Текст книги "Hам светят молнии"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Что ты, к примеру, хочешь этим сказать?

– Ничего, – Деминтас покачал головой. – Только то, что медицина и впрямь заставляет нас умирать продолжительнее и мучительнее. Сказано, что называется, не в бровь, а в глаз!

– Любите цитаты?

– Как раз нет. Но если не слушают тебя, отчего не привести в пример какого-нибудь Софокла с Гераклитом. Торсионные призраки тем и сильны, что их уже нет. И, увы, мало кого интересует, что зачастую для изречения тех или иных истин вполне достает собственного ума.

– Вы действительно так полагаете?

Деминтас остро взглянул в глаза Егору и неожиданно рассмеялся.

– Пожалуй, я рад, что вы такой, какой вы есть.

– Хотите сказать, что я не дурак?

– Выражаясь проще – да. Видите ли, общение с дураками расслабляет. Возникает ложное ощущение собственной значимости, а я этого не люблю. Поэтому рад любому умному собеседнику. В настоящее время – вам.

– Еще бы! У Егора три литературных премии, – горячо заговорил Горлик. – Пятнадцать книг и серия журнальных публикаций.

– Пятнадцать книг? Это, верно, килограммов десять? Что ж, впечатляет... – продолжая улыбаться, Деминтас протянул руку к непочатой бутылке, сковырнув пробку, аккуратно разлил вино.

– Ну-с, мсье Егор. За ваши публикации и книги, которые никто и никогда уже не прочтет. Кстати, за ваши, Горлик, тоже!

Егор согласно кивнул, Горлик тоненько хихикнул. Спевка, судя по всему, состоялась. За куплетом наступала очередь припева.

***

Дважды налетали разрозненные стаи мышей, но от них отмахивались, как от докучливой мошкары. Только ворчуну сержанту маленькие коготки располосовали ухо и оцарапали щеку, в остальном обошлось без потерь. Фонари все-таки пришлось включить. В целях безопасности. До позиций пуритов было далековато, а вот волны бушевали совсем рядышком. Полковник справедливо рассудил, что добровольцев переться в полной темноте по притопленным сферам можно и не найти. Правда, обнаружился другой коварный минус: в свете фонарей в прозрачной глубине под ногами тотчас замелькали мощные черные тела. То ли мелькали они там постоянно, то ли хищников привлекло сияние ламп. Так или иначе, но людишки попятились.

– Мать честная! Сколько их там!

– Да уж... Не хотел бы я подскользнуться.

– Типун тебе на язык!..

– Разговорчики! – полковник первым шагнул вперед. – Тут и ползти всего ничего, а эти дуры, если не трепыхаться, не кинутся. В общем проверить обвязку – и за мной!

Не очень-то он верил в то, что говорил, но, кажется, подействовало. Вниз старались не смотреть, цеплялись за скользкие поручни, животами приникали к металлу, усеянному пупырьем заклепок. Павел Матвеевич, оглядываясь, видел, что пошли все. Значит, действительно отобрали кого следовало. Мимолетно подумалось, что не мешало бы захватить с собой несговорчивого майора. Чтобы растряс жирок, пацифист задрипанный, да вкусил почем фунт лиха! Полковник смутно подозревал, что из-за таких вот в сущности неплохих людей и затевались на земле самые страшные смуты. Ржавые доброхоты, болтуны и пентюхи, понятия не имеющие о реалиях! Конечно же, человечество – не стадо, и, конечно же, имеет ценность каждая отдельно взятая жизнь, все правильно и понятно до оскомины, да только предназначены сии правила вовсе не для тех, кто стоит у кормила. Если президент перестает быть тираном и впадает в Достоевщину, если забывает о технике дрессуры и выпускает из рук кнут, то гнать и гнать надобно такого в три шеи. Потому что наломает дров похлеще любого дуче и фюрера. Сначала ринется в конверсию, потом вляпается в войну, затем передерется с собственным разобиженным народом и вовсе опустит руки. Дескать, хотел, как лучше, ребята! Правда, хотел!.. Павел Матвеевич фыркнул. Мысленным диалогом он сознательно ярил себя, синтезировал мужество, которое убывало по мере того, как росла высота. Сферы заметно раскачивало, дождь хлестал по глазам, холодеющие пальцы все чаще соскальзывали с поручней. И это только начало! Дальше пойдет хуже. Стальная дуга достигнет пика и станет клониться к воде, а метров семь-восемь придется и вовсе плыть. Пустяки, конечно, но кто-нибудь обязательно дрогнет. Ну никак без этого не обойдется! Значит, что? Значит, придется стрелять. Для того и навинчен глушитель. При удачном стечении обстоятельств – по акулам, при неудачном...

