Текст книги "Батюшка сыскной воевода. Трилогия."
Автор книги: Андрей Белянин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)
– Дак я внутри посмотрю?
– Стоять! – вовремя рявкнул я. – Смотреть, что там внутри, имеет право только старший по званию. Вам разрешаю стать с лопатой вот здесь, справа, и бить по башке каждого, кто попробует приблизиться. Враг может быть в любом месте и в любой момент, не теряйте бдительности...
– Ой, да уж как скажете, батюшка сыскной воевода, – не совсем впопад отрапортовала Маня, подхватывая одну из лопат на плечо – Ежели чё подозрительное замечу, то так вдоль хребта оглажу – до старости стройным ходить будет!
– Угу, но помните, своих не бьют, – на всякий пожарный заострил я и, поправив фуражку, нырнул внутрь.
Холод ударил со всех сторон одновременно, как неожиданно налетевший полярный фронт. Первые шага три-четыре под пальцами на стенах скрипел песок, потом явно стала скользить слежавшаяся соль. Итак, место захоронения найдено. Один вопрос – где пропавшие братья Бурьяновы...
Я дошёл до самого конца раскопа, нашёл брошенный молоток и согнутый непонятной силой лом. Но на первый взгляд ни тел, ни крови, ни костей, ни обрывков одежды. То есть там темно, конечно, но глаза привыкают, а на ощупь точно ничего подозрительного нет...
На выходе едва не был огрет лопатой! Маняша от скуки слегка мандражировала, а как единственной дочке кузнеца ей с детства приходилось таскать папе то молоток, то железку какую. В результате бог девочку тоже силой не обидел. Иногда мне казалось, что в Подберёзовке самое физически недоразвитое существо – это я...
Вместе мы дважды обошли Проклятую гору и даже взобрались на ее макушку. Тот же ледяной песок, но больше никаких улик и никаких следов.
– Возвращаемся, – скомандовал я.
Смысла торчать тут далее не было, надо тащить сюда Ягу и думать на месте. Без серьёзной консультации нашей эксперт-криминалистки в этом мутном супе ловить нечего.
В целом расследование явно сдвинулось с мёртвой точки, хотя и скорее добавило новых вопросов. Предположительно Кощей устроил усыпальницу своей супруги по принципу собственного же дома. Сверху навалил гору соли, через которую ей ни за что не выбраться, а... стоп! Она же покойная, то есть умерла!
Неужели не добил или всерьёз боялся, что может воскреснуть? Или же (не приведи господи, но маньяки всякие бывают...) он замуровал женщину живьём?! Просто кошмар какой-то... С гражданина Бессмертного, конечно, станется, но мы пока ТАКИХ семейных дел не расследовали. Нет, всё-таки хорошо, что Олёна уехала к тётке, я бы, наверное, с ума сошёл от беспокойства, будь она сейчас рядом.
– Никита Иванович, а тут вон какая-то монетка валяется. Можно я себе подберу?
– Можно, – не отвлекаясь, буркнул я, даже не глядя, за чем она там нагнулась...
И в этот момент грянул выстрел! Шагов с двадцати, не дальше, ей-богу... То есть сначала я услышал грохот, а потом с меня сорвало фуражку. Помнится, я ещё успел её подобрать, отметить на околыше дырочку, в которую свободно влезал большой палец, и только тогда броситься на застывшую столбом Маняшу...
* * *
– Ложись, дура!
...Следующий кусочек свинца влепился в смолистую кору сосны, около которой она только что стояла. Я прижал её всем телом, стараясь максимально закрыть от пуль, и слышал, как её девичье сердечко бьётся мне в грудь.
– Ой...
– Что? Ты не ранена, не зацепило, кровь не идёт?
– Благодарствуем, – тихо, в самое ухо, прошептала приличная девушка. – А тока я ить это... другого люблю.
– Не понял! – не понял я.
– Ну... вы бы слезли с меня как-то... не ровён час, увидит кто – жениться придётся. А оно нам обоим не в радость...
– Логично. – Я осторожно скатился с неё под куст и внимательно осмотрелся.
