Текст книги "Шпага Софийского дома "

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Человек к тебе, владыко, – бухнулся на колени Гришаня...

– Вижу, что человек. Исчезни, отрок!

Вблизи он оказался не таким уж и старым, новгородский архиепископ Иона, скорее – изможденным, осунувшимся. Больным. Умные глубоко посаженные глаза неопределенного цвета цепко смотрели на Олега.

– Говоришь, поможет орден против Ивана? – внимательно выслушав сообщение, задумчиво молвил Иона. – Это, конечно, взамен нашей помощи супротив псковичей, чтоб им пусто было. Против Пскова мы поможем, они у нас в печенках сидят. А вот против Ивана... – архиепископ вдруг замолк, закашлялся надрывно, отхаркиваясь кровавыми сгустками в большую серебряную чашу.

– Супротив Ивана – боюсь, не выдюжит орден, – откашлявшись, твердо произнес он. – Не те уж рыцари, что прежде, не те. Под Грюнвальдом-то им хвост поприжали. Вот ежели б с рыцарями еще б и Казимир Литовский... Тот тоже Ивана не жалует. Однако хитер, собака, и осторожен вельми, аки лис. Спору нет, сторожкость тут нужна, с Иваном-то. Особливо – нам, Новгороду, Господину Великому! Хлеб с низовьев перехватит Иван – и что? Свей, литовцы, продадут? Так не так уж у них у самих его много... Ганзейцы? Те хитрованы великие. Не торгуется им, вишь. Что ты про рыцаря молвил? Придет?

– Как только согласитесь на встречу, э... сэр! – заверил Олег Иваныч, не совсем точно представляя себе, каким образом следует обращаться к лицу столь высокого духовного сана. Монсеньором его, что ли, называть? Или – ваше высокопреосвященство?

– Передай – завтра в полдень, на дворе Ивановской сотни. Пусть будет одет как купец. Дело якобы разобрать торговое. Уразумел? – впавшие глаза старца сурово мерцали в полутьме зала.

Олег Иваныч хотел было от себя предложить для встречи пароль – типа "Вам не нужен славянский шкаф?" – а что, уж если играть в шпионов, так по-взрослому. И так все происходящее сильно напоминало ему джеймсбондовский боевик. Олег даже и рот уже открыл, чтобы сказать... Но осекся!

Уж слишком величественно выглядел архиепископ – даже больной, – и явно не было у него никакого намерения шутить, потому как весьма и весьма серьезные вопросы затрагивала завтрашняя встреча.

– И сам языком не больно-то мели, воин, – напоследок предупредил Иона. – Укоротим быстро!

Олег Иваныч несколько даже обиделся, хотел было возразить, да Иона уже махнул рукой – иди, мол.

Неловко поклонившись, Олег направился к выходу. Солнечные лучи, проникая сквозь цветные витражи в окнах, окрашивали пол синим, зеленым и желтым, желтых световых столбиках была сильно заметна пыль. Олег Иваныч не удержался – чихнул-таки на выходе.

– Будь здрав, – вежливо шепнули в ухо. Олег вздрогнул.

– Возьми-ка, – взявшаяся неизвестно откуда высокая фигура в рясе и монашеском клобуке протянула ему небольшой кожаный мешочек. – Служи верно Великому Новгороду! – с этим напутствием фигура растворилась в пыльном сумраке владычной палаты.

На улице сияло солнце. Олег Иваныч остановился на высоких ступеньках крыльца, подбросил на ладони мешочек. Звякнуло. Интересно, что там? Вот бы брильянты!

Развязал... Фиг! Серебро. "Деньга новгородска". Что ж – и то дело.

– Гуляем, Гришаня! – он хлопнул по плечу подошедшего отрока. Тот вдруг охнул, побледнел и медленно осел на ступеньки.

– Разбойники тогда так кистенем по кумполу врезали, – отдышавшись, пожаловался Гришаня. – До сих пор башку кружит! Пойдем в кельи, Иваныч. Кваску выпьем. Расскажешь, как сам-то.

Гришанина келья оказалась рядом – через двор. Небольшая, но неожиданно светлая, она была, к удивлению Олега Иваныча, вся завалена толстыми пергаментными книгами в богато украшенных переплетах. На дубовом столике надо сказать, довольно изящном – у самого окна лежала раскрытая книга с рисунками – настолько изумительно красивыми, что даже как-то не верилось, что в столь грубые времена может существовать подобное чудо! А чудо – вот оно! Ярко сияет свежими разноцветными красками – небесно-синими, изумрудно-зелеными, яично-желтыми.