Полковник повернул голову, рассматривая ползущую за ним вереницу людей, еще раз от души обругал Рушникова. Ведь не дурак, кажется! Изучал, верно, историю, периоды смут и революций, а поди ж ты! Так и не понял, курдюк жалостливый, что ни одному из доброхотов так и не удалось превратить землю в централизованный Эдем. В кладбище, в гигантскую свалку – это пожалуйста, но никогда в нечто приближенное к райским кущам! И ведь всегда в избытке находились разномастные пророки. Вещали, кликушествовали до потери пульса. Так ли уж сложно было прислушаться? Кажется, отец Авель предсказал некогда взятие Москвы, ее последующее сожжение. Что же с ним сделали после этого? Медовыми пряниками накормили, деньгами одарили? Фига-с два! Взяли и заточили в тюрьму. Уже потом, когда все сбылось, старца расковали и отпустили. Но опять же с непременным условием – молчать в тряпочку и не трепать языком попусту. А он и не трепал, пытался помочь, как мог. И конечно, сохранились кое-какие письмена, кое-какие протоколы. На досуге венценосцы их рассеянно листали. Выводы вряд ли делали правильные, но любопытство проявляли...

Позади коротко вскрикнули. Полковник обернулся. Над черной пропастью червяком извивался человек. Руки его елозили по тонкой веревке, еще двое пыхтели на мокром металле и, кажется, даже не делали попыток вытянуть приятеля. Лежали, вцепившись в поручни, испуганно сопели.

– Кого ждем! – приглушенно рыкнул полковник. – А ну сдвинулись плотнее! Ручками взялись друг за дружку и потащили...

Никто никого не потащил. Один из лежащих сделал попытку дернуть за трос, но сам чуть было не сверзился следом. Павел Матвеевич прикусил губу. Вот и первое наказание за "светлые" мысли! Веревочной лестницы нет, и яснее ясного, что процедура спасения грозит всерьез затянуться. Придется ползти назад, попарно группировать людей, впрягаться в веревку. Да при такой тесноте кто-нибудь снова обязательно соскользнет. Это уж как пить дать! И плакала операция горючими слезками!..

С каменеющим лицом полковник выдернул из-за пазухи пистолет. Все, что можно сделать для бедолаги, это прикончить его прежде чем он упадет в воду. Он тщательно прицелился.

Хлопок, наверное, даже не услышали. Для верности полковник выстрелил еще раз. Тело внизу дернулось и обмякло.

– Режьте трос!

Они глядели на него со страхом.

– Режьте, я сказал!

Кто-то наконец достал нож. Лопнула одна нить, вторая, убитый волонтер кулем полетел в воду. Павлу Матвеевичу почудилось, что к бойцу метнулись со всех сторон тени, но такие вещи лучше не разглядывать в подробностях.

– Чего уставились! А ну, вперед!..

Бойцы зашевелились. Может, даже чересчур суетливо. Порции адреналина, впрыснутые в кровь, сделали свое дело. Одним махом одолели первую сферу, ход замедлили только у самой воды. Но он и здесь не позволил им остыть.

– Слушайте и запоминайте, парни! Так сразу на людей они не кидается! – внушающе произнес он. – Это вам не летучие мыши. Будете бразгаться, конечно, дождетесь. Но если быстро и без шума, все обойдется. Если что, буду прикрывать. Возьмите в руки ножи, но просто так не махайтесь. Еще чего доброго порежете друг дружку.

Он говорил и видел, как бледнеют их лица. В этой полумгле они становились похожими на покойников.

– Короче! Делайте, как я, и ни о чем не думайте, – Павел Матвеевич осторожно сполз в волны, ногами переступая по железу, сделал несколько шагов. С особой ясностью вдруг ощутил, что на вершок влево и вправо опоры нет, а есть лишь пугающая, взятая под контроль хищниками бездна.