Из-за дальних сосенок всё ещё виднелся пороховой дым, но ведь это абсолютно не значит, что неизвестный стрелок всё ещё там. Табельного оружия при мне – только планшетка, ей особо не навоюешь. Кто бы по нам ни палил, ему нужно время на перезарядку пистолетов, благо техника ещё не шагнула так далеко, как хотелось бы киллерам.
На нас, честных милиционеров, часто охотятся, и за год своей службы в Лукошкино я бы мог все покушения в то же лукошко складывать. Но об этом лучше потрепаться в другой раз, сейчас не время. Если нет возможности защищаться, надо убегать! Я сделал знак пальчиком воодушевлённой Маняше, и мы дружно дали дёру на полусогнутых. Стреляли нам вслед ещё три раза! Один прицельно, но мимо, и два наугад, в белый свет, как в копеечку...
Кузнецова дочь ржала как ненормальная! Ей это, видите ли, в диковинку – стрельба, опасности, развлечение такое, ага... Ну а мне эти радости уже приелись, и я волок визжащую от переполненности новыми ощущениями красавицу, максимально петляя, пригибаясь и прячась за деревьями. Каким седьмым (восьмым, девятым!) чувством милицейской интуиции мы выбрались к Подберёзовке – ума не приложу!
Чудом, просто чудом, иначе никак! А когда наконец отдышались, я от бега, она от хохота, прямо у околицы нас встретила взлетевшая из-за забора частушка:
Участковый из лесу
Вывел за косу красу...
Знать, теперь уже не наша —
Милицейская Маняша!
Спасибо, очень вовремя, конкретно, трогательно и, главное, чувствуется искреннее внимание ко всем нам. И от этой самой Мани, как я понимаю, нам уже по гроб жизни не отвертеться. Что Яга скаже-эт! Но, как ни парадоксально, проблемы начались не с Ягой, а с моим младшим сотрудником... Он ждал нас у дома кузнеца, мрачный как грозовая туча и даже, кажется, заметно увеличившись в размерах.
– Как успехи, Мить, докладывай.
– Да уж доложу...
– Дьяка нашли?
– Да уж нашёл...
– Обошлись без членовредительства?
– Да уж без того и другого...
– Мить, случилось что? Какие-то проблемы? – Я его раньше в таком состоянии никогда не видел. Вот словно бы его кто-то самым предательским образом обидел, и этот кто-то... я? А отчаянная Кузнецова дочь лишь демонстративно стряхнула соломинку с сарафана (приподняв подол выше колена!) и томно попрощалась:
– До свиданьица вам, Никита Иванович! Ежели опять понадобится где чего – по дворам там али снова в лесу, тока свистните... Завсегда помочь рада всем моим девичьим старанием!
– Э-э, Маняша, – хлопнув себя по лбу, я вспомнил о том, что она подбирала какую-то монетку, – а деньги?
Она молча, с непередаваемой крестьянской грацией опустила мне на ладонь маленький серебряный кружочек и, покачивая бёдрами, скрылась за калиткой. Митяй взвыл, словно раненый слон в индийском кино, и рухнул плашмя – грызть землю! Зрелище редкое, но если не обращать внимания на его актёрские припадки, то он быстро успокоится и сам расскажет, что произошло...
Поэтому я не глядя сунул монету в карман и под любопытствующими взглядами вездесущей деревенщины пошёл в наш домик. Дело уже к вечеру, я голодный, ужин наверняка заслужил, бабка за одну простреленную фуражку закормит меня до отвала. А ведь ещё удалось раздобыть целую кучу ценнейшей рабочей информации! Нет, сегодня я мог по праву гордиться собой...
– И что, вот так вот бросите меня, и всё? Даже не выслушаете боевого товарища в горе великом! И не окажете внимания к страданью моему душевному, покуда страсть африканская меня поедом не съела?
Я не отвечал. Митька, гулко топая за моей спиной, продолжал жалостливо стенать:
– А ить я скажу, скажу, как бог свят, всё, что на душе накипело, на сердце налегло, на... В общем, уж не помню, в каком ещё месте, но тока мне и там как есть плохо!
Вот видите, я же вам говорил, главное – не оборачиваться. Ему деваться некуда – он же молчать не может по определению...
