Текст книги "Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая (СИ)"
Автор книги: Андрей Русавин
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Совершенно верно, Гошка! – возопил Иван. – Хе-хе-хе-хе-хе! Полностью с тобою согласен, понимаешь!
– Ну, Катя, какой вид доставки предпочитаешь? Мабудь, внутри моей атомной бонбы на жуке-бонбардире?
– Что ты, дидушка! Я жуков боюсь!
– Тогда, мабудь, внутри моей атомной авиабонбы на ковре-самолете?
– Что ты, дидушка! Я летать боюсь! И не надобедь мне твоей а... а... а... атомной бонбы: мне от ее вида хочется а-а!
– Ну как знаешь! А а... а... а... атомная бонба мне самому пригодится, особливо ежели мне захочется а-а! Вах, тогды честь имею предложить оч-чаровательной мамзели сапоги из хрома! Большие-пребольшие! Большой-пребольшой скорости хода!
– Ну ни фигам, ёшкинам кошт!
– Что ты, дидушка! Я большой-пребольшой скорости хода боюсь!
– Моднючие, ёшкин кот! В наиновейшем стиле! По последней парижской моде последнего дня марта 1814 года!
– Эвто другое дело! А в каком стиле?
– В стиле милитари а-ля рюс!
– Ах, я согла-а-асна! – томно простонала Екатерина.
– Ну вот и хорошо! Вот тебе сапоги – самодел... нет, сапоги – самодер... нет-нет, сапоги – самодур... ах, нет, сапоги – самоходы и скороходы! – щелкнул многажды пальцами старикашечка. – Хромовые! Ох, пры-ы-ыткие: чуть что, то раз-раз – и в Париже, не говоря уже о Берлине!
– Ну ни фигам, ёшкинам кошт! Хочам в Париж! Хочам в Берлин!
– Ой, дедонька! – томно-претомно простонала Екатерина. – Хочу в Париж! Хочу в Берлин!
– Будешь! Какие твои годы! Тольки сперва – в Гороховище, стольное урочище цезаря Гороха, хорошо?
– Хорошо!
– Ну вот и хорошо!
– Не хорошом, ёшкинам кошт! Хочам в Европ! Хочам в Берлин! Хочам в Париж!
Тутеньки перед Катеньку, дедушку и Иванушку невесть как – ведь дверь и окно были закрыты, тольки форточка открыта – появились сапоги, дислоцировались посреди избы и затопали гулко-прегулко, не в силах остановиться. Послышался острый дух ваксы.
– Левой! Левой! Левой! – командовал сам себе левый сапог. – Ать-два! Ать-два! Ать-два!
– Правой! Правой! Правой! – командовал сам себе правый сапог. – Два-ать! Два-ать! Два-ать!
– Сапоги! – в возмущении закричал старикан.
– Чё? Шо? Що? – разом гаркнули сапоги. – Ать-два-ать!
– Почему вы маршируете не в ногу?
– Потому що я всегды шагаю левой! – возмущенно закричал левый сапог. – Левой! Левой! Левой! Ать-два! Ать-два! Ать-два!
– Потому що я всегды шагаю правой! – возмущенно закричал правый сапог. – Правой! Правой! Правой! Два-ать! Два-ать! Два-ать!
– Стой, ать-два-ать! – грозно скомандовал сапогам старикашка, и марширующие остановились на счет ать.
– Сапоги! – грозно воззвал старбе́нь.
– Ась, вашсясь?
– Вам задание, ёшкин кот!
– Какое: секретное али не секретное?
– Г-хм! Секретное!
– Гм-гм! А какое: опасное али безопасное, вашсясь, ась?
– Дипломатическое!
– Ну ни фигам!
– Ни-и-и! – возмущенно закричали бравые сапоги.
– Тогды всё пропало! Но почему ни-и-и?
– Мы сапоги боевые, а не дипломатические, вашсясь!
– Тогды боевое задание, ёшкин кот!
– Ур-р-ра! Так точно, вашсясь! Рады стараться, вашсясь! Тольки прикажите, вашсясь! – радостно закричали бравые сапоги. – Эвто другое дело, вашсясь! Ась?
– Слушайте боевой приказ: доставить Катю Огняночку в стольное урочище цезаря Гороха – Гороховище и, пробившись скрозь сплошное охранение, представить ея пред светлые очи цезаря!
– А драться можно, вашсясь? Пинаться можно, ась?
– Энто тайна, скажу не сумнясь!
– Г-хм! Фиг-то там, ёшкинам кошт!
