Текст книги "Ловцы троллейбусов"

Автор книги: Андрей Яхонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Званый ужин

Редактор, пожалуй, правильно рассуждал. Почему я должен был сомневаться в том, что на мне новый костюм? Или свитер? Или удобные непромокаемые ботинки? Какие сомнения могли быть в том, что на десерт меня ожидает малиновое желе? Неуверенность – это и точно болезнь. Исцелению моему помогала погода. Зима понуждает к строгости, к аскетизму. Штампованная форма снежинки… Чеканная рельефность узора на стекле…

Все же из жажды точности я позвонил дяде Грише, Адреса он хорошо запоминал и сразу понял, как меня найти. Жаль, Суфлер опять куда-то исчез, его я тоже с удовольствием бы повидал. И Федора Чужедальнего я навестил и пригласил. Не забыл я и про Илью Ильича Домотканова. И вот мы их ждали.

Директор курил со скучающим видом. Редактор, заложив руки за спину, изучал маски на стенах. Снегуркин, ездивший за огромным, по заказу Директора, тортом, вернулся и, как был в пальто, принялся расставлять тарелки и раскладывать приборы.

Директор докурил сигарету, ткнул окурок в пепельницу.

– А ты, брат, здорово толстеешь, – подмигнув Редактору, заметил он. Тот умоляюще прижал руки к груди. – Толстеешь, толстеешь… А это к чему может привести? К ожирению. К общему ослаблению организма. Сердце не справляется с возросшей массой… А за тобой и ухаживать некому.

– Зачем ты это говоришь! – тонко закричал Редактор. – Не хочу слушать!

– Криком не поможешь, – спокойно и скорбно продолжал Директор. – Давай лучше подумаем, в чем причина и как избежать последствий.

– Не хочу, не хочу! – Редактор зажал уши руками и зажмурил глаза, будто боялся прочитать сказанное по губам.

– Значит, так, – невозмутимо гнул свое Директор. – Что ты сегодня съел? Посчитаем на пальцах. Хотя, что я, пальцев не хватит.

– А ты… А ты, – закипел тем не менее слышавший все Редактор, – ты даже не знаешь, что за блюда нам подают!

– С чего ты взял?

– Ну, какой соус был сегодня? – настаивал Редактор. – Ну, скажи. А?

– Соус «демидой».

– А вчера?

– «Дурнадо».

– А позавчера?

– Пошел к черту, – миролюбиво сдался Директор.

Но Редактор уже распалился.

– А может быть, ты даже знаешь, что и как готовить? Тот же «демидой». А? А рыбный ланшпик? А буше из раков? А раковый биск?

– Да перестаньте, уймитесь, – увещевал их я.

– Крепкий бешамель, вот что для ракового биска нужно, – сказал Директор.

– А мелкорубленый укроп? А кайенский перец? А тертый сыр?

– Молодцы! – всплеснула руками вошедшая и замеревшая на пороге Калисфения Викторовна.

– Мой папочка обожал раковый биск, – капризничал Редактор. – И мамочка его готовила очень часто. Я наблюдал.

– Все равно ваш спор беспредметен, – стремясь примирить противников, сказал я. – Подождем до весны, когда появятся раки.

– Зачем ждать? – сказал Директор. – Постараюсь раздобыть.

– И щуку говорящую можешь? – подначил его я.

– Да зачем она нужна-то? Разве что уху сварить. Никогда не ел говорящей ухи, – захохотал он.

Раздался звонок. Я устремился в прихожую. И из новой своей жизни, кувыркаясь и пытаясь сохранить равновесие, выпал – в прежнюю. А впрочем, они, прошлая и нынешняя жизни, перемешались, Приглаживал волосы перед зеркалом дядя Гриша, шнырял под ногами Элизабет, Илья Ильич снимал тяжелое зимнее пальто с бараньим воротником, а Чужедальний знакомил свою супругу с Вероникой… Где-то я видел его жену. Ах, вот в чем дело: она была одной из контролерш, которые нагрянули к нам в троллейбус.