Когда вода дошла до груди, полковник толкнулся вперед и поплыл. Стараясь дышать ровно, не делая лишних взмахов, сплюнул, проникшую в рот соль океана. Десятки глаз неотрывно следили за ним. Впрочем, не только следили. Самые умные уже догадались, что первые рискуют меньше. Гиревик Коляныч и Мацис уже плыли следом. Почти одновременно все трое добрались до выныривающей из воды сферы, проворно перебирая гнутые прутья, взобрались наверх. Разведчикам полковник кивнул вперед.

– Давайте, орелики, двигайте! Все по старой программе...

Еще двое храбрецов осторожно пересекли водное пространство. За ними, по-собачьи гребя, тронулся Адам. Видно было, что плавает он абы как, но тоже уразумел изюминку ситуации, сообразил, что медлить опасно.

Господи, только бы обошлось!..

Держа перед собой пистолет с глушителем, полковник бдительно всматривался в волны. Пока вроде чисто. В темноте, правда, особенно и не разглядишь, чисто там или нет, но без света хоть какие-то шансы... Где-то слева проплыл треугольный плавник, полковник немедленно напрягся. Нет, кажется, бойцы ничего не заметили. Правда, сработала иная пружина. Разглядев, что еще трое вполне благополучно миновали опасную водную полосу, вниз сыпанули всей толпой. С плеском, с бранным перешептыванием. Теперь спешили обогнать друг дружку, добраться до спасительных поручней прежде других. Работал инстинкт самосохранения. Павел Матвеевич, сцепив зубы, смотрел вниз и ждал неизбежной атаки. Возможно, все обошлось бы, сумей они с той же одновременностью выползти на стальную дугу моста, однако внизу образовалось подобие пробки. Цеплялись сразу по двое и по трое, конечно, не удерживались, срывались вниз.

– Не плескаться, болваны! Кому говорю!..

Никто его не услышал. С таким же успехом можно было обращаться к акулам. Последние, кстати, уже нарисовались вблизи вполне явственно. Прищуренный взор Павла Матвеевича все чаще ловил справа и слева проблески стремительных силуэтов. Но и стрелять пока не хотелось. Черт его знает, как они себя поведут. Хлынет кровь, совсем обезумеют. Словом, не вышло бы хуже...

Но хуже все-таки вышло. Сдавленно заверещал один из бойцов и тут же скрылся под водой. Плеснул серповидный хвост, и одну за другой Павел Матвеевич влепил три пули в широкую черную спину. Хищницу изогнуло дугой, не переставая содрогаться, она ввинтилась шурупом в чернильную глубь. Еще одна пасть показалась вблизи толкущихся внизу волонтеров, рука полковника сработала рефлекторно. Он даже не целился, но выстрелы не пропали даром. Все пули угодили в зев акулы. Захлопнув пасть, она вильнула в сторону.

– Быстрей, соколики! Быстрей! – пропустив мимо себя мокрого и дрожащего солдатика, Павел Матвеевич заглянул под мост. Здесь выписывали кренделя сразу две морских террористки. Полковник дважды даванул спуск, и почти тотчас щелкнул в крайнем положении затвор. Следовало сменить обойму, но помешал очередной солдатик. Плечом неловко боднул скрюченного полковника, и обойма, кувыркаясь, полетела вниз. Ладно, хоть сам не сорвался. Однако на то, чтобы достать запасную обойму, ушли драгоценные секунды. Еще несколько выстрелов, гигантская тень, взметнув каскад брызг, метнулась в сторону.

– Все?

– Кажется, все... – Последний из выбравшихся нервно припал грудью к клепанному железу, плачуще засмеялся. – Фиму сжевали, Злотницкого...

– Кто еще?

– Не знаю. Пойди разбери в темноте.

– Ладно, потом посчитаем, – полковник неловко хлопнул бойца по плечу. – Давай, паря, соберись. Немного осталось. Совсем чуток.

Безусый волонтер часто закивал головой, ладонью шоркнул по глазам. То ли воду стирал, то ли и впрямь плакал.