– У-у-у! У-у-у! Гм-гм! А що за тайна-то, вашсясь, ась? Дипломатическая али военная?
– И эвто тайна – сказать не могу-у-у!
– У-у-у!
– Сказать не могу, но могу намекнуть!
– У-у-у?
– Уг-у-у!
– Ась? Гм-гм! Намекните, вашсясь!
– Эвто же боевое задание, а не дипломатическое, ёшкин кот!
– Ур-р-ра! Так точно, вашсясь! Рады стараться, вашсясь! Тольки прикажите, вашсясь! – радостно закричали бравые сапоги. – Эвто другое дело! Ась? Ась?
– А таперь, модные сапожки, налезайте на Катины ножки!
– Яволь! – радостно закричали бравые сапоги. – Катя, сымай коты!
– Сняла! И куды их? В декольты?
– Вот этам дам!
– Коты, естественно, – в котомку! У тебя що, нет для котов котомки?
– Естественно, есть! – Катенька глубоко запустила рученьку в декольты, пошарила там глубокомысленно и основательно, достала оттуль, из таинственных глубин, здоровеннейшую котомку и сунула туды коты. – Сунула! А котомку куды? Естественно, в декольты?
– Естественно, не туды!
– А тогды, естественно, куды?
– Естественно?
– Да, естественно!
– Естественно, надевай котомку через ра́мо*!
– Чё?
– Ну, через пле́ко*!
– Чё?
– Через плечо!
– А-а-а! Так точно! – воскликнула наша Катя и надела котомку сперва через левое рамо, засим через правое плеко, а потом всё-таки через левое, понимаешь, плечо. – А теперь чё?
– Подыми ножки!
– Естественно, попеременно?
– Естественно, одновременно!
– Как энто?
– Подпрыгни, Катенька! – громко шепнул сведущий дедушка неопытной деушке.
– Так точно, вашсясь! – тихонько воскликнула Екатерина и подпрыгнула.
Сапоги прыгнули на Катины ножки, причем кажный сапог прыгнул на ту ножку, коя была супротив.
– Ой! – возмущенно закричала Огняночка. – Почему у меня левый сапог – на правой ноге, а правый – на левой, ась?
– Да и фиг с вам!
– И вообче они у тебя задом наперед! – метко заметил Иван. – Чьто за бред, ступням во вред, ёшкина кошка!
– Ах, извините, мы ошиблись! – сконфуженно заявили мужественные сапоги (ведь для того, чтобы признаться в собственной ошибке, требуется истинное мужество). – Катя, подпрыгни еще́жды*!
Катя подпрыгнула, и сапожки соскочили с ея ножек.
– А теперь повернись, Катенька! Кру-у-у – гом!
Катя повернулась на сто семьдесят девять градусов.
– Смотри, диду! – завопил Иван. – Катя повернулась на сто восемьдесят один градус по Цельсию!
– Ну ты, Иван, и дурак! – возмущенно воскликнул дед. – Не по Цельсию, а по Фаренгейту, ёшкин кот!
– Нет, по Цельсию, ёшкина кошка!
– Нет, по Фаренгейту!
– Фиг-то там, ёшкинам кошт!
– Черт побери твоего Фаренгейта!
– Черт побери твоего Цельсия!
– Фиг-то там!
– Ах, какие вы, дедушка с Иванушкой, умные! – с горячестью восхитилась Екатерина. – Столпы науки! Какие серьезные научные дискуссии, понимаешь, ведете!
– Не надось заумных научных дискуссий! – заорали сапоги, понимаешь, солдафоны. – Катя, подпрыгни еще!
– Фу, какие вы, понимаешь, солдафоны! – закапризничала Екатерина. – Я хочу послушать научную дискуссию еще!
– Потом послушаешь! Живо подпрыгивай! – заорали все.
– Чичас! Хнык, хнык!
Катя подпрыгнула, и солдафоны, понимаешь, залезли на ея ножки, на сей раз правильно. Но сапоги намертво встали, не пытаясь бежать.
– Сапоги! – возмущенно закричали дедушка, деушка и Ивашка.
– Чё? Шо? Що?
– Почему встали? – возмущенно закричали дедушка, деушка и Ивашка, и старец величественно встал с бонбы.
– А вдруг Катя опять неправильно ножки подставила?
– Правильно! Правильно! – с энтузизазмом закричали дедушка, деушка и Ивашка. – Побежали! Побежали!
– Ну так побежали! Ур-р-ра-а-а! – с энтузиазизмом воскликнули сапоги и тут же вместе с прекрасной кралей пропали, причем невесть как, ведь дверь и окно были закрыты, одна только форточка открыта!