Щегол орал, пытаясь перекрыть высоковольтный пчелиный гул взаимных приветствий.

– И глупо! – сказал я.

Через узкую горловинку двери мы начали, шумно журча, вливаться в гостиную. Из сумеречного дальнего угла, словно бильярдный шар, выкатился Редактор, подхватив дядю Гришу под руку, отколол его от общей группы.

– Стеллажи, стеллажи, – донеслось до меня его воркование.

Тут же гости рассыпались, словно дядя Гриша был объединяющим всех магнитом.

Чужедальний беседовал с Калисфенией Викторовной.

– Прекрасно помню письма, приходившие от вашего мужа. Всегда такие красивые были марки…

Илью Ильича я прогуливал по коридорной оранжерее. Он растроганно улыбался и стискивал мне руку. Благоухали розовенькие, похожие на раструб граммофона цветы, скорее всего, левкои. А паркет был уложен елочкой, но хвоей от него не пахло.

– Против вас готовится заговор. Вы понимаете меня или нет? – теребил я Домотканова.

Он меня не слышал.

– Обожаю птиц. Где это поет щегол?

– Здесь, – потеряв надежду что-либо ему втолковать, сказал я. – А там, где поет Орехов, вам надо быть настороже.

В столовой царило молчание, с бокалом в руке стоял Директор.

– Вот наконец-то и они, – обрадовался он нашему появлению. – Я продолжаю уже для всех. Итак, у вас может возникнуть вопрос: зачем мы вас собрали, – тут он взглянул на часы, – в столь позднее время? Не скрою, наша встреча преследует определенную цель. И в первую очередь это касается вас, дорогой… – Директор замялся, глядя на Чужедальнего. – Да, вас. Дело в том, что уважаемый и любимый всеми нами Дмитрий Николаевич собирается оставить работу на почте.

Закашлялся дядя Гриша. А Чужедальний поспешно налил минеральной воды – не ему, а себе. Я застыл, не понимая, куда он клонит.

– В то же время мы сознаем, что оголять такой важный участок, где на практике осуществляется связь всего между собой, нельзя. Поэтому мы и решили рекомендовать на доставку вместо Дмитрия Николаевича человека с проверенными деловыми качествами.

Потребовался не один окрик, чтобы дремавший в уголке на стуле Снегуркин встрепенулся и приблизился.

– Вот наша кандидатура. – Директор ухватил его за шиворот и заставил поклониться. – Да, жизнь не кончается. И я хочу предложить тост за ваше будущее успешное сотрудничество.

– Постойте, тут что-то не так, – пробовал возразить я.

Но встал дядя Гриша, а за ним Чужедальний. Не успевший отведать ни одного угощения Илья Ильич моргал часто-часто и недоумевал:

– Такой… стол… такие напитки… Я собирался произнести тост. Я хотел напомнить: каждые тридцать секунд в мире от голода умирает человек. Мы не должны забывать об этом.

– Сколько их еще подохнет, пока они уберутся? – громко спросил у Редактора Директор.

И снова все толпились в прихожей.

– Вы не уйдете, – твердил я.

Гости старались не встречаться со мной взглядами.

Вероника держала в руках три аккуратных белых коробочки. Каждая была перевязана красной лентой.

– Здесь луковицы восхитительных архиолусов, – объясняла она. – Вы их высадите весной и, когда они взойдут, будете вспоминать нас. – Она вручила коробочки дяде Грише, Илье Ильичу и Чужедальнему. – А вас я надеюсь еще увидеть, – сказала она Снегуркину.

Щегол молчал, и я впервые подумал, что он не так уж глуп.

Директора и Редактора я нашел в кабинете. Они о чем-то беседовали, но при моем появлении разом умолкли.

– Не кипятись, – жестом успокоил меня Директор. – Друзья должны помогать друг другу. Сам бы ты на это не решился, верно? И я взял формальности на себя.

