Текст книги "Белое движение. Исторические портреты. Том 2"

Автор книги: Андрей Кручинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Мятежники требовали от чехов выдачи Колчака, В. Н. Пепеляева (который находился с ним в одном эшелоне) и золотого запаса взамен предоставления возможности свободной эвакуации из Сибири. В это же время шли переговоры между возглавившим иркутское восстание «Политическим Центром» (коалиция эсеров и социал-демократов при негласном участии большевиков), Жаненом и Советом министров о сдаче последним власти Политцентру. 3 января 1920 года Совет министров посылает Колчаку телеграмму с требованием об отречении от власти и передаче её А. И. Деникину. Адмиралу ничего не оставалось, как выполнить это требование, издав на следующий день свой последний указ.

Теперь речь шла только о спасении жизни, что дало бы возможность продолжать борьбу. Рассматривался вариант отступления в Монголию. Колчак счёл этот план приемлемым только при добровольном согласии солдат конвоя, но те покинули адмирала. Неожиданная измена конвоя так потрясла его, что он поседел за одну ночь. Фактически предали своего Верховного Главнокомандующего, отказав ему в помощи, и приближённые офицеры... Ещё раньше союзники предложили вывезти в своём эшелоне одного Колчака, без сопровождающих лиц. Но от этого предложения категорически отказался уже адмирал.

И генерал Жанен просто-напросто предал Александра Васильевича, заявив: «Мы психологически не можем принять на себя ответственность за безопасность следования адмирала... После того, как я предлагал ему передать золотой запас под мою личную ответственность и он отказал мне в доверии, я ничего уже не могу сделать».

Эшелон Верховного, разукрашенный флагами союзных держав, приближался к Иркутску. На станции Черемхово к охранявшим Колчака чехам присоединилась охрана из революционных рабочих. Вечером 15 января поезд прибыл в Иркутск, где Колчак, Пепеляев, Тимирева и 113 человек, ещё остававшихся в эшелоне, были заключены в Иркутскую губернскую тюрьму.

С 21 января по 6 февраля Колчака допрашивали члены следственной комиссии, назначенной Политцентром. Всего прошло девять заседаний. Реальных обвинений Колчаку члены комиссии выдвинуть не могли, и значительная часть протоколов посвящена выяснению обстоятельств дореволюционной биографии Колчака; лишь в самом конце вопросы стали касаться карательных операций и репрессий, проводившихся в период возглавления им Всероссийского Правительства. Опубликованные в СССР в 1925 году протоколы допроса, уже начиная с 1930-х годов, стали изыматься из библиотек и оказались практически недоступными читателям: даже «отредактированные» и, как доказано сейчас, искажённые – они не могли скрыть благородный облик адмирала, невольно показывая его вовсе не таким, как требовала советская пропаганда и верно служившая ей историография.

По самой распространённой версии, 7 февраля адмирал Александр Васильевич Колчак и Виктор Николаевич Пепеляев были убиты около устья реки Ушаковки при впадении её в Ангару. Существуют, впрочем, и свидетельства в пользу того, что убийство было совершено либо в тюремных камерах, либо во дворе тюрьмы. Когда председатель следственной комиссии С. И. Чудновский, войдя в камеру Колчака, объявил ему «приговор» – постановление Иркутского Военно-Революционного Комитета, адмирал якобы не смог сдержать восклицания: «Как! Без суда? » Для него – цивилизованного человека – было непостижимо, как можно отправлять на смерть без какого-либо разбирательства и без доказательства вины. В бытность свою Верховным Правителем он сам старался не допускать ничего подобного и сурово наказывал виновных. Чудновский отказал Колчаку в последней просьбе – проститься с А. В. Тимиревой. На просьбу же передать супруге, которая уже находилась в Париже, что он благословляет своего сына, Чудновский ответил только: «Если не забуду – сообщим». Можно только представить себе, как звучало бы благословение, переданное палачом-чекистом...

Перед смертью Колчак вёл себя мужественно, не позволил завязать себе глаза. Тела убитых были опущены в вырубленную во льду Ангары прорубь напротив Знаменского монастыря. 21 ноября 1999 года на месте гибели А. В. Колчака и В. Н. Пепеляева установлен памятный крест.

