Текст книги "Том 7. Сухой хлеб"

Автор книги: Андрей Платонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Да вот я к ней в мужья иду! – сказал Иван.

– Стало быть, и кол пустой тебе, – ответил житель и пошел туда, где изба его стояла.

Пришел Иван к Елене Премудрой. А Елена сидит в своей царской горнице, и платье на ней одето отцовское, в которое она самовольно в амбаре оболоклась.

– Чего тебе надобно? – спросила Елена Премудрая. – Зачем явился?

– На тебя поглядеть, – Иван ей говорит, – я по тебе скучаю.

– По мне и те вон скучали, – сказала Елена Премудрая и показала на тын за окном, где были мертвые головы.

Спросил тогда Иван:

– Аль ты не жена мне более?

– Была я тебе жена, – царица ему говорит, – да ведь я теперь не прежняя. Какой ты мне муж, бесталанный мужик! А хочешь меня в жены, так заслужи меня снова! А не заслужишь, голову с плеч долой! Вон кол пустой в тыне торчит.

– Кол пустой по мне не скучает, – сказал Иван. – Гляди, как бы ты по мне не соскучилась. Скажи: чего тебе исполнить?

Царица ему в ответ:

– А исполни, что я велю! Укройся от меня где хочешь, хоть на краю света, чтоб я тебя не нашла, а и нашла – так не узнала б. Тогда ты будешь умнее меня, и я стану твоей женой. А не сумеешь в тайности быть, угадаю я тебя, – голову потеряешь.

– Дозволь, – попросил Иван, – до утра на соломе поспать и хлеба твоего покушать, а утром я исполню твое желание.

Вот вечером постелила прислужница Дарья соломы в сенях и принесла хлеба краюшку да кувшин с квасом. Лег Иван и думает: что утром будет?

И видит он – пришла Дарья, села в сенях на крыльцо, распростерла светлое платье царицы и стала в нем штопать прореху. Штопала-штопала, зашивала-зашивала Дарья прореху, а потом и заплакала.

Спрашивает ее Иван:

– Чего ты, Дарья, плачешь?

– А как мне не плакать, – Дарья отвечает, – если завтра смерть моя будет! Велела мне царица прореху в платье зашить, а иголка не шьет его, а только распарывает: платье-то уж таково нежное, от иглы разверзается. А не зашью, казнит меня наутро царица.

– А дай-ко я шить попробую, – говорит Иван, – может, зашью, и тебе умирать не надо.

– Да как тебе платье такое дать! – Дарья говорит. – Царица сказывала: мужик ты бесталанный. Однако попробуй маленько, а я погляжу.

Сел Иван за платье, взял иглу и начал шить. Видит – и правда, не шьет игла, а рвет: платье-то легкое, словно воздух, не может в нем игла приняться. Бросил Иван иглу и стал руками каждую нить с другой нитью связывать.

Увидела Дарья и рассерчала на Ивана:

– Нету в тебе уменья! Да как же ты руками все нитки в прорехе свяжешь? Их тут тыщи великие!

– А я их с хотеньем да с терпеньем, гляди, и свяжу! – ответил Иван. – А ты иди да спать ложись, к утру-то я, гляди, и отделаюсь.

Всю ночь работал Иван. Месяц с неба светил ему, да и платье светилось само по себе, как живое, и видел он каждую его нить.

К утренней заре управился Иван. Поглядел он на свою работу: нету больше прорехи, повсюду платье теперь цельное.

Поднял он платье на руку и чувствует – стало оно словно бы тяжелым. Оглядел он платье. В одном кармане Книга лежит – в нее старик, отец Елены, записывал всю мудрость, а в другом кармане – круглое зеркальце, которое старик принес от мастера-волшебника из холодных гор. Поглядел Иван в зеркальце – видно в нем, да смутно; почитал он книгу – не понял ничего. Подумал тогда Иван: «Люди говорят, я бесталанный, – правда и есть».

Наутро пришла Дарья-прислужница, взяла она готовое платье, осмотрела его и сказала Ивану:

– Благодарствую тебе. Ты меня от смерти спас, и я твое добро упомню.

Вот встало солнце над землею, пора Ивану уходить в тайное место, где царица Елена его не отыщет. Вышел он во двор, видит – стог сена сложен стоит; залез он в сено, думал, что вовсе укрылся, а на него дворовые собаки брешут и Дарья с крыльца кричит:

– Экой бесталанный! Я и то вижу тебя, не токмо что царица! Вылезай оттуда, сено лаптями не марай!

