355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Безруков » Россия и мир в 2020 году. Контуры тревожного будущего » Текст книги (страница 8)
Россия и мир в 2020 году. Контуры тревожного будущего
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 00:41

Текст книги "Россия и мир в 2020 году. Контуры тревожного будущего"


Автор книги: Андрей Безруков


Соавторы: Андрей Сушенцов

Жанр:

   

Политика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 5
Центральная Азия и Афганистан. Исламизм угрожает развитию

Мендкович Никита Андреевич  – экономист, эксперт по странам Центральной Азии и Южного Кавказа. Аналитик агентства «Внешняя политика», сотрудник Центра изучения современного Афганистана. Соавтор учебника по зарубежному регионоведению (2014). Автор работ по экономике и безопасности стран Среднего Востока и Южного Кавказа.

С точки зрения безопасности и внешней политики России постсоветская Центральная Азия является одним из ключевых регионов. Он рассматривается как одно из приоритетных направлений интеграционных проектов, а также как источник угроз, связанных с региональным терроризмом и потоком наркотической контрабанды из Афганистана. Эксперты опасаются попыток повторения в некоторых странах региона, являющихся политическими партнерами России, сценариев «цветных революций» или иных насильственных форм замены правящих элит с целью оспаривания российского лидерства.

Развитие ситуации на территории Центральной Азии (ЦА) будет определяться значительным числом факторов, к которым наравне с внутренними социально-политическими и экономическими условиями будет относиться ход политического процесса в соседнем Афганистане и перспективы крупных транспортных проектов, которые планируется реализовать в регионе.

Однако очевидным образом анализ ситуации в регионе подразумевает акцент на угрозы безопасности, а не экономические перспективы. Необходимым условием инвестиционных проектов является удержание стабильности, даже внешнее нарушение которой может поставить серьезный барьер для инвестиций.

Афганистан

Ситуация в Исламской Республике Афганистан во многом определяет обстановку в ЦА, так как до сих пор существуют значимые риски резкой дестабилизации в стране и возникновения с ее территории прямой террористической и военной угрозы для постсоветских государств.

На афганской территории уже несколько десятилетий идут гражданские войны с тем или иным участием зарубежных государств. В настоящее время идет конфликт между официальным Кабулом, поддерживаемым НАТО, и вооруженной оппозицией, движением Талибан, которое поддерживается военными и разведывательными кругами Пакистана, а также международными террористическими организациями.

В начале 2015 года общая численность афганской и пакистанской группировок талибов достигает 60–70 тысяч человек, из которых более половины – пакистанцы и иностранные «добровольцы», в том числе выходцы из стран СНГ.

Численность афганских военно-полицейских сил составляет около 300 тысяч человек, они вооружены значительно лучше талибов, располагают авиацией и бронетехникой, что позволяет рассчитывать на сохранение контроля официального Кабула над основными населенными пунктами в Афганистане и недопущение возникновения на афганской территории аналога ИГИЛ, крупного самостоятельного квазигосударства, контролируемого экстремистами.

Разумеется, ситуация далеко не безоблачна. На текущий момент талибы фактически контролируют ряд сельских районов, в особенности в южных провинциях, граничащих с Пакистаном, и даже создают теневые органы власти. В Афганистане часты теракты, особенно минирование автомобильных дорог, а перед афганской армией стоит комплекс проблем, включая частые случаи дезертирства, коррупции и непрофессионализма командиров. Эти трудности во многом типичны для афганских общественных институтов едва ли не с 1970‑х годов.

Для Афганистана наиболее серьезными рисками, которые могут снизить способность страны сопротивляться терроризму, является прекращение спонсорской помощи Запада, которая обеспечивает значительную часть государственного бюджета, и конфликты в легальном политическом поле. Риск последнего продемонстрировали перипетии президентской кампании 2014 года, когда конфликт между кандидатами Абдуллой Абдуллой и Ашрафом Гани, представляющими народности северной части страны и южан-пуштунов соответственно, чуть не вызвал кризис легитимности верховной власти.

