Текст книги "Дороги Младших Богов"

Автор книги: Андрей Сердюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– А двойники?

– Что «двойники»? – не поняла Аня.

– Вы знаете, что тут были наши двойники? – пояснил Серега.

Аня на некоторое время задумалась.

– А-а, это вы про те вэ-эры, – наконец перевела она для себя и призналась: – Конечно, знаю. Еще бы. Но вы ведь их уже… Вообще-то это вопрос не по окладу. Не ко мне это всё. Но если уж… Понимаете, тут вот какое дело: все Кандидаты обязательно пропускаются через фильтры. Это процедура такая. Чисто технологическая. В результате все их лишние вероятностные реализации отсеиваются. Иначе тут не знаю, что началось бы. Столпотворение вавилонское из трех персон. Ужас просто! Поэтому и фильтруются Кандидаты. Всегда. И в этот раз… Но невозможно отсечь ту последнюю вероятностную реализацию, которая возникает в процессе окончательной фазы Перехода.

– Йоп! – схватился за голову Гоша. – Какие еще фильтры? Какой такой, на хрен, переход?

– Известное дело какой. Самый обыкновенный. Переход он и есть Переход. Если в общих чертах и примитивных терминах, то – перевод призванных сущностей из разрушающейся и исчезающей реальности проявленного мира в пространственно-временной континуум Полигона, – продолжала Аня отвечать на наши вопросы таким образом, что сразу в голове сходила новая лавина вопросов. – А что касательно фильтров – тут я не специалист. Ну знаю, что там вроде бы сначала стоят фильтры грубой очистки. Они и отсекают предыдущие вероятностные реализации, которые еще в той, отработанной действительности в разных параллельных слоях накопились. Все эти бесчисленные ветки-веточки, идущие от стволовой линии судьбы. Они отрубаются. Кроме выбранной для выполнения Миссии, конечно. А на самом Переходе стоит цепочка фильтров тонкой очистки. Их организуют на всех возможных точках пересечения автономных друг от друга линий необходимости. Правда, последняя точка всё равно неохваченной остается. Но тут… Я так слышала, что сначала это дело доработать хотели, ну чтобы Кандидаты сдвоенными не вылетали, но потом решили: пусть всё как есть остается. Говорят, что сознание Кандидата после встречи с двойником – как вы свои вэ-эры остроумно обозвали – становится более податливым к восприятию всего остального.

– Чего «всего остального»? – взмолился Гоша.

– Ну… Неизбежного, – пояснила Аня.

– Ни фи-га не понял, – честно признался я, – полигон, переходы, фильтры какие-то.

– Разберемся, – был в своем репертуаре Серега. И он, видимо, что-то такое более-менее понял, раз спросил у Ани вполне так осмысленно:

– А что стало бы с этой самой неизвестной нам Миссией, если не мы бы их, допустим, завалили, а они нас?

– Тогда на выполнение Миссии были бы заряжены они, – ответила Аня, не смущаясь циничности своих слов. – Никакой разницы. И между вами и вашими ближайшими реализациями нет… – точнее, не было – никакой разницы. Практически. Дельта индивидуального опыта тут исчезающе мала. Можно спокойно пренебречь. Так что все эти ваши смешные взаимные проверки… Неактуальны были.

– Да, мы и сами догадывались, что того… Не того, – признался Серега, почему-то совсем не удивляясь тому, что Ане про все эти наши заморочки уже откуда-то чудесным образом известно. – А зачем нужно было так устраивать, чтобы обязательно мы их… Ну, или там – чтобы они нас? К чему такая кровожадность со стороны устроителей всего этого вашего хэппинга? Зачем нас на такие страсти-мордасти толкали? Здесь что, для всех места мало?

– Места много, но стоит ли попусту энергию на всех расходовать? Здесь же вам не феноменальный мир, где ее принято налево-направо…

– Поня-а-атно, – по своему обыкновению, протянул Серега.

– Что ничего не понятно, – попытался я на ходу запрыгнуть в эту телегу.

– Инструктор уже на подходе, – напомнила Аня. Видимо, считалось, что это должно нас как-то подбодрить. Впрочем, сама она на все сто уверена в этом не была, поэтому и спросила:

– Бутерброды еще принести?