***

Маратик все-таки уговорил их посмотреть пушку. Через сторожевой люк все четверо вылезли наружу и тотчас ослепли от хлещущих отовсюду струй. Поездные прожекторы полосовали тьму, лишь усиливая ощущение одинокости и потерянности.

– Идет ковчег, качается, вздыхает на ходу! – Деминтас пьяно засмеялся. – Это ведь про нас, а? Поезд Ноя, ковчег из двух с лишним сотен вагонов.

– А вон и пушка, про которую я толковал. – Марат указал пальцем. Метрах в сорока впереди действительно матово поблескивала орудийная башня. Указующий перст пушки понуро глядел под углом вниз, словно наперед информируя о капитуляции перед силами стихии. А вообще странное это было видение череда пассажирских вагонов и бронированный сундук с самым настоящим орудием.

– Может, подобраться да стрельнуть?

– Куда стрельнуть?

– Да хоть по той же Луне!

– Ага, размечтался!

– Мы только парочку раз, к примеру!

– А потом под трибунал сбегаете. Тоже парочку раз.

– Почему – парочку?

– Потому что вас двое.

Горлик с вызовом захохотал.

– Во-первых, нас трое. Деминтас, думаю, тоже непрочь побабахать. А во-вторых, что нам твой трибунал сделает? Под домашний арест посадит? Так мы и без того, к примеру, все под домашним арестом. И даже если закуют в кандалы, будем заниматься тем же, чем занимались. Мы, Маратик, на более страшное обречены.

– Это на что же?

– А вот на то самое! И Егор, и Путятин, и я – все мы вынуждены сочинять то, что уже никогда и никому не понадобится. Это еще хуже, чем в стол.

– Так вы не сочиняйте, беда какая!

– Дурила, мы иначе не можем...

Егор хотел было сказать, что Горлик порет ерунду и банальщину, что все они на самом деле вполне могут и только прикидываются этакой страдающей богемой, но мысль пружинисто толкнулась от черепной коробки, совершив странный кульбит. Банальное и впрямь было правдой. Он подумал, что действительно ничего иного они уже не могут. Не умеют, не хотят и не будут делать, даже если их перестанут кормить и поить. Воистину человек – ленивое существо. Пожалуй, одной-единственной профессии его только и можно выучить к тридцати годам. А дальше бег по инерции, все равно как у этого многовагонного ковчега, – сугубо по рельсам, не делая ни единого движения вправо и влево. Не зря кто-то из великих съязвил: все, что человек хочет, непременно сбудется, а если не сбудется, то и желания не было, а если сбудется не то – разочарование только кажущееся: сбылось именно то... Остро сказано. Точно. Как перочинный нож, всаженный меж ребер. Прочувствуешь обязательно, а вот выдернешь ли?

Точно выставленную посудину, дождь заливал их по горлышко, делая одежду тяжелой и мерзкой, сковывая по рукам и ногам, заставляя пить и глотать вездесущую воду. Но все было на благо. Им хотелось бороться, и они боролись. С окружающим мраком, с собственными, превратившимися в вериги костюмами, с шаткостью бронированной почвы под ногами.

– Дождина козлячий! – ругался Марат. – Откуда ты только взялся!

– Это наша целина и гекуба! – с пафосом цедил Горлик. Обратив мокрое лицо к Егору, лихорадочно шептал: – За всю свою жизнь я не соблазнил ни одной женщины! Ни одной! Я всего лишь следовал их желаниям, ты понимаешь?

Егор энергично кивал.

– Стоило им, к примеру, хоть раз намекнуть на желаемое мое отсутствие, и я тотчас испарялся. То есть, может, им этого и не очень хотелось, они же любят поиграть в кошки-мышки, да только я, к примеру, подобных натюрмортов не приемлю! – Горлик потрясал рукой. – Мною всегда, к примеру, повелевал разум. Всегда и всюду!

– Отчего же у них все иначе?

– Да потому что они, Егорша, притворяются. Давно подмечено! Сам рассуди, было бы от чего там охать и ахать! Но ведь ахают! Стонут, понимаешь, ногтями спину раздирают! Спрашивается, для чего?

– Считаешь, притворяются?

– Все без исключения!.. Вот, к примеру, я! Обычное, казалось бы, существо, но с половым трепетом всегда расправлялся без труда. Делал этакое волевое усилие – и преодолевал. Все, думаешь, почему?