– Уходите, – потребовал я.

– Ты и сам говорил: играючи, жизнь продолжается, – упорствовал Директор. – Да, жить надо весело.

– Ты нам нужней, чем им, – польстил мне Редактор. – Как ты этого не понимаешь?

– Не хочу понимать.

– Обмен всегда был в основе человеческих отношений, – подхватил Директор. – Вспомни: с чего все началось? Я тебе – овцу, ты мне – мешок муки. И сегодня принцип по сути тот же. Конечно, можно его опошлить, вульгаризировать. Я – тебе, ты – мне. Фи! Но можно облагородить. Ты размышлял о кружевах и шестернях. Так ведь в процессе взаимодействия они шлифуют друг друга. А некоторые неподошедшие детали устраняются, их заменяют более совершенные. Любое влечение людей друг к другу основывается на общности интересов, увлечений, вкусов. Вот Редактор умеет хорошо сказать. Мне приятно его слушать. Вероника Артемьевна и Калисфения Викторовна восхитительно готовят…

– А я? – спросил я.

– Ты свое еще напишешь. В долгу не останешься. Чего нельзя сказать о твоем почтаре. Ну, какую лепту он может внести?..

– Извини, ты неточно выразился, – перебил его Редактор. – Почтарями обычно называют почтовых голубей. А в данном случае лучше было бы сказать: почтовый служащий, начальник отделения связи…

– Надоел ты мне, – огрызнулся Директор. Он постучал ногтем в аквариумное стекло, рыбы испуганно заметались. – У этих вуалехвостов хоть хвосты красивые, – зевнул он. – А у почтаря даже хвоста нет… Он деталь другого механизма. Ты, Дима, на месте здесь. А Снегуркин уместнее там.

– Уходите, – внятно повторил я. – Да-да, то, что слышали.

…Плюс средство передвижения

Ночевал я в кабинете, на кушетке. И утром в гостиную, где звенела посудой Калисфения Викторовна, не вышел. Вероника сама ко мне постучалась. Она принесла обычный запах свежести, но на этот раз не весенний, а морозный. Медленно бродила по кабинету – притронулась к блекло-розовой, с перламутровым отливом морской раковине, поправила прическу, перелистала и положила на место тетрадь с письмом другу, которую я, забрав у Редактора, держал на столе.

Вуалехвосты, заметив в комнате движение, приняли его за симптом приближающейся кормежки и поднялись ближе к поверхности.

– Пойми, тебе добра желают, – заговорила Вероника.

Я молчал. Она теребила кольцо на руке, Камешек в нем потемнел, сделался матовым.

– Позвони им.

– Не хочу.

Но Директор сам позвонил ближе к обеду.

– Я договорился насчет лангустов. Раков пока нет. Только вот что: за ними ехать на край города. Рассчитываю на тебя.

– Напрасно, – сказал я.

Через некоторое время позвонил Редактор.

– Родной мой, – заговорил он, – ты же знаешь, я бы с удовольствием съездил в этот подвал, за этими лангустами, но сейчас, хоть зарежь, ни минуты свободной. И, между прочим, угадай, чем занимаюсь? У меня дядя Григорий, восстанавливаем, так сказать, разрушенные материальные ценности…

– А я как раз решил закончить письмо другу, – отрезал я.

Через некоторое время в прихожей послышались шум и топот. Я выглянул. Редактор с каким-то типом, в кепочке тащили в кухню грубо сколоченный ящик. Пахло отвратительно.

Я надел пальто, поднял воротник и спустился вниз. Начиналась оттепель. Снег на тротуарах набряк сыростью, с крыш капало, У подъезда стояло пустое такси. В раздвинутой пасти багажника виднелся второй ящик.

Загрохотало в ближайшей водосточной трубе, она выплюнула на тротуар каскад ледышек.

Я прошагал до конца переулка, но вынужден был повернуть назад: пошел дождь со снегом.