– Принести, – ухватился я за эту идею, надеясь, что нечто привычное позволит нам вынырнуть из бездны. Напрасно, конечно, надеялся. Не тот был случай.

А Аня, прежде чем выполнить заказ, вытащила калькулятор. Чего-то там пощелкала и спокойно так объявила:

– За ту порцию с вас двести сорок. – Услышав такое, я аж присвистнул.

– И после всего, что вы нам тут сообщили, вы собираетесь с нас еще и деньги брать?! Вы же нас только что обрадовали, что реальности нет.

– Нет, – подтвердила она.

– Какие тогда могут быть деньги? – продолжал возмущаться я.

– Реальности нет, а деньги есть, – ни капельки не смутилась Аня. – Я вообще-то никогда не вдавалась в этот парадокс. Просто выполняю инструкции – и всё. Но думаю, это чтобы вы адекватность не теряли. Так что? Нести бутерброды? Или как?

– Не хочу бутерброды, хочу в Америку, – простонал Гоша.

– Америки нет, – терпеливо напомнила Аня и повторила как заклинание: – Вашей реальности больше нет, поэтому Америки тоже, конечно, нет.

– Нам стали малы ее тертые джинсы, – прокомментировал я и полез в карман за портмоне.

– А деревня, в которую мы шли, есть? – спросил Серега.

– Нет, – ответила Аня.

– А зачем тогда этот ваш дед… Ваш же был дед?

– Наш, – кивнула Аня. – Других тут нет.

– Зачем он нас развел так обидно?

– Ну надо же вам было куда-то идти. Что поделать, если вы все такие ананкастичные.

– Какие мы? – не понял Гошка.

Честно говоря, я тоже не был знаком с этим мудреным термином, но из контекста догадался, в чем нас Аня обвиняла. Впрочем, она и сама пояснила:

– Вы напрочь лишены способности жить вне установленных рамок. И потому-то вам, чтоб идти, надо обязательно и точно знать, куда именно надлежит идти. Ведь так? Иначе вы не можете. Просто так идти, не обременяя свой ум иллюзорной целью, – это вам не по силам… А деревня. Ну, в принципе, если бы вдруг каким-то чудом дошли, деревня бы появилась. Обязательно. Только вы бы не дошли. Чудес не бывает. Вас троих у меня нужно было свести. Здесь, на этом вот сборном пункте. Так что нет, не дошли бы. А это значит – деревни нет.

– А горы есть? – спросил я, выгребая из портмоне наличку.

– И да и нет, – ответила Аня. – Считайте как хотите. Это элемент Полигона. Целая дежурная смена трудится, чтобы весь этот антураж функционировал. Горы там, небо-реки-облака, трава-ветер… Пространство, в общем. Ну и время, конечно. День-ночь. И чтобы солнышко туда-сюда. И звезды в небе.

– Для того чтобы мы адекватность не теряли? – смекнул Серега. Он, похоже, уже стал потихоньку усваивать правила этой новой игры.

– Ну да, – подтвердила Аня. – Иначе бы сразу соскочили. Сколько раз так было раньше – и не сосчитать даже. А здесь, в более-менее знакомых ландшафтах, всё-таки легче вам адаптироваться. Ну и сделать в конце концов это великое дело. Для того и ввели – ну в смысле ЧеА себе придумал – дежурную смену визуальной, звуковой, тактильной и прочей бутафории. Для этого и заступают постоянно на дежурство расчеты. В режиме шесть-шесть-двенадцать условно-учетных часов. И работают не покладая рук. Не без сбоев, конечно, работают. Но стараются. Во всяком случае, в этот раз…

– С комарами это вы тут погорячились, – прервал ее я.

Она хотела было что-то на этот счет возразить, но тут вдруг Гоша сказал ни к селу ни к городу:

– Америки нет. – И захохотал.

И до того парень наш развеселился, так чего-то его на хи-хи пробило, что даже всхлипывать стал. И остановиться не мог. Вскоре стало понятно, что это дело способно дойти и до самой настоящей истерики. Но Серега не допустил – взял и швырнул в американца попавшийся под руку кувшин. Предварительно выдернув из него пук засохших ромашек. Гошка испуганно дернулся и сразу ржать перестал. А керамический снаряд, ударившись об стену, взорвался с хлопком.