Между книгой и стопкой аккуратно нарезанной бумаги – как определил Олег, формата примерно А-4 – в чинном порядке были расставлены круглые баночки с красками, сделанные из какого-то полудрагоценного камня: из сердолика или яшмы. Перед столом стоял резной табурет из дуба, обитый поверху плотной узорчатой тканью.

– Переписываю тут помаленьку, – усевшись на табурет, небрежно пояснил Гришаня и, схватив лежащую рядом кисть (или писало – черт его знает, как называется), принялся усердно водить ею по раскрытой странице, время от времени окуная в краску.

Олег Иваныч хмыкнул. Из-под кисти Гришани явственно вырисовывалась заглавная буква "М". Только не просто буква – а целая картинка в виде двух мужиков с неводами. Довольно смешных, надо сказать. Еще смешнее Олегу Иванычу стало, когда Гришаня, закончив вырисовывать сети, аккуратно приписал мужичкам пару фраз. На современный Олегу язык они переводились примерно так: "Ты сеть-то будешь тащить, а? Да пошел ты!"

– Ловко! – одобрительно кивнул Олег. – Надеюсь, книга не божественная?

– А и божественная, так и что? – лукаво ухмыльнулся Гришаня. – Я тут, вообще-то, хотел не такое изобразить. Мужика да двух бабищ хотел, словно они... ой, ладно, дальше не буду – срамно больно. Да ты садись, садись, Олег Иваныч, чего встал? – Отрок вскочил с табурета и, пододвинув его Олегу, схватил с подоконника какую-то книгу: – На, посмотри, покуда я за пивом сбегаю! Это "Александрия". Ух, до чего ж мудрена книжица! – Гришаня аж передернул плечами. – Про Александра, царя македонского, да про разные дивные страны. Феофилакту переписываю, игумену. Ну ты посмотри, я мигом!

