Текст книги "Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина"
Автор книги: Андрей Сердюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
– Нет, – сознался Виктор.
– Тундра, – махнул рукой Сорокин.
– Верхняя тундра, – поправил его Виктор и попытался оправдаться: – Я тогда, наверное, за Хазарской Стрелой ходил. А может за Хорошей Миной.
– А-а-а! Ну, раз так, тогда прощаю… Так вот. Рассказываю. Разя из нашей Наташки всего за какой-то месяц настоящую попсячую звезду сделал. Я тебе говорю, – парень просто волшебник. Она ведь у нас с малолетства одними только этими восточными драчками занималась… В секциях на татами чуть ли не ночевала. Доски ломать, кирпичи крушить, – такая вот у неё была музыка. Ну, голоса у неё естественно никакого, – только и умела этот свой «банзай» проорать. Со слухом опять же у неё не шибко густо. Но, представляешь, раскрутил. Сделал из говна конфетку. Выполнил Чапин заказ на все сто… Для начала написал он ей такую забубённую песенку…
– Ы ыы жама жашышыла! – умудрилась возмущёно крикнуть Йоо, не переставая при этом жевать, – желваки на её монгольских скулах бродили как барханы по пустыне во время песчаной бури.
– Ага, сама, – отмахнулся от неё Сорокин и продолжил: – В той песне Наташка явилась в образе такой, знаешь, юной и непорочной невесты, – некоей Честной Йоо… Честной, но бойкой. Такой, которой, понимаешь, в рот палец не клади. Но, в первую очередь, конечно, – честной. Полтора года по всем станциям крутили, во все хит-парады вставляли, клип на эту песню по всем каналам… Даже странно, что ты не слышал. Такой, скажу я тебе, промоушен агрессивный был! Такие деньги в ротацию вбухали! Бешеные просто. Но не зря. Теперь кого не спроси, а какая она Йоо, девяносто девять процентов электората хором ответят – честная. Вот разбуди и спроси – какая? Однозначно спросонья: честная. Нет, ты понимаешь, как Чапа дело-то обставил? Какая она «Йошкар-Ола-ойл»? Честная! Вот такое тебе нейро-лингвистическое программирование, вот такое тебе «как завоевать друзей». Попробовали бы эти ряхи из Генпрокуратуры потом объявить, что ОАО «ЙОО» не честное, – хрен бы кто им поверил.
– Грамотно обставились парни, – согласился Виктор.
– Да, толково. И Наташка, к тому же, была к делу приставлена. А вот сейчас… – Сорокин огорчённо махнул рукой, – Сам понимаешь, – у папы другие горизонты, новые проекты, уже с америконасосами, – а вступившие в силу контракты с америкоподсосами это уже стопроцентная страховка. Если не двухсотпроцентная. Американ эйер форс, Четвёртый флот и дяденьки из госдепа это, согласись, покруче будет всяких там Росгосстрахов и своих человечков в Кремле. Смысла спонсировать творчество дочкино теперь ему никакого… Короче, сдулся весь этот джаз. Разя Наташку со двора погнал. Проект закрыл. У него этих Наташек… Ну, девчонка наша отца родного с ходу за это прокляла, отреклась и во все тяжкие… Школу бросила. С уличной бандой какой-то связалась… Родня еле выловила её. В каком-то притоне. Отмыли, тыков вставили и ко мне привели. Чтоб, значит, уходом за дядькой-инвалидом вину перед семьёй искупила.
– Ну и как?
– Да никак! Я её, наверное, прибью скоро. Веришь?
Виктор, глянув на то, как девчонка и пёс отчаянно возятся, пытаясь вырвать друг у друга последний кусок, Сорокину поверил. Когда-нибудь, наверное, точно прибьёт.
– Йоо! Дюк! – для порядка и блезиру гаркнул Сорокин. Но какой там, всё без толку. Кричи не кричи. Оставалось ему только на судьбу свою горькую случаем забредшему приятелю пожаловаться: – И что я, по-твоему, смогу в такой суетной обстановке для вечности сотворить?