В этот момент обитая копеечной рейкой дверь скрипнула, и мы, дружно обернувшись на этот несмазанный звук, увидели, что в заведение зашел еще один посетитель.

– Вот и Инструктор, – обрадовала нас Анюта. На пороге стоял пожилой, далеко за шестьдесят, мужчина. На нем был мятый плащ того трогательного фасона, какой уважали наши непривередливые отцы в далекую эпоху строительства БАМа, возведения Братской ГЭС и экстенсивного освоения целинных земель. Именно такую вот коллекционную болонь вошедший и накинул на себя в ту теплую ночь. Не по погоде, прямо скажем. А еще на нем была шляпа. Залихватски, по моде конца пятидесятых, сдвинутая куда-то на затылок. И имела она ту же степень злободневности, что и плащ. Пуще же остального восхитили меня его ботинки – солдатские увольнительные, забывшие о существовании в природе сапожных щеток. Из совармейских этих говнодавов уползали в мятые тоннели подстреленных брюк смешные полосатые чулки. Ну а в правой руке держал этот странный дядька коричневый портфель, кожа которого была беспощадно покоцена временем.

Чем-то мне этот страдалец, этот человек из моих ночных кошмаров, напомнил штатного лектора из общества «Знание». Была когда-то, кто помнит, такая просветительская организация. А возможно, и есть. Впрочем, кому сейчас, в наше сугубо прагматичное время, нужна такая неликвидная штука, как знание? Если это, конечно, не сакральное знание о том, как по-легкому срубить свой первый лимон. А может, эта организация и называется сейчас «Общество Знаний О Первом Лимоне»? И возможно, она хорошо известна под этим названием тем, кто действительно очень-очень-очень хочет стать миллионером?

Вот так вот я лево мыслил, пока рассматривал одутловатое лицо персонажа, которого нарекла Аня Инструктором.

В привычном режиме, надо сказать, еще тогда мыслил. Исходя из того контекста, что реальность наша никуда не делась. Что есть она, была и будет. Что гонит красотка Аня, и гонит по-черному. Что надо лишь слегка поднапрячь мышцы мозга, и всё встанет на свои привычные места.

Но повторюсь: я ошибался.

Услужливая и расторопная хозяйка быстро приняла у Инструктора плащ и шляпу, и он не здороваясь прошел мимо нас к стойке. Кинул на нее портфель, достал из внутреннего кармана щербатый гребешок и, не смущаясь присутствием посторонних, не обращая на нас никакого внимания, уложил любовно и неспешно жидкие остатки своих волосиков в незамысловатую прическу.

И только после этого стал раскладываться – расстегнул портфель и принялся вынимать из него какие-то не очень свежего вида бумаги.

И всё это молча.

Ну а приготовившись, хотел было чем-то уже нас осчастливить, даже рот для этого открыл, но вдруг передумал и нашел потухшим взглядом Аню. Та сразу всё поняла и мигом организовала стакан и бутылку с минералкой. Инструктор плеснул себе неверной рукой и жадно приложился – аж кадык ходуном заходил. Похоже, был наш чудак с большого бодунища.

А мы всё это время молча смотрели на него, как кролики на удава. И чего-то ждали. Сами не зная чего. Возможно, того, что он нас разбудит.

Но наконец он собрался, взглянул на нас блеклыми своими глазами и произнес неожиданно высоким голосом, чуть ли не колоратурным сопрано:

– Здравствуйте, я ваш Инструктор.

– Здра-а-а-вствуйте! – встал и умело изобразил книксен Гоша.

– Здравствуйте персонально, уважаемый Игорь Николаевич, – показал Инструктор Гошке свои желтые кривые зубы. – Я рад, что вы сегодня в приподнятом настроении.

– Откуда это вы, фади-дэди, знаете мое имя-отчество? – удивился Гошка, что было вполне естественно.

– Ну я же как-никак входил в состав, так сказать, отборочной комиссии, – ничего не объяснив, объяснил Инструктор.