В наши дни среди местных краеведов возникла версия о том, что в апреле, после вскрытия льда на Ангаре, тело Колчака всплыло близ посёлка Усть-Куда, где его нашёл и похоронил местный крестьянин, и, хотя переоценивать её правдоподобия нельзя, сейчас предполагается провести экспертизу останков с целью установить, действительно ли они принадлежат Александру Васильевичу.

Долгое время считалось, что вопрос об убийстве Колчака был в спешном порядке решён Иркутским Ревкомом, так как к Иркутску в тот момент приближались белые войска под командованием сменившего Каппеля генерала С. Н. Войцеховского. Но сегодня можно считать практически доказанным, что убит без суда Колчак был по распоряжению лично Ленина, который в записке заместителю Председателя Реввоенсовета Республики Э. М. Склянскому распорядился послать председателю Реввоенсовета 5-й армии И. Н. Смирнову шифровку следующего содержания: «Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму, что местные власти до нашего прихода поступали так и так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске». Записка эта не имеет даты, однако сопоставление её текста с текстами других документов и с биографической хроникой жизни Ленина позволило датировать её двадцатыми числами января.

* * *

Подводя итоги жизни и деятельности Александра Васильевича Колчака, можно сказать, что для него всегда на первом месте находились интересы Отчизны. Так было и во время его полярных исследований, и в Порт-Артуре, и во время Великой войны. Принимая на себя верховную власть в 1918 году, адмирал вполне осознавал, сколь тяжёл этот крест, и нёс его до конца своей жизни. Закончить же рассказ об этом человеке лучше всего словами его друга и соратника М. И. Смирнова:

«Вождей Гражданской войны принято называть “белыми вождями”. Белый цвет есть признак чистоты намерений, честности жизни, искренности души. Ни к кому другому так не подходит название “белый вождь”, как к Адмиралу Колчаку».

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ Р. ГАЙДА
(Очерк: Александр Петров)

Чешский и русский генерал Радола Гайда – один из самых знаменитых авантюристов Гражданской войны на Востоке России. При рождении он звался по-немецки Рудольф Гейдель, отец его был наполовину немец, наполовину чех, а мать – итальянка из Далмации. Позднее он исправил своё имя и фамилию на чешский манер – Радола Гайда, а в России подчас именовался Родионом Родионовичем или Родионом Ивановичем, по некоторым данным он даже перешёл в Православие. Добавим, что сам Гайда очень любил приукрашивать свою биографию, так что многие факты и события его жизни не выяснены досконально и до сих пор.

Гайда вполне мог бы найти своё место в качестве военачальника во многих государствах, образовавшихся на развалинах Австро-Венгерской Империи после Первой мировой войны; он мог бы считать себя австрийцем, итальянцем, хорватом, мог бы при иных обстоятельствах навсегда остаться в России. Поэтому до известной степени случайностью является то, что он связал свою судьбу именно с чехословацкой армией. По своим же личным качествам он был из тех людей, которые вряд ли способны сделать карьеру в спокойное, мирное время, но неизменно выдвигаются на первый план в эпохи катастроф и социальных катаклизмов.

* * *

Рудольф Гейдель родился 14 февраля 1892 года в порту Котор (современный город Катарро в Далмации). Его отец, моравский немец, служил в австро-венгерской армии фельдфебелем административной службы, исполняя обязанности военного бухгалтера. Вскоре после рождения сына Гейдель-отец вышел в отставку и получил должность чиновника уездного управления в Чехии, в городе Кийов на Мораве, куда и переехала семья. С 1904 по 1908 год мальчик учился в местной гимназии, но сумел окончить лишь три класса – на экзамене за четвёртый класс он провалился. Это совпало с переездом семьи обратно в Котор. Там строгий отец заставил Рудольфа одновременно с посещением старших классов хорватской гимназии учиться аптекарскому делу. Через два года пришла пора идти на военную службу: 1 октября 1910 года Рудольф Гейдель поступил вольноопределяющимся в 30-ю роту 5-го артиллерийского полка Императорско-Королевской Австро-Венгерской Армии, входившую в состав гарнизона порта Котор. Отслужив год вольноопределяющимся, Рудольф решил остаться на сверхсрочную службу в армии, и ему было присвоено звание унтер-офицера административной службы. Два года спустя, в 1913 году, он вышел в отставку и переехал в город Шкодер (современный Скутари в Албании), где женился на дочери аптекаря Тирона и открыл собственный аптекарский магазин с косметическим салоном. Здесь Рудольфа и застало в 1914 году начало Первой мировой войны.