Вплоть до осени 2014 года Абдулла и Гани вели спор о признании результатов президентских выборов и смогли прийти к компромиссу на основе создания коалиционного правительства лишь под давлением США и местной миссии ООН. Без внешнего вмешательства кризис мог затянуться и лишить армию и полицию легитимного командования. Кроме того, существовал даже риск фактического раскола и распада страны по принципу поддержки той или иной президентской партии и национально-религиозному признаку.

Необходимо напомнить, что резкое обострение ситуации в Ираке в 2010‑е годы было во многом обусловлено именно узурпацией политической власти шиитскими партиями при фактическом поражении в правах суннитского населения под лозунгами «дебаасизации» страны. В результате экстремистам удалось перетянуть на свою сторону иракских суннитов, включая часть армейского офицерства, и достигнуть с помощью этого источника человеческих ресурсов значительных успехов. Если с подобным нарушением религиозного и национального баланса в кадровых вопросах столкнется Афганистан, то это также может толкнуть заметную часть общества в сторону радикализма. Однако пока стране удается избежать такого развития событий.

Наиболее вероятно, что современная ситуация в Афганистане продержится вплоть до 2020 года с незначительными изменениями. Такой сценарий (вероятный на 60–70 %) можно назвать стагнационным. В его рамках действующий режим, несмотря на трансформации правящих элит, будет удерживать власть, опираясь на финансовую поддержку со стороны США и НАТО, которая будет позволять содержать крупные по численности военные и полицейские силы. Вероятно, финансовая поддержка Кабула будет продолжаться минимум до 2018 года. Кроме того, до 2016 года будет действовать программа «Решительная поддержка», предусматривающая присутствие в Афганистане войск США и их союзников, остающихся в стране в рамках двустороннего соглашения, которое предполагает участие иностранных войск в обучении афганских военных и теоретически даже непосредственно в боевых действиях против Талибана.

В стране до 2018–2020 годов будет продолжать действовать сеть американо-афганских военных баз (до 10 объектов), численность американских войск на которых составит до 10–12 тысяч человек. Вашингтон заявляет, что участие этих сил в борьбе с терроризмом будет ограниченным, но, вероятно, они все же будут периодически оказывать поддержку операциям афганской армии против Талибана. Конкретная стратегия этих войск в Афганистане будет определяться позицией будущей американской администрации, которая приступит к исполнению обязанностей в 2017 году.

Основной целью вооруженных сил США в Афганистане будет решение проблем, далеких от внутренних афганских реалий. Сохраняемые после вывода войск НАТО базы будут использоваться в первую очередь как инструмент геополитической борьбы против Ирана. В случае военного конфликта между Вашингтоном и Тегераном, вероятность которого невозможно исключить в долгосрочной перспективе, авиабазы США в Герате и Кандагаре будут использованы для нанесения воздушных ударов по иранской территории.

Сохранение присутствия Талибана в афганской политике будет определяться объективными социальными трудностями в Афганистане, слабостью государственного аппарата в селах, а также постоянной поддержкой со стороны Пакистана и Ирана. Тегеран будет рассматривать данное сотрудничество как способ противодействия американскому военному присутствию в стране, а также как путь организации партизанской войны на коммуникациях противника в случае открытого вооруженного конфликта. Для Исламабада талибы будут оставаться единственным механизмом воздействия на афганский политический процесс с целью предотвращения формирования антипакистанской оси Кабул – Нью-Дели. В прошлом попытки убедить Пакистан отказаться от контактов с экстремистами предпринимались неоднократно, однако успеха не имели. Поэтому вероятно сохранение указанной проблемы в ближайшие пять лет, если не произойдут значимые изменения в политической ситуации внутри Пакистана.

Военная ситуация внутри страны будет определяться постоянным контролем официальных властей и военных гарнизонов над всеми крупными населенными пунктами, административными и промышленными центрами. Талибан будет оспаривать контроль над периферийными районами, преимущественно депрессивной сельской местностью на юге и востоке страны, в провинциях, граничащих с Пакистаном.

Объектом наиболее ожесточенного противоборства будут оставаться автомобильные дороги, которые талибы будут пытаться превратить в источник собственных доходов на основе рэкета. В 2015 году одной из стратегических задач Талибана является сохранение присутствия на трассе Джелалабад – Кабул – Мазари-Шариф, позволяющей обеспечивать транспортное сообщение между Пакистаном и Узбекистаном, а следовательно, всей Центральной Азией. Присутствие сил вооруженной оппозиции на этом маршруте позволяет сохранять контакты с Исламабадом, заинтересованным в безопасности грузоперевозок на данном направлении.