Гоша пожал плечами и сел. Инструктор, близоруко прищурившись, заглянул в одну из мятых своих бумажек и продолжил:

– Итак, господа-товарищи хорошие, пропустим, пожалуй, вступление и сразу перейдем к главному. И начнем по порядку. То есть – сначала. А в начале, так сказать, было…

– Слово, – опередил его Гоша.

И стало понятно, что он собирается принять активное участие в намечавшейся лекции. Мы же с Серегой пока выжидательно помалкивали. В тряпочку.

– Ну, положим, в начале было не Слово, а тогда уж, так сказать, буква, – отреагировал на Гошкину реплику Инструктор.

– А? – спросил Гошка.

– Что? – не понял Инструктор.

– В начале была буква А?

– Ну пусть будет А, если вы так уж этого желаете. Пусть будет А… Альфа, алеф, аз… Мне всё равно. Как хотите. Итак, Оно в начале было буквой А. И эта буква была, так сказать, Всем. Абсолютом она была. Вот так… Короче, в начале было Всё.

– Да, раньше всё было, – согласился Гошка. – Яблочный сидр по девяносто восемь копеек, кефир по двенадцать, батон нарезной по двадцать две, кофе из желудей по…

– Я не об этом, – сморщив поношенное свое лицо так, что стало оно похоже на сухофруктную грушу, перебил его Инструктор, – я здесь, так сказать, о сотворенье мира…

Гошка ахнул:

– Ни фига себе свежая темка! А чего там нового? За семь же дней и не напрягаясь. Как турки в Москве аквапарк или молдаване на Рубцовском дачу. На скорую руку всё нам добрый боженька… Тяп-ляп и сикось-накось. Вот все тут теперь и мучаемся…

– Уже не тут и пока не все, – поправил его Инструктор и попросил: – Давайте не будем умничать, давайте будем слушать. А все вопросы давайте, так сказать, потом.

– Давайте, – согласился Гошка. Инструктор прокашлялся и продолжил:

– Итак, Оно в начале было Всем. И это Всё было свернуто в точку. И была Вечность. И Ничего не было.

– Стойте, – не удержался Гошка. – Как это так у вас, дяденька, получается? Одновременно – и всё было, и ничего не было.

– Объясняю. – Инструктор сверился с бумажкой. – Имеется в виду Всё с большой буквы и Ничто тоже с большой буквы. Эврисинг и Носинг. Условные термины. Можете поменять местами, наделив обратным содержанием. У меня – так. Понятно?

– Теперь понятно, не дурак, – кивнул Гошка. – Ай-кью в пятницу было девяносто шесть с половиной.

– Я рад за вас, – похвалил Гошку Инструктор и продолжил: – Так вот, в начале было Всё с большой буквы. А Ничего с большой буквы не было. Понимаете? Была точка. Потом точка вздохнула, Всё исчезло, и появилось как раз это самое Ничто.

– А с чего это она вздохнула? – никак не мог удержаться от уточняющих вопросов американец.

Инструктор недовольно дернул головой и опять обратился к своим записям. Порылся в них и сумел ответить – кстати, достаточно грамотно, но, правда, амбивалентно:

– От безумной тоски, равно – тоскливой безумности. Вот отчего. Вот так вот, собственно…

Но Гошка решил докопаться до самой что ни на есть сути:

– Нет, всё же не понимаю, как это самое ваше Всё, разок всего вздохнув, вдруг стало ни с того ни с сего Ничем?

Инструктор задумался, основательно так задумался, помолчал, чего-то там, в запасниках своей памяти, выискивая, и нашел-таки чем ответить:

– Потому что вздох, порожденный неосознанным желанием Первоначала стать сознательным, – это, так сказать, вдох и выдох. А это есть уже два разных, противоположно направленных процесса. – Для большей наглядности он направил указательные пальцы своих рук на таран. – Так сказать, тут дуализм налицо. А если Единое распадается надвое, то всё – Всё уже не Всё, это уже, так сказать, Ничто. Это уже не буква А, не Абсолют. Это уже, так сказать, буквы Бэ и Вэ. Ну а дальше пошло-поехало – до полного алфавита.

– Большой Взрыв, – произнес вдруг Серега.

