Текст книги "Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина"
Автор книги: Андрей Сердюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
9
Йоо сидела на заднем сиденье вся такая надутая. Молчаливая. В окно пялилась. Короче, обиженную судьбой из себя строила. Типа ревность её, дурилку картонную, мучила. В кино, наверное, подобное видела и канонам следовала… Детский сад!
Эх, знала бы, мартышка, как оно это на самом-то деле бывает. Как людей на куски этой шрапнелью разносит. Знала бы… Ну, ничего, время придёт, и ей достанется. Хлебнёт из червлёной чаши. Свою порцию сладостной горечи.
Виктор этот её спектакль в зеркальце водительское – ну-ну наблюдал-видел, мимо него не прошло, да только не до смешных и малоталантливых выкрутасов ему в данный момент было. Не до девчоночьих выпендрёжов. Надвигалась конкретная боевая работа, и совсем не было у него сейчас времени на утешение, на воспитание и на сеансы психотерапевтические. К тому же, нужно было ещё целую кучу всяких организационных вопросов перед отбытием порешать.
И он, на ребячий шантаж не реагируя, начал свои дела делать.
Прозвонил сначала Нате – с мобилы на дом.
– Да, – отозвалась его нежная муза-хранительница.
– Ната, это я. Привет.
– Привет, Кот.
– Ната, такое дело…
– Опять уходишь?
– Опять. Ты как догадалась?
– А когда ты просто так звонил?
– Извини.
– Да ладно… Идёшь-то надолго?
– Не знаю.
– Я так понимаю, что ты, как обычно, на резервную связь меня посадить мечтаешь?
– Угу. Если тебе не в лом, конечно.
– Да чего уж там… Присмотрю. Лишь бы небо не затянуло окончательно.
– Не должно. Прогнозы шепчут.
– Дай бог. Что-нибудь ещё?
– Нет. Может только… Ну пожелай чего-нибудь что ли на дорожку.
– А, – это можно. Это… В общем, Кот, желаю, тебе, значит, если смерти, то вот такой, а если раны, – соответственно.
– Спасибо на слове добром.
– Не за что. Когда наблюдения начинать?
– Сегодня в полночь.
– Хорошо. Это всё?
– Всё.
– Тогда, пока-пока. Благоверный в дверь ломиться. Пойду открывать.
– Спасибо, Ната. И до встречи.
Так, этот пункт отработали. С экстренной связью всё в порядке будет. Можно не волноваться. Ната – парень надёжный. Не подведёт. Теперь… Теперь надо с оружием решить.
И Виктор дозвонился до Художника:
– Лёха, хайль Казимир!
– Казимир хайль, Витя.
– Лёха, дело есть.
– На сколько?
– Тысяч этак на пять. Зеленью.
– Что и куда?
– Нарисуй и подгони к подмосткам штук пять классических, один пунктирный, перфораторов штук шесть-восемь, ну и петард с хлопушками там, да прочей мелочи – сотню-другую жменей. Нарисуешь?
– Баш на месте?
– И по прейскуранту.
– Когда и во сколько?
– Сегодня, в двадцать три тридцать. Успеешь?
– Жди. Буду.
– Спасибо, Лёха.
– Спасибо скажешь, когда живым вернёшься.
– А куда я денусь, вернусь. До встречи.
– Ауф.
Так, ну что. Осталось, пожалуй, только насчёт фишки решить. И если по уму, нужно бы, чтобы она тоже золотой была. Так, пожалуй, круче будет. И грамотней. Если подобное подобным, то и – подобным к подобному.
У кого, спрашивается, такую фишку можно выпросить? А? А у того, у кого есть она. Логично. А у кого есть? Если у кого и есть, так только у Жени Гришковца. И в этом не стоит сомневаться, – барахольщик ещё тот. Мистер Коробочка.
Виктор с Гришковцом был знаком шапочно, и где он в Москве обитает, конечно же, представления не имел. Но зато он того знал, кто такими сведениями наверняка располагает. И тут же этому, приятному во всех отношениях, человеку прозвонил внаглую.