Призванный по мобилизации 28 июля 1914 года, он в чине прапорщика был направлен в войска, действовавшие против Черногории, и получил в боях чины лейтенанта и обер-лейтенанта. В сентябре 1915 года в одном из боев Рудольф попал в плен к черногорцам (по другим же данным – добровольно перешёл на их сторону) и немедленно поступил в черногорскую армию, но уже в качестве военного врача, получив чин капитана медицинской службы. Тогда-то Гейдель и переименовал себя в доктора медицины Радолу Гайду, утверждая, что в мирное время, по выходе в запас в офицерском чине, два года учился во врачебно-фармацевтической школе и год слушал курс медицинской химии, однако все документы об этом пропали. Несмотря на отсутствие систематического медицинского образования, Гайда, по-видимому, достаточно неплохо справлялся со своими обязанностями. Но ему не суждено было задержаться здесь надолго.

6 октября 1915 года австро-германские войска начали общее наступление на Балканском фронте. Спустя восемь дней без объявления войны в Сербию вторглись также две болгарские армии. Они наносили удар по Македонии, отрезая сербам кратчайший путь к греческому порту Салоники. Союзники, обеспокоенные таким развитием событий, 18 октября высадили в Салониках свои войска, но помощь запоздала: болгарам уже удалось перерезать железную дорогу, связывающую этот порт с Сербией. Превосходство врага было слишком велико, и сербской армии пришлось начать тяжелейшее отступление по горным дорогам через Албанию и Черногорию к побережью Адриатики. Лишь в декабре 1915 года колонны сербов вышли к портам Скутари, Дураццо и Сан-Джованни ди Медуа. Туда дошло около 149 000 солдат и беженцев, 72 000 человек погибло в пути.

Вслед за сербами удару подверглась и черногорская армия: 8 января 1916 года австрийцы прорвали фронт, что повлекло оставление столицы Черногории Цетинье, и 19 января Король Николай Черногорский бежал из страны, отдав своим войскам приказ сложить оружие. Черногорская армия сдалась, а сербскую, находившуюся в самом бедственном положении, союзники в январе – феврале вывезли на остров Корфу. Здесь, на Корфу, сербская армия была реорганизована и в конце мая того же года была переброшена для продолжения борьбы на Салоникский фронт.

Вовлечённый вместе со всеми в поток отступления, Гайда по пути сумел присоединиться к Русской миссии Красного Креста. Ему удалось войти в доверие к руководителям миссии, и в результате весной 1916 года вместе с ней, получив документы члена миссии, он через Францию прибыл в Россию. В России Гайда первоначально избрал себе сербскую службу – он поступил в качестве военного врача в Сербский Добровольческий корпус, который формировался в Одессе в основном из пленных-югославян[4]4
  Сербов, хорватов, словенцев, македонцев – всех тех, кого сейчас принято именовать «югославами». – А. П.


[Закрыть], хотя в небольшом количестве в него также попали и чехи со словаками. Но вскоре разразился скандал: сербы усомнились в квалификации Гайды как врача и потребовали предоставления соответствующих документов или переосвидетельствования. Тогда Гайда воспользовался общим стремлением чешских добровольцев выделиться в собственную национальную воинскую часть. 25 декабря 1916 года он ушёл от сербов, 30 января 1917-го поступил во 2-й Чешско-Словацкий стрелковый полк, уже в качестве строевого офицера, а 26 марта был назначен командиром 12-й роты.

Первые чехословацкие воинские формирования появились в России с самого начала войны. Ещё в августе 1914 года в Киеве была создана Чешская дружина (в составе четырёх рот, примерно 1 000 человек) из чехов-добровольцев, австрийских подданных, застигнутых войной в России. Уже 9 октября 1914 года дружина выступила на фронт, где отдельные её полуроты были прикомандированы к различным дивизиям III-й армии (Юго-Западный фронт) в качестве разведчиков. Чехи оказались подготовлены к такой службе как нельзя лучше. Пользуясь своим знанием чешского и немецкого языков, а также порядков, принятых в австро-венгерской армии, в которой многие из них прошли службу в мирное время, чешские добровольцы, переодевшись в австрийскую форму, по нескольку дней свободно бродили в ближайшем тылу противника, выдавая себя за отставших и добывая ценные сведения. Всё это не могло не вызывать ярость австрийского командования, зато русские командиры корпусов и дивизий не раз отмечали в своих приказах доблестную работу чешских разведчиков.