– Простите? – не понял Инструктор.

– Большой Взрыв, говорю, – повторил Серега. – Буквы Бэ и Вэ.

Инструктор быстро зашуршал страницами конспекта, нашел нужную, что-то вычитал, шевеля обветренными губами, и согласился:

– Да, всё верно, Большой Взрыв. После которого непроявленное, то есть скрытое во Всём Ничто стало, так сказать, проявленным. Точка взорвалась в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году и стала феноменальным миром. Вечность кончилась, появилось время. Пространство же…

– Почему это в шестьдесят пятом? – прервав лектора, искренне удивился Серега.

– Что? А-а, ну не знаю, так у меня написано. Ну, в принципе чего тут неясного – уроборос же. Так сказать, змей мировой истории – змей, пожирающий свой хвост. Яд и панацея, так сказать. Ма-ть-ма Вознесенского. Между причиной и следствием в этом замкнутом и порочном круге нет различия. Следствие является своей собственной причиной, а следствием причины является сама эта причина. Какая тогда, так сказать, разница, когда именно произошел Большой Взрыв? Написали тут вот у меня, что в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом, пусть так и будет. Это же всё условности описания. – Инструктор скосился на Серегу, который всем своим видом показывал, что не согласен с этим, и добавил: – Ну хорошо, произошел он, допустим, в каком-то там, не знаю, ну, в минус десятимиллиардном, что ли, году, в результате чего в плюс одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом родились вы, уважаемый Сергей Иванович, – и что? Разве это в существующей схеме, так сказать, мироздания, – Инструктор начертил рукой в воздухе круг, – отменяет вероятность того, что Большой Взрыв произошел по причине вашего рождения в шестьдесят пятом? Нет, не отменяет. А если это так, если возможная причина Взрыва находится в шестьдесят пятом, если там его вероятное начало, что мне мешает сказать, что он произошел именно тогда?

Чуваком с подходами оказался наш лектор. Но Серега всё же настаивал:

– Не путайте нас, я ведь точно знаю, что в шестьдесят пятом лишь экспериментально подтвердили теорию Большого Взрыва, обнаружив реликтовое излучение, предсказанное еще в сороковых академиком Гамовым.

Инструктор вытащил скомканный платок, вытер пот с залысины и спросил:

– Вы всерьез полагаете, что «узнать про что-то» и «произошло что-то» не одно и то же?

– Полагаю, – гордо ответил Серега.

– Это остаточные симптомы, – поставил диагноз Инструктор, но успокоил: – Пройдет.

– Похоже, в этих горных наделах Колесо окончательно вытеснило Крест, – выдал на замечание Инструктора Серега.

– К Слепому Библиотекарю не ходи, – поддержал я друга. – Секта монотонов, то бишь ануляров, одержала здесь окончательную победу.

Инструктор глянул на нас исподлобья и решил почушкать за строптивость:

– Ну хорошо. Привожу простой пример. Как известно, в одна тысяча семьдесят шестом году астрофизик Стивен Хокинг доказал, что во Вселенной существуют области пространства-времени, испускающие излучение, в котором отсутствует информация, то есть такие объекты, где материя исчезает бесследно. Именно так в семьдесят шестом году во Вселенной появились черные дыры. Вчера в Дублине, на Семнадцатой Международной конференции то общей теории относительности и гравитации… – Инструктор сделал паузу, будто знал, что в этом месте должна зазвучать барабанная дробь, но дробь не зазвучала, и он продолжил без всякого аккомпанемента, но, правда, патетично тонируя: – …Стивен Хокинг объявил, что ошибся в расчетах. Со вчерашнего дня, господа-товарищи, черных дыр во Вселенной нет.

Мы с Серегой были искренне потрясены. Еще бы, практически всю свою сознательную жизнь знали мы о существовании этих волнующих штуковин, а теперь их вдруг раз – и не стало. Почему-то этим обстоятельством мы были потрясены больше, нежели тем, что сама Вселенная, как давеча утверждала Аня, куда-то там подевалась. Отчего мы плакали по волосам, снявши голову, я не знаю. Загадка психики. Но расстроились. А вот Гошка нет. Он даже в это и вдаваться-то не стал. Он озабочен был текущим и насущным:

– А к чему вы это нас, дяденька, всем этим загружаете? Намели из слов сугробов, а к чему они, не объясняете.