Трубку сначала взял какой-то малыш, мальчик лет четырёх-пяти, и Виктор не сюсюкаясь, но вежливо, попросил отнести трубу Михаилу Михайловичу. Мальчик сказал: «Хорошо», и положил трубку на рычажки. Ну, мальчик! Виктор набрал номер ещё раз. Не подходили долго, но потом, наконец, раздался хорошо знакомый голос:
– Аллё, слушаю вас
– Михайл Михайлович, это Пелевин. Извините, за ради бога, что отвлёк вас…
– А-а, Витенька, здравствуй дорогой. А мне, представляешь, сынок трубу свою игрушечную приносит в кабинет и говорит, что, дескать, сейчас дяденька какой-то звонил и сказал, чтоб я тебе, папа, трубу принёс. На, папа, говорит, дуди. Я пока сообразил… Ладно. Так чем обязан, Витенька?
– Мне, Михайл Михайлович, ваша помощь необходима.
– Всем, чем могу.
– Михайл Михайлович, я тут… Я знаю, что вы недавно наносили Жене Гришковцу визит с целью набить ему лицо…
– Витенька, я тебя умоляю, да что ты такое говоришь! Что бы я, старый и больной еврей, да на такое да сподобился! Да даже в мыслях… А потом, – с чего бы?
– Да ладно, Михайл Михайлович, все уже об этом знают.
– Господи, откуда такая осведомлённость. Уф-ф… Не Москва таки, а просто деревня какая-то!
– Деревня и есть. А потом, Михайл Михайлович, земля же слухами…
– И чего ж ты от меня, Витенька, хочешь? Уж не сатисфакции он затребовать решил? Уж не секундантом ли ты, Витенька, выбран?
– Ни в коем разе! Мне бы, Михайл Михайлович, просто адресок его узнать. И только. И не более. Не откажите в любезности.
И Михаил Михайлович, к стенке припёртый, не отказал.
Нужный адрес выклянчив, Виктор, тут же попросил шефа маршрут поправить.
Йоо, обнаружив, что машина разворачивается, вдруг из оцепенения своего вышла и заныла. Стала стонать-причитать, что, мол, Пелевин, я так устала, я отдохнуть хочу. Давай, мол, скорей меня домой к себе вези.
Но Виктор разговорчики в строю моментом пресёк – тут вам не здесь! – и на место её поставил, предложив уё… уматывать к чёртям собачьим. На все шестьдесят четыре стороны. Если такая цаца. Если краля такая.
Рявкнул, и девонька заткнулась.
И Дюк, перестав елозить, спрятал морду за спинку сиденья, будто бы тоже окрика испугался, – а на самом деле, как потом выяснилось, для того единственно, чтобы зажевать под шумок втихаря жареный арахис из пакетика, который кто-то засунул в задний кармашек чехла на водительском кресле. Ворюга.
Виктор, после того как собственный его голос отзвенел, услышал запоздало, – в помещении как-то этого не замечал, – насколько непривычно и незнакомо Йоо, оказывается, произносит его фамилию. Вроде так же, как все, но всё же как-то по-другому. В её устах фамилия Пелевин звучала натурально как Пелевин, тепло и по человечески, а не так, как в последнее время везде и всюду – торговым брэндом «Пелевин».. И помимо того, казалось, что вкладывает она в его фамилию, какие-то иные, ей только одной известные, смыслы. А какие иные смыслы могут быть в его фамилии?
И он, усмехнувшись, вспомнил к слову один давнишний случай.
Дело было в Лондоне. Проходила встреча с тамошними его, Виктора, читателями. Публика случилась разношёрстая – слависты, журналисты, эмигранты интересующиеся, ну, короче всякие люди зашли на огонёк. Во многом, случайные, конечно. Как водится, вопросы задавались разные, порой забавные, но чаще глупые: «А что вы, Виктор, тут вот имели в виду?», «А что вы под этим вот подразумевали?», «А какие у вас творческие планы?». Будто бы он это знает. Будто он что-то помнит. Будто бы он что-то планирует. Короче, те ещё вопросики… Но старался, тем не менее, работать в соответствии с имиджем, и не выходя из образа. И, в общем-то, всё было достаточно мило. Только вдруг, ни с того ни с сего, – а встреча уже, наверное, где-то с час к тому моменту длилась, – какой-то молодой человек, у которого поверх свитера натянута была футболка с символикой киевского «Динамо», шумно встаёт со своего кресла, и энергично начинает выбираться из своего ряда. Пришедший с ним товарищ-сородич пытается удержать его, шикает, цыкает, только тот ни в какую. Ещё и возмущается громко: «Який же вин Пеле? Зовсим вин не Пеле! Бачишь, який белесенький!» И на выход. А на спине у него патриотично фамилия великого Кобзаря выведена на транслите. И номер – 11.