Виктор ничего не ответил, только плечами пожал. А про себя подумал, что писателю, как и разведчику, лучше всё же вообще никаких родственников не иметь. Не близких, не дальних. Никаких. Никакой семьи. Вовсе… Иначе кончишь, как софьетерпец и первый толстовец Толстой, – на случайной скамейке.
– Послушай, Вить, а может ты их с собой возьмёшь? – осенило вдруг Сорокина, вероятно от глубокого и дремучего отчаяния, – Нет, правда, а что если ты их с собой в Путешествие… того… возьмёшь. Они такие… Они пригодятся. И обузой не будут.
– Да ты что!! – горячо возмутился Пелевин, – Ты, Володь, сам-то понял, что сказал! Какое там Путешествие? Она же ребёнок совсем и…
– Она дьяволёнок, а не ребёнок, – перебил его Сорокин. – Уже скоро шестнадцать девке.
– Нет, Володь, ты извини, но я на это ни за что не подпишусь, – Виктор решительно замотал головой.
– А я и сама с этим козлом никуда не пойду! – заборов пса, встряла в разговор двух взрослых мужчин невоспитанная Йоо.
На «козла» Виктор отреагировал мгновенно. Попавшимся под руку поварским топориком.
Томагавк, бешено вращаясь, стремительно пересёк пространство кухни.
И направлялся он, посланный верной рукой, не куда-нибудь там в угол, а, без всякого сомнения, точно в цель – прямёхонько летел он в русую бошку наглой девчонки. Без вариантов.
Казалось, что всё, – крови не избежать.
Но тут такая штука случилась: когда до непоправимого остался какой-то тонкий миг, – растянувшийся для Виктора в кошмарную вечность, а точнее, в вечность кошмара, – Йоо хладнокровно, не сдвинувшись с места ни на миллиметр, слегка отклонила голову, – и снаряд, оцарапав её серёжку, имеющую форму Сияющей Дельты, воткнулся в холодильник.
На кухне воцарилась рычащая и звенящая тишина. Рычали Дюк и холодильник. Звенела серёжка.
Всполошившийся пёс тут же изготовился – работа у него такая – к прыжку, и замер, в ожидании команды. Но команды не последовало.
Зато состоялась дуэль. Оба – и Виктор и Йоо – одновременно и резко сняли свои очки.
Виктор глядел ей в глаза зло и удивлённо. Йоо тоже смотрела на Виктора удивлённо. Но почему-то нежно. Всё уже в этой жизни повидавшими глазами.
Виктор сдался первым. Моргнул.
– Йоо согласна в путешествие, – произнесла, нарушив молчание, девушка, продолжая изучающе смотреть на Виктора. – И ещё, – я теперь буду твоя невеста.
– Моя твоя не понимает, – выходя из оцепенения, догадался передразнить Виктор.
– Слушай, а ты, кажется, его насмерть убил, – огорчённо заметил Сорокин, который никакого внимания на поединок характеров не обращал, а крутился возле изуродованного холодильника.
– Да нет, Володь, только ранил, – дал свой диагноз глубоко сидящий в Пелевине инженер, – Ты только знаешь что, – ты топор оттуда пока не вынимай. Пусть так и торчит. Тогда он у тебя ещё десять лет профурычит. Я отвечаю.
– Почему ещё десять, если я его только месяц назад… большой такой… чтобы ноги поместились. Ладно… Ерунда. Так даже и оригинально… Ну, так ты согласен?
– Ты это о чём?
– О Йоо.
– Володь, прекрати, а.
– А я тебе денег дам.
Как серпом.
Попал мужик на тему.
Действительно животрепещущий вопрос зацепил Сорокин. Тут-то Виктор, как говориться, и задумался, тут-то, как говориться, и сел печник.
Деньги такая штука, что никогда лишней не бывает. Особенно во время Путешествия. Мало ли там что и как… Положа руку на сердце, не любил Виктор малобюджетных Путешествий. И потом, – не для себя же лично. А для дела общего. Грех отказываться.
– А сколько дать сможешь? – спросил осторожно.
– А сколько надо?
– Вообще-то, много.