Туточки дедочка сломя голову побежал к серванту в стиле бидермайер, понимаешь, и трясущимися ручу́тками достал оттудова блюдечко из фамильного серебряного сервиза да наливное яблочко сорта пепин лондонский, понимаешь. Расположил дед на столе, застеленном скатертью-самобранкой, оные причиндалы, уселся, но не на бонбу, а на табурет, рьяно крутанул наливное по серебряному да и приговаривает, трясясь от нетерпя́чки*:
– Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай нам и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и полки́ на полях, и кикимор в лесах, и корабли на морях, и, самое главное, Катю Огняночку в хоромах у цезаря-батюшки!
– Вах, поскакам, ёшкинам кошт!
Покатилося яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются – так всё красиво, на диво – что ни в сказке сказать, ни пером описать: видны и гор высота и небес красота, корабли на морях и полки на полях, а кикиморы, понимаешь, в лесах; там опять и опять солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются, одним словом – лепота, чистота, доброта и щедрота!
– Вах, щедрота-а-ам, ёшкинам кошт!
Глянул тут радостно дедичка в блюдечко свое серебряное – и обомбо... абамба.... абама... обомомлел! И тут же возопил:
– Ой, Ваньша, глянь! Сапожки-то Катю прямо в царские хоромы доставили, ёшкин кот! Ой, чё тенчас начнется!
Ваньша спрыгнул с печи, с девятого кирпичи, подскочил к дедуге, встал у него за спиной, подле бомбы, попытался глянуть в дедушкино блюдечко серебряное, подпрыгнул изо всех сил – и обомо... абаба.... абамба... абамбамлел! И тут же возопил:
– Дедичка! Мне из-за тебя ни черта не видно, ёшкина кошка!
– Терпи, Иван! Бог терпел – и нам велел! До черта!
– Не могу терпеть до черта!
– Ну ни черта себе! А почему?
– У меня нетерпячка, черт побери!
– Ну хочешь, я тогды буду рассказывать тебе всё, что вижу?
– Нет, не хочу!
– Почему?
– Тогды я тебе не поверю!
– А когды поверишь?
– Когды увижу, тогды и поверю!
– У-у-у!
– У-у-у! У-у-у!
– Что же делать, Иван?
– Что, что! Достать для меня второе, понимаешь, блюдце!
– А разве у меня есть второе, ёшкин кот?
– Нет – ни фигам, ёшкинам кошт!
– У тебя же сервиз, ёшкина кошка! – заорал Иоанн и даже подпрыгнул.
В серванте зазвенел сервиз.
– Ах да! – хлопнул себя дед по лбу. – И верно!
Туточки дедочка вскочил с табуреточки, как слон, понимаешь, с дымящейся сигареточки, сломя голову побежал к серванту в стиле, понимаешь, бидермайер, однозначно, и трясущимися ручутками достал оттудова второе, понимаешь, блюдечко из фамильного серебряного сервиза да второе наливное яблочко сорта пепин лондонский, однозначно, понимаешь! Расположил дед на столе, застеленном скатертью-самобранкой, оные причиндалы, уселся на табуреточку, как слон на дымящуюся сигареточку, резво крутанул наливное по серебряному да и приговаривает, трясясь от нетерпячки:
– Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай нам и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и полки на полях, и кикимор в лесах, и корабли на морях, и, самое главное, Катю Огняночку в хоромах у цезаря-батюшки!
– Вах, показам, ёшкинам кошт!
Покатилося яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются – так всё красиво, на диво – что ни в сказке сказать, ни пером описать: видны и гор высота и небес красота, корабли на морях и полки на полях, а кикиморы, понимаешь, в лесах; там опять и опять солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются, одним словом – лепота, чистота, доброта и щедрота!
– Вах, лепота-а-ам, ёшкинам кошт!
Зыркнул тут радостно дедичка в блюдечко свое второе, серебряное да разлюбезное, – и обомомлел! И тут же вскочил и возопил:
– Ой, Ваньша, зырь! Сапожки-то Катю прямо к батюшке-царю доставили, ёшкин кот! Ой, чё тенчас начнется!
Ваньша подпрыгнул изо всех сил, попытался зыркнуть в дедушкино блюдечко разлюбезное – и абамбамлел! И тут же вскочил и возопил:
– Дедичка! Мнэ-э-э... мнэ-э-э... мне из-за тебя ни фига не зырьно, ёшкина кошка!
– Мнэ-э-э... мнэ-э-э... мне эвто весьма прискорбно, Иоганн! Терпи, Иоганн! Бог терпел – и нам велел! До фига!