Было-было.
В зале, помнится, тишина неловкая повисла. Но Виктор произнёс через микрофон уходящему вслед: «Чёрненькими нас всякий полюбит, а вы нас беленькими полюбите!» – и отпустило. И даже аплодисменты сорвал он этой фразой, – слависты оценили шутку.
Кстати, в тот лондонский его приезд Березовский (П. Еленин), говорят, пытался с ним встретиться. Но что-то там, видать, у него не сложилось. Не состоялась встреча.
У него с опальным олигархом к тому времени странные взаимоотношения сложились. В форме заочной пикировки. Началось с того, что Виктор в одной своей известной книге вывел Березовского – ну, не самого, конечно, Березовского, а некую проекцию его мифологизированного образа на полотне массового сознания – в образе одного второстепенного героя. Правда, хотя и второстепенный то был герой, но зато явлен был в ключевом (не для развития сюжета, а для подтверждения ярким примером основной мысли романа) эпизоде. Борис Абрамович, судя по всему, удосужился тот роман, название которого в те времена у всех на слуху было, прочитать, и, видимо, затаил обиду. И не на то, похоже, что в романе он был прорисован персонажем отрицательным и даже омерзительным, вовсе нет. Плевать он на это хотел. Ему, быть может, даже это польстило. А на то он обиделся, что кто-то его, величайшего комбинатора всех времён и народов, посмел в придуманный не им мир поместить. Разве мог он такое потерпеть! Нет, никак не мог Борис Абрамович Березовский, по своей ментальности и темпераменту, быть объектом чужой реальности, мог он быть только субъектом (причём единственным) своей собственной. И подсуетился он, – нашёл вскоре, как и чем Виктору ответить. В ту карнавальную пору, когда отнимали у него первую телекнопку, затеял он, кто помнит, шумную пиар-кампанию с передачей контрольного пакета акций ОРТ группе «интеллигентов». Им лично отобранных. По не очень ясным критериям. В этот список включил он и его, Виктора. Мало, кто сообразил, зачем. Но сам-то Виктор этот посыл расшифровал. Мол, вот тебе, Пелевин, получай, – ты меня в свои придумки поместил без спросу, а я тебя – в свои. И мои схемы покруче твоих будут. По любому.
Виктор, стыдно вспоминать, узнав об этом случайно из газет (кому и когда, спрашивается, чтение газет пользу приносило?), не удержался, и куда-то там даже сдуру позвонил. В какой-то там оргкомитет. Хотел выяснить, на всякий случай, что за акции и кто держатель реестра. Попутал дьявол, случился грех. Хорошо ещё вовремя проинтуичил, какоё это всё фуфло. И не стал вдаваться и ввязываться. Остановился вовремя. Не дал себя окончательно шутом выставить.
Но от мобильника после того звонка в тот самый оргкомитет настолько пёрло серой, что трубу пришлось сменить. А они тогда вовсе не сто баксов стоили, между прочим.
Вот так вот, – были дни весёлыя…
Где, кстати, едем?
За оконцами таксо витрины кромсали как попало пространство летящих сквозь и прямо улиц на сотни миллиардов скользких брызг, которые, ссыпаясь на поляны земляничных вспышек, вминались тут же резиновым шуршанием и визгом в плёс мокрого от слёз асфальта. И фонари на эстафете света струили вяло жёлтым, подсвечивая коды кривого от порывов ливня. И ливень затухал. И в сон клонило… Но пару резких поворотов. Спуск по щебню. Какие-то «хрущобы». Старушка у подъезда под зонтом. Потусторонний тихий разговор – и сдали задом. Всё, командир, кажись, добрались. Сдаётся мне, шта энта нужный дом.
Уходишь ты, Варвара…. Волчица подлая… И подлая при том…
– Чего, говоришь, командир? – не разобрал водила.
– Счётчик не вырубай, говорю, я скоро, – ещё раз попросил Виктор.
Гришковец не открывал долго. Хотя Виктор кулаков не жалел и тарабанил настойчиво, – соседи по клетке и те дверью скрипнули, – здрасте, бдительные вы наши!
Звонка в природе не имелось, – вот в чём весь сикось-накось, гром и молния. Но оно и понятно. Квартирка арендованная, – чего ж на модернизацию чужого тратиться. Дураков нету.