– Много и дам. Вот смотри.
Сорокин, что твой фокусник, достал из кармана однодолларовую купюру серии 1995 года и оттуда же – тонкий чёрный маркер. В надписи под портретом Джорджа Вашингтона поставил галочку между «ONE» и «DOLLAR», а над галочкой корявым почерком участкового врача уверено нацарапал: «МИЛЛИОН». И личным факсимиле всё это дело заверил, – поставил, значит, свою подпись прямо над подписью секретаря Федерального Казначейства Рубина. Затем купюру перевернул и там, на обратной зелёной спинке, тоже сделал все необходимые исправления. Готовую к употреблению деньгу протянул Виктору:
– Держи, Витя. Столько хватит?
Виктор осмотрел банкноту, потёр её пальцами, вскинул на свет и утвердительно кивнул:
– Хватит.
– Вот и ладушки, – обрадовался Сорокин и повернулся к Йоо. – Собирайся девонька. Всё, – отгуляла. Повестка пришла, – в армию тебя забирают. Иди-иди, чего исподлобья-то рока смотришь? Иди, говорю, – собирайся.
Йоо пожала плечами и побрела из кухни в комнаты. Собирать своё приданое в походный рюкзачок. Верный Дюк, метрономя обрубком, поковылял следом. Помогать-тыкаться.
– Володь, я их, конечно, сейчас заберу, – пряча деньги в задний карман своих широких штанин, подтвердил Виктор. – Только у меня тут ещё одно условие всплыло. Так сказать, дополнением к основному договору.
– Какое? – насторожился Сорокин.
– Да ты не волнуйся. Выполнимое… Ты, Володь, когда полное собрание сочинений будешь готовить, сделай… Ты ведь к следующему юбилею собираешься его готовить?
– Ну, возможно и подсуечусь.
– Вот. Я так и думал… Слушай, я тебя убедительно прошу, сделай авторскую правку, чтобы в новой редакции «Открытия сезона» мужики у первого заваленного в кармане нашли документы на имя гражданина Окачурина.
– Хм… Ну ладно… Хорошо, – без каких-то особых раздумий согласился на столь странную просьбу Сорокин, впрочем, не увидев в ней ничего странного. – Сделаю, Вить. Правда, фамилия чересчур какая-то говорящая, но так уж и быть. Для тебя всё, что угодно, кроме минета. А, собственно, кто это такой – Окачурин?
– В домоуправление моём главный инженер, – пояснил Виктор. – Веришь, достал уже гад! Не забудешь, Володь?
– Говно вопрос.
– Сейчас, Володь, принято говорить, – нефть вопрос.
– А какая разница?
– Не знаю.
– Да никакой!
– Ну, тебе, бывшему нефтянику, оно виднее будет…
И приятели, завершив свои на высшем уровне сепаратные переговоры, крепко пожали друг другу руки. И в дальний путь, – сразу прощаться стали. Боясь, видимо, передумать. А скорее всего боясь, что визави передумает. Но распрощались, не расплевавшись. Слава богу.
Дальше скоренько пошло. И уходя – уходи. И – девушка созрела. И – в лобик ей поцелуй напутствия. И – береги её, Витя! И – верну в сохранности. И – ну мы, Володь, пошли, что ли.
Не успели Виктор вместе с Йоо и доберманом спуститься по закапанной нитрозелёнкой лестнице на улицу, как покинутую ими квартиру… Да что там греха таить, и весь подъезд в целом… Н-да… Чего уж тут в самом-то деле врать, что только подъезд, берите выше, – сами основы мирозданья стали сотрясать мощные ритмы антикварных «Цеппелинов». И ритмы. И басы. И многоэтажное соло ударника. Да на таких высоких децибелах весь этот драйв попёр, что соседи тут же принялись колотить по батареям, а ко всему привычные дворовые коты от такого рок-понимаешь-ролла слегка напряглись, – к земле прижались и стали странно озираться. Долго, видать, Владимир Георгиевич терпел. Терпел-терпел, и как с цепи… Не сдержался. Один, один, совсем один!