Также Талибан стремится сохранить свое присутствие в северных провинциях страны, граничащих с ЦА. Это обусловлено стремлением иметь выходы на границы постсоветского пространства с целью организации контрабанды наркотиков в страны бывшего СССР и далее на Запад (наркоторговля составляет до 40 % доходов многих отрядов вооруженной оппозиции). Кроме того, для талибов большой интерес представляют планы КНР создать в рамках программы «Нового шелкового пути» постоянный транспортный маршрут Файзабад – Мазари-Шариф – Герат, выходящий к границе Ирана, влияние на который могло бы также способствовать росту доходов экстремистов.

Вероятно, что до 2020 года в оперативной обстановке в Афганистане серьезные изменения не произойдут. Центром внимания власти и оппозиции будет оставаться борьба за юг и восток страны, сопровождаемая локальными террористическими вылазками в центральные районы страны. Ситуация в северных провинциях будет определяться стратегическими «качелями» – периодической очисткой от Талибана тех или иных уездов с последующим восстановлением присутствия экстремистов после возвращения войск на базы. Правительство будет пытаться решить эту проблему путем развития «местной полиции» на основе легитимизации вооруженных формирований местных лидеров. Вероятно, это позволит сократить присутствие Талибана в некоторых приграничных провинциях, однако сильные позиции движения, вероятно, сохранятся в Бадахшане (включая граничащие с Таджикистаном районы) и Северном Герате (на границе с Туркменистаном) благодаря поддержке зарубежных спонсоров.

Традиционно нестабильной останется ситуация в южных и восточных провинциях, однако это будет во многом определяться развитием ситуации в соседнем Пакистане. Добиться улучшения позволит только повышение эффективности национальных антитеррористических сил, а также устранение из руководства армии и спецслужб кадров, выступающих за сотрудничество с боевиками. Однако в настоящий момент признаки таких перемен незаметны, и они станут возможны только в результате скоординированного воздействия США, Китая и России на Пакистан.

Есть основания прогнозировать рост производства опиатов в Афганистане в течение 2015–2017 годов. Площадь посевов опия может вырасти на 15–20 % за указанный период, если власти республики не активизируют антинаркотическую политику. К 2018 году производство наркотиков при указанной динамике однозначно выйдет на уровень насыщения рынка, за которым последует спад. Кроме того, в 2017–2018 годах при сохранении высоких темпов роста наркоэкономики она может превратиться в политический фактор, что заставит властные элиты более остро активизировать борьбу с ней.

Террористические угрозы для Центральной Азии

Начиная с 1990‑х годов на территории постсоветской Центральной Азии возник комплекс внутренних террористических угроз, связанных с появлением организаций религиозных экстремистов. Первое поколение экстремистов сформировалось в период гражданской войны в Таджикистане, второе – уже в 2000‑е годы, причем точкой притяжения для радикалов стали территории Афганистана, контролируемые Талибаном. Возник социальный феномен «террористической эмиграции» – множество боевиков из ЦА, сражающихся на стороне талибов, однако имеющих подпольную сеть на территории постсоветских государств, включая Россию, и вынашивающих планы реванша на родине.

В 2015 году в общей сложности в Афганистане сражались активисты не менее 10 подобных групп. Среди них наиболее крупные и значимые организации: Исламское Движение Туркестана (также известное как ИДУ), Союз «Исламский Джихад», «Джундалла» (несмотря на иранское происхождение, имеет массу постсоветских активистов), «Джамаат Ансаруллах», «Джамаат Булгар» и др. Перечисленные группы не являются полностью политически независимыми, так как не располагают независимыми источниками финансов и собственными базами в регионе, поэтому фактически находятся под контролем различных фракций Талибана.

Общая численность этих групп – от 3 до 10 тысяч человек. Ежегодный приток «добровольцев» из стран СНГ – до нескольких сот человек в год. Эта динамика, вероятно, сохранится в ближайшие годы. Общая численность «террористической эмиграции» в ближайшее время останется стабильной, так как приток новичков компенсируется боевыми потерями, отъездом части боевиков в Сирию и Ирак, где боевые действия более интенсивны, а также возвращением домой.