Тот самый, в кепочке, курил возле машины.

– Вы здесь хозяин? – спросил он. – Слушай, у меня у брата день рождения… Будь другом, уступи несколько лангуст, а?

И, пока говорил, ко мне приглядывался. Я тоже его узнал.

– Это у того брата день рождения, которому мы табуретку везли? – спросил я.

– Ну да… А ты изменился… Как рука-то? Ну, если лангуст не дашь, хоть на ужин пригласи. Ну чего ты, чего ты, чего я, много съем, что ли?

В кухне Редактор помогал Веронике и Калисфении Викторовне.

– Вот вам еще один помощник, – подтолкнул я вперед водителя.

Тот сразу протянул Веронике руку.

– Вася меня зовут.

Редактор изумленно застыл. Вероника, руки не подав и не сказав ни слова, вышла.

– Это нам в отместку, да? – прошипел Редактор. Только Калисфения Викторовна отнеслась к новичку спокойно.

– Берите эту кастрюлю и делайте, как я, – распорядилась она.

За ужином Вася размахивал лангустой, будто милицейским жезлом.

– Дикий народ шведы, – говорил он. – Грибов не едят! Можете себе представить!

Калисфения Викторовна, ужасаясь, качала головой.

– А индонезийцы едят червей! – разглагольствовал Вася.

Прибыл Директор и, сказав, что хочет сварить кофе, увел меня в кабинет.

– Дело к тебе. Мы о нем, собственно, вчера уже начали говорить… Был у меня мясник… Почерк, я тебе доложу… Язык, слог… Туши он, правда, разделывать не умел. Но я его держал, пока в соседний магазин не переманили… Ты, может быть, запомнил: возле моего кабинета висит стенгазета…

– Конечно, – сказал я, сразу вспомнив промасленный лист в закутке.

– Ни в одном магазине таких не выпускали. Но вот беда, пора следующий номер делать, а мясника нет… Выручай, а? Тем более основной материал решили посвятить мне.

– Видишь ли, – замялся я, – мне не приходилось писать ничего подобного…

– Смелее надо быть, – подбодрил меня он. – Ты думаешь, я собирался быть Директором магазина? Я ведь был иллюзионистом, закончил цирковое училище.

– А почему же предпочел другой путь? – спросил я.

Он усмехнулся.

– Мы уже говорили об этом. Жизнь совершенствует самое себя. Укрупняется. Идет от разрозненности к объединенному целому. Все эти круги, шестерни, которые и приводят бытие в движение, работают в сцеплении. В одиночку не просуществуешь. Объединяются, стремятся к интеграции целые государства. А какую функцию может осуществить в сложной системе взаимодействия иллюзионист? Мне ни голубей, ни кроликов для фокусов не давали. Говорят, для того ты и факир, чтобы из ничего уметь создать себе реквизит. Вот я и выбрал другую роль…

Он умолк и закурил. Я обдумывал услышанное. Тут с шумом ввалился Вася.

– Кофе, я вижу, не дождаться. Ладно, все равно спасибо. И счастливо оставаться.

– Не торопись, – сказал Директор. – Есть у меня на твой счет одна идейка. Отвезешь домой?

– И меня, – вклинился возникший в дверях Редактор.

– И его, – подтвердил Директор.

Этюд номер один

Автобусы, троллейбусы и трамваи движутся по замкнутому кругу. Такси мельтешат беспорядочно. Вася мотался на машине, как на суденышке без якоря. Мог целый день стоять, а потом закладывал головокружительный вираж, мог перемещаться еле-еле, а то вдруг поддавал газу… Такое с каждым бывает, пока он не найдет себе правильного применения.

Как-то Директор привез на десерт мед в сотах. – Ведь бывает же, остаются пустые ячейки, – рассуждал он, разглядывая их на свет. – Так вот, в идеале каждая пчела должна ползать по всем этажам до тех пор, пока не отыщет пустую. – Директора я теперь слушал с особым вниманием, преследуя цель выудить побольше информации для стенгазеты. – А тебе, Вася, здорово повезло, – продолжал Директор. – Ты сразу напал на вакантную ячейку, которую счастливо заполнишь своим трудом.