«Тишина ему, видите ли, нужна для творчества», – покачал головой Виктор и, не удержавшись, понимающе хохотнул.
Йоо покосилась на него насторожено, зато Дюк поддержал радостным лаем.
5
Когда Виктор, расписавшись своим «Мон-Бланком» на купюре в миллион, протянул её в окошко валютной кассы, до конца рабочего дня оставался лишь час, и он не без основания переживал, успеют ли разменять ему такую крупную сумму.
Кассирша спокойная как танк, нет, пожалуй, как целых три танка, внимательно изучив банкноту, вызвала управляющего. Тот, вникнув в суть, куда-то смылся, и появился только через десять томительных минут. Объявил, что до Председателя Правления, слава богу, дозвонился. И, значит, дело сложилось таким вот образом: Председатель подтвердил, что в его коллекции автографов Сорокина и Пелевина нет. Представляете, в таком богатейшем собрании и нет. А иметь он их хотел бы. Поэтому такая команда: миллион разменять.
Кассирша, мило – во всё своё пуленепробиваемое окошко – улыбнувшись, попросила поставить на купюре дату, если можно той же самой ручкой, и спросила каким номиналом выдать. Виктор к этому вопросу по дороге уже подготовился. Значит так: пять тысяч – линкольнами, десять – джексонами, двадцать – грантами, ещё двадцать – дорожными чеками, а остальное, конечно, – франклинами.
И пошёл заказ в хранилище.
Заказ пошёл, а Виктор глянул озабочено на часы. До закрытия всего полчаса осталось. Время поджимало. Успеют ли? Но двадцать минут – и уже несут. Один кассир. Два охранника. Втроём. Четыре мешка.
Виктор пересчитывать не стал. Пустое.
Тару попросили вернуть, – у них, видите ли, эта дерюга на учёте. На шелухе экономят. Да ради бога! Выпросил у появившихся под закрытие уборщиц два чёрных пластиковых пакета – и туда всё. До кучи.
Когда из операционного зала поволок по полу полученный нал, вокруг-кругом уже зажужжали-поползли защитные жалюзи. Успел!
Йоо и Дюк дожидались его на входе. И времени зря не тратили. Делом ребята занимались: Йоо пинала пустую пластиковую бутыль, – пёс деловито гонялся за ней, кидаясь под ноги вяло возмущающихся прохожих. Виктор ругнулся. Вы бы ещё, мол, в сифу наладить додумались.
Мотор поймали быстро. Ехали молча, – Виктор по дороге о многом много думал.
Остановил такси за квартал. Нужно было отовариться в знакомом супермаркете, – дома не было ни крошки. Дал шефу двадцать, и ещё сверх оговорённого десять – Дюк успел обслюнявить стекло окошка.
После шопинга двинулись пешком, – тут до Башни было уже совсем рядом. Рукой подать. А наши люди, как известно, в булочную… Правда со всеми этими мешками и пакетами – у Йоо ещё, помимо заплечного сидра, тяжеленная сумка с каким-то тренировочным железом – идти было не очень ловко, и даже как-то стрёмно. Цыгане шумною толпою… В общем, как евреи с торбочками… На исходе.
А в тени родной подворотни их – опаньки! – тормознули. Четверка вспотевших гопников. От магазина, видимо, вели придурки.
Ну-ну.
Случилось всё быстро. Быстро и жестоко. Правосудие было скорым и правым. По-техасски.
Когда претензии на деньги были предъявлены и ножи сверкнули, Виктор не стал выяснять ни их прописку, ни то, знают ли они Эдика Хо, а сразу, не вынимая «беретту» из кармана, отстрелил одному из них яйца. Тому, кто был у них вроде как за главаря. Второму их разбила Йоо, – ударом ноги, обутой в тяжеленный гриндес. Одной ногой нож выбила, а второй, значит, вот так. Третьего обнулил Дюк, прокомпостировав его причиндалы одним щёлком своих неисправимо волчьих челюстей. Четвёртому… А четвёртый, увидев, как, попадав на асфальт, заверещали утончёнными голосами подельники, поспешил оставить поле боя… Получается, что даже в такой крутой заварухе сумел остаться человек мужчиной.