– Ни фига не могу терпеть до фига!
– Ну ни фига себе, Иоганн! Но почему?
– У меня нетерпячка, диду!
– Нетерпячка, Вано, сродни опрометчивости!
– Вах, ни фига! Ага, придумал, придумал, диду! Ну ни фига!
– Шо ты придумал, вундеркинд?
– Сам такой! А я вот чьто придумал: ты зе́хай* во второе, понимаешь, блюдце, однозначно, а я – в первое, двождызначно!
– Ну ни фига себе! Вах, хорошо! А ежели, Ваньша, окажется, шо нехорошо?
– Блюдцами поменяемся, дидушка!
– Вах! Хорошо, Иоганн! Очень хорошо ты придумал! Истинный вундеркинд!
– Сам такой, ёшкина кошка!
И дедушка с Иванушкой уселись на табуретушки рядышком, как два вундеркиндышка, зехнули радостно-радостно в блюдечки разлюбезные – и там такое узрели, что аж обомбомлели! И тут же закричали друг другу:
– Зри, зри, вундеркинд!
– Сам, сам такой!
– Вах, ёшкин кот!
– Вах, ёшкина кошка!
А узехали они вот чьто. Узрели они, понимаешь, Катерину, царя и евонных боляр в тронном зале, засим сам тронный зал – с колоннами и стенами, отделанными венецианской штукатуркой под розовый мрамор. Внизу кажной стени́* красовались гигантские, тянущиеся во всю стену, подписи бригады заезжих стенописцев, возможно поддельные: Michelangelo di Lodovico di Leonardo di Buonarroti Simoni. На брандмауэре, противоположном стени с окнами, на уровне человеческого роста висела грубо оструганная кедровая доска, пахнущая нехоженым урманом. К доске были прибиты топорно намалеванные портреты боляр-парадновиков в полный рост. Парадновики именовались так потому, что круглосуточно толклись у парадного, откуда их (далеко не всех) пускали дальше. Все портреты были подписаны автором: «Живо намарал я. Ц. Г. Жду отзывов!» Как в жизни, так и на мазне парадновики красовались в горлатных шапках полуметровой длины, в горохового цвета объяри́нных* ферязях с длиннющими, чуть не до пола, рукавами и в сафьяновых ботфортах с серебряными каблуками. На кажном портрете парадновику были пририсованы рожки и злодейскими ручинами начертано стереотипное, понимаешь, словушко из триех, понимаешь, буквушек. Что ж, недоброжелатели есть у каждого успешного, значительного публичного лица.
А засим, вишь ли, узрели зрекуны, как на широченном троне, зажатом, воображаешь, между двух розовых колонн, восседал царь-батюшка с баяном изумрудного цвета в ручарах и, понимаешь, подбирал мелодию к словам только что самолично сочиненной баллады, которую гарный царь – бард с самозабвением напевал:
– Старикам у нас – доска почета, молодым у нас – достойный путь!
Баян царя-ба́рдюшки, понимаешь, был тульский, марки «Этюд-205м2», однозначно.
Катерина пламенно взглянула на царя-бардюшку – и обомомлела, даже па́лес* в уста сунула. Вах, это был красавчик-мужчина, идеал Катиных девичьих грез. Козлиная бородища – во! Вьющиеся усищи – во! Горбатый носище – во! Кучерявый чубища, из-под короны выбивающийся, – во! На вышеописанном неописуемом красавчике всё было без излишеств: френч без знаков различия, галифе без лампасов, домашние тапочки без помпончиков, причем всё упомянутое, включая отсутствующие детали, – горохового цвета. И покуда царь-бардюшка музицировал, сам держа в ручарах музыкальную механизьму, перед ним, самодержавным, толпились, переминаясь с ноги на ногу, многочисленные думные, понимаешь, боляре и шепотом восторженно рассказывали друг дружке текущие государственные новости, перебивая один другого.
– А моя-то боляри́на, – восторженно рассказывал первый, – шубу новую купила, шобы от кумушек не отстать!
– Ну и шо?
– Шо, шо! Пришлось дюжину новых дворовых купить, шобы шлейф шубы за кралей таскали!
– Да ты шо!
– Да! Мне эвто влетело в копеечку! Знаешь, во скольки копеечек?
– Знаю, знаю, проходил! А моя-то болярина, – восторженно перебил первого второй, – вертолёт купила – до кумушек мотылять!
– Ну и шо?
– Шо, шо! Пришлось ей вертолётную площадку воздвигнуть на самой высокой луковице чертога!