– Почему?

– Потому что оставался прежде всего человеком!

– Болваном ты был, а не человеком! – пробасил Деминтас. Неужели можно всерьез изрекать подобные глупости? Стоите тут под дождем, взираете на вселенную свысока и бормочете вздор... Вон Маратик – и тот умнее вас.

– Почему это умнее!

– Потому что даже Достоевский собирался писать продолжение "Карамазовых"!

– Не понимаю... Причем здесь "Карамазовы"?

– А при том! – Мефистофелем захохотал Деминтас. – При том, мой дорогой Горлик, что ангелочка Лешеньку он хотел превратить в революционера-террориста. И это не блажь писателя, не сиюминутный каприз. Как всякий настоящий провидец, он только хотел констатировать факт. Вчерашние грешники – это сегодняшние монахи-затворники и завтрашние террористы-фанатики. Такая вот психоделическая эволюция. И коли вы пишите, вы тоже обязаны быть провидцами!..

– Луна! – испуганно выкрикнул Горлик. Рука его взметнулась вверх. – Синяя Луна!

Все четверо задрали головы.

– Говорят, – задышал Деминтас в ухо Егору, – с орбитальных станций можно видеть не семь Лун, а одну-единственную. И наша Земля выглядит оттуда совершенно иной.

– С орбитальных станций? Да ведь там все давно погибли!

– Это официальная версия. Потому как связь пропала, а сообщения в последнее время поступали такие, что впору было за голову хвататься. Но только это не сбредивший бортовой кибер, уверяю вас! Астронавты живы. Молчать-то они молчат, но живы. С чего им погибать? Резерва солнечных батарей еще лет на двадцать должно хватить, жратва – сугубо синтетическая, плюс парниковый урожай. Конечно, удобно предполагать, что все там давно спятили от затянувшейся невесомости, только я лично в этом крепко сомневаюсь. Здесь спятить проще, однако живем! На Луну вот эту сволочную глядим, даже смеемся...

Егор взглянул на Деминтаса и содрогнулся. Вместо близкого лица он разглядел желтый костистый череп. Нижняя челюсть его шевелилась, словно пережевывала что-то невидимое, и странным было слышать речь доктора – четкую, вполне связную. Черепа не должны разговаривать, однако Егор воочию наблюдал иное.

Стайка летучих мышей спикировала вниз, но неудачно. Вагон пролетел мимо, – на скорости крылатым тварям трудно было атаковать. Неровная цепь костистых трупиков, промахнувшись, уплыла вдаль.

– А-а!.. – пьяный скелетик Марата покатился по крыше вагона. Запрокинувшись на спину, охранник угрожающе задрал ствол автомата. Кажется, закричал и Горлик. Костлявыми фалангами обхватив себя за плечи, великий компилятор чужих романов присел рядом с Маратом. Громыхнула очередь, и трассирующая нить понеслась в ночной небосвод. Сверкающий пунктир бил в водную мглу, быстро теряясь из виду. Марат жал и жал на спуск. Егору стало казаться, что автоматные пули дырявят и без того ветхие тучи, отчего дождь становится гуще и гуще. Впрочем, сейчас его занимало иное. Обхватив рукой шею Деминтаса, он вместе со всеми надрывался в крике. Мысли ушли, выбитые синими жутковатыми лучами. Небеса рентгеном прошивали их насквозь, пытались запугать. Четверо выбравшихся на крышу топорщились, потрясая кулаками, отвечая небесам бранью. Стоять на крыше несущегося вагона было непросто, но они балансировали руками и продолжали валять дурака. Совершенно оглохший Горлик опустился на четвереньки, мертвой хваткой вцепился в трубу вентиляционного поддува. Патроны у Марата кончились, тишина обволокла черной ватой, попутно укутала жутковатый зрак Луны. Наваждение прошло, люди снова стали людьми.

– Я беллетрист! – сипло выкрикнул Горлик. Откашлявшись, повторил: – Я жалкий никчемный беллетрист!

– Все в жизни беллетристика! – горько успокоил его Деминтас. – Абсолютно все. Умные молчат, глупые спорят. В споре рождается то, в чем не нуждается настоящий ум. Оттого накануне страшного Бог всегда прибирает самых лучших и самых достойных.