Вербовку экстремистски настроенных граждан стран Центральной Азии ведут ячейки перечисленных выше организаций в регионе, используя в том числе интернет-ресурсы, однако большая часть боевиков начинает свой путь в радикальном подполье через «Хизб ут-Тахрир аль-Ислами» и «Джамаат Таблиг», формально не участвующих в афганской войне (западные авторы окрестили их «прихожей джихада»). Радикальная молодежь, проведя какое-то время в этих группировках и подвергнувшись идеологической обработке, выезжает в Пакистан для «учебы в медресе», которые во многих случаях не имеют никакого отношения к легальной образовательной системе и оказываются тренировочными лагерями боевиков в Афганистане и Пакистане.

Большинство рядовых членов организаций – это мужчины до 30 лет. Более 85 % членов организаций имеют только среднее или неоконченное среднее образование. Уровень безработицы среди них достигает 60–65 %, еще до 25 % – «самозанятые», зарабатывают на родине различными кустарными промыслами, бытовым ремонтом или розничной торговлей. В предыдущие годы большая часть боевиков была уроженцами сельской местности, но в последние годы «Хизб ут-Тахрир» и ИДТ активизировали вербовку активистов среди городской молодежи, поэтому есть основания полагать, что в течение следующих пяти лет образовательный и квалификационный уровень боевиков-иностранцев в Афганистане будет расти.

В основном боевиками становятся выходцы из Узбекистана, Киргизии и Таджикистана, в последние годы активизировался поток «добровольцев» из Казахстана и России, где экстремистское подполье сталкивается со все более жестким давлением спецслужб.

Часть добровольцев прибывает из стран Западной Европы. Например, «Исламский Джихад» традиционно имеет хорошие связи среди представителей турецкой общины Германии. Большинство ячеек организаций, действующих на территории Афганистана, осторожны и даже пассивны в родных государствах, так как их главной задачей является вербовка личного состава в интересах афганских талибов, а не активная антигосударственная деятельность на родине, к которой они чаще всего не готовы.

Вероятно, эта ситуация изменится в ближайшее время. В конце 2014 года ряд представителей «постсоветских» групп получили от руководства Талибана разрешение на проведение терактов в Центральной Азии. В ближайшие два года приоритетной целью может стать Туркменистан, отношения которого с Талибаном обострились в результате последовательной политики Ашхабада по борьбе с контрабандой наркотиков. Кроме того, вероятны операции террористов против Таджикистана и Узбекистана. Киргизия может стать целью в случае серьезной дестабилизации обстановки в республике.

Вероятной тактикой действий боевиков будут приграничные атаки и нападения на пограничную охрану стран, граничащих с Афганистаном, и рейды в глубину территории ЦА силами до 100–200 человек с целью нападения на небольшие населенные пункты и инфраструктурные объекты (наиболее вероятные цели – Туркменистан и Таджикистан). Кроме того, в 2015–2017 годы террористы будут предпринимать меры по усилению собственной сети ячеек в ЦА, командируя в регион боевиков, получивших боевой опыт в Афганистане и Пакистане, с целью боевой и террористической подготовки среди местных активистов. Значительная часть таких попыток будет пресекаться местными органами безопасности, которые накопили большой опыт успешной борьбы с радикальным подпольем. Однако к 2018–2020 годам серьезно вырастет вероятность проведения в ЦА резонансных террористических актов, инициированных с территории Афганистана.

При сохранении текущей динамики боевых действий в Ираке и Афганистане последний перестанет рассматриваться международным «террористическим интернационалом» как территория, где в обозримом будущем вероятен захват власти. В этой связи боевики неафганского происхождения будут перетекать в Ирак и Сирию, где экстремисты более успешны. В 2015–2017 годы главной задачей международных террористических центров станет создание тренировочных баз в северных афганских провинциях, особенно в Бадахшане, Фарьябе и Герате, с целью использования их в качестве баз для террористических атак против стран Центральной Азии и России.