Пассаж.
Нет, ну вот есть же люди, которым по жизни везёт! Причём, всегда. При всяких обстоятельствах.
Впрочем, секрет их прост. Они умеют держаться в любом деле чуть-чуть в сторонке. Вроде и вместе со всеми. Вроде вот тут же, рядом. Но в сторонке. Чуть-чуть. Самую малость.
И да, – тот, кто никогда не рискует, тот, конечно, и никогда не пьёт шампанского. Зато яйца у него на месте.
И давайте не будем хмыкать-хихикать, – вдруг человек скорую помощь помчался вызвать.
Конец пассажа.
Дома Виктор первым делом проинструктировал пришлый народ: ну, там – к компьютеру не подходить, на звонки не отвечать, дверь никому не открывать, курить – на балкон.
И, раскидав пакеты, прямиком в душ отправился. Надо было срочно смыть с себя дневные заморочки.
Включил воду на полную, разделся и с наслаждением подставился под тугие струи. Ванную сразу заволокло горячим паром. Закрыл глаза… Блаженство.
… Вот что забавно, – когда закроешь глаза, сначала ведь вовсе ничего не видишь. Это так всегда. И только лишь потом, на дальнем плане, на чёрном заднике, осторожно: сквозь клубящееся марево, сквозь пар, туман, и что-то там ещё, сквозь тени облаков, сквозь предрассветное молчанье флейты, сквозь шум замершего на вздохе водопада, сквозь время в пять, семь, одиннадцать секунд, сквозь тысячу семнадцать оттенков синевы и нечаянный розовый мазок вон там в углу, сквозь… Проступают тонкие-тонкие слабые-слабые контуры каких-то неизвестных гор. Эскизно проступают. Словно просматривается сквозь кальку иероглиф уку (написанный) иссохшей кистью. И ты при этом честно пытаешься всмотреться. Пытаешься, аж прям… Будто нужно тебе обязательно что-то там, в этой бледной синеве, увидеть. Будто нужно, – хотя и знаешь точно, что нет, – что-то рассмотреть… Там. Где? Где-где. Да вон где, – на том возможно каменистом склоне… Но куда там, – рассмотреть! Всё зыбко. Настолько зыбко, что и не ясно, – покоятся ли эти бледные вершины на тверди и достают ли до небес. А есть ли здесь, вообще, земля и небо? А если есть, то – где они? Где они? И всё вокруг плывёт. И расплывается. Ниточка гор дрожит, как пульс затухающего осциллографа… дрожит… ещё дрожит… и вдруг совсем исчезает. Гор больше нет. Нету. Не стало их. А, может, и не было никогда…
И вот именно тогда, когда так предательски исчезают горы, те самые горы, которых, возможно, отродясь и не было, именно тогда – так всегда – ты сначала предчувствуешь, а потом и слышишь. Этот…
– Ни фига себе! – неожиданно раздался рядом возглас Йоо, – возглас, от которого Виктор вздрогнул и резко повернулся.
Бесстыжая девчонка стояла прямо у ванной. И бесцеремонно рассматривала его в упор.
Как же это он так подзабыл, что теперь не один, что теперь нужно запираться. Вот чёрт! Но решил не дёргаться. Не выставлять себя перед младым поколением ржавым ханжой. Лишь срам свой быстро прикрыл рукой и спросил у нахалки:
– Чего тебе?
– Там у тебя…
– Что там? Гематома на талии что ли большая?
– Да нет, Жених, гематалии у тебя так себе, а вот синячище над задницей огромный.
– Слушай, а чего ты, вообще-то, припёрлась?
– А чего такого?
– Не видишь, голый я? Не видишь, душ принимаю? – слегка возмутился Виктор.
– Да ладно, что я голых мужиков что ли не видала… А кто это тебе так заехал?
– Да было сегодня… – уже более спокойно, понемногу адаптируясь к непривычной ситуации, ответил Виктор. – Это антидоты зацепили. Хорошо, в бронике был.