Одновременно у чехов появлялись и собственные офицерские кадры. Так, в 1915 году получили чин прапорщика добровольцы Я. Сыровой, С. Чечек и И. Швец, служившие в дружине с первых дней её образования. Одновременно, уже с конца 1914 года, в дружину начали поступать и военнопленные. 31 ноября 1915 года она была переименована в 1-й Чешско-Словацкий стрелковый полк, а 5 мая 1916 года полк был развернут в двухполковую бригаду; тогда же в Киеве был создан Запасный батальон, в который поступало добровольцами много бывших пленных чехов, в том числе офицеры.

Между тем в 1915 году в Париже был создан и политический орган, призванный возглавить борьбу за независимость Чехии и Словакии, – Чешско-Словацкий Национальный Совет (ЧСНС). Председателем его стал профессор философии Пражского университета Т. Г. Масарик. Совет взял на себя представительство интересов всех чехов и словаков перед странами Антанты.

Февральская революция 1917 года открыла перед чехословацким национальным движением новые перспективы. Если ранее Императорское Правительство России относилось к идее обретения Чехией государственной независимости достаточно настороженно, то теперь Временное Правительство безоговорочно признало «братское революционное движение чехов против империализма Габсбургов». В России было создано Отделение ЧСНС, а 16 мая из Франции в Петроград приехал профессор Масарик. Положительно был решён и вопрос о новых чешских формированиях. В апреле 1917 года в составе бригады был создан 3-й Чешско-Словацкий стрелковый полк и началось формирование 4-го.

Между тем бурный рост чехословацких частей или, как их называли неофициально, «легионов», происходил на фоне прогрессирующего развала русской армии. Временное Правительство готовилось начать в июле общее наступление, надеясь, что громкая победа оздоровит обстановку. При этом Чешско-Словацкой бригаде, вместе с русскими ударными батальонами, отводилась особая роль. Командование надеялось, что они своим порывом сумеют увлечь колеблющиеся и малонадёжные русские пехотные части.

2 июня части Чешско-Словацкой бригады были переданы в распоряжение командира XLIX-го армейского корпуса генерала В.И. Селивачёва. Бригада ещё не успела закончить формирование и имела в своих трёх полках всего 3 530 штыков. Но дух чешских добровольцев был очень высок: их поддерживала мысль, что впервые со времён сражения на Белой горе в 1620 году они пойдут отдельной национальной частью в открытый бой за освобождение своей родины. И атака 19 июня 1917 года стала настоящим триумфом чешского оружия. Это сражение получило впоследствии в чешской истории наименование «Битва под Зборовом».

В 9 часов утра 19 июня все части бригады разом выскочили из окопов и бросились вперёд. Натиск чехов был таким дружным и стремительным, что противостоящие им австрийцы несколько замешкались, и это решило дело. Через 10 минут вся первая линия вражеских окопов была уже в руках чехов. Не останавливаясь, они немедленно атаковали вторую и третью линии и, наконец, ворвались и на позиции артиллерии. Через полчаса позиции австрийских войск были полностью прорваны, и начальники участков тщетно выпрашивали у командиров соседних русских частей резервы для развития этого ошеломляющего успеха. Русские войска пошли вперёд с большой неохотой, и тактический успех не удалось превратить в настоящую победу. Уже изрядно потрёпанным чешским ротам пришлось закрепляться на достигнутых позициях и отражать вражеские контратаки. И всё же трофеями чехов в этот день стали 15 неприятельских орудий и 3 150 пленных; часть пленных, оказавшихся их земляками, немедленно изъявила желание вступить в ряды победоносных чешских полков. Потери бригады – до 1 000 человек выбывшими из строя, из них 190 убитых и умерших от ран.

В этот день Гайда всё время был в гуще боя, находясь в первых рядах атакующих. Ещё при выдвижении на позицию, 15 июня, он был назначен временно командующим 1-м батальоном 2-го Чешско-Словацкого полка, а когда в ходе атаки части перемешались, он по собственной инициативе принял командование всем 2-м Чешско-Словацким полком и своими умелыми действиями во многом способствовал успеху. За этот бой Гайда был награждён орденом Святого Георгия IV-й степени, а солдаты присудили ему дополнительно популярную в это время награду: Георгиевский Крест с лавровой ветвью на ленте. После Зборова Гайда стал признанным героем Чешских легионов. 30 июня 1917 года он был официально назначен временно командующим 2-м Чешско-Словацким стрелковым полком.