Ну, ещё разок. Тук-тук-тук, – кто-кто в теремочке живёт? Кто-кто в неказистом… Тишина.
Хотел уже спускаться не солоно, когда за дверью зашуршало. Кто-то в глазок сподобился. Потоптался, решаясь. Ну, а затем ключ в замке трижды провернулся, дверь приоткрылась, и стёкла знакомых очков сверкнули, наконец, в полумраке.
– Ну, здравствуй, Женя. Разбудил?
– Да нет… Просто… – Гришковец непроизвольно коснулся рукой до буро-жёлтого синяка на скуле, и ещё зачем-то глянул Виктору через плечо с опаской.
– Войти-то можно?
– Да, конечно. Входи, – пригласил Гришковец.
– Я в комнату проходить не буду, я ненадолго, – попав в прихожую, объяснил Виктор. – У меня, Женя, к тебе дельце есть небольшое.
– Какое дельце?
– Сначала ответь, – ты свою знаменитую коллекцию с собой возишь или как?
– Коллекцию?.. Да, после того, как квартиру в Кенигсберге грабанули, с собой всегда стараюсь. Как передвижник.
– А сейчас?
– С собой.
– Слушай, а у тебя там фишки есть?
– Не понял. Какие ещё фишки?
– Обычные. Из детских игр. Помнишь, пешечки такие пластмассовые. Разноцветные. Помнишь? Ну, вспомни, игры такие со стрелочками, с кубиками…. «Знай Правила движения», «Приключения Винни-Пуха», «Морское сражение», «Монополька» позже… Помнишь?
– Ну.
– Фишки там в комплекте были. Помнишь.
– А! Ну да, конечно.
– Так есть у тебя такие фишки?
– Не знаю.
– Жень, ты тормоз, да? Или просто медленный газ?
– Чего ты… Просто глянуть надо. Всего не упомнишь.
– Ну так давай глянем!
– Давай.
Гришковец неторопливо сползал в комнату за стулом, взгромоздился на него и нырнул в антресоли.
А Виктор подумал, что вот Гришковец хотя и гений, а ведь не погнушался простому человеку помочь. Хороший человек. Отзывчивый. И за что его только Михайл Михайлович так приветил? Хотя, ведь Михайл Михайлович тоже гений. Бесспорно. Ну вот. Это ворон ворону глаз не выклюет, а гений гению… Ещё как! Запросто.
А евгениальный Гришковец тем временем, погремев какими-то банками, уронив себе на голову вязанку старых книг, пару раз чертыхнувшись, и один раз чихнув, вытащил, наконец, кряхтя, огромный фибровый чемоданище. Без ручки, конечно.
Во чреве этого бегемота обнаружилось много милой сердцу всякого советского ребёнка трухи: целый выводок щербатых шариков из мутного технического стекла, а также – стальных легированных из раскуроченных подшипников; рота оловянных солдатиков; десяток гуттаперчевых ирокезов; несколько единиц боевой игрушечной техники; моделька синий «копейки» с выломанным капотом; круглая коробочка из-под мятного зубного порошка, хранящая горсть изумрудов из бабушкиной броши; два рулона пистонов; стопка «переводок» с любимыми дембелями гэдээровскими красотками; обёртки от первых советских жвачек «Калевала»; бронзовая медаль «За оборону Сталинграда» и алюминиевая памятная «Пуск Саяно-Шушенской ГЭС»; толстенький кляссер с марками на оригинальную тему «Флора и Фауна»; пионерский значок с картаво-кудрявым мальчиком; театральный номерок «ТЮЗ – г. Челябинск – 1254»; засушенный майский жук в пожелтевшей спичечной коробке производственного объединения «Гомельдрев»; пассик от магнитофонной домовины «Днепр»; офицерский крылатый значок «Специалист 1 класса», открытка с Гойко Митичем в роли Большого Змея; почётная грамота «Победителю второго этапа Всесоюзного пионерского марша „Мой труд вливается в труд моей республики“»; и самопальный свинцовый кастет; и пара подклеенных эпоксидной бобин; и девятнадцать пулек для «мелькашки» в распечатанной коробке; и лента от бескозырки с надписью «Отважный»; и зелёная кокарда с отцовской полевой фуражки; и отцовский же жёлтый парадный ремень с золотой овальной пряжкой; и пуговица от фирменных штанов «Ли Купер», и несколько монеток номиналом в пять злотых; – и много чего ещё, – и помимо того: «чижик», с выжженными на его гранях рунами, и теннисная ракетка с выщипанными по незамысловатому узору шипами; и разнокалиберные игральные кубики, и – ура! – искомые фишки.