Инструктор смешно насупился и ворчливо заметил:

– Ну так я же еще не закончил, я, можно сказать, еще только начал. Вот когда закончу, тогда и станет вам, Игорь Николаевич, всё предельно ясно. Сами же вопросами меня сбиваете, а потом… На чем я, кстати, остановился-то?

– Вы сказали, что сначала было Всё, потом Всё кончилось и появилось Ничто, – напомнил я.

– Ну да, спасибо, – поблагодарил Инструктор и продолжил свою установочную лекцию: – Значит, появилось Ничто, то есть реальность видимая. И к тому же реальность, стремящаяся постичь саму себя. Это понятно? Осмыслить она себя стремится. С помощью человека. Которого именно для этой цели, и не для какой иной, выделило из себя. Так… – Инструктор вновь уставился в свои записи, видимо, мы своими вопросами действительно здорово мешали вести лекцию по накатанной дорожке и теперь обходиться без конспекта ему было тяжело. – Тут, в этом месте, вы вообще-то должны спросить у меня: а зачем Ничто познает себя?

– Можно вопрос? – вытянул я руку.

– Да, пожалуйста, – разрешил Инструктор.

И я спросил у него тем тоном, каким первые ученики всех школ мира задают свои тупые вопросы:

– А зачем Ничто познает себя?

– Чтобы вновь стать Всем, – бодро ответил мне Инструктор заученным текстом. – Человеческое сознание, достигнув высшей точки своего развития, способно найти путь к Спасению Абсолюта. Уже, собственно, нашло. Дело за реализацией. Но это вопрос времени. Которого, кстати, нет. Не в том смысле нет, что нет его. А, так сказать, в другом.

Тут уже меня самого заинтересовало.

– Подождите, а для чего вдруг такой напряг? Ведь Оно же уже было однажды Всем.

На это у Инструктора было что ответить – и даже очень было.

– Дело в том, что Ничто не может, так сказать, существовать бесконечно в том виде, в каком оно существует сейчас. Ведь в результате неуправляемого Взрыва создан мир, мягко говоря, негармоничный. Сами же знаете, что основная его мелодия – страдание. И в этом несовершенном мире страдает абсолютно всё. Ибо только Всё абсолютно. Ничто же относительно и полно противоречий. И каждая клеточка, каждая пара видимой реальности просто-напросто пропитана скорбью. Если где-то в этом мире и благоухают цветы, щебечут птички, царит тишь да благодать, то это означает лишь одно: всё это оплачено тем, что где-то кого-то режут, пытают, жгут живьем, гноят в лагерях и совершают прочие ужасы. Вот поэтому Оно, ставшее Ничем, и испытывает постоянную боль. И вполне естественно, что жаждет избавления от вечных мук проявленного, так сказать, существования. Короче, Всё, распыленное в Ничто, стремится к своему Спасению. Когда-то, до того как еще не проросло семя мысли, неосознанно стремилось, теперь – осознанно. Вот так, собственно.

Всё это было пока в общих чертах понятно – космогония как космогония, ничем не хуже других, – но я решил кое-что уточнить:

– Ну ладно, ну станет это самое ваше Оно опять Всем, а потом вновь зевнет от тоски зеленой и опять превратится в Ничто. Где гарантия, что не случится рецидив и не покатится всё снова по беспонтовой и кривой колее?

Как ни странно, я попал своим вопросом в кассу.

– Вот тут как раз и узловой, так сказать, моментик, – живо подхватил тему Инструктор и, призывая к вниманию, направил в потолок указательный палец. – Ничто уже не сможет стать тем бессознательным Всем, которым когда-то было. Ибо в недрах проявленной реальности выпестовано Сознание, которому суждено и должно, при определенных условиях, стать Сверхсознанием, или, если хотите, Осознанием. И новое Всё будет этим Сверхсознанием наделено. И Всё станет, так сказать, Богом.

– Впечатляет, – заметил Серега.