Однако вскоре разразился скандал: в штаб Чешской бригады из Сербского корпуса прибыли бумаги, в которых Гайда обвинялся в самозванном присвоении чина капитана и звания военного врача. В результате он был снят с командования полком и некоторое время находился под следствием. Гайда всё отрицал, заявляя, что нужные документы просто утеряны. Начальство склонно было не придавать этому делу слишком большого значения, однако властный характер Гайды, его неуживчивость и крайний индивидуализм успели создать ему в рядах легионов немало врагов, которые теперь с готовностью ухватились за эти обвинения. Вообще ситуация, когда за громким подвигом следовал не менее громкий конфликт с начальством и уход со всех заслуженных постов, не раз потом повторялась в жизни Гайды. Лишь 3 ноября 1917 года дело было прекращено с официальным заявлением, что в действиях Гайды не усматривается корыстных мотивов. Фактически скандал просто замяли.

* * *

Блестящая победа у Зборова побудила русское командование ускорить дальнейшее формирование чехословацких частей. Собственно, принципиальное согласие на это Ставка дала ещё 5 мая, теперь эти планы стали обретать реальность. Во всех лагерях военнопленных была развёрнута усиленная агитация; на волне национального подъёма пленные чехи и словаки тысячами записывались в новые части. В результате уже существующая бригада, в которую добавили новосформированный 4-й полк, была преобразована в 1-ю Чешско-Словацкую «Гуситскую» стрелковую дивизию. Затем приступили к формированию 2-й дивизии – создавались кадры ещё четырёх полков, а также две отдельные инженерные роты, две артиллерийские и запасная бригады. Причём задачу формирования и руководства – политического, а вскоре и военного – чехословацкими частями всё более брало в свои руки «Отделение ЧСНС в России», которое чехи часто называли просто «Отбочка» (отделение). Русская Ставка, заметно терявшая реальную власть в войсках, чаще всего без возражений выполняла рекомендации «Отбочки», а русский командный состав постепенно становился не более чем техническим исполнителем решений.

Наконец, 26 сентября 1917 года начальник Штаба Верховного Главнокомандующего генерал Н. Н. Духонин официально объявил о создании Чешско-Словацкого корпуса. 15 октября командующим корпусом был назначен генерал В. Н. Шокоров. Общая численность корпуса достигала уже 30 000 человек, его Штаб располагался в Киеве.

Командование корпуса и Отделение ЧСНС не собиралось останавливаться на этом, планировалось развёртывание 3-й дивизии. Но все планы нарушил большевицкий переворот. Придя к власти, большевики тут же запретили новые национальные формирования, резонно видя в них потенциально враждебную для себя силу. Перед Масариком встали насущные вопросы: как выбраться из России самому и как вывезти отсюда уже сформированные части. Оберегая корпус от развала, Отделение ЧСНС 15 января 1918 года объявило его «составной частью чехословацкого войска, состоящего в ведении Верховного Главнокомандования Франции». Масарику удалось договориться с представителями Франции, что корпус полностью переходит на содержание союзников. Одновременно Масарик объявил о строгом нейтралитете чехословаков в разгорающейся Гражданской войне и полном невмешательстве их в русские дела. В частности, он отклонил все предложения генерала М. В. Алексеева об участии чешских частей в любых акциях против захвативших власть большевиков.

18 февраля Масарик заявил членам «Отбочки», что принципиально решён вопрос о переброске чешского корпуса на Западный фронт. Путь для этого был избран через всю Сибирь и Владивосток, поскольку Архангельский порт замёрз до мая. Считая на этом свою миссию выполненной (а также, по-видимому, опасаясь за свою безопасность), Масарик в начале марта поспешил уехать из России в США.

Между тем, 8 февраля в Киев вступили большевицкие войска под командованием бывшего подполковника М. А. Муравьева, выбив из города части Украинской Центральной Рады. Чехи оставались безучастными зрителями этих боев.