Фишек набралось с десяток. Только не было среди них золотой. На что Виктор вслух и посетовал. И тут его Гришковец удивил, – взял и, не мудрствуя лукаво, обернул жёлтую фишку в золотистую конфетную фольгу, которую со дна всё того же чемодана пятернёй-драгой намыл. Получилась в аккурат себе такая вполне золотая фишка. Фикса девятьсот девяносто девятой пробы из тульского самоварного лома подпольной стоматологической выработки.
Виктор руки свои к ней алчно протянул, но не тут было. Гришковец её быстро за спиной спрятал. Потребовал чего-нибудь в обмен. Виктор предложил денег, но Гришковец отрицательно мотнул головой – не катит. Виктор начал лихорадочно рыться в карманах и – о, радость! – укололся в глубине своих шаровар о заколку нагрудного знака «Почётный железнодорожник».
– Где взял, – удивился Гришковец.
– Путин вручил, – не стал Виктор лукавить и колесить турусы, самолично.
– В Георгиевском зале?
– На Киевском вокзале.
И ченч благополучно состоялся.
10
Всё шло по плану.
В двадцать три сорок восемь, имея в запасе минут пять ефрейторского зазора, Виктор уже выстукивал спартаковские позывные об гулкую служебную дверь Первого И Последнего Столичного Театра Теней.
Долго долбиться не пришлось. Предупреждённый Асмодей, местный страж-хранитель ночной, человек слова, инвалид и в обоих смыслах кавалер, которого Японский Городовой как-то потом назвал «кагемуся» – «тенью воина», уже поджидал их. И открыл без промедленья.
Поучив в качестве пропуска обещанный билет на Киркойровроева и пакет с бухлом и жоревом в качестве поощрительного бонуса, а также – это обязательно – деньги за ту мебель, которая всенепременно вскоре будет навсегда театром утрачена, чувак обрадовано встрепенулся и, весело прихрамывая на обе ноги, повёл вооружённый до зубов отряд на второй этаж, как и было ранее высокими договаривающимися сторонами запротоколировано, – в общую артистическую гримёрку.
Когда бойцы – сначала с разведкой пёс, а следом и все остальные – вошли в густо пропахшее трудовым сценическим потом, водочно-табачным перегаром и театральным гримом помещение, хромой бес осторожно закрыл за ними дверь и двинул, шурша гуманитарной помощью, к себе в кандейку. На цыпочках, прикрывать отход. Ну, и за их отъезд, да благополучный дела исход пропустить первую-вторую. И третью. Эту уже, – как заведено меж служивыми людьми, – за тех, кто, как и он, волею судьбы-индейки зябнет на боевом посту. Или, наоборот, – на стрёме.
Ну, а тем временем в гримёрке полным ходом началось развёртывание навигационного оборудования. Безо всякого промедления. И слажено.
Японский Городовой и Испанский Лётчик, не произнеся ни слова, дружно подхватили и вынесли на середину ветхую тумбу с заляпанным непонятно чем зеркалом. На поверхности этого трюмо, смахнув на пол какие-то пыльные коробочки, пустые флаконы, а следом и засохший букет свекольно-бордовых роз, торчащий из литровой, наполненной болотной жижей с плавающими в ней бычками, вульгарной банки, Виктор расстелил карту одигония, поставил на исходный кружок золотую фишку, достал из мешочка каменный кубик и негромко, но уверенно скомандовал стоящим полукругом Воинам Света:
– Господа партизаны, прошу внимания! Всем слушать сюда! Зачитываю приказ на Путешествие.