– Антидоты?! Никогда их не видела. Слышать слышала. От дядь Володи. А вот видеть… А скажи, кто это их насылает?
– Боюсь, что никто.
– Как это?
– А вот так это. Никто до сих пор толком не знает, откуда они появляются, где их штаб-квартира, и, вообще, что это за боевая организация такая. Приходят к кому надо в наглую, дело своё чёрное делают и уходят. Пришли, вылечили, ушли. А откуда? кто? что? – никто не знает, и я не знаю… – Виктор, окончательно освоившись с присутствием Йоо, плюнул на все приличия, повернулся к ней спиной и стал намыливать голову шампунем, – надо же было в конце концов-то домыться.
– Странно как-то.
– Мне, если честно, вообще, иногда кажется, что они – порождение моего собственного – будь оно трижды проклято! – сознания. Как вот бывает, что чёртики к горьким пьяницам заявляются. Или зелёненькие человечки к психам. Так и эти ко мне. Сегодня уже в восьмой раз, кажется. Стреляют по чём зря… Я кручусь-уворачиваюсь, а это, может быть, всего лишь – ну вдруг – плод моего больного воображения. Так сказать, игра переутомившегося ума.
– Судя по этому синяку, так это вряд ли, – справедливо заметила Йоо.
– Да, судя… Это да. Да и больно. Знаешь, боль – это, наверное, действительно единственная возможность по-настоящему ощутить собственную реальность.
– А тот шрам у левого соска, и вот тут ещё, под лопаткой, и здесь, под ребром, – это тоже антидоты?
– Здесь? Нет, это уже так… типа свои. Критики.
– Критики?
– Ну, да. Есть такая профессия, знаешь ли. Литературный критик. Вот некоторые из них и шпыняются. Чудики неликвидные.
– За что?
– Да за разное… За то, например, что пишу, как могу, а не так, как, по их мнению, должен.
– Кому должен?
– Не знаю
– Им что ли должен?
– Может быть, и им.
– А они, значит, знают, как писать нужно?
– Видимо знают.
– Слушай, а почему тогда они критики, а не писатели?
– Детский вопрос.
– Слушай, а как же тогда «Не стреляйте в тапёра, он играет, как умеет»?
– У этих ребят есть зуд, но им не знакомы положения дворового кодекса чести.
– Послушай, Жених, а ты их того, гасишь гадов?
– Нет.
– Почему?
– Да ну их! Одна вонь.
– Одна вонь?
– Да, одна вонь… – Виктор закончив мылиться, стал активно смывать с себя пену. – Знаешь, детка, что это за единица измерения такая – одна вонь? А? Вот есть в системе СИ один ом, один джоуль, одна тесла…
– Тесла – знаю.
– Да ну!?
– А то!
– Ну и?
– Сейчас… Значит так… Одна тесла это эманация такого инфернального поля, в котором на каждый метр артерии при жажде крови в один вампир действует максимальная сила главного Вампира, – отчеканила Йоо, прикрыв зачем-то глаза. – Всё. Так, Жених? Правильно?
– Смотри-ка, а ты что-то там соображаешь.
– Я, вообще-то в школе круглой отличницей была, чтоб ты знал. Была… До тех пор, пока… Ну, пока в шоу-бизнес не подалась. Понятно тебе?
– Понятно.