– А мы остались, – невесело отозвался Егор.

– Правильно. Все художники – либо мученики, либо откровенные дети.

– А графоманы?

– Графоманы – вообще не художники.

Егор захохотал.

– А мы ведь и есть графоманы! Горлик, я, Путятин! Три дряхлых вагона с дымящими буксами.

– Иногда полезно и подымить! Толстой говаривал, что сначала должна быть энергия заблуждения. Юношеский максимализм – плодовитая штука. Без него нет и не может быть ни жизни, ни роста!

– Но далее по тому же Толстому должна идти энергия стыда! – возразил Егор. – А у кого она есть?

– У меня есть, у тебя... Вон Горлик плачет, значит, и у него есть. И вот когда эти два верблюжьих горба преодолены, тогда начинается энергия постижения...

Врач не договорил, потому что именно в этот момент Марат перезарядил автомат и с диким воплем, в который немедленно тонкой нотой вплелся визг Горлика, ударил очередью вверх. На этот раз пули рассыпались густым веером, и на миг оглохшим пассажирам почудилось, будто с поездом вместе – среди дождя и бушующих внизу волн плывет фонтанирующий огненный кит. Деминтас вскинул голову, глазами впитывая в себя грохочущий фейерверк. Отраженные искры заплясали в его черных зрачках.

– Мы Манкурты, Егор! – яростно выдохнул он. – Вместо энергии стыда синтезируем энергию разрушения.

– Что поделать, нас стало слишком много. Бредовые идеи Мальтуса оказались не столь уж бредовыми.

– Тогда уж не Мальтуса, а господина Тейлора! Это он первый заговорил о мести природы.

– Не знаю... – Егор качнул головой. – Можно ли назвать всемирный потоп местью природы.

– Разве нет? Океан тянется не в абстрактную пустоту, а к нам. Вектор приложения силы – направлен к человечеству. Убежден, когда захлебнется последний из жителей планеты, все само собой успокоится. Животное по имени Земля вздохнет с облегчением, ноосфера скомандует отбой, вода пойдет на убыль. Подобно очищающей лимфе она сделает свое дело, на сдобренных тиной равнинах зародится новая жизнь. Все проще пареной репы, Егор! Природа неистребима. Просто она долго раскачивается. Все ее потопы сродни одному нашему движению, когда ладонью мы утираем с лица пот или налипшую мошкару. Вы правы в одном, нас и впрямь стало слишком много – настолько много, что это ощутила даже Земля.

– Фрактальщики утверждают, что Земля пустотела. Выкрикнул Егор. – А может, все обстоит чуточку иначе? Может, там внутри – особая земная кровь? Или та же морская вода? Тогда потоп – обычное кровотечение. Пока раны не зажили, кровь будет бежать и бежать.

– Красиво, – Деминтас кивнул. – И потому скорее всего неправда.

– Почему же?

– Потому, дорогой Егор, что мы живем в эпоху Апокалипсиса, в годы, когда красота рушится и нивелируется. Больные редко бывают красивыми. Не самым лучшим образом выглядит и смерть. А значит, начинают доминировать иные понятия, иные категории. Скорее всего нас вообще не должна интересовать первопричина потопа.

– То есть?

– Все просто, Егор. Помните, мы говорили о смерти зачем, дескать, она приходит, зачем приключаются болезни, – и тут то же самое. Интересен не факт потопа, интересен вывод, который нам навязывается. В очередной раз человечеству, словно капризному больному, дают кулаком в глаз, напоминая о главном. А главное всегда было и есть – наше собственное необъясненное "я". От дарвиновского вопроса "кем мы должны стать?" мы вновь возвратились к исходному "кто же мы такие?". Нет точки отсчета, не будет и пути. Решительные люди, вроде вашего братца, движутся вперед, расплевавшись с системой координат, довольствуясь одной лишь почвой под ногами. Это люди-ледоколы и люди-танки. Такие, как вы, топчутся на месте. Если рассуждать логически, траектории – той, что выписывают сейчас эти пули, у вас нет. Ни у Горлика, ни у того же Путятина.

– А у вас?