Убедившись, что все ему внимают, за исключением пса, который, не чувствуя всей важности момента, недисциплинированно рылся в театральных костюмах, кучей сваленных на драном диване, – и бог с ним, – Виктор начал:
– Первое. Сведений о противнике не имею. Второе. Во исполнение Директивы Совета Командоров номер такой-то от такого-то числа приказываю: отрядом в составе – семьсот седьмой – отправляюсь лично, сто первый Испанский Лётчик, сто двадцать первый – Климова Мария, шестьдесят девятый Японский Городовой, юнга – Уркина Н. Ч., воин-пёс – доберман Дюк – в кратчайшие сроки совершить рейд по маршруту: Театр Теней – Последняя Пещера с промежуточными остановками в соответствии с местоуказаниями одигония с целью… – Виктор ещё раз оглядел всех присутствующих и продолжил: – С целю: в любых условиях обстановки завладеть сакральным объектом Золотая Пуля. Третье. В период прохождения маршрута при переходе на радиосвязь пользоваться условно-кодовой таблицей. Открытый текст использовать в случае внезапного нападения, а также опасности, угрожающей жизни члена отряда или жизни гражданских лиц. Четвёртое. Огонь на поражение открывать, согласуясь с пунктами четыре, пять, девять статьи тридцать восемь Общего Устава Воинов Света с поправками на голос собственной совести. Пятое. В случае моей гибели командование отрядом принять на себя Испанскому Лётчику. Шестое. Поименованный личный состав поставить на все виды довольствия. Седьмое. Об исполнении миссии немедленно доложить Дежурному Командору. Всё. Где-то во Вселенной. Город Москва. Дата. Подпись. Майор Африка. Это я. Вопросы есть? Вопросов нет. Прошу всех подойти и расписаться за доведение.
После чего вытащил он свой верный «Мон-Бланк», и все двуногие этой его знатной ручкой по очереди в приложении к приказу расписались. Для Истории. Молча.
Только Йоо – что взять, ребёнок – спросила у него тихо:
– А почему это я вдруг юнгой?
– Не хочешь быть юнгой, будь фрейдой, – предложил ей Виктор на выбор.
– Фрейдой? – переспросила Йоо, скосившись на Мурку, и покачала головой: – Не-а, тогда лучше юнгой.
– Как знаешь, – пожал плечами Виктор.
Йоо расписалась. Потом подошла к Виктору вплотную, вытянулась на цыпочках и прошептала ему прямо в ухо:
– Шесть часов назад я говорила, что пойду с тобой хоть на край света. Знаешь, что с тех пор изменилось?
– Что?
– Ничего.
– Точно ничего?
– Точно.
– Что ж, ничего никогда не меняется, только это ничего почему-то не меняется всегда очень быстро, – прокомментировал Виктор, отстранился от неё аккуратно, забрал перо и поставил крестик за Дюка, а потом взглянул на свои отнюдь не золотые, но зато точные, и объявил: – Всё, господа, тютелька в тютельку. Ноль-ноль. Пора.
Осмотрел ещё раз кубик со всех сторон, трясанул его в неплотно сжатом кулаке и – Бог нам щит! – несильно швырнул на стол.
Выпала неосновательная «тройка».
И едва только кубик прекратил катиться и замер, свет в гримёрной сразу начал густеть, – густеть и распадаться на куски. На какие-то совершенные обрывки.
У Йоо от удивления округлились глаза.
Но опытные бойцы – им не впервой – были в курсе, что эти его лохмотья ещё не являются конечным продуктом распада. И то: словно подкисшее молоко при нагревании, принялся мгновеньем позже рваный свет сворачиваться в комочки. И каждый этот световой катышек, вращаясь, вытягивался и принимал затем форму миниатюрного веретена, а общее их круговое движение образовывало мощный энергетический вихрь, в центре которого золотился конус фишки.
Дуалистические веретёна фотоновых сгустков с каждым мигом ускоряли своё вращение. Тонкие световые нити-лучи, которые легко отматывались от них, стали сплетаться между собой в единое, становившееся всё более и более плотным, полотно. Вот как раз эту-то, – накрывшую Воинов растревоженного Света лёгким покрывалом, – мерцающую ткань и предстояло Виктору, сделав ход фишкой, пересечь или прорубить. Это уж в зависимости от силы поля – всегда разной – что-нибудь одно: либо пересечь, либо прорубить. Но именно так, двинув фишку, – надлежало ему прорвать единую ткань времени и пространства, открыв, тем самым, своему отряду трафик в пределы и дали иной реальности.
Каких-нибудь пару-тройку тысяч лет назад умел это делать всякий неумытый книжник, – делов-то! Сейчас же люди за ненадобностью позабыли это своё умение. И только обиходный язык, потеряв первоначальный сакральный смысл и несколько исказив, сохранил в выражениях «рубить фишку», «прорубать фишку», «сечь фишку» и «просекать фишку» память об этой немудрёном навыке.