– А вот что такое одна вонь, я не знаю. Это, наверное, в одиннадцатом проходят…
– В сто одиннадцатом… Дай-ка полотенце. Я сейчас тебе всё объясню, Виктор вылез из ванной, взял протянутое полотенце и стал, яростно растираясь, транслировать расширенное определение вони: – Одна вонь, детка, – это совокупное количество напраслины, которое выделяется в холодную пустоту космоса за то время, пока критик на подхвате Немслепоглухер и обозреватель за всё Чарлиангельский, зайдя одновременно на один и тот же актуальный культурологический сайт, и ревностно вчитываясь в выложенные на нём свежие статьи друг друга, с сожалением находят, что месседжи их посланий по взрывной мощи практически равновесны, так как количество использования первым автором к месту и не к месту термина «симулякр», многократное применение которого должно было бы, по его мнению, ненавязчиво отсылать к некоторым пессимистическим выкладкам неомарксиста Жижека, хотя на самом деле лишь вызывает ненужные коннотации, после которых у всякого, кто в теме, на поверхность сознания выталкивается придуманная братьями Вачовски метафорическая сцена, где Избранный производит выемку диска с программой взлома Электронного Автомобильного Блокиратора из тайника, вырезанном в томике Бодрияйара, полностью компенсируется упрямым игнорированием вторым автором перспективы рассмотрения необязательного чтения с позиций самого художественного текста, возникающей в процессе дискурса, когда, к примеру, фамилии известных персон можно было бы рассматривать в конкретном тексте безотносительно к их реальным носителям и отношению читателя к данным публичных персонажам, а просто как некие структурные сущности, находящиеся в некоторых отношениях с другими элементами текста, но эта ничья в интеллектуальном поединке двух модных публицистов становится показателем пустоты базара, когда на этот же веб-сайт совершенно случайно, не истины взалкать ради, а токмо неверным движением руки, соскальзывает незадачливый пятнадцатилетний юзер Гоша Тюкин, который, впрочем, быстро разобравшись, по концептуальному убожеству местного дизайна, – что к чему, тут же, не пугая прыщи на лбу зачатками морщин, жмёт с ходу флэш-баннер, уносящий его в пределы онлайновой игры, где он обязательно станет победителем, – а как иначе, – сумев таки попасть теннисным мячом в одно забавное местечко мечущейся вдоль кирпичной стенки сеяной ракетке Курвиковой, что, соответственно, и позволит ему в последствии получить бонус – халяву на трёхчасовое посещенье порносайта «Из архивов Лубянки», употребление коего за раз всенепременно вызовет у него некоторое неясное томление на предмет зыбкости собственного бытия и иллюзорности видимых горизонтов, и что, в свой черёд, подвинет его сдать последний грош, дабы запустить по всё же прилипшему к подкорке смурному словечку «симулякр» машинный поиск, результаты которого утешения ему, как водится, не принесут, зато обязательно заставят взыскать подлинности, а, следовательно, применить простой приём практического дзэна – сунуть свою зачумлённую голову в открытую фортку и вдохнуть полной грудью светлую печаль, занесённую нездешними ветрами в пахнущий мхами и морошкой воздух подмороженного октябрьского утра… Вот и всё, собственно. Вот что такое одна вонь. Поняла?
– Слова по отдельности – нет, а в целом – да.
– А так и надо – всё всегда в целом понимать… Так и надо. Значит, говоришь, в целом поняла? Или всё же повторить?
– Не надо! – отчаянно вскрикнула Йоо и насупилась. – Ты меня, Жених, наверное, за инфантильную идиотку держишь? Да? И своим интеллектом с ходу задавить пытаешься?
– Вот что, девушка, слушай-ка сюда. Во-первых, за инфантильную идиотку я тебя не держу, – и не потому, что держу тебя за кого-то другого, а просто пока плохо тебя знаю и, вообще, ни за кого по этой причине не держу, распространяется на тебя пока презумпция, если ты знаешь, что это такое, а вот когда узнаю тебя поближе, тогда и буду тебя за кого-нибудь держать, возможно, как раз за инфантильную идиотку. Это, во-первых. А во-вторых, почему ты всё время называешь меня женихом?
– А как же мне тебя называть, если я буду твоя Невеста? Суженым что ли?
– Ты меня ещё Избранным назови!
– Ну как-то ведь мне нужно тебя называть? Не дядей же Витей. В самом деле
– Ну, называй меня так, как моя мама называла моего отца, кадрового офицера РККА.
– Это как?
– Наверное, Пелевиным. Просто Пелевиным.
– Пелевиным? Ладно, Жених. Буду теперь называть тебя Пелевиным.
Йоо задрала платье, приспустила трусики, присела на унитаз и с задумчивым выражением лица зажурчала.
Такого коммунизма Виктор вынести уже не смог и срочно из ванной-рум ретировался.