– И у меня нет. – Деминтас бодро хлопнул Егора по спине. – Мы трусы, понимаете? И потому постоянно оглядываемся на других, измеряем прожитое общепринятыми мерками, а это глубоко ошибочная практика. У каждого из нас свои буйки, свои заветные глубины. Кто-то рожает детей, кто-то считает и копит в мензурках дождевые капли. Тот же Диоген в своем пивном бочонке жил небесцельнее изобретателя космических ракет, а уличный идиотик впитывает в себя столь же великое число истин, сколько способен разглядеть самый пытливый психолог. Вероятно, и Серафиму Саровскому в сущности было не так уж важно, кем именно быть – Серафимом или Досифеей. Он попросту пожалел своих учеников, устранил возможную путаницу в умах. Потому что главное всегда оставалось неизменным.

Егору неожиданно захотелось сделать что-нибудь из ряда вон выходящее. Слова Деминтаса, его страстные интонации действовали чарующим образом. Залезть бы и впрямь в бронированную башню, врезать прямой наводкой по одной из лун. И хорошо бы еще попасть. Чтобы брызнула расколотой лампочкой, россыпью метеоритов изрешетила вселенную.

Марат, расправившись с последним рожком, устало попытался сесть. Горлик, глядя на него, чуть шевельнулся, но колени "беллетриста" заскользили по мокрой крыше, и он вновь ухватился за вентиляционную трубу.

– А счастье? – вспомнил Егор. – Почему вы ничего не говорите о счастье? Ведь мы его тоже заслуживаем!

– О счастье, Егор, тоскует слабое время. Сильное время тоскует о подвигах.

– Но ведь оно все равно существует? Должно существовать!

– Оно есть. Везде и всюду. Потому что оно как воздух. Надо лишь научиться задерживать дыхание, ощущать его в себе. Деминтас взмахнул рукой. – Оглянитесь! Мы летим на скорости семьдесят километров в час, под нами бездна и пенные, кишащие акулами воды. Все против нас! Все от верха и до самого низа, а мы живы! Вопреки логике, вопреки тысячам черных пророчеств. Вот и сумейте оценить это мгновение! По достоинству оценить! Расширьте глаза и признайтесь себе открыто, разве в данную минуту вы не счастливы?

– Пожалуй, что да...

– Ну вот! А я что говорил! Тот же Достоевский почитал за счастье свои припадки, что не мешало ему кричать во время падучей от боли. Такая вот кулебяка! Все его герои от Смердякова до князя Мышкина страдали эпилепсией. Величие боли, способность прозревать через страдания – даже через банальный геморрой! Он понимал это лучше других. Потому и стал Достоевским!

Сунув руку за пазуху, Деминтас вынул черный длинноствольный пистолет, сунул в ладонь Егора.

– Держите!

Егор с готовностью стиснул мокрую рукоять.

– Спускайте с предохранителя и покажите им всем, кто вы есть. И даже не кто вы есть, а то, что вы ЕСТЬ и ЖИВЕТЕ, что вы и впрямь существуете. Ну же!

Егор выстрелил, и Марат завистливо поднял голову. Пьянея от нового, доселе незнакомого чувства, Егор выстрелил снова. И неожиданно вспыхнуло северное сияние. То есть, это только так его называли для простоты. Сам Егор слышал о нем десятки раз, видел отсветы в матовых окнах, но чтобы в ответ на его пули и прямо над головами – такого еще не бывало. Три бледно-розовых Луны одновременно всплыло из-за горизонта – каждая со своей определенной стороны и, сойдясь в зените, взорвались бесшумным фейерверком. Время остановилось, и каждый осколок на миг показался Егору пульсирующим, а может быть, мигающим глазом. Большие и малые, фиолетовые и золотистые, они кружились и сталкивались в черном плачущем небе, неровный их свет обжигал роговицу, смотреть вверх становилось больно. Егор опустил голову и ахнул. То есть, возможно, это ему только показалось, но в жутковатом сиянии небесных глаз он вдруг рассмотрел мчащийся под ним вагон насквозь. Словно гигантский рентгеновский снимок на миг поднесли к его лицу и тут же убрали. Но и одного короткого мгновения хватило, чтобы рассмотреть детали, которых не видят и не должны видеть нормальные люди. Клепка листовых швов, тонкий абрис металлических стоек, столов и полок на втором этаже, трубчатая паутина в стенах, веточки электропроводки и множество движущихся и неподвижных человеческих скелетов. Еще были бешено вращающиеся колеса, буксы и какие-то пружины. А сразу за ними... За ними мелькнуло то, что и вовсе не укладывалось в сознание. Призрачным кинжалом взор пронзил толщу океана, узрев далекое дно – дно, которое на самом деле дном не являлось...