Виктор огляделся, – все ли готовы.
Мужики те в норме. Йоо рядом, по-прежнему, – с распахнутыми от впечатлений глазами. Мурка, наоборот, глаза закрыла. Для неё это всё, конечно, трудовые будни. Насмотрелась уже тётка на подобные чудеса.
Но, в общем, все в порядке. И всё в порядке. Можно двигать.
И Виктор уверено поставил фишку на кружок номер 3 – Буряндай.
Поставил и вспомнил про пса. Оглянулся, – где он? И с удивлением, щурясь от нестерпимо ярких вспышек, увидел, что настойчивый доберман отрыл таки в куче барахла какого-то человека, – из пёстрого вороха высунулась чья-то небритая и припухшая рожа.
Виктор блякнул в сердцах, дёрнулся, но уже было поздно, – следующее мгновение окунуло его в кромешную темноту, а когда она, как негатив в ванночке с проявителем, немного посерела, он уже обнаружил себя стоящим на раздолбанном полотне ночного шоссе.
Мало того, – тёмной бесформенной грудой, с приличной крейсерской скоростью, неслась на него, слепя дальним светом, машина неразличимой марки. Во угораздило-то!
Время, чтобы отскочить в сторону, у него было. Но у тех, кто через несколько мгновений один за другим горохом сюда вслед за ним высыпет, этих секунд уже не будет.
Виктор вскинул свой «калаш» и, двинувшись по дороге навстречу машине, дал короткую очередь по её колёсам.
Автомобиль задёргался влево-вправо, а потом – как это зачастую и бывает – слишком резко взвизгнули тормозные колодки, – и из-за этой неверной реакции водилы машину, оказавшуюся старой «таблеткой», два раза развернуло, понесло по прихваченному ночными заморозками рябому асфальту и отшвырнуло к правой кромке.
Пожалуй, клюнула бы она в кювет, и чего доброго завалилась бы на бок, а может, и того хуже, на крышу бы кувыркнулась, да опёрлась она, слава яйцам, боком своим о стоящую у обочины кривую сосну.
И мотор её заглох.
И стало тихо.
– Отлично сработано, командир, – оценил реакцию Виктора Японский Городовой.
– Неплохо, Майор, – Испанский Лётчик был более скуп на похвалу.
Но Виктор и без них знал, что неиксуёво у него получилось. Нормально получилось. Чего там. Но только теперь нужно не стоять – по сторонам пялиться, а действовать. Действовать.
И он сходу начал отдавать распоряжения, которых от него ждали:
– Городовой, – проверить машину, оказать гражданским помощь. Летун, одигоний свернуть, комплект сюда, мебель – с дороги. Мурка, – вперёд, перекрыть трассу. Йоо, – назад, и то же самое, – останавливай всех предупредительным огнём. Зверь – на месте! Всё, – выполнять! Пошли-пошли! Работаем!
Воины кинулись в рассыпную. Рядом с Виктором остался только Дюк, который, впрочем, тоже не бездельничал, а, прихватив за штанину, удерживал незнакомца. Вот с ним как раз и хотел Виктор разобраться. Уж не казачок ли засланный?
Подошёл к «зайцу» вплотную и посветил в лицо фонарём – да, та самая, опухшая мятая рожа.
Чин чинарём представился:
– Майор Африка, спецназ Совета Командоров. С кем честь имею?
– Господи, где это я? – не обращая никакого внимания на слова Виктора, пытался что-то безрезультатно понять этот – среднего роста, неприметной внешности, лысоватый, да ещё, к тому же, и в сером мешковатом костюме человечек. – Где я? А? Кто вы?
– Майор Африка, командир сводного отряда Воинов Света, – ещё раз терпеливо представился Виктор. – А вот вы кто?
– Я? Я этот… – человечек напрягся, надолго задумался и, наконец, разродился: – Я Петюня. Пёртр… В смысле, – Пёрт.
– В смысле Пётр? – помог ему Виктор.
– Да, Пётр, – согласился незнакомец смущённо, видимо сам удивляясь тому обстоятельству, что вот, оказывается, как его немудрёно и незамысловато зовут. Но потом он вдруг, этот Мистер Сама Невзрачность, встрепенулся петушком, и поправился с неуместной гордостью, разя перегаром: – Косулин-Голенищев! Пётр Евграфович Косулин-Голенищев, с вашего позволения. Актёр этого… Ну… А! – театра. Этого… Либерально-Императорского… Служу, так сказать… Да… А где, кстати, Валентина?
