Текст книги "Нам светят молнии"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Взрывчатка?

– Кажется, тоже есть.

– Это понятно, что есть. Я спрашиваю, какая и в каком количестве? Тротил, пластид, шимоза, другая какая зараза?

– По-моему... – пленный растерянно огляделся. – То есть... Я ведь в этом не очень разбираюсь. Стружки там какие-то были в мешках. И еще такие желтенькие кирпичики...

К юноше с мычанием рванулся связанный сосед. Похоже, он только сейчас очухался. Бешеные глаза его горели жутковатым огнем, руки и плечи часто дергались, силясь справиться с путами.

– Спокойно, лишенец! – кулак Коляныча жестко боднул "лишенца" в бок, заставил скрючиться. Не удовольствовавшись сделанным, Адам наградил бунтаря звонкой затрещиной, вынырнувшей из ножен сталью пощекотал подбородок.

– Трепыхнись еще разок, побрею и скальп сниму!

Пленник по-звериному зарычал.

– Ишь, ты! Сердится!..

– Это Бес! Дружок Знахаря, – пленный с разбитым носом опасливо косился на поверженного коллегу. – Колется постоянно. Либо порошки нюхает. Вы в карманах у него пошарьте! Там должны быть такие прозрачные пакетики.

– Вот еще! Шариться... – Коляныч тем не менее вывернул карманы Беса. На брезент высыпались миниатюрные полиэтиленовые упаковки.

– Я же говорил! Он с кокаина не слазит!

– Ничего, у нас слезет... Кто такой Знахарь? Ваш местный атаман?

Пленный кивнул.

– А тебя как звать?

– Леон. Леон Куроганов.

– Леня, значит. Понятно... – Павел Матвеевич, спрятав в кулаке сигарету, пощелкал зажигалкой, сосредоточенно закурил. Собственно, спрашивать больше было не о чем. О пулеметах со взрывчаткой знали и раньше. О сюрпризах типа артиллерийских установок и многоствольных комплексов тоже подозревали. Были уже прецеденты. Дабы доказать серьезность намерений, пуриты не стеснялись подрывать опоры, давать предупреждающие залпы по головным локомотивам. Вот и здесь разбушевавшиеся юнцы успели уничтожить одну из обходных ветвей. Досталось от них и вылетевшему на рекогносцировку вертолету. Должно быть, зацепили из скорострелок. Штучка еще та – опасная. При полном боекомплекте – пароход пополам разрежет, а уж удержать неприятеля на узком мосточке – дело вовсе плевое. Хоть табуном атакуй, хоть по одиночке.

Полковник озабоченно покосился на часы. По идее допрос можно было сворачивать. А то и впрямь вспомнят, пришлют смену – и выйдет шутка-прибаутка...

– Чего хочет Знахарь?

– Ну... Это я тоже не очень. Знаю только, что говорит он здорово. Как примется молотить языком, так людей качать начинает. У кого судороги, у кого глаза под лоб...

– А у тебя?

– Что у меня?

– У тебя тоже глаза под лоб?

Пленный смешался.

– Я у них недавно, еще не привык. Но вообще-то слушать интересно. Знахарь про потустороннее все на свете знает, про мировую паутину рассказывает, про штольни.

– Про паутину?

– Ага. Будто бы наш мир – это оследний слой, понимаете? А над нами, якобы, другие мосты и другие цивилизации.

– Инопланетяне, что ли?

– Зачем же, – тоже люди, только из иного времени. И так слой за слоем. Но это все мертвые. Те, кто живые, обретаются на дне. И если постараться, то одного большого лифта может хватить, чтобы переправить все человечество.

– Это в смысле, значит, на дно?

Леон замялся.

– Я уже сказал: я в этом не силен. Вы лучше Беса поспрашивайте.

– Ничего, как-нибудь перебьемся без бесовщины. – Павел Матвеевич переглянулся с Мацисом. – Все вроде ясно, а?

– Что ж тут неясного! Крошить надо гадов – и все дела!

Полковник вновь затянулся. Каждый раз, когда истаивающая сигаретка подплывала к губам, пальцы касались колючей щеки, и это нервировало. Собственную неопрятность и небритость он не переносил более всего.

