных глубинах. И выплыл, понимаешь, из сих сокровенных глубин белокипенный облак парка́ с ам... ам... амбре парного молока. Облак принял почему-то облик мертвой головы да скрещенных костей.

– Ай! – Иван в ужасе запрыгнул на печурку, на девятую кирпичурку.

– Ну ни фига-а-ам, ёшкинам кошт!

– Ай, энтого не надось! – истерически завопил дедушка и шасть с табурета, ну как вошка с жакета.

– Фиг-то там!

– Да-да, а вот эвтого самого не на-а-адось! – эхом отозвался Иван и схватился за голову.

– Фиг сам! Да-дам, фиг сам!

– Нет, надось! Надось, мальчики! – с горя́честью воскуя́ркнула* Огняночка и достала из вышеупомянутых сокровенных глубин нечто сокровеннейшее: пачку газет. – Вот, мальчики, газетки! Све-е-еженькие! Почтальон недавно доставил!

Дедоха так и присел на табурет, ровно блоха на берет.

– А що пишут в газетах? Есть интересные новости?

– Да-да, есть интересные новости?

– Фиг-то там!

– Чичас я вам зачитаю всё-всё-всё-всё самое интересное из газет! Вот передовица! Называется: «Тринадцатилетку – за трие дни!» Пишут: по календарю неандертальцев до конца света осталось ровно трие дни! Сведения наиточнейшие: ученые в прошлом веке открыли, а днесь до конца изучили пещеру, изрисованную множеством черточек, из которых толькя трие не перечеркнуты! А вот обстоятельная статья под названием «И попадали падуанские...» В ней говорится, что лопнули гишпанские, шампанские, венецианские и прочие доокеанские и заокеанские, понимаешь, банки. Что поделаешь, всемирный экономический кризис! Да, а вот еще одна такая же серьезная аналитическая статья – под заголовком: «Замедление роста потребительских цен смерти подобно!» А вот туточки в краткой заметочке на трех или четырех разворотах написано про налогообложение избушек на курьих ножках! Ну, эвто не важно, не важно, не важно, эвто мы – к едрене фене, к едрене фене, к едрене фене, к едрене фене...

– Ну ни фига-а-ам, ёшкинам кошт!

– Вот именно, ну ни фига-а-ам, ёшкин кот! Чьто, чьто, чьто, чьто там написано про налогообложение избушек, избушек, избушек, избушек на курьих ножках? – страшным голосом закричал дедушка. – Так-перетак! Ах, всё-всё-всё-всё остальное – к едрене фене, к едрене фене, к едрене фене, к едрене фене, а энто – действительно важно, важно, важно, важно! Що же ты раньше-то не сообщила про такую наиважнейшую новость, новость, новость, новость?

– Я пыталась, пыталась, пыталась, пыталась...

– Фиг-то там! Фиг-то там! Фиг-то там! Фиг-то там!

– Вот именно, фиг-то там! Плохо пыталась, так-перетак! Наверное, в детстве плохо питалась, вот так! Ну-с, докладывай поскорей эвту архиважную новость, новость, новость про избушки на курьих ножках, ножках, ножках! Тольки как можно короче – и во всех подробностях, подробностях, подробностях, подробностях, ёшкин кот!

– Вот царский указ – за подписью царя Гороха! Поднят налог на имущество! Налог на избушки на курьих ножках увеличен на тринадцать процентов!

– Вах! Вах-перевах! Так-перетак! Всё пропало! Это уже тысяча триста тринадцатое повышение на трина́десять процентов за последние тысяча триста лет! Вот так так, перетак и разэтак! Да я!.. Да я!.. Ну я энтому цезарю Гороху – сам не знаю, що сделаю, ёшкин кот!

– Не знаешь?

– Нет, знаю, знаю! На урожденной черной крестьянке женю! Престола лишу! А ишшо... А ишшо...

– Шо? Шо? Шо ишшо?

– А ишшо – пущай в этих газетах, принесенных тобою, будет написано, що вместо налога на избушки на курьих ножках повышен налог на царские хоромы на тринадесять процентов! – и дедонька высказал еще много-премного цветистых, но непечатных выражений (к сожалению, почему-то оставшихся здесь не напечатанными), и много-премного раз щелкнул щептями. – Ну, читай, Катенька, що там тепе́ретька написано! Толькя с выражениями – да щоб до фигам!

– Вот именнам, щоб до фигам! Читам, Катям, читам, ёшкинам кошт!

Катя громко, с выражениями, которые здесь не напечатаны (то ли вопреки, то ли в силу их удивительно цветистого характера), прочла царский указ про повышение налога на царские хоромы на тринадесять процентов.

– Вот теперетька в энтих газетках написано то, чьто надоть!

– Так точно, дедочка!