– Да ты шо!
– Да! Мне энто влетело в гривенничек! Знаешь, во сколечко гривенничков?
– Знаю, знаю, проходил! А моя-то болярина, – восторженно перебил второго третий, – самолёт купила – до кумушек, понимаешь, ширять!
– Ну и шо?
– Шо, шо! Пришлось огород аннулировать и на его месте аэродром построить!
– Да ты шо!
– Да! Мне энто влетело в полтинничек! Знаешь, во сколь полтинничков?
– Знаю, знаю, проходил! А моя-то болярина, – восторженно перебил третьего четвертый, – космолёт купила!
– Ну и шо?
– Шо, шо! Пришлось на заднем дворе сортир снести, космодром городить!
– Да ты шо!
– Да! Мне эвто влетело в рублик! Знаешь, во скильки рубликов?
– Знаем, знаем! – зашумели все вокруг. – Скажи: на шиша?
– Шо: на шиша?
– Шо, шо! На шиша твоя, понимаешь, болярина космолёт купила?
– На Марсе участок под гасиенду купила! На следующей неделе собирается туда стартовать, постройки возводить!
– А она знает, шо надо возвести в первую очередь?
– Знает, знает! Сортир!
– Ну надо же, какая умница!
– Да! Она, моя умница, уже и Марсельезу выучила наизусть!
– Какую Марсельезу?
– Ту самую!
– Эвто какую – ту самую?
– А вот ту, понимаешь, самую: Марсельезу!
– Ах, ту самую Марсельезу!
– Вот именно, ту самую Марсельезу!
– Но зачем Марсельезу?
– Щобы было що напевать в новостройке!
– Но почему именно Марсельезу?
– Но моя умница, понимаешь, именно на Марс летит, а не на Венеру!
– Ну и шо?
– Шо, шо! Летела бы на Венеру – вызубрила бы Венерсельезу!
– Ну надо же, какая умница!
– Да, она такая!
– Как же ты с такой умной-то управляешься?
– Энто моя забота!
– М-да-а-а! – сочувственно завздыхали, понимаешь, боляре. – В жизни семейной забот полон рот!
– Один энтот забот не знает! – неприязненно прошипел якой-то болярин в очках.
– Кто, кто?
– Энтот, с баяном! Батюшка-царь! Токмо и делает, шо играет, баянист, пока мы в поте лица трудимся – обеспечиваем семьи! А ежели не играет, то позировать нас заставляет! Може, женить энтого баяниста и портретиста?
– Да ты шо! – возмутился якей-то болярин в пенсне.
– А шо?
– Шо, шо! – осадил пенснястый очкастого. – А то, шо е́жда* он женится, то казна будет пущена на шубу, вертолёт, самолёт и космолёт для царицы!
– А как же наши, ох, ах, боляриночки?
– На них казны не хватит, ах, ох!
– Ах вот оно шо! – хлопнул себя по лбу очкастый.
– Вот именно! – покрутил указательным пальцем у виска пенснястый.
– Ну так вот шо я придумал: пусть тогдась баянист продолжает играть на своем баяне! – воскликнул прозревший очкарик.
– Вот именно! – согласился пенснеонер и покрутил указательным пальцем у виска. – В энтом и заключается наша мудрая внутренняя политика!
– Вот именно! – закивали прочие, понимаешь, боляре и закрутили указующими пальцами у висков.
– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! – с пафосом провозгласил самый уважаемый и самый авторитетный болярин, энергично крутя адресующим пальцем у виска. – Авось и вы все согласны со мной во всём!
После того, как между болярами было достигнуто единодушное, понимаешь, согласие, иными словами – всеобщее единение, то бишь единогласное единодушие, сиречь консенсус, по поводу игры царя-батюшки на баяне, эвти выдающиеся, воображаешь, государственные деятели принялись взволнованно перешептываться: правда ли начнется пампания по борьбе с курпурцией, или всё произойдет так, как в прошлый раз, и в позапрошлый раз, и в позапозапрошлый раз, и так далее, в глубину веков, – словом, сия камкания, як завсегды, будет отложена на тринадесять месяцев?
– Ах, ежели па... па.. пампания начнется в энтом году, то всё пропа... па... па... пало! – говорили одни, па... па... понимаешь, па... па... пампаньоны, самые прозорливые из боляр. – Па... па... па... пам!
– Да, ежда в эвтом году всё же начнется ка... ка... камкания, тогды всё пропало! – соглашались другие ка... ка... камканьоны, не менее прозо́рчивые. – Ка... ка... ка... кам!