– Что ж... Раз ясно, значит, закругляемся.

– Я еще могу рассказать. Вы только спросите!

– Понимаю, Лень, конечно, можешь. Только времени у нас нет, чтобы с тобой душевно беседовать. Поболтали, и будет. Пора выдвигаться.

– Там ждет заслон, – торопливо залопотал Леон. – Я думаю, они будут стрелять.

– Ай, беда какая! – язвительно протянул Мацис. Взглянув на полковника, деловито спросил: – Куда их? С моста?

Павел Матвеевич кивнул и тотчас разглядел, как стремительно побледнел юноша. Услышанная фраза чуть было не отправила его в обморок.

– Не надо, – заикаясь, забормотал пленный. – Пожалуйста, не надо! Я же случайно! Честное слово, случайно!

– Все случайно, – Адам похлопал его по плечу. – Случайно рождаемся, случайно умираем.

– За что?.. Я же ни кого не убивал!.. – Пленный сполз с мешков на колени. Слезы струились по его щекам.

– Это потому что не успел, – с той же нравоучительностью произнес Адам. – Не дали бы тебе вовремя по чухальнику, и наделал бы делов.

– Я же машинально! Я не хотел!..

Полковник вздохнул.

– Ладно, – он отшвырнул окурок. – Сопляка оставьте, может, еще сгодится. Остальных за борт.

Мацис холодно кивнул. Ему приходилось вытворять и не такое. Двоих извивающихся пленников подхватили под микитки, рывками поволокли к перилам моста. Павел Матвеевич отвернулся. Неожиданно вспомнилось, как давным-давно разобидел его в транспорте какой-то обабок, заподозрив в том, что он не передал деньги на билет. Подозрение показалось юному Павлу столь мелочным, гадким и неправдоподобным, что он вскипел лишь минут через пять или шесть. Так долго доходило до него мутноватое обвинение человечка. А когда наконец дошло, он выбросил мужчину из автобуса и, наверное, убил бы, не вступись за него случайные прохожие. Как бы то ни было, полыхнувшая в нем тогда ярость напугала его самого. Напугала прежде всего несоразмерностью случившегося. Жизнь человека и какой-то разнесчастный билетик. Тогда он еще не знал, что несоразмерность – явление закономерное и обыденное, что чаще всего в мире так и поступают. Спустя всего полтора десятилетия, по его приказу к стенке поставили первого мародера. За первым последовал второй и третий. Вереница напуганных, злых и оплывших от слез лиц. В дни смут военным пришлось поработать вдосталь, но никогда более Павел Матвеевич не испытывал такой жгучей ненависти, которую породил в нем тот давний пассажир.

Нет, он вовсе не очерствел. Просто со временем стал что-то понимать, хотя и попахивало подобное понимание чем-то болотно-тяжелым, откровенно дьявольским. Словно вытянули из тины проржавевший сундучок и водрузили перед самым носом. Сундучок следовало открыть, но полковник не ощущал ни малейшего желания делать это. Он не хотел знать никаких тайн. Он был сыт ими по горло.

– Готово! – утирая лицо от влаги, вернулся сияющий Мацис.

Павел Матвеевич ответил кивком, с вялым любопытством взглянул в сторону Леона. Стоя на коленях и громко всхлипывая, тот продолжал что-то благодарно бормотать.

***

Прошло часов часов семь или восемь, прежде чем он покинул вагон инсайтов. Никто его, конечно, не разбудил. Рыжеволосый распорядитель, побродив туда-сюда, видимо, в свою очередь завалился в одну из кабинок. В какую именно, разобрать было сложно. За всеми дверцами в одинаковой степени что-то хрипело и взрыкивало, воздух остро пах разогретой пластмассой, человеческим потом и электричеством. Вопреки предсказаниям Ван Клебена никакого облегчения Егор не ощутил. То есть поначалу он и впрямь отвлекся, но длилось азартное состояние недолго. В сущности все эти часы во главе эскадрилий бомбардировщиков он бомбил и расстреливал земную цивилизацию. С эпохи древнего Рима, где от теней пикирующих стальных громад люди в туниках с воплями разбегались по узким вертлявым улочкам, до самых последних благополучных лет, когда удачным выстрелом из пушки можно было завалить баобаб Эйфелевой Башни, накатить управляемой скоростной бомбой по Белому Дому, разметать в щепки действующую корриду на испанском стадионе.