– Фиг-то там!

– Иван!

– Шо?

– Надоть доставить энти газеты цезарю Гороху!

– Ну, энто дело почты! Пущай их доставляет почтальон!

– Почтальон?

– Конечно!

– Какой почтальон?

– Тот самый!

– Тот самый?

– Да, дедушка! Тот самый!

– Эвто который – тот самый?

– Тот самый, который эвти газеты в лес принес!

– А где энтот почтальон? – с живейшим любопытством спросил дедонька.

– Да фиг его знам!

– Катя знает, ёшкина кошка!

– Катя! Где энтот почтальон?

– Какой почтальон?

– Тот самый!

– Тот самый?

– Да, деушка! Тот самый!

– Эвто который – тот самый?

– Тот самый, который эвти газеты в лес принес!

– А-а-а! Тот самый!

– Вот именно, тот самый!

– Так он же чичас похрустам вручает извещения об оплате тринадцатипроцентного налога на азартные игры! Каждому похрусту – персонально, под роспись! – весьма задорно раз, раз, раз, раз и разъяснила Екатерина. – И каждому налогоплательщику говорит: «Наконец-то я тебя нашел! Такова правда жизти: заплати тринадцатипроцентный налог – и играй дальше в свои кости!»

– Фиг вам, ёшкинам кошт!

– Да? А какова эвта правда? – поинтересовался дединька. – Ярославлева или Сидорова?

– Ни та, ни та!

– А какая же, ёшкин кот?

– Огорошивающая!

– Почему? – и дедок вскочил с табурета, ровно блоха с берета.

– Потому что – царя Гороха!

– Ах, да! Я, я! Йес, йес! Ну-с, тогды всё пропало: царствие ему, энтому почтальону, небесное, понимаешь! – и дедок так и присел за стол, токмо не на табурет, а в свое любимое кресло-качалку, выполненное в виде атомной бонбы.

– Фиг-то там!

– Понимаю! И похрустам то́ежь* царствие небесное! Йес, йес! Я, я! Да, да! – вельми энергично вступилась за справедливость Катя. – Ради подноготной правды-с!

– Тьфу, тьфу! Фиг-то там!

– Ноу, ноу! Нихт, нихт! Нет, нет, похрустам – приятного аппетита! – поправил правдолюбивую Катю то́еже* взыскующий правду дед. – Во имя подлинной правды, ёшкин кот!

– Понима-а-аю!

– Ну-ну! Ни-ни! Не, не! Фиг-то там, ёшкинам кошт!

– Иван!

– Шо, диду?

– Усё пропало! Мы не можем рассчитывать на энтого почтальона!

– Какого почтальона?

– Того самого!

– Того самого, ёшкина кошка?!

– Да, Иванушка! Того самого!

– Эвто которого – того самого?

– Того самого, который энти газеты в лес принес!

– А-а-а! Того самого!

– Вот именно, того самого!

– Почему мы не можем рассчитывать на эвтого почтальона ?

– Потому чьто он взялся за поиски правды жизти, в то время как на́добеть было взяться за работу!

– А-а-а!

– Вот тебе и а-а-а!

– Бэ-э-э!

– Вот тебе и б-э-э-э, и вэ-э-э, и гэ-э-э!

– Так шо же нам делать, а-а-а?

– Бэ-э-э! Иван!

– А-а-а?

– Бэ-э-э! Слезь, понимаешь, с печи, с девятого кирпичи, и сбегай, понимаешь, в стольное урочище цезаря Гороха – Горо́ховище, доставь газеты цезарю!

– Фиг-то там!

– Вот именно, фиг-то там! Не могу, дедушка!

– Почему, ёшкин кот?

– Печка не отпускает – боится замерзнуть! Пригрелась, понимаешь! Прилипла, понимаешь, как вантуз к хариусу, и не отпускает от себя! Однозначно!

– Иоанн!

– Шо?

– Хариусматический ты гомункулус! Вантузизаст лежания на печи! А главное, такой ма... ма...

– Ма... ма?

– Ма... ма!..

– Шо – ма... ма?

– Ма... ма... малолетный!

– Хнык, хнык! Больше не говори так, дедишка! – смертельно обиделся Иоанн. – Никогды, никогды, хнык, хнык, не называй меня ма... ма... малолетным!

– Хорошо! Иоанн, прикажи, понимаешь, сей печи отпустить твой хариус подобру-поздорову!

– Не могу, дедочка!

– Но почему, хариусматический ты гомункулус?

– Хнык, хнык! Она ведь, понимаешь, на меня обидится и в следующий раз не станет об меня греться! Шо будет, шо будет!

– Да ни фигам, ёшкинам кошт!

– А шо будет, Иванушка?

– Шо, шо! Будет лед на печи – до девятого кирпичи!