Вылез Иван и думает: куда ему податься? Увидел – море близко. Пошел он к морю и вспомнил щуку.

– Щука, – говорит, – щука, вспомни Ивана!

Щука высунулась из воды.

– Иди, – говорит, – я тебя на дно моря упрячу!

Бросился Иван в море. Утащила его щука на дно, зарыла там в песок, а воду хвостом замутила.

Взяла Елена Премудрая свое круглое зеркальце, навела его на землю: нету Ивана; навела на небо: нету Ивана; навела на море, на воду: и там не видать Ивана, одна вода мутная. «Я-то хитра, я-то умна, – думает царица, – да и он-то не прост, Иван бесталанный!»

Открыла она отцовскую книгу мудрости и читает там: «Сильна хитрость ума, а добро сильнее хитрости, добро и тварь помнит». Прочитала царица эти слова сперва по писаному, а потом по неписаному, и книга сказала ей: лежит-де Иван в песке на дне морском; кликни щуку, вели ей Ивана со дна достать, а не то, мол, поймаю тебя, щуку, и в обед съем.

Послала царица Дарью-прислужницу, велела ей кликнуть из моря щуку, а щука пусть Ивана со дна ведет.

Явился Иван к Елене Премудрой.

– Казни меня, – сказывает, – не заслужил я тебя.

Одумалась Елена Премудрая: казнить всегда успеется, а они с Иваном не чужие друг другу, одним семейством жили.

Говорит она Ивану:

– Поди укройся сызнова. Перехитришь ли меня, нет ли, тогда и буду казнить тебя либо миловать.

Пошел Иван искать тайное место, чтобы царица его не нашла. А куда пойдешь! У царицы Елены волшебное зеркальце есть: она в него все видит, а что в зеркальце не видно, про то ей мудрая книга скажет.

Кликнул Иван:

– Эй, воробей, помнишь ли мое добро?

А воробей уже тут.

– Упади на землю, – говорит, стань зернышком!

Упал Иван на землю, стал зернышком, а воробей склевал его.

Елена Премудрая навела зеркальце на землю, на небо, на воду – нету Ивана. Все есть в зеркале, а что нужно, того нет. Осерчала премудрая Елена, бросила зеркальце об пол, и оно разбилось. Пришла тогда в горницу Дарья-прислужница, собрала в подол осколки от зеркальца и унесла их в черный угол двора.

Открыла Елена Премудрая отцовскую книгу. И читает там: «Иван в зерне, а зерно в воробье, а воробей сидит на плетне».

Велела тогда Елена Дарье позвать с плетня воробья: пусть воробей отдаст зернышко; а не то его самого коршун съест.

Пошла Дарья к воробью. Услышал Дарью воробей, испугался и выбросил из клюва зернышко. Зернышко упало на землю и обратилось в Ивана. Стал он как был.

Вот Иван является опять пред Еленой Премудрой.

– Казни меня теперь, – говорит, – видно, и правда я бесталанный, а ты премудрая.

– Завтра казню, – сказывает ему царица. – Завтрашний день я на остатний кол твою голову повешу.

Лежит вечером Иван в сенях и думает, как ему быть, когда утром надо помирать. Вспомнил он тогда свою матушку. Вспомнил, и легко ему стало – так он любил ее.

Глядит он – идет Дарья и горшок с кашей ему несет.

Поел Иван кашу. Дарья ему и говорит:

– Ты царицу-то нашу не бойся! Она не злая.

А Иван ей:

– Жена мужу не страшна. Мне бы только успеть уму-разуму ее научить.

– Ты завтра на казнь-то не спеши, – Дарья ему говорит, – а скажи, у тебя дело есть, помирать, мол, тебе нельзя: в гости матушку ждешь.

Вот наутро говорит Иван Елене Премудрой:

– Дозволь еще малость пожить: я матушку свою увидеть хочу, – может, она в гости придет.

Поглядела на него царица.

– Даром тебе жить нельзя, – говорит. – А ты утаись от меня в третий раз. Не сыщу я тебя, живи, так и быть.

Пошел Иван искать себе тайного места, а навстречу ему Дарья-прислужница.

– Обожди, – велит она, – я тебя укрою. Я твое добро помню.