Разумеется, электронный ангелочек предложил сперва полетать на великих и всемогущих "Стелз", а в качестве врагов указал на маячившую вдали стайку вертолетов "К-52", однако Егор отказался. Про "великих и всемогущих" он объяснился с ангелочком кратко и выразительно. Попутно с каким-то истерическим мазохизмом поаплодировал былой силе американской пропаганды. Допотопные и неуклюжие "Стелз", псевдоневидимые, проще простого сбиваемые российскими самолетами третьего поколения, оказались действительно замечательно разрекламированными. С родной авиацией все наблюдалось с точностью до обратного. Так или иначе, но ангелочек с легкостью поменял их местами. И на родных "Су-34" и "Су-37" Егор ринулся крушить все, что вставало на пути, пыталось улететь, убежать и телепортировать. Уж тут-то он развоевался не на шутку, и ничего не могли с ним поделать ни "Миражи", ни "Фантомы", ни похожие на утюги "Стелз". А, спустя какое-то время, вторым пилотом нежданно-негаданно оказалась женщина. То есть сначала она только помогала ему, затем умудрилась взобраться на колени и обхватить за шею. Когда же мелькнувший за стеклом ангелок шепчущим голосом посоветовал Егору катапультироваться над случайным островком с пальмами и уютными лагушами, он ее узнал. Возможно, по улыбке. Одна из скучающих пассажирок его родного поезда. По крайней мере несколько раз он ее уже встречал – в коридорах, в ресторане, в тренажерном зале. Ван-Клебен был прав, партнер здесь мог оказаться вполне живым. Более того его несложно было узнать. Именно это обстоятельство Егора и смутило. Дамочку он покинул внезапно, ничего не объясняя, аккуратно ссадив с колен. Не стал ничего говорить и звенящему комариными крылышками ангелочку. Обрывая игру, стянул с себя шлем и перчатки, освободившись от бандажного пояса, покинул кабину.

Главным и, возможно, единственным плюсом было то, что он налетал волчий аппетит, а потому ноги сами привели в ближайший вагон-ресторан. Точнее сказать, только в этот ресторан Егор в последнее время и хаживал. В этом месте он чувствовал себя более или менее свободно. Может, потому и свободно, что привычно. Именно тут его раза три или четыре выуживали из-под столов. Подобное не забывается. Переночуй в любой халабуде, обставь ее своими вещами, обклей календариками с бронзовокожими феминами, и через пару ночей будешь вполне искренне называть ее своим домом. Нечто подобное наблюдалось и здесь.

А в общем... Определенные выводы он все же успел сделать. В частности лишний раз подтвердил для себя, что инсайты и фэны – сословия абсолютно разные. И совершенно неясно, кому понадобилось смешивать эти два понятия. Еще ведь и пуритов сюда приплели! Играли как в старые добрые времена – одних записывали в хиппи, других в инсайты, третьих – вовсе в клан прокаженных. Кто, как говорится не с нами, тот просто обязан быть против нас... То есть, кому это нужно – на самом деле, пожалуй, ясно. Практически всем. Инсайты вещуют и каркают, а значит, неудобны ни рядовым обывателям, ни седовласым штурманам. А к виртуальным развлечениям господа инсайты потому и неравнодушны, что этот мир знают насквозь. Можно ли обвинять тех, кто по виртуальной радуге убегает в нереальное?

С этой мыслью Егор поднес к лицу рюмку, коротко нюхнул и поморщился. Водка была, конечно, не той температуры, не того состава и вообще не та, однако подходящего сорта здесь попросту не водилось. Лимонная тридцатиградусная приятна для приятной жизни, скверную жизнь заливают пойлом покрепче и погорше.

Он успел пропустить несколько миниатюрных порций, когда за столик к нему опустилась Мальвина, девчушка с ровно остриженной головкой с неизменным песиком на поводке.