Вася начал вписываться в ячейку на другой же день после появления в нашем доме, Утром он привез Директора и сумки с продуктами и уехал за Редактором. Когда Редактор был доставлен, мы все вместе позавтракали. Тут Вероника вспомнила, что Элизэбету необходимо сделать профилактическую прививку. Вася, который уютно позевывал и собирался закурить (Директор, глядя на его папиросы, морщился и отодвигался подальше), сразу встал, всем видом выражая готовность ехать не медленно.

– А из него будет толк, – сказал Директор, когда они отбыли. – Как вернется, попросим убрать грязную посуду. А потом отвезет меня на работу. В городе этих диких, сумасшедших троллейбусов легковой автомобиль нам просто необходим.

– И я бы хотел просить… – Редактор покосился на Директора. – Дядя Гриша продолжает восстанавливать стеллажи. Нужно закинуть ему кое-какие материалы.

– Постараемся удовлетворить все заявки, – обещал Директор.

Мы дождались возвращения Вероники с Элизабетом, и Вася повез нас к Редактору. По дороге мы забросили на работу Директора, а я купил в магазине коробку шоколадных конфет.

Перед дядей Гришей лежал план восстановительных работ, И пила. И рогатый рубанок.

– Дядя Гриша, – заговорил я, подходя к нему. – Если можете, не сердитесь, – и протянул ему конфеты.

– Спасибо, не нужно, – мотнул головой дядя Гриша.

Вася и Редактор перенесли в квартиру необходимый материал и отдыхали в машине, Я попросил их доставить меня на почту.

– Мельтешишь, – укоризненно заметил Редактор, однако тоже поехал.

На ступеньках перед входом, держась за настенный почтовый ящик, но все равно покачиваясь, стоял Снегуркин.

– Золотые мои… Неужели за мной? Как я скучаю…

Я прислонил его к стене и вошел в помещение. Телефоны трезвонили не умолкая. Девушки-сортировщицы бегали из комнаты в комнату, словно почту заливало. Чужедальний сидел, обхватив голову руками.

– Зашиваюсь, Не справляюсь, – повторял он, бессмысленно глядя в одну точку.

Очнулся не сразу, а когда узнал меня, глаза его сверкнули надеждой.

– Я понимаю, вы человек занятой, – горячо начал он. – Но войдите в положение. Вы так нас в свое время выручали. – В голосе его слышалась мольба.

– Конечно, – обрадовался я.

Мы погрузили в багажник мешки писем и толстенные пачки газет. За какие-нибудь полтора часа корреспонденция была доставлена по адресам.

Я посмотрел на часы и сказал, что мы, пожалуй, можем успеть сделать еще один крюк в сторону. Редактор сразу поскучнел, а Вася заныл.

Тогда я их отпустил и попытался заполонить троллейбус. Не тут-то было! Делать нечего, отправился пешком, Разыскал дом и квартиру. Никто не открыл мне. Пришлось ждать на улице. Я стоял и вспоминал: когда заканчивается рабочий день?

Наконец в дальнем конце переулка показалась крупная фигура. Но шел Илья Ильич не один, а под руку с женщиной.

Чем ближе они подходили, тем ясней я понимал, что это Нина Павловна, секретарь Рукавишникова. Илья Ильич нес ее сумку. «Взгляд со стороны…» – снова подумал я. Если б я остался в стенах учреждения, то, наверное, никогда бы не увидел их вдвоем…

Илья Ильич был настолько великодушен, что позвал меня зайти. Я не посмел принять приглашение. Только сказал:

– Мы не успели договорить. Против вас на работе замышляют недоброе. Готовится заговор.

– Увы, он уже в действии, – печально кивнул Илья Ильич.