А вот у Гошки тут возникло расхождение с привычными его представлениями, и он спросил:

– А чего, раньше Бога не было, что ли?

– Увы, Игорь Николаевич, в том вся и беда, – ответил Инструктор.

– Так, сейчас вас, дяденька, поразит молния, – заявил Гошка и даже глаза зажмурил. Артист. Сгоревшего шапито.

– Не поразит, – отмахнулся Инструктор и, перевалив через гулкую стариковскую отрыжку, объяснил почему: – Бога нет.

– Я так и знал! – Гошка театрально заломил руки и закатил кверху свои бесстыжие глаза. – Я так и знал, что всё к тому идет. Бог умер.

– Бог не умер, Игорь Николаевич, Его никогда не было, а то, что люди до этого вот момента называли Богом, это была лишь их мечта о Нем, – спокойно возразил Гошке Инструктор, но тут же и обнадежил его: – Впрочем, Он возникнет. О чем, собственно, здесь и речь. Он возникнет. И зазвучит, так сказать, совсем другая музыка. Ведь если этому новому Всему, ставшему Богом, суждено будет вновь проявиться, то Оно станет проявляться уже осознанно. И заново проявленный мир, без всякого сомнения, будет совершенен. Ведь теперь-то он явится щедро наделенным той Божественной благостью, на которую и способен только умный – акцентирую ваше внимание на том, что именно умный – ну и конечно же милосердный Бог. Вот такой предлагается нам путь, так сказать, Спасения. И если…

– Подождите, – прервал Инструктора Серега, – давайте на этом вот моменте потопчемся. Во-первых, интересно – правда, интересно, – кто наделит это новое Всё Сверхсознанием? А во-вторых, что это за определенные условия, о которых вы упомянули?

– Хорошие вопросы, – обрадовался Инструктор и сразу стал отвечать: – Наделить Всё сознанием способен, конечно, человек познавший. Адепт. Черный Адепт.

– Адепт? А кто такой адепт? – спросил неутомимый в своей любознательности Гоша.

– Адепт – это и есть тот человек, который в своем развитии уже достиг, – пояснил Инструктор.

– Чего достиг-то? – не понял Гоша.

– Всего, – ответил Инструктор.

– Крутой, стало быть, – перевел Гоша.

– Да, не пологий, – согласился с ним лектор и объяснил: – Конечно, крутой, раз больше не задается он вопросами.

– Потому что знает все ответы? – спросил я.

– Нет, он просто в них больше не нуждается, – ответил Инструктор.

– А почему он черный? – заинтересовало Гошку. – Негр, что ли? В смысле афромазый. Ну – афроамериканец. Или он афро-, допустим, европеец? Или афроафриканец?

– Да нет, – криво улыбнулся лектор, – в этом смысле он белый.

– Видимо, он злой по жизни маг, пьет горькую по-черному и жену лупцует за всю мазуту, – предположил я. – Поэтому и черный.

– Нет-нет, что вы, – отрицая подобное умозаключение, замотал головой дядька. – Дело тут и не в морально-этических окрасках. Всё гораздо проще. Гораздо… Он именуется Черным для того единственно, чтобы, так сказать, мы не путали его с Белым Адептом. Условные термины опять же всё это. Принятые, так сказать, для удобства вербального изъяснения.

– А-а, у вас, оказывается, еще и белый адепт имеется! – восхитился Гошка.

– А как же, конечно, имеется, – подтвердил Инструктор. – Ведь Черный Адепт существует в снах Белого.

– А Белый тогда где существует? – спросил я, хотя уже догадывался.

– В снах Черного, – подтвердил мою догадку Инструктор.

– А мы где существуем? – насторожился Гоша. Инструктор налил себе минералки, сделал пару хороших глотков, подождал, пока вода проскользнет по горяшим трубам, и только после этого ответил:

– Сейчас вы существуете в сознании Черного, а до Перехода на наш Полигон существовали в сознании Белого. Но я надеюсь, вы понимаете, что в сущности оба-два эти сознания – ипостаси единого, так сказать, сознания. Сознание вообще единственно и в принципе едино. Просто немножко нездорово. Немножко расщеплено в результате сотрясения, вызванного Взрывом. Расщеплено… Да. Что, впрочем, и позволяет нам всем существовать, являясь плодами больного – нет, лучше сказать, воспаленного – воображения.