– Здравствуйте, – она робко улыбнулась. Словно заранее извинялась за свою навязчивость. Не слишком естественно Егор улыбнулся в ответ. В голосе и на кукольно аккуратном личике девочки все читалось до последней буковки. Мальвина по обыкновению смущалась, продолжая сторониться людей. Доверяла она только близким знакомым, а таковых у нее в этом поезде имелось немного. Нехитрую историю девочки Егор уже имел счастье узнать. Не так давно Мальвину ссадили с европейского литерного. Из-за пса. Порывались высадить и отсюда, но поблизости оказался он, неизменный рыцарь и герой ненашего времени. Свара была не слишком приятной, но, вмешавшись в спор и призвав на помощь Маратика, дело он в конечном счете выиграл. Спор разрешили в пользу песика, и уже значительно позже Егор рассудил, что в спор он вмешался по той простой причине, что однажды уже побывал свидетелем аналогичного скандала, где седого старичка-боровичка вынуждали выбросить за окно столь же седую и старую собачку. Старичок свою кудлатую питомицу обожал и выбрасывать отказывался категорически. Разгорелась некрасивая перепалка, в результате которой кто-то, воспользовался общей сумятицей и ткнул четвероногого друга вилкой. Егор видел потом, как старик плакал в тамбуре, прижимая к груди завернутый в холстину собачий трупик. И собственное гневливое недоумение впечаталось в память надолго. Конечно, у людей неврозы, кое-кто откровенно сходит с ума, но причем тут старики и собаки? Еще запомнилось, что сам он наблюдал за скандалом, не вмешиваясь и не приближаясь. Верно, оттого вина за гибель собаки косвенным образом легла и на него. Потому что видел. Своими собственными глазами! Значит, вроде, как поучаствовал. Это и решило судьбу Мальвины. Девочку и песика удалось отстоять. С тех пор они частенько здоровались, хотя пространных бесед не заводили. То ли стеснялись, то ли не о чем им было беседовать двенадцатилетней девчушке и мужчине, перевалившему уже через свой главный жизненный перевал. Впрочем... Разве не такие временные распадки обещают хоть какое-то подобие интереса к собеседнику? Что нового можно узнать о собственных одногодках? О Горлике, о Жорике, о том же разобиженном на весь мир поэте Путятине? Другое дело – детство. Тут все напрочь забыто, а потому ново. Здесь есть о чем порасспрашивать.

– Гуляем? – он поглядел на бутылку и, подумав, что стесняться ему нечего, вновь наполнил бокал.

– Я бы и в купе почитала, но Альбатросу вредно. Он и так все время лежит и лежит. От этого у собак портится характер.

Густо заросший пес, смахивающий на уменьшенную шотландскую колли, переступил белыми лапами и, словно подтверждая слова хозяйки, угрюмо улегся возле стола. Черная спина, рыжие симпатичные подпалины, белая манишка на груди прямо как конь в яблоках. Хотя причем тут конь?

– Даже вылизываться перестал, – пожаловалась Мальвина. А раньше был таким чистюлей.

– Чистюлей, говоришь? – Егор протянул девочке самое румяное яблоко, подмигнул сидящему на полу псу. – А почему Альбатрос, почему не Артимон?

– Артимон?

– Ну да, не читала книжку про Буратино?

Она замотала головой.

– Напрасно. Там и ты есть, и песик твой. Тот, правда, пуделем был, а это ведь, кажется, шелти, верно?

– Правильно! – Мальвина обрадовалась. – Это хорошая порода – красивая. Вам нравится?

– Ничего. Забавная.

– Почему? – она готова была обидиться. – Почему забавная?

– Не знаю... Все эти коккер-спаниэли, афганские борзые, салюки, чау-чау – они, понимаешь, вроде как не отсюда. Не из мира сего. – Егор поморщился, пытаясь выудить из того кисельного болота, в который постепенно превращался его разум, доступное девочке объяснение. – Они вроде как женщины собачьего рода. И не женщины даже, а дамы.

– Как-то я не очень...

– Да я и сам! – с коротким кряком Егор опустошил бокал, вилкой ткнул в салатницу, загарпунив нечто округлое, под слоем майонеза совершенно неузнаваемое.

Недоуменно хмуря светленькие бровки, Мальвина терзала зубами яблоко. Он хмыкнул. Забавно она его ела – все равно как мышь. Прогрызала этакую аккуратную дорожку по экватору. Яблоко оказалось для девочки чересчур крупным.