Прихлебывая принесенное пиво, Олег Иваныч принялся расспрашивать Гришу относительно Новгородской политики. Вопросы мотивировал хитро – дескать, давно в городе не был, все на усадьбе дальней. Да Гришаня и не интересовался особо его мотивацией – знай, мыслию по древу растекался. Олег Иваныч еле успевал запоминать. А после рассказа Гришиного – выводы сделал. Архиепископ (по местному – владыко) Иона, судя по всему, являлся чем-то вроде министра иностранных дел Новгородской республики, по крайней мере он практически полностью определял и контролировал всю внешнюю политику Новгорода. А расстановка сил на политическом небосклоне была следующей: бывшие заклятые враги новгородцев, ливонские рыцари, давно потеряли свое могущество и, находясь в окружении врагов и конкурентов – тех же поляков, литовцев, псковичей, ну, и Москвы, конечно, – были более чем склонны к дружбе с Великим Новгородом. В первую очередь – против Пскова, с которым давно уже имели взаимные территориальные склоки. Псковичи, около ста лет назад отделившиеся от республики, всячески противились любому вмешательству Новгорода в их дела, что новгородцы, к слову, по старой памяти себе позволяли, к тому же Псков выступал и как торговый конкурент Новгорода. Потому и отношения между ними были весьма натянутыми. Да еще псковичей всячески настраивала против Новгорода Москва. Государь московский Иван спал и видел Новгород покоренным. Литва и Польша – государства, находившиеся в союзе-унии, имевшие общего короля – Казимира, издавна враждовали с Ливонским орденом и при первой же возможности всячески его гноили. Рыцари, конечно, огрызались, да уж силы у них были не те, что раньше. Били со всех сторон, еще и в самой Ливонии – конкуренты в лице архиепископа Рижского и прочих духовных владетелей. Не говоря уж о Ганзе – союзе Северо-Немецких городов монополисте в торговле с Новгородом. Могущественная Ганза относилась к республике по-разному – больше мирно торговала, но вот в данное время все отношения союза с республикой были разорваны – новгородцы добивались равноправия в международной торговле, а этого ганзейцы, естественно, никак не хотели – чего ради им терять монопольную прибыль? Потому и объявила Ганза Новгороду нечто вроде блокады – и сама товары не везла, и другим не давала, по мере возможностей. Выжидали ганзейцы – блокада, она им, конечно, невыгодна, но еще более невыгодна купцам новгородским. Те уж и теребили архиепископа-министра – склоняли к соглашению с Ганзой. Швеция с Данией пока, слава Богу, больше своими внутренними распрями заняты – не до русских проблем им сейчас. Москва... Вот, по словам Гриши, самый главный враг Новгорода! Сколотив войско крепкое, от себя полностью зависимое, давно уж Иван III Московский на богатства да земли новгородские смотрел алчно, да хитер был – куда там Иуде – все захваты свои объяснял желанием русское государство строить, с собой, любимым во главе, естественно, именно Московию и называл Русью – хотя, по правде сказать, было то княжество не чем иным, как углом медвежьим, дальним да диким, только вот ресурсов имело немерено да войско сильнейшее. Ну, кроме откровенной силы, глава русской церкви православной, митрополит Филипп – в Москве жил. А потому и объявлял себя князь московский Иван ничтоже сумняшеся защитником православия, причем единственным. И как хитро все поворачивал, змей! Только Москву называл Русью, хоть, скажем, в том же Великом княжестве Литовском уж намного больше русского народу жило, да еще плюс к этому народу Тверь, плюс Псков, плюс, само собой, Новгород... Большую проблему Москва представляла собою для Новгорода. Во-первых, открытый конфликт с ней был нежелателен, как по военным, так и по идеологическим мотивам: Москва – центр православия. Кроме того, московский князь контролировал всю торговлю низовым хлебом, то есть зерном, выращенным в центральных и южных русских землях. А от этого хлеба сильно зависел Новгород, если не сказать больше... Да и пятнадцати лет не прошло, как воевал Новгородские земли московский князь Василий Темный, отец нынешнего великого князя Ивана. По Ялжебицкому миру уплатили новгородцы десять тысяч рублей серебром контрибуции, да наложил Василий свою лапу на волости Новгородские – Бежицу, Волок Ламский, Вологду. Да и верховный суд с тех пор принадлежал московскому князю – именно ему должны были новгородцы высказывать "свои обиды", именно у него "искать управу". Хорошо хоть вольности свои сохранили, да новый князь, Иван, тем недоволен был, время выжидал да искал "обиды" мнимые.

Олег Иваныч покачал головой.

Итак, вкратце на данный момент получалось следующее:

Ливонский орден – вынужденный союзник Новгорода, Литва и Польша – враг ордену, но не враг Новгороду, поскольку враг Москве. Псков – друг Москве, враг ордену, Новгороду, Литве. Татары еще были... Те – Москве то враги, то друзья. Так же и Литве-Новгороду? Далековато они от Новгорода, хотя, под московской рукой, тоже пограбить могут... Самый же хитрый и коварный враг Новгорода – Москва, которая, ежели разобраться, в перспективе – и Пскову враг тоже, хотя в данный момент – и друг... Да, запутанная ситуация, без ста грамм не разберешься... За кого же в этой ситуации он, Олег Иваныч? Ну, пока, конечно, за Новгород, как наиболее симпатичный по своему (республиканскому) устройству, да и друзья здесь появились уже. Почему не Орден? Ведь там тоже друзья имеются: рыцарь Куно, купец Иоганн Штюрмер. Так ведь сам-то Олег Иваныч, чай, не немец, а природный русак, и патриотизм ему уж никак не чужд! Так что – Новгород! И город русский, и друзья, и человек, даже незнатный, здесь кой-какие права имеет. Уж куда лучше Москвы, где главным принципом государственной власти, по словам того же Гриши, была пошлая пословица, ненавидимая Олегом Иванычем еще с оперских Ремен. Пословица такая: "Я начальник – ты дурак!"

И никаких прав. Распоряжения начальства благоговейно исполнить – вот самое главное право московское и единственное... Нет, Олегу Иванычу с такими правилами не по пути!

За рекой вдруг ухнул колокол. Не просто так ухнул – тревожно, зовуще, настойчиво! Ухнув – замолк ненадолго... Затем – опять... И потом уже не останавливался – звенел, словно кремлевские куранты в новогоднюю ночь. Пожар тут у них, что ли? Иль бьют кого? – Вече! – занырнул в келью едва убежавший Гришаня. – Бежим, Олег Иваныч, не покричим, так посмотрим! А ну, давай, давай, успеем еще пива выпить!