Транспортные и инвестиционные проекты

Векторы экономического развития Центральной Азии в ближайшие годы во многом зависят от реализации энерготранспортных проектов Китайской Народной Республики, связанных с доступом к нефтегазовым ресурсам Туркменистана, и идей «Нового шелкового пути» (НШП), соединяющего Китай через ЦА и Россию с рынками ЕС. Во многом на фоне этого процесса, за счет получаемых от транзитных проектов доходов, возможна реализация промышленных проектов.

Предположительно ключевым узлом НШП должен стать Казахстан, власти которого уже объявили о большой программе развития национальной инфраструктуры. В частности, планируется создать два транспортных кластера, которые превратят страну в транзитный хаб между КНР и Каспийским морем. Первый из них, «Хоргос – Восточные ворота», – транспортная система, завязанная на пограничный пункт на границе с Китаем в Хоргосе, через который в страну поступает поток китайских товаров, частично следующий дальше в Россию и Европу по железнодорожной магистрали Чунцин – Синьцзян – Европа, частично – на Каспийское побережье, а далее через Южный Кавказ на Запад. К Хоргосу также планируется «подключить» модернизированную систему автомобильных и железных дорог, которая позволит либо вывозить доставляемые грузы на Север, либо доставлять их в каспийские порты. Емкость последних также планируется значительно расширить и создать новые железнодорожные ветки и паромные переправы, которые помогли бы ускорить оборот грузов.

Реализация НШП в Казахстане запланирована до 2017 года, так как завершение работ планируется приурочить к началу международной выставки «Экспо‑2017», которая должна привлечь в страну массу туристов и потенциальных инвесторов. Кроме развития транспортной инфраструктуры в республике планируется завершить строительство ряда промышленных объектов, в числе которых «Индустриальный нефтехимический парк» близ Атырау.

Меньший по масштабу транспортный проект стартует в южной части региона также по инициативе Китая. Речь идет о прокладке трубопровода Туркменистан – Узбекистан – Китай, предназначенного для транспортировки газа из Центральной Азии китайским потребителям. Наряду с действующим маршрутом Туркменистан – Узбекистан – Казахстан в 2014 году было начато строительство альтернативной ветки через Таджикистан емкостью 30 млрд кубометров газа в год и до 1000 км длиной. КНР также планирует инвестировать средства в строительство железной дороги Душанбе – Курган-Тюбе, второй очереди Душанбинской ТЭЦ-2, а также строительство предприятий по производству криолита, фтористого алюминия и сульфатной кислоты.

В 2015–2020 годах будет происходить постепенное усиление экономических позиций КНР в регионе, в первую очередь в Таджикистане и Казахстане. В планах Китая также стоит перенос некоторых производств в восточные области Казахстана. Маловероятно, что финансовое влияние КНР начнет трансформироваться в политические позиции до начала 2020‑х годов. Однако эпизоды китайского диктата возможны, что показал опыт переговоров Пекина и Душанбе по демаркации границы, закончившихся крупными территориальными уступками таджикской стороны.

Пока на уровне обсуждения находится другой проект по выводу туркменского газа на международные рынки в обход России. Ашхабад и Анкара обсуждают реализацию проекта Транскаспийского газопровода, который может быть сдан в эксплуатацию в 2018 году. Он должен позволить соединить энергосистемы Туркменистана, Азербайджана и Турции с перспективой выхода туркменских энергоресурсов на рынок ЕС. Этот проект вызывает возражения других участников переговоров об использовании бассейна Каспия, включая Россию и Иран, однако, судя по всему, Анкара настаивает на реализации проекта в обход интересов других стран региона.

Наравне с экономическими последствиями этого проекта он также будет означать укрепление позиций Турции в Центральной Азии и на Южном Кавказе, а также окончательное формирование проекта «тюркского мира». Однако перспективы транскаспийского проекта остаются неясными и из-за возможного давления на Ашхабад Москвы и Тегерана, и из-за нестабильности в туркмено-турецких отношениях, в том числе в связи с попытками туркменской стороны ограничить привилегии турецкого бизнеса в стране. Отмечается также начавшаяся кампания по борьбе с неформальным турецким религиозным объединением «Хизмат» («нурсисты»), которое стало восприниматься правительством Туркменистана в числе политических угроз для существующего строя.