– Шо же делать, Иванушка?

– Шо, шо! Дедуган!

– Шо?

– Слезь, понимаешь, с бонбы и сбегай, понимаешь, в Гороховище – доставь газеты царю Гороху!

– Не могу, Иоганн! Хариус не позволяет!

– Почему, хариусматический ты гомункулус? А главное, такой с-с-ст... с-с-ст...

– Тс-с-с... тс-с-с?..

– Нет, с-с-ст... с-с-ст!..

– Я и говорю: тс-с-с... тс-с-с!

– Я говорю: с-с-ст... с-с-ст... с-с-старенький!

– Хнык, хнык! Больше не говори так, Иогашка! – смертельно обиделся дедонька. – Никогдысь, никогдысь, хнык, хнык, не называй меня тс-с-с... тс-с-с... с-с-стареньким! Я не старенький!

– А какой, ёшкина кошка?!

– Тс-с-с... тс-с-с... с-с-староватенький. Чуть-чуть.

– Ка-а-ак? Чуть-чуть?

– Да, самую чу́хотку!

– Хорошо, больше не буду! Так почему ты не можешь слезть с бонбы, дедунь?

– Бонба не отпускает – боится замерзнуть! Пригрелась, понимаешь! Прилипла, понимаешь, как тс-с-с... тс-с-с... тс-с-с... с-с-староватенький вантуз к ма... ма... малолетному го... гомункулусу, и не отпускает от себя мой хариус, ёшкин кот! Однозначно!

– Вот этам дам, ёшкинам кошт!

– Хнык, хнык! Хариусматический ты ма... ма... малолетный гомункулус! С-с-ст... с-с-ст... с-с-ст... с-с-ст... с-с-староватенький вантузизаст лежания на бонбе! Дедуган, прикажи, понимаешь, сей юной бонбочке отпустить твой хариус подобру-поздорову!

– Не могу, деточка! Хнык, хнык!

– Но почему?

– Она ведь, понимаешь, на меня обидится! Она ведь, понимаешь, взорвется от возмущения! Однозначно ведь, понимаешь!

– Шо же делать, дедушка? Кого бы послать по вышеупомянутому адресу ишшо?

– Шо, шо! Катю послать по адресу ишшо – вот ведь было б хорошо!

– Катя не захочет!

– Ты думаешь, ёшкин кот?

– Я уверен, ёшкина кошка!

– Фи! Фи! Фиг-то там, ёшкинам кошт!

– Катя, а Катя!

– Шо, диду?

– Сгоняй, понимаешь, в Гороховище – доставь газеты цезарю Гороху и его болярам!

– Ха! Фиг-то там!

– Вот именно: ха! Фиг-то там! Фи, не хочу!

– Вот видишь, деда!

– Катя, а Катя!

– Шо-о-о?

– А ты царя видала?

– Не-е-е!

– А в царском дворце бывала?

– Не-е-е!

– А хочешь?

– Да-а-а!

– Отлично! Заодно и газетки царю передай! И окружающим его болярам!

– Хорошо-о-о!

– Нет, половинишку газет передай, а половинищу здесь оставь!

– Где – здесь?

– Где стоишь – у двери!

– А зачем?

– Печку топить буду! Надо ж нам с Ивашкой греться во время твоего отсутствия!

– Вот тебе, дедочка, твоя пола́* пачки! – положила на пол часть газет Екатерина, а свою поло́ву* опустила в декольте.

– Мерси! Да смотри, оставшиеся газеты назад принеси!

– Зачем?

– Потом гостям раздавать буду! Пусть прочитают известие про то, что повышен налог на царские хоромы на тринадесять процентов! Ха-ха-ха-ха-ха!

– Хи-хи-хи-хи-хи! Хорошо, дедушка, обязательно принесу! Хи-хи-хи-хи-хи! Ты думаешь, у меня останутся лишние газеты после раздачи?

– Ха-ха-ха-ха-ха! А ты раздавай из расчета одна газета на десять боляр!

– Хи-хи-хи-хи-хи! Чем обоснован такой расчет?

– Ха-ха-ха-ха-ха! Ну, из десяти-то боляр авось найдется один грамотный, способный прочесть остальным девятерым газету вслух!

– Ха! Фиг-то там, ёшкинам кошт!

– Хи-хи-хи-хи-хи! Совершенно верно, дедушка! – горячо захлопала в ладошки Екатерина. – Полностью с тобою согласна: авось найдется!

– Ха-ха-ха-ха-ха! Хи-хи-хи-хи-хи, ёшкинам кошт! Фиг-то там!

– Фи! – скептически прошептал Ивану его Внутренний Голос. – Дедушка, оказывается, с Катей – ах какие простофили: понимаешь, надеются на русский авось! Хе-хе-хе-хе-хе!