С явным неудовольствием Олег Иваныч уступил настойчивым просьбам отрока. Уж больно не хотелось опять тащиться за реку на Торговую сторону – а ведь именно оттуда долетали до Софийского двора зовущие колокольные звоны.

Ой, неохота тащиться. Ну да ладно. Черт с ним, с вечем ихним. Главное, Гришаня жив, только, похоже, свихнулся малехо на почве сексуальных рисунков в божественных книжицах. Чего он там вместо рыбаков хотел изобразить-то?

Гришаня ускорил ход, почти бежал уже, и Олег Иваныч вынужден был не отставать от него. Выскочив из Владычного двора, пробежали мимо каменных стен Детинца, чуть свернули – Олег едва не упал – понеслись дальше в компании таких же сумасшедших торопыг. Все эти люди – в богатых одеждах и не очень, видно, с радостью побросали работу ради участия в вече. Как же, это у них типа народного собрания или Государственной думы. Ну и народу! И все к мосту ломятся! Не провалился бы, не так уж он и широк, мостик-то.

– Куда прешь, морда, сейчас как двину! – не выдержав, заругался Гришаня на какого-то не в меру резвого мастерового в кожаном фартуке, чуть было не столкнувшего отрока в реку. Тот, не слыша ругательств, молча ввинчивался в толпу. А толпа все прибывала! На площади между Никольским собором и церковью Параскевы Пятницы уже собралось человек триста, а то и больше. И шли еще! С Ивановской улицы – купчины в богатых кафтанах с узорочьем, с Плотницкого конца – народишко поскромнее, ремесленники, с конца Славенского – и тех, и других хватало, а еще по мосту, с Софийской стороны, народец так и пер, словно медом намазано. Ну и правильно – телевизоров нету, где еще парламентские дебаты увидишь? Интересно, драться будут? Улица на улицу, конец на конец. Гришаня уверял, что уличане – будут обязательно. Он же отвел Олега Иваныча чуть в сторону, ближе к церкви Параскевы Пятницы – по уверениям отрока, здесь было самое удобное место: не у самого помоста, конечно, однако и слышно не худо и видно. Заодно и не затопчут, как в обрат ломанутся. Собравшиеся новгородские граждане шумели уже на все Ярославово дворище, аккуратно мощенное деревянными плашками. Вполголоса гомонили, судачили. Ждали важных людей. Топтались на деревянном – а кое-где и костяном – настиле. Олег Иваныч уже отметил про себя особенность новгородских улиц. Хоть и из дерева мостовая – а вот поди ж ты, ни ухабов, ни трещин. Тщательно вымощены, еще бы, специальный кодекс "Устав о мостех" еще двести лет назад издан! Там конкретно сказано, кто за какой дорогой следить должен. Попробуй нарушь. Вот и следили, ремонтировали, новые настилы делали – Бискуплей улицей, к примеру, сам архиепископ-владыка – занимался. Потому и дороги – сказка, а не дороги, хоть и из дерева. Такие бы – да в нынешнем Санкт-Петербурге! Только уж дудки, куда там! Нету в народе прежнего старания, нету...

– Ты, Гришаня, объясни мне, тихвинскому человечку темному, что тут да как, – тихонько попросил Олег Иваныч, надоело ему хлопать глазами, ни во что не врубаясь.

– Конечно! – Гришаня и рад стараться: – Вон, смотри прямо, видишь, Олег Иваныч, степенной помост. Да не туда смотришь, там Вечевая башня... Во-о-он, куда люди поднимаются... кирпичный... Вон, в кресла уселись... То – Господа, Совет Господ. Немцы герренсратом кличут. Еще "Сотней золотых поясов" называют, а по-нашему, по-новгородски, так Господа будет. Посадники, тысяцкие, бояре. А вот, в центре – нынешний посадник, степенной. Рядом – в красном кафтане – тысяцкий... ополчением командует. Не, не с черной бородой. С черной бородой – то купеческий староста, он туда ненадолго зашел, сейчас спустится. Женщина? Какая женщина? А... То Борецкая, Марфа. Боярыня, бывшего посадника вдова, Исаака Андреевича. Рядом с ней, видишь, красивый такой, в зеленом плаще – боярин Ставр. Ставр Илекович, знатнейший боярин, через год, может, посадником будет. Если выберут. Впрочем – могут и не выбрать. Лют, говорят, боярин, да на расправу крут. А вон левее, то...