– Авось всё же в энтом году пронесет! – убеждали, понимаешь, самые прозорливые. – Па... па... па... пам!
– Авось в эвтом году пронесет! – убежденно соглашались все прочие, не менее прозорчивые. – Ка... ка... ка... кам!
Ка... ка... ка... кажный ка... ка... камканьон бдительно следил за остальными па... па... пампаньонами, так что никто из них не обратил ника... ка... какого внимания на Ка... Ка... Ка... Катю.
– Здорово, царь-батюшка! – вынув из уст палес, весьма горячо проорала Огняночка.
– Ой, мама! – вздрогнул царь-бардюшка, отложил тульский баян, глянул на Катю – и обомбомлел, даже мизинчик в роточек сунул. – Чмок, чмок! Чмок, чмок! Чмок, чмок! – и, хорошенько обсосав мизинец, монарх вынул его из ротка и изрек: – И тебе не хворать, деушка! Тебя ка... ка... ка... как зовут, красуля неописуемая?
– Я – Ка... Ка... Ка... Катя!
– Ну здравствуй, Ка... Ка... Ка... Катя! А как твое ре́кло*?
– Шо?
– Ну, кличка.
– А-а-а! Огняночка!
– Ну, здравствуй, Ка... Ка... Ка... Катя Огняночка!
– Здравствуй, батюшка-царь! А тебя ка... как зовут, батюшка-ца́рюшка?
– Горох!
– Хи-хи! А как твое рекло?
– Горох!
– Хи-хи! А по батюшке?
– И по батюшке, и по матушке, всё едино – Горох и Горох, однозначно! Понимаешь?
– Понима-а-аю! Хи-хи!
– Вот и молодчина!
– Но мне не ясно!
– Шо тебе не ясно?
– Как к тебе обращаться!
– Обращайся ко мне: мое величество! Поняла?
– М-м-м-м...
– Отвечай: поняла али нет?
– Поняла, мое величество!
– Да не мое, а твое!
– Ты же сам сказал, что мое!
– Я сказал?
– Да!
– Забудь про мое! Говори: твое! Поняла?
– М-м-м-м...
– Отвечай: поняла али нет?
– Поняла, твое... мое... твое... мое... твое... мое... – твою ма!... – одним словом, величество!
– Не-е-ет, одним словом называть меня не надо: знаю я эвто слово! Вон оно, на кажном патрете передневика-болярина нака... ка... карябано!
– Как же тогды тебя называть? Ну, придумай що-нибудь!
– Я никогды ничегды не придумываю! Для энтого у меня есть думные, понимаешь, боляре! Мудрые, воображаешь, старики! И все, как один, – передневики! Они именуются так потому, що круглосуточно толкутся в передней, откуда их (далеко не всех) пускают дальше. Вон они все, на патретах изображены, воображалы!
– Так вели им тогды що-нибудь придумать! Поднапрячь воображение!
– Хорощо! Авось в самом деле що-нибудь обдуманное, а не надуманное придумают! Эй, боляре! Передневики!
– Шо? Чьто? Що? – вразнобой закришали, закричали, закрищали, понимаешь, боляре и подтянули надраги.
– Шо, шо! Чьто, чьто! Що, що! – с недовольством изрек царь Горох. – А ну, быстренько що-нибудь там обдуманное, а не надуманное придумайте на заданную тему! Авось шо-нибудь да придумаете! Тольки поднапрягите воображение, воображалы!
– Хорошо! Хорочё! Хорощо! – вразнобой закришали, закричали, закрищали, понимаешь, боляре. – Уж мы, понимаешь, поднапряжём воображение-то! Авось шо-нибудь, чьто-нибудь, що-нибудь обдуманное, а не надуманное и придумаем, воображаешь!
– Швидче! – прикрикнул на сих воображал царь и шепнул Кате: – Ух, как они мне надоели, думники проклятые! Уж больно медленно думают, думаки, естли на них хорошенько не поднажать! М-да-а-а, с ними совершенно невозможно уповать на русский авось!
– А вот надовно так: евонное величество! Нет, не так! Не евонное величество! Нет, надобедь эдак: евойное величество! Нет, не эдак! Не евойное величество! – громко загомонили, забалабонили, заглаголили вразнобой, воображаешь, боляре.
– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! – с пафосом возопиял самый уважаемый и самый авторитетный болярин. – Авось и вы все согласны со мной во всём!
– Энто интересно! Продолжайте! – одобрительно заявил болярам царь и доверительно шепнул Кате: – Умеют же у нас думные, воображаешь, боляре думать, естли на них хорошенечко поднажать! Авось что-нибудь да придумают, думаки!