– Здесь, к счастью, никакой Валентины нет, – нашёл нужным официально заявить Виктор и, поправив лямку автомата, ещё раз сам безжалостно напряг незадачливого Петра Евграфовича вопросом: – А что это вы, Пётр Евграфович, любезный, скажите, позабыли нынче-то ночью – именно вот сегодня – в гримёрной? А?
– В гримёрной? Я? А. Ну это… Реперити… Ритипити… Проходили с Валюшей одну трудную сцену, – припомнил горемыка, скосившись на автомат.
Похоже, что на холодном ветру, он начал с заметной скоростью трезветь. Эка-то задрожал-затрясся, бедняга! Виктор, будучи по сезону прикинутым в ловкий балтийский бушлат, даже сам поёжился, испытав этот чужой холод.
– Репетировали, значит?
– Да, я в «Ожидание Годо» роль Годо получил. Главную, представьте себе, роль. За столько лет, можно сказать, впервые. А до этого… Всё, знаете ли, интриги… Завистников, сами понимаете, сколь кругом. Талантливому человеку и не… Если он, к тому же, ещё и порядочный по внутренней своей природе. С тонкой, так сказать, организацией душевной. Если не может локтями он вот так вот… Не может если! Как другие. А Фуфлейкин злыдень! Наушничала главному, а тот, пидор, всё в эпизодах меня по большей части мариновал… Там, – на втором плане. Где, как говорится, ничего не говорится, окромя «кушать подано».
– Понятно. Значит, вы, Пётр Евграфович, – Актёр Второго Плана.
– Да… Да-да. Можно и так сказать. А вообще-то, я – король эпизода.
– Король, значит. Прекрасно. Чудесно. А скажите, Ваше Величество, роль бойца Сопротивленья вам слабо сыграть? – ненавязчиво, как бы между прочим, поинтересовался Виктор. – Я б дал вам парабеллум.
– Парабеллум? – удивился актёр и сразу принялся «косить»: – Мне, вообще-то, хотелось бы домой…
– А пулю в лоб вам не хотелось бы? – тут же спросил Виктор.
– Не хотелось бы, – быстро отреагировал актёр.
– Точно не хотелось бы? – всё ещё продолжал беспокоиться Виктор.
– Точно, – бодро кивнул актёр.
– Значит, я так понимаю, вы всё-таки, – в принципе, – не против бойца Сопротивления сыграть? Я правильно вас понял?
– Ну да… Ну да, – не против.
– Прекрасно. Тогда, Пётр Евграфович, у меня для вас две новости. Плохая и хорошая. С какой начать?
– Как водится, – пожал плечами актёр.
– Значит, с плохой, – понял его Виктор. – Хорошо. Итак, плохая новость заключается в том, что вы, Пётр Евграфович, попали.
– Куда?
– Не куда, а просто – попали. Это плохая новость.
– А хорошая?
– А хорошая заключается в том, что вы попали на правильную сторону баррикады.
– Баррикады?
– Да, баррикады.
– На правильную?
– Да.
– И что?
– А то, что вам не будет после возвращенья стыдно. И мучительно больно за бесцельно прожиты годы тоже не будет. Если вы, конечно, талантливо роль свою сыграете.
– Роль?
– Роль. Я же говорю… Может быть, самую лучшую в вашей жизни роль. Да… и самую главную. Самую. Ведь тот, кто нас создал, с мыслей столь бодрящей, глядящей и вперёд и в – пардон муа – зад, вложил в нас, перефразирую, – талант не для того, чтоб прозябал он в плесени. Ведь, не так ли, Пётр Евграфович?
– Ну, да, конечно… А можно хотя бы, – ну, для начала, – получить текст этой самой роли?
– Нет, Пётр Евграфович, шалишь, – наш праздник так складывается, что по большей части нам всем придётся импровизировать… Так что, – считайте себя участником бродячей труппы, которая играет хэппинг в рамках внеформатного театрального фестиваля. Где-нибудь на задворках Европы. И не ссыте. И не бойтесь человека с ружьём. Ни вон того длинного. И ни вон этого, косого. О, кей?