Частью и раньше знал, а частью – из рассказа Гришани уразумел Олег Иваныч, что городское вече собирается не часто, а по важным причинам. Типа войны, мира и выборов. До выборов вроде было еще рано, значит, оставалась внешняя политика. Рассудив так, Олег Иваныч не ошибся. Яростные речи выступающих в основном касались Пскова. Ораторы один за другим ругали нахальных псковичей, нагло кинувших в поруб новгородских купцов. О том, что в Софийской темнице тоже томилось несколько псковских жителей (о чем Олегу шепотом поведал Гришаня), как-то умалчивалось. Может, не знали, а скорее всего – говорить не хотели, не до того было. И в самом деле! Псковичи уж до того распоясались, что не захотели признавать владыку новгородского архиепископа Иону. В симонии обвинили. Что это за слово такое, Олег Иваныч не знал, и поначалу подумал, что – педофилия или гомосексуализм. Потом спросил у Гришани. Оказалось – обычное взяточничество да расхищение местной госсобственности. Всего-то! Однако против Пскова речи лились одна гневливей другой. Видно, новгородцы обиделись крепко. Покончив со Псковом (что за решение приняли, Олег не уследил – задумался, да и вообще, тут все так орали, словно резаные!), принялись за Москву. За московитского князя Ивана. Что, дескать, руки у него больно загребущие, на новгородские вольности зарится, Ялжебицкий договор, что с отцом его, Василием Темным, заключен был, ни во что не ставит, Вологду своей взаправду считает, не новгородской. В общем, тот еще фрукт, этот московский князь Иван. Может, сдружиться супротив него с Ливонским орденом да Казимиром Литовским? Тут мнения собравшихся разделились, причем на степенном помосте все было тихо-мирно, никто особенно ни за кого не выступал, так только, щеки надували, а вот на площади, где собрался народишко попроще, долго не думали. Сторонники Москвы против "казимирских" затеяли хорошую драку – Олег с Гришаней еле успели убраться за церковь от греха подальше. Ну их в баню, в реку еще сроют – с них станется, с политиков хреновых! Примерно треть собравшихся деловито ушла на мост драться. Со стороны Волхова доносились крики, а здесь, на площади, стало значительно спокойнее. Настолько спокойнее, что вернувшийся на свое место Олег хорошо слышал выступление боярина Ставра – по словам Гришани – крупного новгородского олигарха, вот уже третий раз подряд безуспешно баллотирующегося на должность посадника. Не везло что-то боярину на выборах, хоть и деньги были – то ли пиар-кампанию как следует не продумал, поленился, то ли соперники уж больно ушлые попались. Скорее – последнее. Сам боярин Олегу Иванычу понравился – высокий, красивый, с приятным лицом и небольшой светлой бородкой. Одет неброско, но дорого – темно-зеленый плащ из аксамита, кафтан черного бархата, красные сафьяновые сапоги. Свою предвыборную речь Ставр построил грамотно – сначала произнес несколько общих фраз на тему внешней политики, поругал псковичей, Казимира и московского князя, потом перешел к более насущным проблемам. Напомнил жителям Неревского конца о том, что их мостовая не ремонтировалась аж с 1236 года, и это несмотря на все обещания городских властей, а уж он-то, боярин Ставр, эту мостовую враз починит – уж и лес привезен, на Ивановском вымоле лежит, сохнет, неверующие могут хоть сейчас сходить и убедиться. Кроме того, жителям Неревского конца (видимо, они пока и составляли основу электората боярина) был обещан водопровод из деревянных труб и дождевая канализация. Все обещания Ставра как, впрочем, и его политических конкурентов – были весьма конкретны пустых слов, типа "молодым – работу, старикам – заботу", слышно не было. Или сам боярин был такой умный, или его спичрайтеры. В общем, общался с электоратом боярин Ставр очень толково. Олегу понравилось.