Но 3 марта в Брест-Литовске был подписан мирный договор, и в соответствии с его условиями, под предлогом поддержки Центральной Рады, на Украину хлынули немецкие войска. Многочисленные красногвардейские отряды, возглавляемые теперь В. А. Антоновым-Овсеенко, были практически небоеспособны и не могли оказать наступающим никакого сопротивления. Чехи, таким образом, попали из огня да в полымя. Их дивизиям, в конце февраля пешим порядком выступившим из Киева, надо было срочно добывать себе железнодорожные составы, при этом особое значение для них приобретал железнодорожный узел Бахмач. В результате, чтобы не попасть в руки к немцам, частям корпуса пришлось совместно с Красной Гвардией (а это было очень сомнительным подспорьем) принимать арьергардный бой. Сражение у Бахмача продолжалось с 7 по 13 марта 1918 года. Со стороны чехов в этих боях приняли участие части 4-го, 6-го и 7-го полков, и им удалось приостановить продвижение передовых частей врага. Для немцев такое внезапное организованное сопротивление оказалось неприятной неожиданностью, и они поспешили заключить с чехами перемирие на три дня.

Теперь перед чешским командованием вставала задача всеми правдами и неправдами добыть за эти дни подвижной состав. «Врагами» на этот раз оказались не немцы, а красные командиры всех уровней, которые, разумеется, мечтали, чтобы чехи и дальше проливали свою кровь, прикрывая беспорядочное бегство их отрядов. И с новой задачей чешским командирам вполне удалось справиться, причём особенным хладнокровием и дипломатическими способностями отличился недавно присоединившийся к корпусу Генерального Штаба подполковник Б. Ф. Ушаков, вскоре получивший должность начальника Штаба 2-й Чешско-Словацкой дивизии.

Вечером 13 марта последние чешские части погрузились в вагоны, и их эшелоны под видом составов с ранеными немедленно двинулись в сторону Курска. Антонов-Овсеенко рвал и метал, обвиняя чехов в предательстве, но поделать ничего не мог. Гайда не принимал участия в этих боях, вплоть до марта 1918 года он был прикомандирован к штабу 2-й дивизии, оставаясь фактически без должности.

После того, как эшелоны пересекли границу Украины с РСФСР, руководство Отделения ЧСНС в России немедленно обратилось к Совету Народных Комиссаров с просьбой разрешить частям корпуса проезд во Францию. Для переговоров Совнарком делегировал И. В. Сталина. После долгих дебатов 27 марта было заключено соглашение, по которому частям корпуса был разрешён проезд во Владивосток. При этом изначальным требованием большевиков являлось полное разоружение и роспуск корпуса, но от этого им пока что пришлось отказаться. Однако и делегаты «От– бочки» пошли на серьёзные уступки: они согласились с формулировкой, что «чехословаки продвигаются не как боевая единица, а как группа свободных граждан, везущих с собой известное количество оружия для защиты от покушений со стороны контрреволюционеров». Соответственно корпус должен был разоружиться, оставив только по 100 винтовок и 1 пулемёту на эшелон (примерно на 1 000 человек).

Эти условия вызвали резкое недовольство в рядах легионеров. Часть офицеров пыталась протестовать. Тогда большевики потребовали изгнать «представителей реакционного командного состава», на что члены «Отбочки» с лёгкостью согласились. В результате среди русских офицеров корпуса была проведена жёсткая чистка. Многие вынуждены были уйти, а большинство оставшихся, ощущая шаткость своего положения, предпочитало сохранять сугубую лояльность политическому руководству во всех случаях, порой – вопреки здравому смыслу. Исход русских офицеров обернулся личной удачей для Гайды, 28 марта 1918 года он принял командование 7-м Чешско-Словацким Татранским стрелковым полком после ухода прежнего командира полка полковника Смуглова.

Итак, чехам пришлось подчиниться условиям соглашения. Всё тяжёлое оружие, боеприпасы и запасы снаряжения были сданы. Винтовки и пулемёты полки сдавали по мере проезда эшелонов через Пензу, и только после этого корпусу, насчитывавшему в своём составе 35 300 человек, в 63 эшелонах было разрешено ехать далее в Сибирь. Чехи расставались с оружием очень неохотно, что, учитывая полное бесправие, воцарившееся в стране, было вполне понятно. Многие эшелоны утаивали часть винтовок сверх положенного лимита, но в любом случае – подавляющее большинство людей в эшелонах ехали безоружными. К маю первые двенадцать эшелонов уже прибыли во Владивосток, но все остальные растянулись на огромном пространстве в 7 000 км от Ртищева (под Пензой) до Иркутска. Не подлежит сомнению, что на тот момент чехословаки, причём как руководство корпуса, так и простые легионеры, хотели только одного: как можно скорее покинуть сошедшую с ума Россию и перебраться во Францию, где в боях завершавшейся мировой войны завоевать для своей родины право на независимость.