Егор сморгнул, и видение пропало. Все стало прежним, и собственные ноги не висели больше в пустоте, упираясь в темную подрагивающую крышу.

– Вы видели? – Деминтас смотрел на него в упор. – Видели, что Они вам показали?

– Они? – Егор кивнул вверх на угасающую россыпь глаз-огоньков.

– Кто же еще! – Деминтас загадочно хмыкнул. – Самая жуткая для нас правда, что Они всегда над нами. Мы живем в разном, понимаете? Потухнет солнце, наши беды умрут вместе с нами, планета покроется коркой льда, а Они останутся. Это очень болезненно, егор, соприкасаться с вечным.

Расстроенно клацая автоматным затвором, Марат посылал им умоляющие взоры.

– И все равно – на сегодняшний момент мы еще живы! звонко произнес Деминтас. – Мы есть, мы существуем, и Они это знают!

Не очень ясно было, кого в точности он имеет в виду, но каждый, должно быть, подумал о своем, потому что закивали все разом. И, по-волчьи задрав голову, Горлик неожиданно завыл. Не тоскливо, а почти сладостно, как человек, взлетающий ввысь, как самец, победивший соперников, ценой ран и крови завоевавший самую красивую самку. Оставив в покое свой автомат, с готовностью заблажил Марат. Радостно щерясь, Егор вновь вскинул пистолет и раз за разом начал палить в небесное разноцветье. Наверное, Они действительно изучали их неведомые, потусторонние, надменные, и он гасил их, словно лампочки, развешенные в парке. Потому что мог и хотел это делать. Потому что был человеком погибающим – гомо новусом, зародившимся на земле лишь в последние десятилетия. И, надсажая связки, он тоже вопил. Три голоса вторили ему, а рука содрогалась от жесткой отдачи. Грудь и горло саднило, но и это казалось приятным. Так рвут в несколько глоток канат – не мускулами, а именно горлом, взрыкивающей волей подавляя противника, взбадривая себя и друзей, сантиметр за сантиметром перетягивая на свою сторону плетенную великанью косу. Свой канат они тоже сейчас вырывали из небесных пут. Всего-то и нужно было для этого – отречься на минуту от тягостной узды цивилизации и дать волю собственному естеству. Наверное, не животному, однако и не человеческому. Они знаменовали собой новую биологическую ступень. Человек погибающий, гомо-сапиенс с вывернутыми наизнанку глазами. И оттого крик казался освобождением, волевым проявлением катарсиса.

Четверо вымокших до нитки людей сидели, стояли и лежали на крыше пронзающего мглу вагона и, захлебываясь от струящейся с небес влаги, распахивали рты в торжествующем реве. Они не боялись ливня, плевали на бушующий океан, смеялись над северным сиянием. Миг, о котором толковал доктор, волшебно растянулся.

***

В какие-нибудь пять минут пара атакующих минометов выплюнула все взятые с собой снаряды. Вакуумные разрывы были страшны, станционный узел утонул в клубящем разгрызающем все живое пламени. Розовая шапка вспенилась над мостами, приветствуя силы волонтеров, медлительно поплыла в небо. Рукам было жарко, а на лице через каждую минуту выступала испарина. Впрочем, возможно, попросту нагревалась липнущая к щекам дождевая влага.

Стоило смолкнуть разрывам, как тотчас тяжелой дробью ударил пулемет Мациса. Разведчик бил из трофейного оружия и потому патронов не жалел. Головенки уцелевших пуритов, словно шляпки грибов, угодивших под гигантскую косу, шустро поисчезали. Кто-то нырял вниз, кого-то отбрасывало за баррикады свинцовыми ударами. Яростно крича, грузовую площадку пересек сержант Люмп. Он бешено вращал стволом автомата, брызгая искристым пунктиром по серым нагромождениям мешков. Шел, дурачок такой, в героическую атаку. Один против всех.