– Хмм... Видно, разучился я расписывать красивое и мирское. – Егор яростно потер лоб. – Ты видела, как бегает коккер-спаниэль? Забавно, да? Этакий озабоченный аристократик. А как фланирует афганская борзая? Точь-в-точь – фотомодель перед объективами. Бедра гуляют туда-сюда, как у Мерилин Монро, осанка, как у юной гимнастки. Даже купеческая чау-чау и та не похожа на своих собратьев. Ну сама скажи, смахивают они на лаек с овчарками? Ведь нет же? Те – в шаге от волка, эти – за добрую версту.

– Вы, наверное, хорошо разбираетесь в породах.

– Какое там! Друг эрделя дома держал, кое-что рассказывал.

– Значит, по вашему, собаки делятся на аристократов и агрессоров? – разговор всерьез воодушевил Мальвину. Выложив локти на стол, она даже чуточку подалась вперед. Взглядом прочертив линию вдоль ее безукоризненно ровной челки, Егор улыбнулся.

– Не знаю. Я, видишь ли, вообще не люблю делить кого-либо на что-либо. Скучная это штука – классификация. Ямб или хорей, меланхолики или холерики – какая, к черту, разница!

– Но ведь надо как-то все называть?

Егор снова заставил бутылку поклониться дворянину-бокалу, подумав немного, пожал плечами.

– Наверное, надо. Только мне это скучно. В последнее время мне вообще все скучно.

– Но ведь это плохо, правда?

– Конечно, плохо.

– Значит, нужно с этим бороться! В себе самом.

– Не хочу, – признался он.

– Почему?!

– Во-первых, лень, во-вторых, не уверен, стоит ли в себе что-то менять. Правды, Мальвина, все равно не доищешься. – Он пожал плечами. – Взять, к примеру, тех же собак. Вот не люблю я левреток с доберманами, не люблю – и все тут! Ничем они вроде не виноваты, а приязни нет. А те же колли отчего-то нравятся. Сам не знаю почему. И твой песик – из симпатичных.

Альбатрос поднял голову, тускло глянул в тусклые глаза Егора. Точно в зеркало посмотрел. Казалось, пес разделял тоску собеседника хозяйки. Моргнув, печально опустил голову на вытянутые лапы.

– Я только хотел сказать, – с натугой продолжил Егор, что есть псы сильные и земные, а есть непонятно откуда взявшиеся.

– Космические, – предположила Мальвина.

– Может быть, космические, хотя... – Егор почувствовал, что окончательно упустил логическую ниточку, запутался в том, что хотел выразить словами. Досадливо прикусил губу, а лицо вновь самостийно съежилось в дикую гримасу. Трезвые подобным образом изображают задумчивость, пьяные попросту выдают себя с головой. Бог знает, что могла подумать о нем девочка. Впрочем, особого красноречия от него и не ждали. Мальвина, казалось, ничего не заметила.

– Возможно, ты права. Космические псы и земные. Именно так!

– Тогда вам, наверное, должны нравиться командоры и ньюфаундленды, правда?

– Командоров я не видел, а ньюфаундленды – да, нравятся.

– Мне тоже. Я даже сначала ньюфаундленда просила купить. Только мы жили в городе, а в городе большая собака – это такие сложности!

Вспомнив о городе, Мальвина загрустила.

– Боже мой! – совсем по-взрослому вздохнула она. – Как все быстро разрушилось.

Егор покосился на нее с удивлением. Странно было слышать подобные слова от такой пигалицы. В ее годы все обычно тянется и тянется. Все равно как жевательная резинка. Сто раз на дню можно развеселиться и поскучать, и нет еще тех недель-страниц, что перелистываются с беспощадной легкостью – чем дальше, тем проще.

Он снова ткнул вилкой в салатницу, выуживая грибок (теперь-то было уже ясно, что это грибы!), и внезапно понял, что ему бесконечно жаль эту одинокую девчушку, неведомо каким образом занесенную в этот умирающий поезд.

– Может, ты хочешь мороженого? – предложил он.

Мальвина стеснительно улыбнулась.

– У меня обычная кредитная карточка. Боюсь, что здесь она недействительна.

– Наверное, категории "М"? Ничего, это не проблема, держи! – он протянул свою с золотистой окантовкой.

– Зачем? – она попыталась спрятать руки.

– Скажу по секрету, у меня их две: писательская и гражданская. А это ведь не очень честно, верно? Так что бери и ничего не бойся. Тем более, что Альбатроса тоже надо кормить. Кстати, почему ты его так назвала?

– Не знаю. То есть, сначала не знала, а потом... Потом я поняла, что это как предвидение.

– Не понял?

– Ну как же! Получается, что я угадала его будущее.

– Будущее? – Егор недоуменно приподнял бровь.

– Ну да! Ведь он сейчас как альбатрос! Мы летим по мостам со скоростью птиц, а под нами волны. Выходит, и он летит. Почти как птица над водой. И такой же одинокий.

– Альбатросы – одинокие птицы?

Она растерянно пожала плечиком.

– Я читала в стихах...

– А-а... Тогда ясно. В стихах это встречается. – Егор, не удержавшись, погладил Мальвину по плечу. – Ладно, на первый раз возьму тебе мороженое сам. Ты его скушаешь и оставишь мрачного дядю в покое. Договорились? Неподходящее у него сегодня настроение. Развязаться ему хочется, понимаешь? Водочки попить, котлеток покушать, в ухо кому-нибудь дать.

И снова совсем как взрослая, она покорно вздохнула.

– Видишь, какая ты понятливая! – он подмигнул псу. – И тебе, одинокий ты мой, попрошу каких-нибудь косточек. Чтобы не был таким мрачным...

***

Дым сгустился над полом, без особого труда вылепился в знакомую женскую фигуру. Привидение бесшумно пересекло купе, дразняще поманило рукой. Егор не двинулся с места. Укоризненно покачав головой, Ванда приблизилась к стене, чуть пригнулась, словно боясь удариться о низкую притолку, и пропала. Скользнула в другое измерение через невидимый ход. Повеяло холодом и сыростью. Вздрогнув, Егор очнулся.

Вот так... Писать не для кого, а хохочущая ненасытная Ванда снова ушла. Не просто БЕЗ него, а От него. А раз так, значит, к другим. Спрашивается, что еще держит его в этом мире? В мире, который, выражаясь истертым языком литераторов, катится в пропасть и погружается в бездну? А вернее сказать уже скатился и погрузился. Потому как куда же еще ниже? Внизу – волны и акульи плавники, вокруг зыбкая паутинка мостов с паучками-составами. И не паучки они, пожалуй. Длинные неуклюжие гусеницы, угодившие в клейкую западню. Собственно, и миром это называть уже смешно. Так, некая пародия на мир. Нелепые движения агонизирующего. Нелепые и некрасивые. А в мире имеет смысл только красота. Он сам только что говорил об этом Мальвине. То есть пытался сказать. На примере собачьих пород, но не вышло. Ну да девочка все равно бы не поняла. Что способны воспринимать люди в двенадцать или сколько там ей лет? Разве что ужасающий разрыв между мирской несостоятельностью и пирамидой собственных амбиций. То есть, к Мальвине это, возможно, не относится, но если говорить вообще... В самом деле, зачем подростку пропасть энергии, когда он мало что может? То есть, может-то он многое, но нет сопутствующих обстоятельств. Барьеры, одни только барьеры...

Егор поднял крышку чемодана, из потайного отделения извлек короткоствольный револьвер. Шестизарядный "Штурм-Рюгер" полицейского калибра. Вот уж в чем поднаторело человечество, так это в изготовлении подобных игрушек. Изящные, удобные, всесокрушающие – и, кстати, по-своему – очень и очень красивые. Говорят, некрасивые самолеты не летают, а как быть с этими дарителями смерти? То есть здесь-то причем красота?

Егор выщелкнул барабан, высыпал на ладонь патроны. Подумав, вставил один обратно. Нахмурившись, припомнил название развеселой игры. Ну да, русская рулетка, занятие, запатентованное белым офицерством. Когда отнимают родину, лучше развлечения, не придумаешь. У него отняли Ванду, у него отняли мир, – чем не повод?

Раскрутив барабан, он прижал ствол к виску и, помедлив, потянул курок. Металлический щелчок громом отозвался в голове, вызвав удивление, но не страх. Или он настолько пьян?

Недели две назад кто-то ему поведал об очередном прозрении инсайтов. Дескать, под водой жизнь тоже продолжается. И такие же поезда беспрерывно носятся по глубинным тоннелям, такие же пассажиры режутся с друг дружкой в преферанс, запираясь в купе, плачут и колотят кулаками по столу. То есть, это, собственно, не прозрение даже, потому как и в газетах писали, и по радио обсуждали. Два масштабных проекта. Либо спустить людей в подземные города, либо водрузить на ниточки мостов с прутиками опор. Взялись, разумеется, претворять в жизнь оба проекта сразу, но в конце концов победила идея мостов. Вероятно, захотелось быть поближе к привычному – к небу, так сказать, к солнышку. А под землей оно всегда страшнее. Все равно как заживо себя хоронить...

Егор повторно прокрутил барабан. Что же в конечном счете спасает? Мир красоту или наоборот?.. Зрачок ствола глянул в лицо. Ровный, бездушный взгляд. Так и должно быть. Никаких эмоций у железной игрушки, – делала свое привычное дело только и всего. Дело, если разобраться, банальное, абсолютно неоригинальное. Как там писал классик? В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей... Кровью, говорят, писал. Чернил не нашлось, вот и полоснул по вене. А после Маяковский, Вячеслав Кондратьев... Сколько нашлось последователей, – музей можно собрать! Вместо экспонатов – веревки, пистолеты, химикаты, которыми спользовались писатели. Как говорил Эренбург, не все радости и не все горести пристают к писателю, только те, что должны к нему пристать. Красиво, но мутновато. Потому что долги, бывает, приходится оплачивать и чужие. А с кредитоспособностью у нас у всех одинаковые проблемы...

На этот раз рука пошла тяжелее, суматошно заколотилось сердце. Наконец-то догадалось, что все происходящее не шутка, – вовсю било тревогу, взывало к опоенному разуму. Подобно пробуждающемуся от зимней спячки медведю организм начинал ворочаться, поднимаясь на задние лапы, спьяну еще не понимая, что же там снаружи творится, однако нюхом шатуна чуя недоброе. Егор зловеще улыбнулся. К подобному раздвоению он был готов. Даже любопытствовал, насколько сильнее окажется природа, успеет ли предотвратить роковой финал.

Очередной щелчок вызвал на лбу испарину. Заломило зубы, и предательски дрогнули коленные суставы. Организм скулил, болью пытаясь образумить.

– Черта лысого!.. – Егор ладонью разогнал барабан, поднес оружие к голове. Руки еще слушались, а вот пальцы начинали бастовать. Нужны были новые аргументы, новые полешки в хищный зев печи самоистребления.

Разумеется, он не стал бы стреляться из-за одной Ванды. Он любил эту хохотушку до желудочных колик, до потери пульса, но в сущности мог бы смириться с платонизмом. Ванда только добивала его, колола стилетом уже смертельно раненного. Операцию разрушения затеял его величество океан. Планета Океан, ибо Землей она уже не имела права именоваться. Шарик покрывали километры и километры соленой тяжелой воды, пенные волны могли беспрепятственно путешествовать от полюса к полюсу, все жизненные сроки превратились в условные. Вот и думай-гадай, как дальше существовать! Потому что, если не работать и не любить, то незачем жить. Верно пел незабвенный Владимир Семенович: "Я люблю и значит – я живу..." Все правильно. А они сейчас не живут. Пьют и болтают, скандалят и дерутся. Разве что Горлик еще чем-то всерьез озабочен. Кует славу будущего классика. Сколько он, интересно, успеет переписать? Наверное, немало. И будут после восхищаться потомки, выводя образ нового Платона. Впрочем, не все ли равно...

Щелчок! Егор обморочно вздохнул. Перед глазами плавали огненные кольца. Природа тоже не собиралась церемониться с самоубийцей, слоновьими порциями впрыскивая в вены спешно сотворенный яд, превращая мышцы в подобие безвольных тряпок. И самое забавное, что интеллект, еще пару минут назад однозначно ратовавший за суровый исход, теперь вдруг с тем же рвением принимался изыскивать доводы иного порядка.

Что-то загремело за дверью, донеслись возбужденные голоса. Егор усмешливо прищурился. Еще одно вмешательство судьбы?.. Уж не собираются ли его спасать?

Увы, причина шума крылась в ином, в дверь, как выяснилось, наколачивала кулаками будущая знаменитость вселенной – гениальный писатель Горлик.

– Егор! Тут у нас, понимаешь, заварушка! Слышишь? Надо бы вмешаться!

Несостояшийся самоубийца шатко поднялся, с интересом покосился на револьвер. Что ожидало его через пару секунд? Ослепляющая боль или очередная отсрочка? Отведя ствол в сторону, он нажал спуск. Грохочущее пламя обожгло обшивку диванчика, револьвер скакнул в кисти, испытывая на прочность суставы.

– Егор! Ты что там делаешь?! – в дверь забарабанили с удвоенной силой.

– Тута я, тута, – Егор отворил дверь.

– Ты зачем это тут? Чего это?.. – козлиная, чуть отдающая рыжинкой бородка Горлика заметно тряслась. Друг выглядел напуганным. – Ты что, стрелял?

– Гром и молния. – Егор кивнул на револьвер. – Баловался. Думал, нет патронов, да вот ошибся.

– Как же так можно! Нельзя же так... – испуг Горлика проходил. – Это ведь оружие, к примеру! А ты баловаться затеял.

– Ты вроде о заварушке говорил? – напомнил Егор.

– Что? Ну да! Путятин, понимаешь, опять спятил. Ван Клебена чуть не убил.

– За что?

– Кто же их, паразитов, разберет! Одно слово – поэты! Сидели за столиком, мирно разговаривали, потом кто-то что-то сказал – повскакивали и давай драться. Только какая там драка! Ты ведь знаешь нашего Путю! Под горячую руку вагон перевернет.

– Знаю. Он в тамбуре с пулеметом запирался.

– Ну вот! А сегодня, к примеру, автомат у Марата отобрал. Короче, свалка идет капитальная.

– Нужны кулаки, я правильно понимаю?

Горлик лихорадочно кивнул. Егор бросил револьвер в чемодан, отодвинув приятеля в сторону, быстрыми шагами устремился к ресторану.

***

Привязанный цветастыми занавесками к стулу, с полотенцем во рту Путятин продолжал рычать и ворочаться. Три тяжело дышащих мужика сидели вокруг и мрачно зализывали раны – все равно как дворовые псы после драки. Зализывали в буквальном смысле, потому что бинтов пока не принесли, а салфетки оказались перепачканы соевыми приправами. Ворчащие официантки восстанавливали прежним аккуратным каре опрокинутые стулья, тряпками затирали винные лужи, заметали битое стекло. Иллюстрация того, что может натворить одна-единственная раздухарившаяся компашка, была вполне наглядной. Операция разорения вагона-ресторана прошла более чем успешно и в сжатые сроки.

– Вовремя подоспели, – Марат сплюнул под ноги, растер каблуком. – Народец-то у нас геройский, – как стали орать да кулаками размахивать, так и кинулись врассыпную. Дверь вон даже выдавили... А Жорика, непоседу вашего, Путя сразу в нокаут посадил. Первым же ударом.

– А что с Ван Клебеном?

Марат махнул рукой.

– Коммерсант же, что ему сделается! Удрал, конечно. Получил в лоб и сделал ноги. А Жорик только и подошел спросить, что, мол, братцы, не поделили. Ну, Путя ему и разъяснил... – Марат, лицо которого напоминало битое яблоко, хотел было рассмеяться, но тут же поморщился. Скосив глаза на Путятина, с укоризной покачал головой. – Эх, ты! А еще поэт, представитель вымирающей интеллигенции...

– Ага! У истинно интеллигентных людей нет такой силищи! Горлик с кряхтением потирал ребра. – Я думал, точно всех за борт повыбрасывает. И что на него, дурака, находит?

– То же, что на всех, – Егор осторожно потрогал припухшую щеку. – Деминтас, кажется, предупреждал про полнолуние. А в полнолуние, господа, всегда что-нибудь происходит. Помните самоубийц в прошлом месяце? А еще чуть раньше – зарезанного в тамбуре?