Однако движение их поездов по Сибири всё замедлялось и; наконец, к маю практически совсем остановилось. И одновременно Совет Народных Комиссаров предложил Отделению ЧСНС в России отправить все эшелоны вместо Владивостока северным путём через Архангельск и Мурманск.

Растерявшаяся «Отбочка» не нашла ничего лучше, как выслать 9 мая в Москву делегатов, чтобы добиться согласия Советского правительства отправить через Владивосток хотя бы те поезда, которые к этому времени находились уже восточнее Омска, а северным путём – те, что стояли западнее Омска. При этом мнения простых чешских легионеров никто не спрашивал. А они сами отнеслись к этому новому проекту резко отрицательно. Чехи не доверяли Советской власти и видели в этих непрекращающихся нарушениях достигнутых соглашений одну только цель – уничтожить корпус как единое целое, а затем всех его бойцов поодиночке выдать на расправу немцам. Более того, рядовые бойцы не доверяли уже и своим политическим представителям, шедшим на всё новые и новые уступки, причём за их счёт. Одновременно ухудшались отношения и с Советами на местах: все они в больших городах по Транссибирской железной дороге требовали от чешских эшелонов только одного – вопреки всем прежним договорённостям полностью сдать оружие.

И одновременно этим оружием в Самаре, Челябинске, Петропавловске, Омске, Красноярске и Иркутске местные Советы поспешно вооружали... немцев и венгров, выпущенных из лагерей для военнопленных по всей Сибири и принятых в ряды Красной Гвардии в качестве «интернационалистов».

Многие из этих последних вовсе не разделяли коммунистических идей, но несмотря на это в Красную Гвардию шли охотно. Привыкшие видеть в русских своих врагов, они вступали в интернациональные отряды, чтобы почувствовать себя хозяевами в тех самых городах, где прежде в течение нескольких лет находились в униженном положении военнопленных. Уклад жизни русских людей был для них чуждым, и у них не вызывало внутреннего протеста участие в систематическом уничтожении всего самого святого для русского человека. По окончании Гражданской войны подавляющее большинство из тех, кому посчастливилось остаться в живых, вернулись к себе на родину, стали нормальными законопослушными обывателями, и их не мучила совесть по поводу совершенных ими злодеяний в далёкой и чужой для них России. В конце концов, эта новая борьба была для них не более чем продолжением их прежней борьбы против Российской Империи в мировую войну. И это как нельзя более устраивало их нынешних хозяев – большевиков, которым гораздо сподручнее было опираться именно на иностранные штыки, поручая немцам и венграм (а ещё лучше – китайским наёмным рабочим-кули) массовые расправы над русским народом.

Год назад, в 1917 году, русские солдаты, тысячами дезертируя с фронта, как известно, нагло заявляли своим офицерам: «Да мы – Тамбовские, до нас Немец не дойдёт»... Ошиблись! «Немец» дошёл, и не то что до Тамбова, а и до Омска с Иркутском. Весной и летом 1918 года жители сибирских станций и городов могли видеть, как по их улицам шли многочисленные отряды вооружённых до зубов солдат, зачастую в своей прежней немецкой и австро-венгерской форме, со своими собственными начальниками, как раздавались команды на чужом языке, как важнейшие посты в городах занимались этими чужеземцами. Возникал естественный вопрос: кто же эти люди, недавние поверженные враги, ставшие в одночасье «хозяевами жизни»? Интернационалисты? Или уже оккупанты?

Но если иностранные «интернационалисты» были ненавистны простым жителям Сибири, то ещё большую ярость вызывал их вид у чешских легионеров. Чехи видели в них своих исконных и естественных врагов, угнетателей своей родины, теперь с высоты своего положения только и ждущих случая, чтобы разделаться с ними. Для немцев, в свою очередь, чешские добровольцы были «предателями», нарушившими присягу и изменившими своему Императору Францу-Иосифу, так что ненависть их действительно была взаимной. Таким образом, противостояние в Сибири дополнительно приобретало ярко выраженный национальный характер, став продолжением старой чешско-немецкой и чешско-мадьярской борьбы.