Перспективы развития этих процессов в ближайшие годы неясны, так как зависят от комплекса политических и экономических факторов, в том числе позиционирования Ашхабада в регионе в контексте угрозы со стороны Афганистана и перспектив сотрудничества Туркменистана с ОДКБ в данном вопросе.

Пока под большим вопросом остается реализация проекта трубопровода Туркменистан – Афганистан – Пакистан – Индия (ТАПИ), которую ранее откладывали на 2015–2016 годы. Сохранение террористической активности в Афганистане может осложнить строительные работы. С другой стороны, возможность реализации ТАПИ остается. Опыт показывает, что в случае строительства железной дороги Хайратон – Мазари-Шариф, системы ЛЭП CASA‑1000, а также оптоволоконных магистралей подрядчикам удавалось сохранить «нейтралитет» и избежать диверсий экстремистов против построенных объектов. Возможен ли подобный компромисс по проблеме ТАПИ – не ясно, так как проект крайне политизирован и его важность для участников будет переоцениваться афганскими полевыми командирами, что может стать причиной выдвижения завышенных требований финансового и политического характера.

Фактором неопределенности является ожидаемая активизация политики Ирана в Центральной Азии в 2015–2020 годах. Этому, в частности, будет способствовать вероятное вступление Тегерана в ШОС в 2015–2016 годах. Пока региональные цели Ирана носят религиозно-политический характер. Страна стремится укрепить свои позиции в ЦА на основе «мягкой силы», религиозной и пропагандистской работы. Инвестиционная активность иранского бизнеса в регионе, вероятнее всего, также возрастет, однако конкретные ее контуры пока неясны. Иранские аналитики акцентируют внимание на возможных энергетических проектах в Таджикистане, а также на совместном развитии транспортной инфраструктуры на побережье Каспия. Не исключено, что иранско-российское сотрудничество на Каспийском море воспринимается в Тегеране как способ противодействия турецкой экспансии в Туркменистане.

Проблемой является то, что иранская политика в регионе традиционно воспринимается как религиозно окрашенная и агрессивная. Иранские СМИ действительно порой допускают риторику об «освобождении Бухары и Самарканда», что крайне настороженно воспринимается в Центральной Азии. Кроме того, религиозный характер «мягкой силы» Тегерана идет вразрез с установкой большинства государств региона на построение светского общества. В связи с этим нельзя исключать, что иранскую финансовую активность в регионе будут ограничивать политические факторы.

Вероятно, что транспортный бум продлится в регионе минимум до 2017 года, что позволит до этого момента избежать рецессии в экономиках стран ЦА. Дальнейшие перспективы будут во многом зависеть от успехов национальных правительств в использовании благоприятной конъюнктуры для развития собственного реального производства.

Стабильность правящих режимов Центральной Азии

Региональная стабильность в Центральной Азии будет во многом определяться функционированием государственных институтов в постсоветских государствах. Однако примеры цветных революций в Киргизии (2005 и 2010 гг.) и вооруженного восстания в Узбекистане (2005 г.) показывают, что социальные проблемы региона могут создать серьезный риск внезапной и внеконституционной смены власти и даже вызвать вооруженное межэтническое противостояние в государстве, ставшем жертвой нестабильности.

В течение ближайших пяти лет существует риск запуска процесса смены региональных элит в силу возрастного фактора, ухода на покой или даже естественной смерти представителей действующего поколения высшего эшелона государственных служащих Казахстана, Узбекистана и Таджикистана. Однако роль данного фактора в системе региональных рисков сильно преувеличена. Хотя вероятные перестановки в высшем руководстве создают элемент неопределенности, но в большинстве случаев системы государственных институтов региона менее зависимы от смены поколений руководства. В частности, Туркменистан после смерти Сапармурата Ниязова в 2006 году пережил существенные изменения персонального состава руководства и государственной политики, однако избежал каких-либо серьезных потрясений, создающих угрозу для государственности.

Вместе с тем существует ряд предпосылок для снижения уровня жизни и роста радикальных протестных настроений в различных странах Центральной Азии. Прежде всего в зоне риска оказываются Таджикистан, Киргизия и Узбекистан, являющиеся донорами рабочей силы для России и Казахстана, которые столкнулись с угрозой рецессии по причине мирового снижения цен на нефть в 2014–2015 годах.