– Вообще-то он большой богач, этот боярин Ставр, – на обратном пути рассказывал Гриша. – И далеко не дурак. Усадьба у Федоровского ручья – самая большая в Новгороде – его. Еще земли в Бежецком верхе, в Обонежье и, говорят, в Заволочье. Ушкуйников у него три бригады, в Мезени рыбий зуб промышляют. Чего б еще, казалось? Живи и радуйся! Ан нет! Не таков боярин Ставр. Власти, вишь, хочет! Ой, смотри, смотри! – Гришаня остановился в виду Волховского моста, иначе прозываемого Великим. – Может, не пойдем по мостику-то?

Собравшиеся на Великом мосту вечники уже разбились на две примерно равные по количеству группы – и теперь накаляли обстановку перед хорошей дракой. Лаялись – по словам Гришани. Причем хорошо лаялись, собаки, – с выдумкой, вкусом и неподдельной страстью.

Кто-то кого-то обозвал "богомерзкими харями", в ответ послышалось "латынцы – поганый пианицы". "Поганый пианицы" – судя по выкрикам, сторонники Казимира Литовского, больше не разговаривали – со стороны Ярославова дворища к ним уже бежала подмога. Дождавшись подкрепления, "пианицы" с воплями ринулись в атаку. "Богомерзкие хари" тоже ждать не стали – ломанулись вперед с воплями не менее громкими. Многие размахивали кольями, кое-кто крутил над головой кистень. На середине моста сошлись с криком. И пошли друг друга бить! Колотить, колошматить, метелить! Брызнула первая кровь. Крики усилились. Кого-то уже скинули в Волхов. Шумящая на мосту распаленная толпа смешалась... уже и не ясно было, кто тут за Казимира, а кто за Ивана, не это теперь было главное, другое – успеть, ударить, пустить юшку ближайшему соседу. Стон стоял над Волховом, яростные крики дерущихся сливались в раскатистый, далеко слышимый гул. Уже целые гроздья человеческих тел сыпались с моста вниз, орошая кровью свинцовые воды Волхова. Кто-то выплывал – счастливцы, а многие и тонули. Несколько десятков лодок, наспех сбитых плотиков, утлых челнов неслись к мосту со всех вымолов, подбирали упавших, везли к берегу. Не бесплатно, разумеется.

– Курвы богопротивные, – выразился в адрес дерущихся Гришаня и сплюнул. – Токмо бы подраться! Скопячеся в сонмища, всех побиваху и в Волхов метаху. Тьфу! Пойдем, Олег Иваныч, к речке, нечего тут смотреть, очи поганить. Лодочник, эй, лодочник! Перевезешь за монетку в полпирога? За две? Креста на тебе нет, шильник! Стой, стой! Ладно... Держи вот. Чтоб тебе подавиться... Поехали, Олег Иваныч!

Отрок дернул Олега за полу кафтана. Оторвавшись от зрелища, Олег Иваныч быстро уселся в лодку. Поплыли. У моста, на вымоле – а именно туда смотрел наблюдательный Олег Иваныч, вовсе не на драку – какие-то неприметные людишки сноровисто перевязывали раненых, кому-то давали кол и отправляли обратно на мост, драться, а кого-то уносили вниз, к лодкам, предварительно одарив чем-то из кожаных мешочков. Чем-то? Несколько раз приметил Олег Иваныч знакомый денежный блеск. Драка-то не просто так была, видно, кто-то ее хорошо подпитывал – надо думать, и не только деньгами, а и расположением, дружбой, покровительством. За вымолом, в кустах, промелькнула пару раз смутно знакомая фигура в темно-зеленом плаще... Боярин Ставр. Деловито распорядился, махнул рукой на Софийскую сторону – несколько человек неприметных сереньких людишек – бросились к заранее приготовленным лодкам. Поплыли на другой берег – быстро поплыли, вмиг обогнали лодчонку, нанятую Олегом с Гришаней. На том берегу высадились, принялись подбирать раненых... Замелькали перевязочные тряпицы, зазвенели монеты. Молодец, боярин Ставр! Олег Иваныч усмехнулся. Обе стороны финансирует! И "литовцев", и "московитов". Тем временем – ловит рыбку в мутной воде: наверняка победит на выборах. Одно слово – гибкий политик, или, как говаривал вождь мировой революции Владимир Ильич Ленин, "политическая проститутка". Что, в общем-то, по сути одно и то же.

Не успели они войти в Гришанину келью, как на крыльце затопали. Гришаня остановился, оглянулся, пропустив вперед Олега Иваныча. Задержался чуть на пороге, поздоровался звонко:

– Здрав буди, отче Феофилакт!