– И что вы собираетесь предпринять?

– Я уже немолодой человек, – ответил он. – У меня нет сил единоборствовать с Ходоровым. Кроме того, – продолжал он и при этом глядел не на меня, а в сторону, – кроме того, если меня просят уйти, я стараюсь не задерживаться.

Я двинулся в обратный путь пешком, опять не дождавшись троллейбуса.

В квартире царил переполох. Вася, в расстегнутой рубахе, без пиджака, расхаживал по столовой.

– Иголку мне! – требовал он.

– Он ею заколется, – волновалась Вероника.

– Не давать, не давать, – вторил ей Редактор.

– Принесите, – хладнокровно разрешил Директор.

Вася выхватил из рук Калисфении Викторовны шкатулку, извлек здоровенную иглу и, картинно выставив руку, проколол мизинец. Выдавил каплю крови в стакан с вином. Вероника зажмурилась. Редактор вскочил. Вася поймал его за рукав.

– Пей!

– Еще чего, – сказал Редактор, отворачивая заметно побледневшее лицо.

– Если выпьешь, мы будем братья, – объявил Вася.

– Вася, а как поживает твой настоящий брат? – спросил я.

Секунду Вася колебался.

– Хорошо поживает.

– А он чем занимается? – подхватил Редактор.

– Все ему надо знать. Какой деловой! – огрызнулся Вася. – Нет у меня никакого брата, понял? Сейчас будет. Пей!

Редактор вырвался и убежал. Директор отобрал у Васи стакан, пошел, выплеснул содержимое в раковину.

– Умей себя вести, – сказал он.

Вася плюхнулся в кресло и с надрывом прошептал:

– Нет у меня брата.

А я вновь вспомнил своего северного друга и наши с ним разговоры. «Если где-то что-то исчезнет, то в другом месте столько же появится». Как это верно и всеобъемлюще! Считалось, что у Васи есть брат, а его, оказывается, нет. Редактор говорил, что совсем один, а у него есть брат. Исчезнувший в одном месте тут же появился в другом.

А во время вечернего застолья я поднялся и, постучав ножом по хрустальному бокалу, призвал присутствующих к тишине и вниманию.

– «Девять лет назад, – начал чтение я, – он нашел свободную ячею в торговой крупноячеистой сети. Ячея оказалась будто для него приготовленной, За минувшие годы им пройден большой путь…»

Время от времени я делал паузу, и тогда Вероника подавала мне бокал с пузырящейся минеральной водой. Я читал дальше:

– «Он неутомимо расширяет ассортимент товара. Его поиск зримо воплощен и здесь, на этом столе, и носит подлинно творческий характер».

Когда я закончил, воцарилась тишина. (Щегол не в счет).

Ее нарушил Директор.

– Вася, – сказал он дрогнувшим голосом, – немедленно дуй за шампанским.

Затем встал, приблизился ко мне и троекратно расцеловал.

Шампанское появилось через несколько минут. Оно взбодрило кровь и воображение. По просьбе собравшихся я прочитал сочинение еще раз.

Уже под утро Редактор попросил меня выйти для доверительного разговора. Мы уединились на кухне. Тут дышалось куда легче – вместе со свежим воздухом в открытую форточку влетали и таяли редкие звездочки снежинок.

Редактор форточку прикрыл.

– Ты написал прекрасно, – сказал он. – Именно такой кристальной ясности не хватало твоему письму. Именно такой ясности я хотел от тебя добиться.

– Перестань, – польщенно буркнул я. Стекла его очков затуманились.

– Увы, обо мне так никто не напишет. А знаешь, я ведь играл, в детстве на мандолине…

Я заглянул в его печальные глаза и увидел в них толстенького мальчика в коротких штанишках, который сидит посреди комнаты на детском стуле, вслушивается в звуки тягучей мелодии и покачивается ей в такт.

– Ну почему? – сказал я. – Я это сделаю. Я напишу.