– Когда я вас в деревню родную на молоко парное от дел служебных отдыхать вёз – вот уж не думал такое поведеньице в благодарность словить... То вы у нас скромник холостой, то за единственной преступницей снами грезите, а то уже и девок наших, подберёзовских, с собой в лес прилюдно волочёте! Нет, ежели у вас полюбовность резвая, что аж до венца дотерпеть невмочь, так я начальству любезному всё как есть уступлю! Ужо не заплачу небось, не зарыдаюсь на людях-то... И не узнает никто, какова змея Митьке милицейскому сердце сушит!
Ага, дошёл до сути. Тут, главное, не мешать и не перебивать вопросами. А там его уже и силой не удержишь...
– Ить я же и не ревную ни капельки! Нет, упаси меня боже, вас с вертихвосткой энтой... которая мне, про между прочим... вот тока вчерась... такого всякого наобещалася – в двух ладонях не удержишь! Да тока непонятно, куда же нравственность в наших рядах катастрофически падает? И на кой она вам... в смысле... я ж сам думал... Не погуби, Никита Иванович, отец родной!
– Митя, – наконец обернулся я, – прекрати истерику. Между нами ничего такого не было, исключительно рабочие взаимоотношения. Марш в дом, расскажешь нам с Ягой, как прошёл день.
– Точно, ничего не было? – привередливо сощурился он. – А побожитесь!
– Вот те крест, – широко перекрестился я, нагло пародируя отца Кондрата.
Сработало, мой напарник удовлетворённо шмыгнул носом и распахнул передо мной дверь, вежливо приглашая войти первым.
* * *
Так... картина не помню какая, но дубль точно второй. Лежит наша опытнейшая эксперт-криминалистка на лавке кверху пузом, а на её узкой груди восседает здоровеннейший паук! Кто куда, а Митяй за оглоблей... Минута делов, и он уже в боевой готовности, вздымает дрын и дышит с мясницким кхэканьем. В общем, всё красиво, зрелищно, но меня уже понемногу напрягает однообразием...
– Митенька, будь умницей, брось палку свою дурацкую да на стол накрывай. Вот уже участкового ужином отпотчуем, так и информацией на круг все и поделимся.
Наш начитанный ревнивец невольно вздрагивает и хоть дрын уже не роняет, но по лицу видно: борется с собой – сил нет... Думаю, я даже оказал ему услугу, с третьей попытки вырвав оглоблю из его рук.
Яга встала, аккуратненько сняла паука и передала его на лапы бдительно сторожащему Василию. Кот унёс насекомое за печку и... надеюсь, не съел. Бабка танцующей походкой, даже не прихрамывая, прошлась по горнице, явно довольная собой и достигнутыми результатами. Кто ж, по крайней мере, у двух из нас сегодня был продуктивный день.
...Ужин состоял из смешанной кухни братских народов – азербайджанское харчо с бараньей печенью и русская картошка с грибами. Сладкий стол тоже был разноплемённым – знаменитая назимовская пахлава и бабкины блины с ягодами и мёдом.
Митька за свой прошлый обеденный демарш был выдворен с чугунком в сени, отныне субординацию. Яга блюла ещё более свято, пришлось соответствовать. Впрочем, как и всегда, я об этом не пожалел...
– Ну вот, а теперича, сытый-напитый, давай и меня, старую, слушать будем. Во-первых, скажу тебе, соколик, как есть на духу – здесь её могила, сокрыта в лесах тутошных! Я ажно две экспертизы серьёзные провернула, кучу времени потратила, гору снадобий извела, а до истины докопалася.
– Проклятая гора. Два с половиной часа по лесу пешим ходом. На вид – копия Лысой горы Кощея. Песок ледяной. Внутрь ведёт раскоп метра три-четыре в длину, две лопаты, мешок, молоток и скрученный в узел лом. Я там был сегодня.
– Тады... тьфу на тебя, Никитка! Ну да у меня, поди, ещё пара козырей в рукавичке припрятана, уж давай теперича ты первый рассказывай.
– Может, Митьку позовём?
– Зови, – легко согласилась Баба-Яга. – Дело верное, чё ж по два раза будем ему детали растолковывать...
И вот когда мы уже всей опергруппой уселись за столом, я красочно и как можно подробнее описал свою сегодняшнюю одиссею. И то, как ко мне привязалась Маняша, и как обходили с расспросами всё село, и как нашли следы братьев Ерошки да Прошки, и, естественно, как в меня стреляли... Последний факт возмутил моих сотрудников до глубины души!
– Никитушка, сокол ясный, – едва сдерживая рыдания, беспомощно лепетала бабка. – Да как же ты так... да ить убили бы тебя злодеи неведомые, всё отделение без главы оставив... Вот ить, ещё на пальчик ниже, и нет у нас сыскного воеводы... Ой, да и за что ж таковые напасти! Ты ж ещё молоденький совсем, тока тока жениться надумал, а они в твою головушку светлую свинцовы орехи пулять удумали... Ой горе горькое!
– Бабушка, я – живой...
– Энто покуда живой, – рычал Митька, меряя горницу тяжёлыми шагами. – А вот как вдругорядь возьмёт злодей неведомый прицел получше... Я бы, к примеру, точно в пузо вам целил – и мишень крупная, и ежели даже не в самый центр, так и всё одно больно! Ох, покажите мне мазил энтих, я с ними по-свойски покалякаю – по гроб жизни запомнят, куда при виде участкового дуло пистолетное себе засовывать следует...
– Вась, хоть ты их угомони, – в отчаянии взмолился я.
Кот поднял на меня горящие глаза и в трёх супервыразительных жестах объяснил, что сейчас выйдет на улицу, найдёт эту стреляющую гангрену и порвёт так, как ни одному Тузику с грелкой и не снилось!
Да, в этом смысле наши стоят друг за друга горой. Как бы мы меж собой ни цапались, но едва кто-то посторонний (а уж тем паче преступный элемент!) оскалит в нашу сторону зубы... Ей-богу, я бы посоветовал ему выбить их собственноручно, что будет менее болезненно, чем это сделает Митька. Да и Яга, как вы помните, инвалидов уже не трогает, но если припечёт... Поэтому, когда все чуточку подуспокоились, бабка взяла мою простреленную фуражку на экспертизу...
– Значится, кто стрелял, ты, Никитушка, и не приметил?
– Естественно, нет. Первый раз пальнули из кустов, за соснами, кто его знает, какой герой-партизан там прятался...
– Но не Кощеюшка, это точно. – Наша эксперт-криминалистка страстно внюхалась в дырочку от пули. – Не Кощеева рука энтот свинец в ствол совала, не его запах чую, иноземное чтой-то мерещится...
– Минуточку, – нахмурясь, застопорился я. – Что значит – иноземное?! Разве не гражданин Бессмертный являлся к нам на встречу в чёрном балахоне и сапогах? Разве не совпадают эти приметы со следами и внешним обликом того типа, которого я видел ночью и принял за дьяка? Разве не на него смутно намекала всё та же Маняша в случае у колодца, когда некто в чёрном, возможно, подтолкнул меня окунуться в колодец?
– Точно, точно, и я об том же подумал, сразу как увидал морду его преступную! Эх, не дали мне ему в ухо кукарекнуть... а ить такой случай был... теперича жди, пока ещё раз представится. Меня б все честные петухи в энтом начинании поддержали!
– А то, – охотно согласилась бабка, – им, петухам, вмешаться тока дай повод, они и рады горло драть. Да тока ежели вы, сослуживцы, думаете, что энто Кощей по селу в чёрном платье дурью мается и ночами сыскному воеводе тощий зад кажет, так не смешите зазря меня серьёзную!
– Но...
– Не он это, Никитушка, уж на что поверь мне, старой, не он! Не в его привычках, не в его манерах, не в его замашках злодейских с пистолетом кремнёвым по кустам в засадах ползать. Ты вот вроде про монетку какую-то говорил, ась?
– Да, секундочку, её Маняша нашла, а...
Меня прервал вежливый стук в ворота. Не громко, неагрессивно, но ворота упали...
– Там кузнец пришёл, Маняшин папа, – без особой радости доложил наш младший сотрудник, глянув в окошко. – Небось насчёт дочки вопросы интимные задавать станет...
Я не знаю, что в Митькином тоне мне не понравилось, но выходить за дверь почему-то сразу же расхотелось. Мысль о том, что такой крутой культурист-пауэрлифтер может понять мой невинный поход с его дочкой в лес чуточку превратно... не грела ни капли. Знаем мы этих деревенских, сначала бьют, а уже потом спрашивают. Нет, иногда, конечно, говорят, за что, хотя последнее обычно выражается в общедоступной формулировке, типа «сам знаешь...».
– Мить, – чуть дрогнувшим голосом попросил я, – ты это... сходи, разберись по-вашему, что там, в чём проблема-то?
– На верную смерть посылаете, – широко перекрестился он. – Однако ж пойду, отчего не пойти? Не за-ради славы ратной али долга служебного, так... Давненько мы с ним силой не мерялись, а повезёт, дык и с тестем будущим поближе познакомимся. Прощайте на всякий случай...
Яга что-то мудрила над моей дырявой фуражкой, зачем-то пытаясь протолкнуть найденную монетку в пулевое отверстие. Снаружи раздались голоса, короткий (вопрос – ответ) диалог, и тяжёлый звук упавшего тела...
– Никитушка, – не отрываясь, бросила бабка.
Я всё понял, встал и пошёл. Ноги были ватными, настроение похоронным, зато уверенность в том, что мой напарник как-то не так попытался разрешить ситуацию, – полновесной, как кулак Майка Тайсона!
* * *
У ворот, виновато переминаясь с ноги на ногу, стоял Маняшин папа. Непривычно тихий Митька безмолвно висел на заборе штанами кверху. Мне это очень не понравилось...
– Гражданин, вы что это себе позволяете!
– Да я... прощенья просим... – Игнат Андреевич со вздохом развёл руками, больше похожими на ковши экскаватора.
– Не понял... Так вы что, пришли сюда вывесить на заборе нашего младшего сотрудника и попросить прощения?
– Я... это...
– Пили?
– После работы и поп не запрещает, а пью оттого, что вдовые мы. Единственная радость – дочь любимая. – Неожиданно кузнец заговорил длинными предложениями, показывая начитанность и ум, которые всегда трудно предполагать в большом и сильном человеке физического труда. – Я бы на парня вашего отродясь руку не поднял, соображение имею и законы чту. Сам он с глупостями непонятными полез, всё твердил что-то вроде: «А ну, тесть неведомый, посторонись, зашибу!» и «Не бывать двум медведям вокруг одной лебёдушки...». Мне и самому невдомёк, чего хотел? В грудь меня кулаком ударил два раза... зачем? Я и... передвинул его, от греха подальше...
– Тогда уж вы нас извините. – Я смущённо вытер выступивший пот. – Митя в целом хороший, только заигрывается в непримиримую борьбу с преступностью. Мы его поругаем, он больше не будет...
– Да я и не в обидах, я чего приходил-то... Маняша говорила, будто стреляли в вас сегодня. Так вот, я человека чужого за селом видел. Важно ли?
– Важно, заходите! Пожалуйста, пожалуйста, не стесняйтесь...
– А..?
– А Митя пусть повисит, придёт в себя поумнеет.
Он ушёл от нас примерно через полчаса, кстати, Митьку всё-таки занёс сразу и сгрузил в сенях. Наш хитрец успешно притворялся мёртвым, пока Маняшин отец не откланялся. Кузнец действительно принёс важную информацию.
Ему заказывали каминные щипцы и кочергу узорной ковки для мышкинского терема, боярин решил несколько переустроить быт в европейском ключе. А вот возвращаясь домой, он едва не сбил выскочившего на дорогу незнакомца в чёрном платье. Игнат Андреевич готов поклясться, что от неизвестного исходил слабый запах пороха.
Человек в чёрном извинился и быстро скрылся из виду, а за ужином счастливая дочь разболтала папеньке, как она вела взаправдашнее расследование, и там в них с Никитой Иванычем даже стреляли! Кузнец сделал выводы и пошёл к нам...
– Получается, что преступник (предполагаемый преступник!) ходит в чёрном, ростом ниже Кощея, знаком с огнестрельным оружием и...
– Монетка вот, иноземная. – Яга припечатала серебряный кругляш к столу. – Тока чьего государства, не ведаю...
– Тут вроде орёл изображён. – Я в раздумье наморщил лоб. – Значит, может быть, немецкая или польская. А может, и ещё чья-то, надо у Абрама Моисеевича спросить, он ростовщик, он их все знать обязан... Есть ещё что-то по делу о Карге-Гордыне?
– А то нет, – бодро вскинула бровь наша лихая экспертиза. – Уж я-то на ноги всех подняла: и птиц, и зверей, и гадов подземных-наземных плавучих, да надобное и выяснила! Тока выяснение для нас не особо выгодное, бают, не победить её нам никак. Кощеюшка-то по молодости ейной да наивности девичьей в гроб её заманил, а ныне она за стока лет... ух, и накопила злобушки, никого не помилует!
– Одна тётка покойная! – недоверчиво влез Митя из сеней.
– Да ежели б покойная, – со значением ответствовала Яга. – Покойные, вишь, так и прозываются оттого, что спокойно лежат. А уж коли и встанут, так им кол осиновый в грудь, да и вся недолга! А энта особа живой захоронена была... Да ещё один секрет имеется, о котором нас злодей вдовый в известность не ввёл – угадайте-ка?
– Шамаханы, – безошибочно поморщился я.
– Истинно! Прав ты был в прошлый раз, Никитушка, не растёт дитё без матери, не мог один Кощей мощами своими такие орды плодить. Она ему их нарожала, да много-о... Не способом природным, человеческим, а магией древней, сакральной. Оттого-то шамаханы долгие годы мать свою Гордыню более отца почитали. Вот он и не стерпел, зависть его взяла, а может, и перепугался всерьёз, что жена с шамаханами верными сама от него избавится. Ну и... упёк её, знамое дело... От мужиков бабам завсегда одни проблемы были. Удовольствию-то, ежели вдуматься, с гулькин нос, а уж забот! Да и удовольствие тоже, баба с вымыслом завсегда сама себя и не так приласкает, а куда как заковыристее...
– Бабуль, – опомнился я, – что-то вас явно не в ту степь понесло... С чего бы это?
– Охти ж мне, – краснея, хлопнула себя по щекам Яга. – И впрямь переклинило где-то... а тут ить Митенька-скромник неженатым будет. О чём-то, бишь мы?
– О том, как остановить эту беспокойную красавицу!
– Дык, – снова влез Митька, по-прежнему подавая голос из сеней, – раз Никита Иванович говорит, будто раскоп в горе Проклятой есть, так надо бы его солью сызнова засыпать, и вся недолга!
– Это сделать стоит в любом случае. – Я пометил себе пунктик в блокноте. – Но мы по-прежнему не знаем, куда подевались два местных соледобытчика и кто стоит за «человеком в чёрном». Вырисовывается непонятная заинтересованность некого субъекта (или группы лиц) в дестабилизации российской внутренней политики. Мы имеем на руках практически активированную ядерную бомбу с тикающим таймером. И мне кажется, это дело ещё только начинается...
– Ровно льдина плавучая, что по-научному айсбергом прозываемая, а водится в морях северных, – серьёзно подтвердил наш начитанный младший сотрудник. – Льдины той пока кусок малый над водой и виден, а глыбища подводная, неведомая глазу, в десять раз больше будет! Я к тому, что как ни верти, но ить проблема...
Все призадумались. Время позднее, прошлую ночь мы бодрствовали, как римские гуси, может, спать пора? Я тёр покрасневшие глаза, Яга тоже украдкой позёвывала, и только Митька, резко вскинувшись, вспомнил, что так и не рассказал нам самого главного:
– Да ведь мы ж почитай весь день честь матушкину у хором боярских благородно отстаивали! Уж они нас и взашей гнали, и псами цепными грозились, и пушку на колёсиках к воротам выкатили, и ругали прилюдно словами неприятными... А мы на своём стоим – сей же час выдать сюда дьяка-искусителя! Не обломилося нам... Меня-то гражданин Мышкин в единый миг узнал, да тока в дом не пустил, ибо у меня постановления на обыск не было. Энто справедливо. А тока грустно... Уж ежели мы всегда на законе стоим, так нешто нельзя хоть маленькую поблажечку в виде евонного (закону!) переступления?
– Нельзя, Митя, нам закон особенно переступать нельзя, – сонно ответил я. – В другой раз расскажу почему. А сейчас спать очень хочется...
– Так я и ушёл оттудова, но маменьку родную в засаде оставил. Она кустиком придорожным укрылася, да и бдит! Не уйдёт от нас Филимон Митрофанович...
В дверь забарабанили так, что я едва не свалился с табурета. Что за чёрт, кого несёт посреди ночи? Видимо, Митькина речь убаюкала всех, и даже он сам сопел на лавке, поэтому мне пришлось лично топать в сени, разбираться, кто там, собственно, буянит. На пороге стоял недавно обсуждаемый дьяк.
– Вот, покаяться пришёл перед смертью. – Лицо гражданина Груздева было невыразимо благообразно, а на правом боку рясы темнело расплывающееся пятно крови!
* * *
Я едва успел его подхватить... Бабу-Ягу, мгновение назад ещё немузыкально прихрапывавшую прямо за столом, неведомой силой поставило на ноги, и она уже расстилала свою шаль на лавке, указывая, куда положить раненого. Тощий служитель культа оказался почему-то невероятно тяжёлым, к тому же, пока я его волок, он за всё цеплялся лаптями...
– Кидай его на спину, сюда вот, да осторожненько. – Наша эксперт-криминалистка уже мыла руки. – А теперича бери ножи острые, точи топор мясницкий, да самогону ему в рот лей обезболивания ради – давненько я мужикам ничего не ампутировала...
– Бабушка-а! – в один голос с дьяком поразились мы.
– А то ить такой опыт пропадает, – с явной издёвкой добила бабка и успокоила: – Да будет он жить, нам ещё крови попьёт... Раз сюда добрести умудрился, значит, не столь уж страшно и израненный. Ну-кась, поглядим, чё ему там надырявили...
Рясу пришлось резать, пулевое ранение нашего неубиваемого распространителя скандалов и сплетен оказалось скорее зрелищным, чем действенным. Тот, кто хотел убрать дьяка, недорассчитал его худобы. Свинец рассёк кожу под мышкой довольно глубоко, но всё равно в скользящем режиме. Впрочем, сам потерпевший, несмотря ни на что, внаглую отнёс себя к первохристианским мученикам и вёл соответственно...
– Темнеет вокруг, и рожи ваши безбожные в единые пятна сливаются. Вот уже и ангелов пение слышу недалече, и ароматы сада райского разносятся, и верую, что сам Пётр-ключник ворота мне отворит. Скажет не без сочувствия: «Заходи, сын мой, ибо настрадался ты на земле от всяческого произволу, и бит был, и поруган, и осмеян безвинно, а за то вот те пропуск в Царство Божие, нимб симпатишный да лира новая. Бряцай себе в удовольствие, Господу во славу!» Завидно небось, менты беспробудные?
– Никитка, я те самогон для обезболивания принесть велела али для спаивания? Ты ему скока налил?
– Стандартные сто грамм, вот где-то с пол кружки...
– Кружка-то полулитровая!
Я пожал плечами. Митька по-прежнему храпел, а дьяк продолжил нетрезво изгаляться так, словно его изнутри наворачивало:
– А ить я Петру-апостолу всё-всё-всё про вас расскажу, не побрезгую! Небось у Всевышнего до вашей милиции руки не доходят, так опосля моих стенаний и он не сдержится. Серу и пепел ниспошлёт он с небес на лукошкинское отделение! Гореть вам прижизненно в Геенне огненной за поминутные надо мной извращенчества! Я ваш хоккей энтот зимний и в раю помнить буду! А казаки у «святых отцов» нечестно выиграли, им Шмулинсон еврейский подсужива-ал...
– Никита, я ить и построже могу! Ну куды ты смотришь, он у тебя из-под руки кружку тянет! Лакает ить, как пёс, без удержу...
– Да я же вам помогаю, бинты держу. Долго ещё эту царапину зашёптывать надо? Может, плюнуть и добить из милосердия...
– Сама себе дивлюсь... Дьяка Фильку лечу! В Лукошкине никому не говори, люди застыдят...
Собственно, вся наша медицина на тот момент и состояла из промывки раны, посыпания её какими-то травами и наложения чистой повязки. Плюс бабка ещё и колданула малость, по-бытовому, для обеззараживания, микробов она гасит лихо...
– А уж когда Господь сподобит меня самого на пропуске в райские кущи усадить вместо святого Петра, вот тогда и всплакнут горестно враги мои вольные и невольные! Особливо... особливо... ох, и не знаю даже, дюже список длинный получается... – На этой фразе гражданин Груздев глубоко призадумался, зевнул и уснул сном праведника.
Мы с Ягой молча присели на другую лавку, это вторая или третья ночь без сна?
– Скоро петухи орать начнут. Может, самовар поставить, всё едино не уснём.
– Ничего не имею против, – тупо согласился я.
Мой младший сотрудник и недостреленный дьяк счастливо храпели в унисон.
Итак, новый вопросик – кто стрелял? Случайный охотник? Боярин Мышкин? След от пули был очень аккуратненьким, значит, скорее пистолет, чем пищаль или ружьё. Снова человек в чёрном? Но кто он и зачем ему эта бессмысленная, на первый взгляд, жертва! И самое неприятное, что ответ практически напрашивался сам собой – стрелял тот, кто знал Филимона Митрофановича и боялся быть им узнанным! На мгновение мне показалось, что я даже готов назвать имя...
– Никитушка, а я вот что не пойму – ежели про энту гору Проклятую вся деревня знает, дак что ж нам-то не сказали?
– Понятия не имею. Но могу догадываться, что им это наверняка и в голову не взбрело. О нехорошем месте известно каждому, но никто не ассоциировал гору с копанием соли, а уж тем более с исчезновением Прохора и Ерофея. По ассоциации – «хочешь быть незамеченным – стань под фонарём»...
– Образ идентифицирован, – важно согласилась бабка; за год нашего общения Яга нахваталась от меня всяких слов и применяла их с хорошей пенсионерской смекалкой. – Я-то, покуда тебя не было, весточку Кощею отправила. Пущай ещё раз придёт на собеседование. Чую, темнит он, на горбатой козе нас между трёх сосен карусельно катает, и цель у него про то есть, тайная...
– В смысле?
– Охти ж мне, участковый! Своей головой будешь думать, али она у тебя, чтоб туда пироги класть? Ну положим, что за стока лет супруга его, Карга-Гордыня, ненависти да ярости преисполнилась. Но нешто сам-то злодей преступный все годы крючком кружева на продажу вывязывал? И сил, и опыта, и хитрости у него уж как-никак, а всё ж поболее будет! Доведись им всерьёз драться, я б на Кощея последний зуб ставила...
– Так он вроде... не в полной спортивной форме сейчас, – для виду опротестовал я, но внутренне признал сразу – бабка права.
– Мощью ослабел, мяса не нарастил, – согласно отхлебнула чаю моя домохозяйка. – Но ума-то не растерял, а значит, хитрую паутину плетёт... Хочу на нём пару провокаций испытать, авось где да и проколется. Нам с ним честно играть нельзя, а за выигрыш небось никто не поругает.
– Когда назначено рандеву?
– Да вечером же, после заката солнечного.
– То есть опять не спим?
– А куды денешься...
...Над пробуждающейся деревенькой взлетел вверх крик первого петуха. К нему мгновенно подключились остальные, старательно перекрикивая друг друга. Вот если бы они меня так будили, я был бы очень недоволен. А сейчас... просто очень устал... глаза пощипывает, и ноги как ватные, может, днём удастся прилечь хоть на пару часов! Должен же кто-нибудь жалеть бедных милиционеров...
Добрый Назим заставил меня выпить на завтрак холодный айран с мелко нарезанной зеленью, и я почувствовал себя значительно бодрее. Митьку всё так же кормили в сенях, дьяка (как тяжелораненого бойца неизвестно какого фронта) перенесли на печь и сунули диетическую тыквенную кашу. Отпетый скандалист материл нас вполголоса, но всё съел и даже выклянчивал у Яги тушёных баклажанов с чесноком. Не дали, это еда для здоровых мужчин, мне самому мало... кстати... и ещё... вот...
– Никитушка, Никита, Никитка-а!
– А? Чёчилось? – Я вскинулся так резко, что едва не прикусил язык. На меня в упор смотрели три пары глаз.
– Да ить спит же на корню ваш филин участковый, – наконец процедил дьяк и вовремя пригнулся, уйдя от карательной затрещины моего напарника. Бабка сострадательно покачала головой:
– Просыпайся уже, сыскной воевода. Гости к нам пожаловали.
Я честно поплескал в лицо водой и достойно поздоровался с входящим в горницу боярином Мышкиным...