– Будь здрав и ты, отрок! Как там моя "Александрия"?

Феофилакт, игумен Вежищского монастыря, сухонький, седобородый, жилистый, в обычной своей черной простой рясе, с посохом, вошел в Гришанину келью... да так и застыл у порога, увидев Олега Иваныча, живого и невредимого.

– Святый Боже! Никак, господине Олег?!

Олег Иваныч с достоинством поклонился.

– А ливонец? – сверкнув глазами, тихо поинтересовался игумен.

– Все в порядке с ливонцем, – так же тихо ответил Олег Иваныч. – О том Ионе доложено...

Фефилакт удовлетворенно кивнул – видно, очень нужен был Новгороду ливонский рыцарь Куно, вернее, не именно он, а поддержка ордена. Довольно потер руки, прошелся взад-вперед по келье, подошел к столу, внимательно взглянул на рукопись...

– Оуйй! – заверещал вдруг неосторожно приблизившийся к нему Гришаня, ловко схваченный за ухо крепкой рукой игумна.

– Глумы рисуешь, богопротивец? – кивнув на заставицу с изображением рыбаков, язвительно осведомился Феофилакт и зачем-то подмигнул Олегу.

– Предерзко, глумливо, богопротивно, – добавил он дребезжащим голосом. – Однако... Однако смешно, не спорю. И лепо вельми. Ух, поганец... – игумен принизил к глазам лицо отрока, взглянул строго: – На Москве за то – костер, ведаешь?

– Ведаю, отче, – скривившись, кивнул Гришаня. – Однако ведь и Ефросин, монах Белозерский, так же пишет...

– Монастырь Кирилло-Белозерский далече еси, – отпуская ухо отрока, продолжал воспитательную беседу игумен. – И от Новгорода далече, и от Москвы. И Ефросин-инок – муж ученейший, не тебе чета! А ты... Ты, я вижу, стригольник?!

Гришаня побледнел. Синие, как море, глаза его испуганно забегали, по щекам потекли слезы. Упав на колени, отрок припал губами к руке игумена:

– Не погуби, отче Феофилакт. А я... А я что хошь для тебя...

– Слыхал, господине Олег, богопротивные речи сего стригольника? – не дожидаясь ответа, Феофилакт усмехнулся, поднял со стола книжицу, поднес к глазам.

– Талант тебе великий Господом даден, – обернулся он к Гришане. – За то прощаю. Не меня благодари, но Господа! Милосерден еси Бог наш... За то, что сотворил, по утрам два раза по сорок молитвы читать будешь. Да поклоны бить не забудь! И пива не пить те шестнадцать ден, и квасу хмельного, ибо:

Пианство землю пусту створяет,

А людей добрых и равных в рабство повергает!

О ком молва в людех? О пианици!

Кому очи сини? Пианици!

Кому оханье велико? Пнаници!

Кому горе на горе? Пианици!

"Слов о Хмелю" сие есть, опосля перепишешь. Запомнил, отрок богомерзкий?

– Запомнил, отче! Перепишу сейчас же и все, как есть, поклоны отобью, не сомневайся!

– Не мне сомневаться, глупой! Господу еси! Ну, работай... – Феофилакт прихватил поставленный в угол посох. – Ишь, удумал, рыбаков... ха-ха... и смешно ведь... О, Господи, прости меня, грешного... – размашисто перекрестясь, он обернулся в дверях: – Господине Олег, иди-ко за мной!

Бросив взгляд на притихшего Гришаню, Олег Иваныч пожал плечами и вышел на крыльцо вслед за игуменом. Над владычным двором, мощенным деревянными плахами, отполированными множеством ног, сияло жаркое июльское солнце. Отражалось – больно глазам – в белых стенах церквей и башен Детинца, играло разноцветьем в слюдяных окнах Грановитой палаты. Стояла тишь, лишь с Волхова еще доносились иногда редкие крики. Было душно. Парило. Выйдя на крыльцо из прохладной кельи, Олег Иваныч сразу же покрылся потом. Еще бы – кафтан-то, чай, не дырявый! А ходить в рубахе с коротким рукавом тут было как-то не принято.

В палатах, куда они вошли с игуменом, царил полумрак. Олег Иваныч даже не разобрал со свету, где он и что перед ним – потом только, как попривыкли глаза – увидел: палата велика, с низким потолком, узкими оконцами, и сумрачна. Длинный стол, пара скамеек, лавки вдоль стен, в углу – иконы в окладах. Зеленый огонек лампады...

– Ловко! – одобрительно кивнул Феофилакт, выслушав рассказ Олега. Митря, говоришь, бороденка, что у козла? Хм... Кажись, знаю такого. Митря Упадыш – звать злодея сего, да вот только чей он? Да и Тимоха Рысь – чей? Хорошо бы узнать. – Острый взгляд игумена уперся прямо в глаза Олега. – Вот ты и узнаешь, господин Олег! – громко произнес он. – С сего дня – беру тебя к себе на службу! Отказываться не советую, потому как – кто ты есть? Не новгородец, обонежец, тихвинец, а то – и подале откуда... Так?

Олег Иваныч кивнул, чувствуя, что совсем не стоит возражать сейчас этому человеку, имеющему не столь маленький вес в политической жизни Великого Новгорода...

– Ни связей у тя в Новгороде, ни покровителей, ни друзей каких... окромя Гришани-отрока. И с шильниками ты ловко, на Нево-озере... Потому и беру. Ближним служилым человеком, да не простым – житьим. А дело твое такое будет, слушай: много врагов у Новгорода, и в самом граде, и опричь...

Долго говорил игумен. Растекался мыслию по древу, туманно и велеречиво. О величии Новгорода рассказывал, о вольностях новгородских, о псковичах мерзких, об ордене, о Казимире Литовском и о московском князе Иване Васильевиче, каковой опаснее для Новгорода, чем все остальные вместе взятые... А может, и во благо Новгороду дружить с Иваном? Для веры православной – уж точно, во благо. Потому и не очень-то ругал Феофилакт Ивана Васильевича, великого московского князя, чаще хвалил... Но так пополам с руганью. Сомневался.

Говорил, говорил, говорил игумен... Перемежал слова с молитвами, кивал то на небо, то на иконы. А затем, говоря современным Олегу Иванычу языком, предложил ему возглавить собственную службу безопасности. Не просто так возглавить, с перспективой. С перспективой превратиться когда-нибудь архиепископ Иона стар и болен – в начальника службы безопасности всей Новгородской республики!

Что и говорить – довольно неожиданная карьера для скромного старшего дознавателя! Не очень-то спокойная должность. Своей смертью точно помереть не дадут, так уж тут принято. Но, с другой стороны, куда деваться-то? Правильно мыслит игумен – некуда, негде даже главу преклонить. А с другой стороны... Дело-то вроде – знакомое! Азарт, азарт почувствовал вдруг Олег Иваныч, такой, какой был у него когда-то в молодости, лет с десяток назад, когда дневал и ночевал на работе, опером. И платили плохо, и недосыпал, а часто и откровенно голоден был, но... Но был азарт – томленье, некое сладкое предвкушенье – то, без чего и жить-то противно. Было ведь все это, было... Только вот – куда делось потом, как ушел Олег Иваныч с оперов в старшие дознаватели. Вернее, не сам ушел, его "ушли" – заставили: в отделении дознания давно некомплект был, а Олег уж очень туда подходил, опыта много. Нет, бывал иногда и в дознании азарт, особенно когда дело сложное да интересное, но... Губился тот азарт на корню начальником да прокурором. А вот здесь... Чем черт не шутит, кажется, нашлось и ему дело в Новгородской республике. Азартное, непростое дело! Аж дух застыл... Тут и еще одно соображенье взыграло – карьерное, хоть и не бы Олег карьеристом. Феофилакт-то к архиепископу Ионе близок, сиречь – к министру иностранных дел. А что, ежели и он, Олег Иваныч, нужность свою показав, важным человеком станет – ну, не архиепископом, конечно, а замом, по оперработе? Говоря по-старому – товарищем министра. Эх, жаль, аналога МВД у них тут нет – ну тоже, тут кое-что Иона совмещает, напополам с посадником. Потом, может, и создать министерство-то? Под собственным чутким руководством. А пока главное – работа. Эх, азарт, азарт... Сладостное, давно позабытое чувство... Не ждал, не гадал Олег Иваныч, что еще раз испытает его, а вот, похоже, придется! Что ж, дай, как говорится, Господи!