А боляре тем временем раздухарились и загомонили еще громче:
– У-у-у! Ты глаголишь, не евонное? Ну так разобью тебе морду и рыло да скажу, що так и было! Авось поверишь!
– Да, я глаголю: нет, не евонное! И давай разверстаемся: бери мою голову, да подай свою! Авось не ошибемся!
– Бей своих! – восторженно рявкнул думный болярин в пенсне. – Авось чужие, воображаешь, будут бояться!
– Ни в коем случае! – возмущенно рявкнул думный болярин в очках и восторженно добавил: – Бей свойских! Токмо по по очкам не бей, понимаешь, загвоздишь память! Авось не ошибешься!
– А куды ж толды́* бить-то? – возмущенно забалабонили все кругом.
– Бей по пенсне, однозначно! – восторженно рявкнул очкарик. – Авось не промахнешься!
– А-а-а! – с облегчением забалабонили кругом все, кроме одного – в пенсне.
– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! Однозначно, понимаешь! – с пафосом промолвил самый уважаемый и самый авторитетный болярин. – Авось и вы все согласны со мной во всём!
Но тутоцка неожиданно вмешался царь-батюшка: взял да и громко гаркнул на толпу:
– Эйхма, боляре! Эйх, вы!
– Шо? Чьто? Що? – вразнобой заглаголили, забалабонили, загомонили, понимаешь, боляре.
– Шо, шо! Чьто, чьто! Що, що! – с недовольством изрек царь Горох. – А ну, быстренько мне придумайте то, чьто велено! Сроку даю – минуту. Авось уложитесь!
– Хорошо! Хорочё! Хорощо! – вразнобой забалабонили, заглаголили, загомонили, понимаешь, боляре и подтянули га́чи*. – Авось и уложимся!
– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! – крякнув, возвестил с пафосом самый уважаемый и самый авторитетный болярин. – Авось и вы все согласны со мной во всём!
– Время пошло – считаю до ста, авось не ошибусь! Один, два, три! Швидче! – прикрикнул на боляр царь и шепнул Кате: – Ух, как они мне надоели, думники проклятые: уж больно медленно думают, естли на них хорошенько не поднажать! Четыре, семь, десять, одиннадцать!
Боляре пошушукались, пощущукались, почучукались и при счете девяносто одиннадцать вытолкнули из толпы двых: одного, кто был среди них единственный в пенсне, и второго, кто был среди них единичный в очках.
Тип в пенсне нагло заявил:
– Покорнейше просим дополнительную мину...
– Ни в коем случае! – беспардонно перебил очкарик пенснеонера. – Покорнейше просим дополнительные шестьдесят секу...
– Ни в коем случае! – перебил очкарика пенснеонер. – Покорнейше просим, как я уже сказал, дополнительную минуту! Авось получим!
– Нет, дополнительные шестьдесят секунд! Авось добьемся!
– У-у-у! Разобью тебе морду и рыло, очкарик, да скажу, чьто так и было! Авось поверишь!
– У-у-у! Давай разверстаемся, пенснюк: бери мои морду и рыло, да подай свои! Авось не ошибемся!
– А... а... а... аз прошу покорнейше!
– И а... а... а... аз прошу покорнейше!
– И а... а... а... аз совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! – с пафосом сгундел самый уважаемый и самый авторитетный. – А... а... авось и вы все согласны со мной во всём! А... а... а... а?
И царь-батюшка смилостивился и изъявил согласие на покорнейше просимое: по морде просителю от просителя и дополнительное время. А когды дополнительная минута ровно за шестьдесят секунд истекла, царь спрохал, подпрыгивая от нетерпения:
– Ну що, а... а... авось придумали, а?
Боляре, понимаешь, пощущукались, почучукались, пошушукались, вытолкнули из толпы пенснястого и очкастого вперед, однозначно, и те, понимаешь, хором заявили:
– Придумали, понимаешь! Однозначно! А... а... авось пондравится!
– Ну и?
– Пущай Катя обращается к тебе на вы! – бойко и радостно выкрикнул пенснястый. – Авось тебе пондравится!
– Ни в коем случае! – возмущенно закричал очкастый. – Предлагаю противоположный вариант: пущай Катя обращается к ва́м на вы! Авось ва́м пондравится!
– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! – крякнув, подтвердил с пафосом самый авторитетный. – Авось и вы все согласны со мной во всём! Кря-кря!
– Кря-кря! На вы – это как? – воскуяркнул потрясенный монарх и крякнул.
– Пущай Катя говорит: ваше величество! – хором провозгласили четырьмяглазые. – Авось эвто обращение приживется! Кря-кря!
Царь-батюшка крякнул, прикинул и так, и эдак, и ему неожиданно пондравилось прендложение. Он еще разок крякнул и с пафосом изрек:
– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! Отныне пусть все обращаются ко мне: ваше величество, кря-кря! Авось энто обращение приживется!
– Так точно, ваше величество, кря-кря! Так тощно, ваше величество, кря-кря! Так тошно, ваше величество, кря-кря! – загомонили, заглаголили, забалабонили думные, понимаешь, боляре и дружно, с пафосом закрякали. – Само собою! Совершенно с вами согласны, кря-кря! Во всём!
– А ты, Катя? Кря-кря?
– Так точно, ваше величество, кря-кря! – с горячестью воскликнула краля, крякнув. – Совершенно с вами согласна! Во всём! Само собою! Хи-хи!
– Да, да! Совершенно с собою согласен, кря-кря! Во всём! – крякнув, брякнул с пафосом самый уважаемый и самый авторитетный. – Авось и вы все согласны со мной во всём, кря-кря!
– Ну слава богу, кря-кря! – жизнерадостно заявил царь. – Один вопрос решили единогласно, переходим к следующему. Так що же тебе нужно от нас, милая деушка? Воеводство? Путь*? Молодым у нас – достойный путь! Хочешь в постельничьи?
– Нет, нет и нет! Я принесла вам газетку, ваше величество, – вот, прочтите! Хи-хи!
– Спасибо, милая деушка! – с воодушевлением возгласил батюшка-царь, восхищенно глядя, как Катя достает из вместительного декольте пачку газет. – Хочешь за энто в постельничьи?
– Нет! Вот, возьмите газетку – и прочтите!
– Я сам никогды нифигды не читаю! – бодро произнес царь-батюшка, с удовольствием глядя на Катю. – Для энтого у меня, естли ты заметила, есть думные, понимаешь, боляре! Однозначно!
– А вот и для думных боляр газетки: по одной на десять боляр!
– Почему по одной на десять?
– Ну, из десяти-то боляр авось найдется один грамотный, способный прочесть остальным девятерым газету вслух!
– Хо-хо-хо-ха-ха! Хо-хо-хо-хе-хе! Хе-хе-хе-хи-хи! – расхохотались, расхохетелись, расхехитилсь боляре. – А деушка-то, оказывается, не фифа какая-нибудь заморская, а нашенская, простая и ну очень горячая: надеется на русский авось!
– Ха-ха-ха-хи-хи! – радостно расхахитился царь. – А ты, деушка, оказывается, не фифа какая-нибудь заморская, а нашенская, простая и ну очень горячая: надеешься на русский авось! Хочешь в постельничьи?
– Нет! Да, я такая – ну очень горячая: всегда и во всём надеюсь на русский авось! Авось не пропаду!
Удовлетворенный таким разумным ответом, монарх благосклонно кивнул Кате и весело объявил:
– Боляре! Пусть выйдут из вас вперед те, кто грамоту разумеют! Авось выйдет парочка, не меньше, но и не больше!
Боляре почучукались, пошушукались, пощущукались и вытолкнули из толпы вперед очкастого и пенснястого. У очкастого зуб был выбит, у пенснястого красовался фингал под пенсне. Пенснястый ловко подтянул надраги и самонадеянно заявил:
– Я умею чуть-чуть читать! Авось и прочту парочку страничек!
– Превосходно! Вот уж не ожидал! Читай вслух! С выражением!
– Нет, эфто я умею шуть-шуть шитать! – завистливо завопил очкастый, спешно подтягивая гачи. – Авошь и прошту парошку штранишек!
– Замечательно! Никак не ожидал! Читай вслух! С выражением!
– А мошно шитать по шкладам?
– Нужно! А как же ешто́*?
– Тогды я шитаю!
– С богом!
– Нет, я! Я прочту по складам!
– Нет, я! По шкладам и ш богом!
– Шитайте вшлух о́бое! Ш выражениями! – в ярости зашипел царь Горох на грамотеев. – По шкладам и ш богом! Авошь проштете шетверть штранишки!
– Хорочё! Хорошо! Хорощо! – закричали, закришали, закрищали обое.
Но туточки очкастый неожиданно осерчал, сорвал пенсне с морды конкурента, швырнул оптику на пол и наступил на неё сафьяновым ботфортом с серебряным каблуком. Раздался грустный хруст стекла.