В случае снижения спроса в указанных странах на рабочую силу из-за сокращения объемов строительства и застоя в иных отраслях, где чаще заняты трудовые мигранты, возникает опасность резкого роста безработицы в ЦА. Численность возвратившихся домой работников может достигнуть нескольких миллионов человек. Это создаст почву для социальной нестабильности в государствах их происхождения.

Внутренние резервы экономического развития стран Центральной Азии часто ограничены из-за фундаментальных «постсоветских» экономических проблем: износа промышленных мощностей и инфраструктуры, построенных в XX веке, нехватки квалифицированных кадров, отсутствия экономических структур, нацеленных на самостоятельное развитие.

На начало 2015 года только Казахстан демонстрирует готовность к проведению независимой антикризисной политики, известной как «Нурлы жол». Она должна основываться на открытии крупных инвестиционных проектов по строительству транспортных коммуникаций и промышленных кластеров, т. е. в противовес замедлению международной экономики и падению цен на энергоносители обеспечить рост национальной экономики за счет внутренних средств и ресурсов. Реализация «Нурлы жол» частично стабилизирует экономику региона на время реализации (2015–2017 гг.), но дальнейшие перспективы будут во многом зависеть от экономической конъюнктуры в России и странах Запада.

Запасы внутренних резервов для самостоятельного развития Киргизии, Таджикистана и Узбекистана ограничены.

Киргизия, кроме проблем с общемировой конъюнктурой, испытывает внутренние трудности, связанные с сокращением реэкспорта китайских товаров, которые обеспечивают заметную часть национального ВВП. В настоящий момент их поток переориентируется на Казахстан, и, видимо, в ближайшие годы киргизский реэкспорт резко сократится, что потребует от страны перехода на принципиально новые экономические основы. В их реализации большую роль должны сыграть российские инвестиции на сумму более 1 млрд долларов, выделенные в связи со вступлением республики в ЕАЭС. Проблемой является то, что приоритетным направлением развития экономики Киргизии в рамках ЕАЭС может стать сельское хозяйство, где окупаемость инвестиций может потребовать не менее 2–3 лет. Таким образом, постановки экономического развития республики на надежную основу можно ожидать не ранее 2018 года.

Привлечение инвестиций в киргизскую экономику в ближайшие годы будет осложнено политическими причинами: доверие к республике подорвано скандалами вокруг попыток пересмотра сделки по руднику «Кумтор», а также слабостью ее судебной системы. По данным местных наблюдателей, в среднем выполняется менее 10 % судебных приговоров по гражданским делам из-за неэффективности службы приставов и коррупции. Исправление ситуации потребует серьезной реформы госаппарата.

К числу других проблем Киргизии относится общая слабость государственного аппарата, включая силовые структуры, отсутствие единства в правящей элите и экспертном сообществе, а также оппозиционная активность прозападных НКО, выступающих против присоединения страны к евразийским проектам. Известно, что многие активисты рассматривают в качестве возможного решения проблемы очередную «цветную революцию», однако пока этот вариант предотвращает достаточно высокая поддержка ЕАЭС в обществе (за присоединение к союзу выступает более 60 % населения, особенно в регионах).

С близкими проблемами экономического развития сейчас сталкивается Таджикистан, но в отличие от Киргизии страна обладает более консолидированной политической элитой и сильным государственным аппаратом. Высокой оценки заслуживают, в частности, антитеррористические ведомства, успешно противодействующие угрозе терроризма из Афганистана. Проблемой остается криминализация власти и общества в некоторых регионах, особенно в Горном Бадахшане, являющемся узлом наркотической контрабанды. Высокая безработица и концентрация финансовых ресурсов в руках местного криминалитета ведут к его чрезмерному усилению, переходящему в открытую конфронтацию местных «теневых элитариев» с официальным Душанбе. Опасностью является и недоверие части населения к официальным властям, и восприятие организованной преступности как эффективного центра власти, что позволяет криминалу мобилизовать общественную поддержку в случае политических конфликтов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю