Текст книги "Ловцы троллейбусов"

Автор книги: Андрей Яхонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Этюд номер два

И я принялся за работу. «Накопители делятся на две категории, – писал я. – Накопителей-оптимистов и накопителей-пессимистов. Первые живут предвкушением: вот погоди, накопим, сколько нужно, тогда поживем! Полная им противоположность вторая категория. Эти копят, пребывая в вечном страхе, – на черный день».

– Ты явно относишься ко вторым, – посмеивался Директор над Редактором. – Куда тебе столько книг?

– Да, тебе хорошо, – ныл Редактор. – У тебя жена. За тобой ухаживают. А я что в старости буду делать? Только чтение мне и остается.

– Во-первых, из того, что я женат, вовсе не следует, что за мной ухаживают, – с ледяной непроницаемостью возражал Директор. – Во-вторых, как можно знать, какая у кого будет старость? А в-третьих, при твоем обжорстве тебе до старости не дотянуть…

– Замолчи, замолчи, – пугался Редактор. Но затем печально соглашался. – Увы, наша арифметика только до ста. А мне уже около пятидесяти. Значит, осталось пятьдесят.

– Не так плохо, – хохотал Директор.

– Ну, возьмем реальную цифру, до восьмидесяти. Хотя, если быть точным, тоже маловероятно. А вот семьдесят… Итого осталось двадцать лет. Однако на всякие случайности все же лучше сбросить процентов двадцать пять. И получается пятнадцать. Вместе со сном, с зашнуровыванием ботинок… А теперь вспомним себя пятнадцать лет назад. Какой был год? То-то и оно. Будто вчера.

И все же он не поддавался меланхолии, во всяком случае, мужественно боролся с ней. Неприятие хаоса, путаницы доходило у него до крайности. Он, например, выступил за перспективное планирование нашего времяпрепровождения, подчинил строгому графику и разнообразил тематически вечера-встречи. Стержнем одного, скажем, становился просмотр телепрограмм. Другого – устные рассказы Редактора. Или сны Калисфении Викторовны. Иногда Веронике поручалось сделать сообщение о цветах. А Вася, оказалось, немного поет под гитару. Правда, репертуар у него был не богат. Редактор начал с ним работать над расширением диапазона. (В этом и было главное различие между мной и Редактором: я систему в окружавшей действительности искал, а он ее созидал и привносил.) В список мероприятий были включены шахматы, карты, танцы. Редактор первоначально полагал внедрить и гимнастику – с использованием шведской стенки, но сам же признал задачу невыполнимой. Остальные пункты соблюдались неукоснительно. (Бывало, возникали споры. Вася хотел смотреть телевизор, а Директор настаивал на преферансе.) Иногда приходилось устраивать рабочие вечера. При свете торшера, расположившись вокруг стола, каждый занимался своим делом. Редактор правил мою рукопись о Директоре. Калисфения Викторовна вязала. Директор просматривал накладные. Вася подсчитывал дневную выручку и вздыхал. Вероника поливала цветы или расчесывала Элизабету шерстку, Я обдумывал план новой работы.

Как-то, желая мне помочь, Редактор принес несколько пожелтевших (вероятно, осенних), исписанных его рукой листков.

– Прочти, прочти, – скорбно и торжественно прижмуривая глаза, шепнул он.

Я пробежал первые строки.

«Пропал черный кот с белым треугольником на груди. Видевших прошу сообщить…»

– Дальше, дальше, – ободряюще кивнул Редактор.

«В районе пересечения Большой Козырной и Малой Бескаштанной пропал большой черный кот с белым треугольником на груди. Цвет глаз – зеленый…»

– Дальше, – морщась, как от боли, но превозмогая ее, распорядился Редактор.

«Семнадцатого мая между тремя и четырьмя часами дня…»

Я прочитал все варианты.

– Ну как? – не пытаясь скрыть волнения, спросил Редактор. – Берет за душу, а?

– Да, – признался я. Он придвинулся ко мне.

– Оцени кропотливую, требовательную работу над словом. Видишь, как от варианта к варианту уточняется, становится объемной картина происшедшего, как углубляется замысел… – Редактор посмотрел мне в глаза. – Помнишь, ты спрашивал меня, почему я не пишу. Сейчас перед тобой ответ. Я считаю, что можно браться за перо, только когда тема волнует чрезвычайно сильно. Я не мог не написать о том, что пропал Котофеич. Скажу больше: когда рухнули стеллажи, я тоже был в сильнейшем волнении. И результат – два письма к тебе. Помнишь их?

– Еще бы, – сказал я.

– Да-да, это прямая связь, – продолжал он. – Если то, о чем пишешь, тебя самого не трогает, то не жди, что возьмет за душу другого. Какова была сила моих посланий! Ты мигом прибежал!

– А табличка на ванной… «Здесь плеск воды и вечно лето…» – продекламировал я. – Это ты сочинил?

– Забавы молодости. Глупость, – сказал он.

Я закончил труд гораздо раньше того дня, когда, по плану Редактора, должно было состояться чтение. Но, разумеется, меня заслушали вне очереди.

– «В нем рано пробуждается тяга к прекрасному, – читал я. – В пять лет он играет на мандолине, а в шесть посвящает себя литературе». – Редактор сидел в центре гостиной – как бы выставленный на всеобщее обозрение. Торжественно звучал в тишине мой голос. – «Работу, которую он выполняет, отличают стройность концепции о недопустимости мельтешения и неприятие всех и всяческих сравнений».

Когда я закончил, зааплодировал только Директор. Женщины уткнулись в носовые платочки. Сам Редактор, казалось, был в не силах пошевелиться. Подбородок его дрожал. Он все же поднялся, раскрыл объятия и вымолвил:

– По-моему, ты нашел себя. Мы обнялись.

– Вася, чеши за шампанским, – прищелкнув пальцами, резюмировал Директор.

Вася не шелохнулся.

– Оглох, что ли?

Вася недобро скривился.

– Не поеду никуда.

– Как это? – опешил Редактор. – В такой день…

– Нет, я чувствую, воспитательная работа у нас никуда не годится, – вздохнул Директор. – Придется тебя, Вася, на почту вместо Снегуркина отослать.

– Все для себя! – завопил Вася. – Я больше всех работаю – и хоть бы кто слово доброе сказал.

– Думаю, со временем и ты заслужишь… – пообещал Директор.

– Мы включим твою просьбу в перспективный план, – подхватил Редактор. – И рассмотрим в ближайшее время. Не забывай, ты ведь самый молодой член нашего коллектива.

– Мне не надо потом, я сейчас хочу! Чем вы лучше? – Вася понесся к двери. – Никогда вы меня больше не увидите! Пешком будете ходить!

Редактор тряхнул головой, освобождаясь от наваждения. Глаза его покраснели и влажно поблескивали. Он увлек меня в кухню, где чувствовал себя, как дома.

– Великолепно! Да ты и не мог написать иначе, – воскликнул он. – В вашем доме творческая фантазия разыгрывается сама собой. Только знаешь, вычеркни кусок о накопителях. Ну его. А что еще ты создал за это время?

– Ничего, – признался я. – Разве только записывал сны Калисфении Викторовны.

– Принеси, – потребовал Редактор.

Тут же, на кухне, он сел читать, подперев пухлые щечки ладонями.

Не провожатый, а конвойный

Через несколько дней Вася появился. Как ни в чем не бывало занял место за столом. По лицу его блуждала загадочная улыбка. В общих разговорах участия не принимал; слушая других, иронически кривил губы.

– Ничего не сделаешь, придется писать, – кивнув на Васю, шепнул мне Редактор. – Нельзя же без средства передвижения оставаться?

– Я его совершенно не знаю, – сказал я.

– Могу подсказать хороший ход. Вася являет собой пример того, как человек может изменить свою судьбу.

Слышавший нас Директор посмотрел на Редактора, отстранясь и чуть искоса.

– Увы, человек не может изменить свою судьбу.

– То есть как? – Брови Редактора поползли вверх. – А ты, твой пример? Кем ты был до того, как стал Директором?

– Кем был, тем и остался. Фокусником, иллюзионистом. Станешь спорить? А уж Вася… Этому не измениться никогда. Случается, – продолжал Директор, – человек просто перескакивает на другую дорожку, как игла проигрывателя на заезженной пластинке. Меняется его окружение, обстановка. Но внутренне… Судьбу, если это действительно судьба, не переиначишь. Судьба не провожатый, а конвойный.

Редактор приумолк, но вскоре опять воспрял.

– Вот и нет. Прежде я во всем сомневался, писал письма друзьям… А теперь…

– Всегда ты был Редактором, – устало осадил его Директор. – Вспомни, что изображено на картине в гостиной?

– Ну, море. Люди, – нехотя отозвался Редактор.

– Как ты думаешь, почему они беспечно продолжают гулять, хотя на них несется огромная волна?

– Не знаю, – дернул плечом Редактор.

– Им бежать некуда. Они это понимают. Мудрецы. И мы все гуляем на краю обрыва. Скрашивая жизнь, об этом забываешь. Играючи, она длится, продолжается. Но отсей шелуху – и останется твоя суть. Судьба. Кстати… – Директор посмотрел на меня. – Можешь дополнить мой портрет высказыванием о судьбе. И об обрыве. Я считаю, это придаст интересную грань моему облику.

И без его напоминания я собирался возобновить записи в своей тетради. К этому меня побудило следующее обстоятельство.

По-прежнему я регулярно посещал библиотеку, где штудировал поваренные книги всех времен и народов. Но как ни увлекательно проходили занятия кулинарией, мысли мои были заняты другим. В книге «Испанская кухня XVI! века», посреди раздела «блюда из чернослива», я обнаружил рукописную страничку постороннего текста – отрывок без начала и конца. О чем он рассказывал? О Севере, о льдах и торосах… Об усатом капитане… И о художнике, которого тот повстречал на снежной равнине, – с подрамником и мольбертом. Вот, собственно, и все, на этом запись обрывалась.

Рядом с кулинарными рецептами она была так неожиданна и неуместна, как маслина в клубничном мороженом. Это была нота какой-то посторонней мелодии, обнаружившая себя случайно. А может быть, в отлаженной и компактно увязанной системе жизни всегда остается такой торчащий хвостик: дерни – и размотается клубок нового знания?

Я спросил Калисфению Викторовну, не помнит ли она какого-нибудь сна о капитане, где бы он совершал путешествие не в жаркие страны, а на Север. Она помнила.

– Так что ж вы раньше-то молчали? – огорчился я.

– Я не молчала. Я предлагала вам целый ряд материалов. – Она гордо выпрямилась и приняла позу человека, оскорбленного в лучших чувствах. – Судовые журналы, например.

Вместе мы достали с антресолей ящик пропыленных амбарных книг, в которых капитан делал заметки о своих путешествиях. Я листал пожелтевшие страницы и видел снег, торосы и сугробы – да такие, что хотелось назвать их уж по крайней мере сугорбами, а то и вовсе отсечь первый слог, эту мелкую иноземную монету, которая не имела никакого отношения ни к зиме, ни к Северу, ни к моим размышлениям. Ох, как полезно было бы почитать эти записи моему другу Володе!

Я больше не поворачивал капитана лицом к стене, я с интересом приглядывался к нему. А однажды, в поисках тишины и возможности продолжить свое оборванное на полуслове письмо я заглянул в бывшую свою квартиру. В ней все оставалось по-прежнему, хотя повсюду разрослись пальмы и без конца звенел будильник, который мадам Барсукова не выпускала из рук – постоянно опробовала.

А вот мой будильник остановился. Порвалась его связь с неведомым механизмом времени. Или же он почувствовал ненужность своей работы? Для кого тянуть бесконечную нить, укладывать ее ровными петлями вокруг циферблата, обматываться ею, словно конон, если в комнате нет хозяина?

Я тряс его, уговаривал, грозил отнести в мастерскую – все напрасно: он хранил неподвижность и безмолвие. Все же я писал: «В доме я обнаружил картину нашего учителя, старичка, по чьим следам ты сейчас идешь, и она объяснила мне очень многое и даже заставила разочароваться в этом моем послании к тебе. Оказывается, для того, чтобы картина получилась полной и объемной, даже несмотря на сковывающие с четырех сторон рамки, вовсе нет нужды скрупулезно переносить на холст или бумагу огромную массу подробностей бытия. Достаточно прибегнуть к языку символа, который вбирает в себя все множество частностей и высвечивает общую мысль. Главной мыслью нашего учителя всегда была тревога за будущее. Удалось ли тебе напасть на его след? Удалось ли поймать говорящую щуку?».

Я писал, а передо мной лежала стопка чистой бумаги, приготовленная для заметок, о Васе. С этими листками я подсаживался к Василию каждый вечер. Он отвечал на мои вопросы обстоятельно и с достоинством. Рассказывал о себе. Рассказывал, как выяснилось, не только мне.

Однажды под утро в дверь позвонили. В коридоре меня нагнал Директор.

– Если это за мной, меня здесь нет. – И он юркнул в стенной шкаф для одежды.

Я отомкнул запор. Передо мной стоял работник жэка Луйкин в заиндевелом кожаном пальто. На его пухлых щеках играл яблочный румянец – так и хотелось откусить чуть-чуть.

Он кашлянул в кулачок и уверенным баском поинтересовался:

– Почему у вас беспорядки? – Выдержал паузу и продолжал, с каждым словом возвышая голос: – Жалобы поступили. Шум, говорят. Оргии. Вы, к примеру, почему в ночное время в галстуке?

Я не успел ответить: двери стенного шкафа распахнулись, на коврик с грохотом вывалился парализованный страхом Директор.

– Стой! – крикнул Луйкин. Директор застыл на четвереньках.

– Конвойный, – прошептал он.

– А ваше лицо мне знакомо, – хмыкнул Луйкин. Я опустил голову.

– Знакомо, – повторил он.

Но когда я поднял глаза, то увидел, что смотрит он на Директора.

– Мало ли похожих лиц, – сказал тот.

– Напра-во, шагом марш! – скомандовал Луйкин. Я шел перед Луйкиным, а передо мной семенил на четвереньках забывший встать на ноги Директор.

Увидев нашу живописную группу, все в комнате замерли. Качавшиеся от движения воздуха язычки свечей выпрямились.

– Ага, – сказал Луйкин, шумно втягивая носом воздух. – Ага… – Губы его шевелились, как у кассирши, которая подсчитывает выручку. – Вино, закуска, галстук, – разделяя слова на слоги, произнес он. – Гусь жареный… Холодец. – Приблизился к столу, рукавом брезгливо отодвинул грязную посуду и на освободившееся место положил знакомый мне блокнот. – Буду составлять акт, – объяснил он и подозвал Васю. – А вам хочу выразить благодарность за своевременный сигнал.

Глаза Васи бегали. Торжествующая улыбка сменилась гримасой испуга. Директор метнул в его сторону быстрый жалящий взгляд.

– Ух! – прошипел он. Но тут же налил штоф водки и шагнул к Луйкину, который резко поднялся, с шумом отставив стул.

– Да вы что? Я при исполнении.

– У нас сегодня торжество, – с улыбкой подошла к нему Вероника. – Очень вас просим…

– Ну, пить я не буду… – смягчился Луйкин. – А вот от гуся, пожалуй, не откажусь.

Вася схватился за вилку и нож.

– Не надо резать, – смущаясь, сказал Луйкин. Он снял скрипучее пальто, бросил его на диван и, разминаясь, повел плечами.

Редактор произнес тост в честь дорогого гостя. Все его поддержали. Затем Калисфения Викторовна сплясала перед домоуправом. Завершил торжественную часть Директор.

– Все в нашем ведомстве изумительно, – говорил он. – На лестницах – чистота. Топят исправно. Всегда есть горячая вода. Если бы весь жилищный фонд содержался в таком порядке…

– Ладно, – благосклонно кивнул Луйкин, вытерев губы салфеткой. – Мне пора. Больше не нарушайте.

Вася хотел выскользнуть вместе с Луйкиным, ему не дали. Директор припер его к стене, Редактор ударил кулаком в бок.

– Да ты что? – в один голос мелодично пропели они.

Вася вывернулся и бросился наутек. Влетев в кабинет, он успел припереть дверь письменным столом.

– Вылезай! – требовал Директор.

– Рыбок не тронь! – предупреждал я.

С шампурами и бокалами, мы табором расположились у дверей кабинета. Слышно было, как Вася мерит комнату шагами.

– Эй, Редактор! – остановившись, крикнул он. – Скажи, чтоб они меня отпустили, я тебе за это невесту найду.

Редактор хотел ответить, но потерял дар речи.

– Где это? – поинтересовался Директор.

– По городу езжу, сколько народу вожу. Такие симпатичные иногда попадаются…

Редактор страдальчески морщился и прятал глаза.

– Вот позавчера, – продолжал Вася. – Такая… Ух… И тоже жаловалась на одиночество.

Редактор еще больше сник.

– Одета… Не то, что твоя, Директор.

– Ты откуда знаешь, как моя одета? Признавайся, – рассвирепел Директор.

– Был у нее на приеме. Как же, весь город говорит. Я палец иголкой проколол, а она вылечила.

– Ну погоди, я до тебя доберусь…

Васю это мало испугало. Вскоре из-за двери послышался храп.

Как выяснилось позже, храп был имитирован. Когда все разбрелись по комнатам, Вася прокрался к выходу и улизнул.

Холостой пробег

Следующей ночью в дверь позвонили. Директор спрятался в шкаф, я пошел открывать. На пороге стоял Луйкин.

– Ну что, оргия? – опасливо осведомился он. Достал блокнот.

В этот момент выглянул, услышав знакомый голос, Директор.

– О, дорогой…

Из комнаты выпорхнула Вероника.

– Мы вас заждались. Что ж это вы? – Она погрозила Луйкину пальчиком. – Испытываете наше терпение?

Луйкин сконфуженно крякнул.

– Пойдемте скорей, – позвала она. – У нас сегодня утка.

– Вы меня балуете, – зарделся домоуправ.

Он стал появляться каждую ночь. Приветствовал всех общим деловым кивком, бочком подсаживался к столу и открывал блокнот.

– Налицо оргия, – констатировал он, мусоля карандаш.

Женщины начинали водить вокруг него хоровод.

– Пункт первый, – не замечая этого, говорил Луйкин. – Обнаружено: мужчин в галстуках – три единицы… Стол обеденный, покрытый скатертью. На нем: а) сельдь обычная, б) сельдь с луком…

В конце концов удавалось уговорить его закрыть блокнот и отведать чего-нибудь. Редактор произносил тост. Луйкин отмякал. Глаза его теплели. Мне почему-то казалось, перед мысленным его взором расстилается поле ромашек.

Как-то Директор отозвал меня в сторонку.

– Вася исчез? Исчез, – сам себя спросил и сам себе ответил он. – Значит, ты сейчас свободен. И, выходит, все можно уладить очень легко. Не пиши о Васе и напиши о Луйкине. Глядя на него, о чем ты думаешь?

– О картине в гостиной, – признался я. – Тревога меня съедает.

– Нет, что-нибудь попроще.

– О поле ромашек.

– Это ближе.

И я обещал, но выяснилась любопытная подробность. Оказалось, Вася, который после своего позорного бегства не осмеливался появляться, тем не менее поддерживает сепаратные отношения с Редактором. Редактор сам признался в этом. Он сообщил также, что Вася нашел ему невесту. Но в компании с Васей Редактор к ней ехать не отваживался и просил меня и Директора быть сопровождающими.

– Когда отправляемся? – спросил я.

– Хоть сейчас, – вскочил Редактор, – Вася ждет внизу.

Мы спустились. Вася приветствовал нас с заискивающей робостью. Обдав парочку прохожих веером грязных брызг, машина тронулась.

Вскоре мы стояли перед дверью, обитой старым, лопнувшим во многих местах дерматином. Из прорех вылезали клочья не то ваты, не то войлока. Дверь отворилась. С изумлением я увидел хозяйку.

– Дмитрий Николаевич! – обрадовалась она.

– Людмила Васильевна Лизунова, бывшая моя сослуживица, – объяснил я попутчикам.

Пахло в квартире большой стиркой и немытой кухней. Директор, не скрываясь, морщился. По комнате куда Людмила Васильевна нас препроводила, скакали двое мальчишек. Тот, что постарше, изображал лошадь, младший его погонял.

– Я так давно не видела вас, Дмитрий Николаевич. А у нас Орехов серьезно болен. Не слыхали? Садитесь, садитесь, дорогие гости. Ужинать будете?

– Пожалуй, – после некоторого размышления ответил Директор.

Вася, которого Лизунова позвала в помощники, стал носить из кухни на блюдечках открытые консервные банки. Мы вздыхали, вспоминая о полном яств столе, который оставили дома. Зато дети проявляли крайнее нетерпение и лезли в банки руками.

Из вежливости мы задержались на несколько минут, а затем, так и не отведав угощений, откланялись.

– Нет-нет, это кошмар какой-то, – говорил Редактор, вприпрыжку спускаясь по лестнице. – Я в подобной атмосфере и часа не выдержу.

– Таким образом, вопрос исчерпан? – дождавшись, пока он выговорится, спросил Директор.

– Да что вы! У меня еще полная книжка адресов, – заявил Вася.

– Тьфу, дурак, – зло сплюнул Директор. – Кто тебя за язык тянет?

– Есть портниха. Есть врач. Дантист, – начал перечислять Вася.

– Все врачи одинаковы, – сказал Директор.

– «Врач» – смотри «враль», – вспомнил я.

– Прошу вас, – захныкал Редактор. – Попытаем счастья еще разок. Поедем к кому-нибудь.

– Можно к инженеру по нежилым помещениям, – предложил Вася.

Я сразу согласился. Директор развел руками, давая понять, что он их умывает.

– Пойми, шаг, на который ты решаешься, очень серьезен, – втолковывал он дорогой Редактору. – Так, с кондачка, подобные вещи не делают. У нас есть вакантные ячейки – музыканта, например. Васю с его бреньканьем я всерьез не принимаю. Посудомойка нам нужна… А инженер по нежилым помещениям – от него какой прок?

Дом, куда мы теперь прибыли, выглядел несколько лучше. И хозяйка была привлекательная особа, ее красивые полные руки украшали кольца и браслеты. Она угощала нас кофе и вела неторопливую беседу.

– У меня вообще-то есть муж, но незавидный. Гражданин с трубкой мне больше нравится.

– А муж где сейчас? – поинтересовался Редактор.

– Рыбу ловит. Любитель.

– Кто он по профессии? – спросил я.

– Водитель троллейбуса. В прошлом.

– Зовут Николаем? – догадался я.

У дамы была игривая пушистая муфточка – черная с отливом. На эту муфточку Редактор все по-глядывал.

– Теперь меха такая редкость, – сказал он.

– Естественно, – подхватил Вася, – животных-то перестреляли всех.

– На другую планету пора сваливать, – лениво потянувшись, зевнул Директор.

– Ага, как же. Прилетишь, а там местным жителям самим не хватает, – захохотал Вася.

Редактор мрачнел буквально на глазах.

– Простите, а все же, что это за мех?

– Австралийский тушкан, – кокетливо жеманясь, сообщила инженер.

Редактор склонился над муфточкой и тут же с горестным возгласом откинулся на стуле. В голосе его послышались слезы.

– Три года назад, – произнес он, – этот ваш австралийский тушкан мяукал в моей квартире. Это белое пятнышко, я сразу его заметил! – Редактор поднялся с места. – Пойдемте отсюда скорее, друзья мои. Бедный Котофеич!

Мы высыпали на улицу.

– А теперь, чтобы поставить точку и понять, что жениться не следует, заедем ко мне, – сказал Директор.

Мы переглянулись: впервые он звал нас к себе. В прихожей его квартиры вдоль стен стояли стулья. На них сидели неопрятные люди.

– Без очереди не пустим, – зашумели они. Один, с раздувшейся щекой, даже встал и загородил нам дорогу.

– Не беспокойтесь, это мой муж, – сказала выглянувшая из комнаты женщина. И обратилась к нам: – Подождите, я скоро освобожусь.

Мы проследовали по коридору в пустоватую неуютную комнату.

– Не до мебели, – объяснил Директор. – Такой наплыв хворых и увечных, что поесть не успевает приготовить. Лечит всех. Кто нуждается и кто не нуждается.

– Как-то у вас здесь тревожно, – заметил Редактор.

– Вот-вот, – усмехнулся Директор. – Главное ее занятие: сеять повсюду тревогу. Инъекции специальные делает. Говорит, нельзя успокаиваться. Огромный вал проблем накатывает на нас. И если мы вовремя не задумаемся… Если каждый не примет участия в том, чтобы этот вал разбить… Слава богу, на меня эти ее уколы не действуют.

Тут из коридора в комнату вбежал черный с белым пятнышком на груди котенок. И жалостно мяукнул.

– Это еще откуда? – изумился Редактор.

– Жена где-то нашла, – объяснил Директор. Редактор нежно котенка тискал, прижимая к груди.

– Друзья мои, – обратился он к нам. Проникновенный его голос доходил до потаенных глубин души. – Отдайте котенка мне. Белый треугольничек на груди напоминает… – Редактор всхлипнул. – Я назову его Котофеичем Вторым…