Дунула она в лицо Ивана, и пропал Иван, превратился он в теплое дыхание женщины. Вдохнула Дарья втянула его себе в грудь. Пошла потом Дарья в горницу, взяла царицыну книгу со стола, стерла пыль с нее да открыла ее и дунула в нее: тотчас дыхание ее обратилось в новую заглавную букву той книги, и стал Иван буквой. Сложила Дарья книгу и вышла вон.

Пришла вскоре Елена Премудрая, открыла книгу и глядит в нее: где Иван. А книга ничего не говорит. А что скажет, непонятно царице; не стало, видно, смысла в книге. Не знала того царица, что от новой заглавной буквы все слова в книге переменились.

Захлопнула книгу Елена Премудрая и ударила ее об земь. Все буквы рассыпались из книги, а первая, заглавная буква как ударилась, так и обратилась в Ивана.

Глядит Иван на Елену Премудрую, жену свою, глядит и глаз отвести не может. Засмотрелась тут и царица на Ивана, а засмотревшись, улыбнулась ему. И стала она еще прекраснее, чем прежде была.

– А я думала, – говорит она, – муж у меня мужик бесталанный, а он и от волшебного зеркала утаился и книгу мудрости перехитрил!

Стали они жить в мире и согласии и жили так до поры до времени. Да спрашивает однажды царица у Ивана:

– А чего твоя матушка в гости к нам не идет?

Отвечает ей Иван:

– И то правда! Да ведь и батюшки твоего нету давно! Пойду-ка я наутро за матушкой да за батюшкой.

А наутро чуть свет матушка Ивана и батюшка Елены Премудрой сами в гости к своим детям пришли. Батюшка-то Елены дорогу ближнюю в ее царство знал; они коротко шли и не притомились.

Иван поклонился своей матушке, а упал.

– Худо, – говорит, – батюшка! Не соблюдал я твоего запрету. Прости меня, бесталанного!

Обнял его старик и простил.

– Спасибо тебе, – говорит, – сынок. В платье заветном прелесть была, в книге – мудрость, а в зеркальце – вся видимость мира. Думал я, собрал для дочери приданое, не хотел только дарить его до времени. Все я ей собрал, а того не положил, что в тебе было, – главного таланту. Пошел я было за ним далече, а он близко оказался. Видно, не кладется он и не дарится, а самим человеком добывается.

Заплакала тут Елена Премудрая, поцеловала Ивана, мужа своего, и попросила у него прощения.

С тех пор стали жить они славно – и Елена с Иваном и родители их – и до сей поры живут.

Умная внучка

Жили старик со старухой, и с ними внучка Дуня жила. Не такая уж Дуня была красивая, как в сказках сказывается, только умная она была и охотная к домашней работе.

Вот раз собираются старики на базар в большое село и думают: как им быть-то? Кто им щи сварит и кашу сготовит, кто корову напоит и подоит, кто курам проса даст и на насест их загонит? А Дуня им говорит: – Кто ж, как не я! Я и щи вам сварю, и кашу напарю, я и корову из стада встречу, я и кур угомоню, я и в избе приберу, я и сено поворошу, пока вёдро стоит на дворе.

– Да ты мала еще, внученька, – говорит ей бабушка. – Семь годов всего сроку тебе!

– Семь – не два, бабушка, семь – это много. Я управлюсь!

Уехали старики на базар, а к вечеру воротились. Видят они, и правда: в избе прибрано, пища сготовлена, на дворе порядок, скотина и птица сытые, сено просушено, плетень починен (дедушка-то два лета собирался его починить), вокруг колодезного сруба песком посыпано – наработано столько, словно тут четверо было.

Глядят старик со старухой на свою внучку и думают: жить им теперь да радоваться!

Однако недолго пришлось бабушке радоваться на внучку: заболела она и померла. Остался старик один с Дуней. Трудно было дедушке одному остаться на старости лет.

Вот живут они одни. Дуня за дедушкой смотрит и всякую работу в хозяйстве справляет одна; хоть и мала была, да ведь прилежна.

Случилось дедушке в город поехать: надобность пришла. По дороге он нагнал богатого соседа, тот тоже в город ехал. Поехали они вместе. Ехали-ехали, и ночь наступила. Богатый сосед и бедный Дунин дедушка увидели огонек в придорожной избе и постучались в ворота. Стали они на ночлег, распрягли лошадей. У Дуниного дедушки-то была кобыла, а у богатого мужика мерин.

Ночью дедушкина лошадь родила жеребенка, а жеребенок несмышленый, отвалился он от матери и очутился под телегой того богатого мужика.

Проснулся утром богатый.

– Гляди-ко, сосед, – говорит он старику. – У меня мерин жеребенка ночью родил!

– Как можно! – дедушка говорит. – В камень просо не сеют, а мерин жеребят не рожает! Это моя кобыла принесла!

А богатый сосед:

– Нет, – говорит, – это мой жеребенок! Кабы твоя кобыла принесла, жеребенок-то и был бы возле нее! А то ишь где – под моей телегой!

Заспорили они, а спору конца нету: у бедного правда, а у богатого выгода, один другому не уступает.

Приехали они в город. В том городе в те времена царь жил, а царь тот был самый богатый человек во всем царстве. Он считал себя самым умным и любил судить-рядить своих подданных.

Вот пришли богатый и бедный к царю-судье. Дунин дедушка и жалуется царю:

– Не отдает мне богатый жеребенка, говорит-де, жеребенка мерин родил!

А царю-судье что за дело до правды: он и так и этак мог рассудить, да ему сперва потешиться захотелось.

И он сказал:

– Вот четыре загадки вам. Кто решит, тот и жеребенка получит. Что всего на свете сильней и быстрей? А что всего на свете жирней? А еще: что всего мягче и что всего милее?

Дал им царь сроку три дня, а на четвертый день чтоб ответ был.

А пока суд да дело, царь велел оставить у себя во дворе дедушкину лошадь с жеребенком и телегой и мерина богатого мужика: пусть и бедный и богатый пешими живут, пока их царь не рассудит.

Пошли богатый и бедный домой. Богатый думает: пустое, дескать, царь загадал, я отгадку знаю. А бедный горюет: не знает он отгадки.

Дуня встретила дедушку и спрашивает:

– О ком ты, дедушка, скучаешь? О бабушке? Так ведь я с тобой осталась!

Рассказал дедушка внучке, как дело было, и заплакал: жалко ему жеребенка.

– А еще, – дедушка говорит, – царь загадки загадал, а я отгадки не знаю. Где уж мне их отгадать!

– А скажи, дедушка, каковы загадки? Не умнее они ума.

Дедушка сказал загадки. Дуня послушала и говорит в ответ:

– Поедешь к царю и скажешь: сильнее и быстрее всего на свете ветер; жирнее всего земля – что ни растет на ней, что ни живет, всех она питает; а мягче всего на свете руки, дедушка, – на что человек ни ляжет, все руку под голову кладет; а милее сна ничего на свете не бывает, дедушка.

Через три дня пришли к царю-судье Дунин дедушка и его богатый сосед.

Богатый и говорит царю:

– Хоть и мудрые твои загадки, государь наш судья, а я их сразу отгадал: сильнее и быстрее всего – так это каряя кобыла из вашей конюшни; коли кнутом ее ударить, так она зайца догонит. А жирнее всего – так это ваш рябой боров: он такой жирный стал, что давно на ноги не поднимается. А мягче всего ваша пуховая перина, на которой вы почиваете. А милее всего ваш сынок Никитушка!

Послушал царь-судья, и к старику бедняку:

– А ты что скажешь? Принес отгадку или нет? Старик и отвечает, как внучка его научила. Отвечает, а сам боится: должно быть, не так он отгадывает; должно быть, богатый сосед правильно сказал. Царь-судья выслушал и спрашивает:

– Сам ты придумал ответ, иль научил тебя кто?

Старик правду говорит:

– Да где же мне самому-то, царь-сударь! Внучка у меня есть, таково смышленая да умелая, она и научила меня.

Царю любопытно стало, да и забавно, а делать ему все равно нечего.

– Коли умна твоя внучка, – говорит царь-судья, – и на дело умелая, отнеси ей вот эту ниточку шелковую. Пусть она соткет мне полотенце узорчатое, и чтоб к утру готово было. Слыхал иль нет?

– Слышу, слышу! – отвечает дедушка царю. – Аль я уж бестолковый такой!

Спрятал он ниточку за пазуху и пошел домой. Идет, а сам робеет: где уж тут из одной нитки целое полотенце соткать – того и Дуняшка не сумеет… Да к утру, еще и с узорами!

Выслушала Дуня своего деда и говорит:

– Не кручинься, дедушка. Это не беда еще!

Взяла она веник, отломила от него прутик, подала дедушке и сказала:

– Пойди к царю-судье этому и скажи ему: пусть найдет он такого мастера, который сделает из этого прутика кроены, чтобы было мне на чем полотенце ткать.

Пошел старик опять к царю. Идет, а сам другой беды ждет, другой задачи, на которую и ума у Дуняшки не хватит.

Так оно и вышло.

Дал царь старику полтораста яиц и велел, чтобы стариковская внучка к завтрашнему дню полтораста цыплят вывела.

Вернулся дед ко двору.

– Одна беда не ушла, – говорит, – другая явилась. И рассказал он внучке новую царскую задачу.

А Дуня ему в ответ:

– И это еще не беда, дедушка!

Взяла она яйца, испекла их и к ужину подала. А на другой день говорит:

– Ступай, дедушка, сызнова к царю. Скажи ему, чтобы прислал он цыплятам на корм однодневного пшена: пусть в один день поле вспашут, просом засеют, созреть дадут, а потом сожнут да обмолотят, провеют и обсушат. Скажи царю: цыплята другого пшена не клюют, того гляди помрут.

И пошел дед снова. Выслушал его царь-судья и говорит:

– Хитра твоя внучка, да и я не прост. Пусть твоя внучка явится утром ко мне – не пешком, не на лошади, не голая, не одетая, не с гостинцем, да и не без подарочка!

Пошел дед домой. «Эка прихоть!» – думает. Как узнала Дуня новую загадку, то загорюнилась было, а потом повеселела и говорит:

– Ступай, дедушка, в лес к охотникам да купи мне живого зайца и перепелку живую… Ан нет, не ходи, ты старый, уморился ходить, ты отдыхай. Я сама пойду – я маленькая, мне охотники и даром дадут зайца и перепелку, а покупать их не на что. Отправилась Дунюшка в лес и принесла оттуда зайца да перепелку. А как наступило утро, сняла с себя Дуня рубаху, надела рыбацкую сеть, взяла в руки перепелку, села верхом на зайца и поехала к царю-судье.

Царь, как увидел ее, удивился и испугался:

– Откуда страшилище едет такое? Прежде не видано было такого урода!

А Дунюшка поклонилась царю и говорит:

Вот тебе, батюшка, принимай, что принести велено было!

И подает ему перепелку. Протянул руку царь-судья, а перепелка порх! и улетела.

Поглядел царь на Дуню.

– Ни в чем, – говорит, – не отступила: как я велел, так и приехала. А чем вы, – спрашивает, – кормитесь с дедом?

Дуня и отвечает царю:

– А мой дедушка на сухом берегу рыбу ловит, он сетей в воду не становит. А я подолом рыбу домой ношу да уху в горсти варю!

Царь-судья рассердился:

– Что ты говоришь, глупая! Где это рыба на сухом берегу живет? Где уху в горстях варят?

А Дуня против ему говорит:

– А ты-то ль умен? Где это видано, чтобы мерин жеребенка родил? А в твоем царстве и мерин рожает!

Озадачился тут царь-судья:

– А как узнать было, чей жеребенок? Может, чужой забежал!

Осерчала Дунюшка.

– Как узнать? – говорит. – Да тут бы и дурень рассудил, а ты царь! Пусть мой дедушка на своей лошади в одну сторону поедет, а богатый сосед в другую. Куда побежит жеребенок, там и мать его.

Царь-судья удивился:

– А ведь и правда! Как же я-то не рассудил, не догадался?

– Коли бы ты по правде судил, – ответила Дуня, – тебе бы и богатым не быть.

– Ах ты, язва! – сказал царь. – Что далее из тебя выйдет, когда ты большая вырастешь?

– А ты рассуди сперва, чей жеребенок, тогда я и скажу тебе, кем я большая буду!

Царь-судья назначил тут суд на неделе. Пришли на царский двор Дунин дедушка и сосед их богатый. Царь велел вывести их лошадей с телегами. Сел Дунин дедушка в свою телегу, а богатый в свою, и поехали они в разные стороны. Царь и выпустил тогда жеребенка, а жеребенок побежал к своей матери, дедушкиной лошади. Тут и суд весь. Остался жеребенок у дедушки.

А царь-судья спрашивает у Дуни:

– Скажи теперь, кем же ты большая будешь?

– Судьею буду.

Царь засмеялся:

– Зачем тебе судьею быть? Судья-то ведь я! – Тебя чтоб судить!

Дедушка видит – плохо дело, как бы царь-судья не рассерчал. Схватил он внучку да в телегу ее. Погнал он лошадь, а жеребенок рядом бежит.

Царь выпустил им вослед злого пса, чтоб он разорвал и внучку и деда. А Дунин дедушка хоть и стар был, да сноровист и внучку в обиду никому не давал. Пес догнал телегу, кинулся было, а дед его кнутовищем, кнутовищем, а потом взял запасную важку-оглобельку, что в телеге лежала, да оглобелькой его, – пес и свалился.

А дедушка обнял внучку.

– Никому, никому, – говорит, – я тебя не отдам: ни псу, ни царю. Расти большая, умница моя.

Морока

Служил один солдат на службе двадцать пять лет. Службу свою вел честно и верно, а с товарищами любил шутки шутить: скажет чего – незнаемо чего, а на правду похоже, другой-то и верит, пока не опомнится. Солдатская служба хоть и долгой была, да не все время солдат службу несет: и солдату надо себя потешить. Семейства у него нету, об обеде, о ночлеге старшой заботится, отстоял солдат время на часах – и сказки рассказывает. Чего ему!

Такой и этот был, Иван-солдат. Получил он отставку вчистую, пора ему домой к родным идти, а дом его далеко где, и от родных Иван давно отвык.

Вздохнул солдат:

– Эх! – говорит, – вся жизнь, считай, на солдатскую службу ушла: двадцать пять лет отслужил, а царя не видел. Спросит у меня родня в деревне, каков таков царь, а чего я скажу?

Пошел Иван к царю. А в том государстве царем был Агей, и любил Агей сказки слушать. Покуда Агей сказки не послушает, он и весел не бывал. Сам Агей-царь тоже любил сказки и загадки говорить; и любил он, чтобы слушали его, а еще больше любил, чтобы в сказки его верили, а загадки не разгадывали.

Приходит Иван к Агею-царю.

Агей говорит:

– Чего тебе, земляк?

– А лицо ваше царское поглядеть. Я двадцать пять лет прослужил, а вас в лицо не видал.

Царь Агей велел солдату на стул сесть из резного дерева, что против царя стоял.

– Гляди, – говорит. – Посиди, солдат, на стуле, покуда тебя черти не вздули, – а сам смеется.

Ну, Иван сидит на стуле; робеет он перед царским лицом и думает: «Уж не дурной ли царь Агей? Чему так радуется – неужто тому, что черти солдата вздуют!»

– А что, солдат, загану я тебе загадку, – Агей-царь говорит: – Сколько свет велик, как ты думаешь?

Иван с лица сурьезным стал.

– А не дюже велик, государь, ваше царское величество. В двадцать пять часов без малого солнышко кругом всего света обходит.

Царь сказал Ивану:

– И то, солдат. А сколько от земли до неба вышины будет? Много ли, мало?

– Да тоже, государь, не дюже: там стучит – здесь слышно.

Видит царь Агей, правду говорит солдат, да обидно ему, что солдат на ум скорый такой, не скорее ли самого царя будет.

– А теперь скажи, служба: сколько морская глубина глубока?

– А чего глубока! Про то неизвестно. Служил на море мой дед, утонул в воду тому уже сорок лет, и теперь его нет.

Понимает Агей-царь, простою загадкою старого солдата не одолеть. Велел ему денег дать на домашнее обзаведение и за стол его посадил, чай пить.

– Представь мне, служивый, теперь историю, а потом я тебя домой отпущу.

А солдат богатым не бывает, он куда как деньгам обрадовался. Стало Ивану и у царя скучно, и чаю ему не надо.

– Дозволь мне, государь, погулять пойти. Двадцать пять лет я службу служил, дозволь своевольно пожить. А историю я тебе после представлю.

Ушел Иван от царя и пошел в трактир. Сутки солдат гулял, все царские деньги прогулял, остался у него один старый грош. Выпил он вина на последний грош, да своего, видно, не допил, и еще ему захотелось.

– Подавай, – говорит, – еще мне вина и угощенья, купец!

А купец обмана боится, он и спрашивает:

– А у тебя золото либо серебро?

– Золото: серебро солдату носить тяжело.

Дает купец солдату угощенье, а сам садится против него.

– Куда, служба, идешь теперь? – спрашивает. – Родня-то жива иль умершая?

– От царя иду, – солдат говорит, – откуда же! А родня солдату не нужна, ему и так все свойственники. Пей, купец, я тебя угощаю!

Выпил купец с отставным солдатом.

– Я тебе, – говорит, – сбавку сделаю, дешевле возьму.

А солдат Иван ему:

– Сочтемся. Пей еще, купец, угощайся!

Купец к угощенью привык, он сыто живет, а беседу он любит.

– Скажи мне, – говорит, – служивый, быль какую ни есть.

– А какую тебе быль сказать, купец?

– А скажи что хошь: где ты жил, куда по земле ходил…

– А чего я тебе скажу: был я до службы в медведях да в лесу жил – и теперь медведь и тож в лес иду.

Купец услыхал такое и по первости оробел: у него свое ведь заведенье, в заведенье добра-товару много, а от медведя убыток может быть – чего с него спросишь!

– Ну, – говорит купец, – аль правда?

– А нет ли? – отставной говорит. – Погляди-ко, кто мы. Я-то медведь, да и ты-то медведь!

Купец и вовсе обомлел: с кем, дескать, это я торговать стану, в медведях-то будучи!

Поглядел купец на отставного солдата, ощупал себя и видит: солдат-то медведь, да и сам-то он, купец, тоже теперь медведь.

– Чего будем делать, служивый? Неужто нам в лес бежать?

А отставной Иван отвечает:

– Не надобно. Смотри-ка, в лесу нас охотники побьют. В лес мы успеем.

– А чего ж нам нынче надобно? Головушка наша горькая! Медведи мы!

Отставной не сробел:

– А чего нам надобно? Медведей в купцах не бывает. Зови гостей со всех волостей, гулять будем. Не пропадать же твоему товару-добру!

Видит купец – правду говорит Иван отставной. Велел он слуге позвать гостей со всех волостей.

Явились гости – и те, кого звали, и те, кто про зов издалека слыхали. Поели гости, попили, ни крошки, ни капли в трактире не оставили и чашки-ложки домой побрали: к чему медведю посуда?

Остался купец без добра, без товара. Залез он с отставным солдатом ночевать на полати.

Как мне быть? – говорит.

– А мы ночью в лес уйдем, – говорит отставной. – В городе, в посаде ли медведям жить не полагается, закону нету, штраф будет.

Проснулся ночью Иван и говорит купцу:

– Прыгай, медведь! Нам в лес пора. А я за тобой побегу, а то ты отстанешь от меня.

Купец наладился, прыгнул с полатей и ушибся животом об пол. Полежал он, очнулся, видит – ничего нету в трактире, всю торговлю гости даром поели, и того отставного солдата нету, и сам он не медведь, а опять купец, да победнее, чем был.

Стал купец искать по суду отставного солдата Ивана. А где его сыскать, когда Иван на волю ушел! Да и народ солдата везде привечает, в наказанье его не отдаст.

Пожаловался тогда купец царю Агею. Царь позвал купца и спрашивает его:

– За что ты в обиде на старого солдата?

– Да что, государь, – купец говорит, – ведь он меня в медведя обратил! Я сглупу-то и поверил, а солдат твой весь товар мой, и снедь, и напиток, как есть все гостям даром скормил и сам досыта ел.

Царь Агей посмеялся над купцом.

– Ступай, – говорит, – наживай добро сначала. Противу ума закону нету, а от глупости всегда убыток.

И захотелось тут царю – пусть солдат представит ему историю, чтобы то, чего нету, было бы как по правде. Царь-то думал: «Авось солдат не умнее меня! Раз я царь, сказкой он меня не одолеет, а я над ним посмеюся.»

Велел царь Агей найти отставного солдата Ивана, где он ни есть, где попусту ни гуляет.

Услышал Иван – царь его кличет, и сей же час явился.

– Я вот он, государь, – говорит. – Чего тебе?

Царь сперва велел самовар на стол поставить и чай пить велел Ивану. Налил Иван чаю в серебряную кружку, отлил из нее в блюдце и хотел было опять сесть на стул из резного дерева, да сел на табуретку. Царь тогда говорит ему:

– Ты, Иван, молодец. Слыхал я: ты купца в медведя обратил. А можешь ты и мне штуку представить, мороку какую?

– Могу, государь, я привыкши, да боюсь.

– Не бойся, служба, я люблю сказку-мороку.

– Знаем, – сказал Иван. – Да тут я тебе буду сказку рассказывать, а не ты мне… А который нынче час, государь?

Царь ответил:

– К чему тебе час? А первый будто.

– Стало быть, время! – сказал отставной солдат.

Сказал он так и вдруг воскликнул еще:

– Вода, государь, потопление! Бежим отсюдова скорей, а сказку я после тебе скажу, где сухо будет. Видишь, водополье во дворец нашло!

Не видит царь потопления, и воды нигде нету, а видит: отставной солдат тонет, захлебывается и ртом воздух поверху глотает.

Кричит ему царь:

– Опомнись, служба!

Глядь, а и самому дышать уже нечем: в грудь воды набралось, и в желудке ее полно, и в кишках переливается.

– Спасай меня, солдат!

Иван-солдат схватил царя:

– Агей, плыви бодрей!

Поплыл царь Агей. Видит он – спереди его рыба плывет. Рыба обернулась к нему.

– Не бойсь, – рыба говорит, – Агей, это я, служба твоя.

Глянул царь на себя: и он рыбой стал.

Обрадовался царь:

– Теперь не утонем.

– Нету, никак нет, – отвечает ему рыба Иван. – Живы будем!

Плывут они далее. Из дворца уплыли, по вольной воде плывут. И вдруг перед царем прочь пропала рыба Иван. Слышит только царь – кричит ему со стороны отставной солдат:

– Эй, Агей, плыви левей, а то спереди сеть, будут в ухе тебя есть!

– Услышал царь солдата, а подумать не успел – и попал он в рыбацкую сеть. Глянул царь – и рыба Иван тут же.

– Чего же теперь, служба, делать будем? – спрашивает царь.

– Помирать, государь, будем.

А царю жить охота. Забился он в сети, выскочить захотел, да сеть крепка.

Вытащили рыбаки сеть наружу. Увидел царь Агей, как один рыбак схватил Ивана-рыбу, ободрал с нее ножом чешую и в котел бросил. «Ну, – подумал царь, – с меня чешую драть не будут».

Схватил рыбак рыбу, отсек ей голову и ту голову прочь забросил, а туловище в котел положил. И слышит тогда царь голос отставного солдата:

– Государь ты наш батюшка, а где ж твоя голова?

Захотел царь Агей ответить солдату: «А кожа твоя где? С тебя чешую всю содрали! Чего же ты не спас меня, окаянный?» Да ни сказать, ни крикнуть царь не мог: вспомнил он – головы у него нету.

Ухватил царь руками свою голову. Тут опомнился он и озираться начал. Видит царь – сидит он во дворце, как всегда бывало, сидит на мягком стуле, а против него на табуретке отставной солдат Иван сидит и чай из блюдца пьет.

– Это ты, Иван, рыбой был?

– Я, государь. Кто же еще!

– А кто думал, когда у меня головы не было?

Иван говорит:

– Опять же я, государь. Некому было.

Вскричал тут царь на Ивана:

– Вон из моего царства иди! И чтоб духу твоего слышно не было, и чтоб люди мои не помнили тебя, а забыли!

Ушел от царя отставной солдат и чаю только полблюдца выпил. А царь Агей тотчас по всему своему царству приказал, чтоб никто не смел принимать в свой дом Ивана, отставного солдата.

Пошел Иван ходить. Куда ни придет, куда ни попросится – «Царь пускать тебя не велел», – говорят и ворот ему не отпирают.

Оплошал сперва Иван. Дошел он до своей родни – и родня его не признает: царь, дескать, не велел тебя привечать.

Пошел Иван далее. Что же там?

Просится Иван в избу ночевать:

– Пусти, добрый человек.

– Пустил бы, да не велено, – хозяин говорит. – А коли пущу, так разве за сказку. Умеешь ты, нет ли, сказки рассказывать?

Подумал Иван:

– Умею, пожалуй!

Пустил его крестьянин ночевать.

Рассказал ему Иван сказку. Сначала хозяин слушал без охоты: «Чего, думает, – скажет солдат! Солжет да каши попросит». Глядь – в середине сказки хозяин улыбнулся, потом задумался, а под конец сказки и вовсе себя забыл, кто он такой, – думает, что и сам он уж не мужик, а разбойник, мало того: и царь он морской, а не то просто бедный, да премудрый человек либо дурак. А ведь и нет будто ничего: сидит один отставной солдат, губами шевелит и слова бормочет. Опамятовался хозяин и просит еще сказку у солдата. Тот еще рассказал, другую сказку. На дворе уже светать начало, а солдат с хозяином спать не ложились. Иван солдат уж которую сказку говорит, а хозяин сидит напротив него и плачет отрадными слезами.