– Это как раз заметно, – кивнул Серега.

– Подождите, получается, что наша реальность существовала в сознании Белого Адепта, – стал я рассуждать вслух. – А как же тогда с вашей теорией минорно вздохнувшего Абсолюта?

– А что вас, Андрей Андреевич, смущает?

– Не согласуется. Ведь цепочка от начала сотворения, как я понимаю, была такой: Абсолют – Big Crack – Ничто – человек – адепт. Так?

– Так, – согласился Инструктор.

– А теперь вы утверждаете, что до этого самого Перехода мы существовали в сознании некоего Белого Адепта. И Ничто, то есть данный нам в ощущении морок, получается, тоже находилось в сознании Адепта и нигде более.

– Всё верно, – подтвердил правильность хода моих мыслей Инструктор.

– Хорошо. Тогда, выходит, и Взрыв, который произошел в той нашей реальности, на самом деле случился в его сознании. И месторасположение точки Абсолюта, по этим раскладам, было там же. И как это всё понять? Ведь получается, что сознание Адепта – порождение Абсолюта, которое есть порождение сознания Адепта. Ведь так получается?

– Так, – вновь не стал со мной спорить Инструктор.

– Так это чушь полнейшая, – отверг я такой вывод. – Система не может быть порождением одной из своих составных частей, что бы мы тут ни приняли за систему, а что бы – за составную ее часть. Это я вам как кибернетик кибернетику…

Инструктор энергично почесал затылок, поморщил лоб и в результате ответил мощно:

– Отнесем это к неразрешимым загадкам Бытия. Вынесем пока за скобки…

– Так, значит? – ухмыльнулся я.

– Ну-у-у… – Инструктор отвел глаза в сторону, а потом, что-то припомнив, пошел рыться в своих бумагах и вытащил из середины стопки, почти наугад, один лист, пробежался по нему взглядом и аж засветился от удовольствия: – Вот послушайте, – сказал он и зачитал: – Разум, дающий смысл существующему миру, и его противоположность – мир, существующий лишь благодаря разуму, глубочайшая внутренняя связность разума и сущего, осознанная как мировая проблема, загадка всех загадок, должны стать особой темой. Понятно? О-со-бой.

– Кто это? – спросил я.

– Гуссерль, – ответил Инструктор.

– Не знаю такого, – пожал я плечами. Инструктор развел руками – мол, что я поделаю, если не знаешь, – и начал грузить меня тем тоном, какой в свою бытность практиковали при вербовке хорьки из первого отдела:

– Ну, Андрей Андреевич, ну что вы в самом деле-то? Вы же как человек, не чуждый литературному творчеству, можете себе представить, что пишете роман о каком-нибудь писателе Эн, который пишет роман о вас, в котором вы пишете роман о нем. И что эти романы – и ваш, и писателя Эн – возникают одновременно. Я думаю, это несложно представить. Хотя, конечно, и вообразить невозможно… А вот вспомните хотя бы ту знаменитую картинку, на которой рука рисует карандашом рисующую ее карандашом руку. Похоже, да?

И я задумался.

Меня, человека, принадлежащего к поколению, мировоззрение которого представляет мешалду из материалистического воспитания, бытового православия, поверхностно понятого Востока и догадок, основанных на личном опыте, смутить легко.

Но, по той же причине, трудно сбить с панталыку. За отсутствием оного. Я уже ничего не принимаю на веру. И всегда пытаюсь подумать. Правда, до сих пор еще ни до чего не додумался. Наверное, думал всегда не тем местом.

Вот и тут.

О чем я задумался, когда он мне про картинку сказал? Думаете, о том, что он в виду имел и на что намекал? Не-а. Я задумался о той руке, которая нарисовала карандашом ту картинку, на которой рука рисует карандашом рисующую ее карандашом руку. И почему-то вспомнилась существующая сама по себе рука, которую все члены семейки Адамс называли «Вещь». Воспоминание показалось стоящим. Захотелось посмаковать. Но не получилось.

На этот раз Гошка отвлек, который честно признался: