Текст книги "Число власти"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Пока, – подчеркнул Моршанский. – Вы опытный, образованный человек, Федор Филиппович, и вам должно быть известно, что в истории не было, нет и вряд ли когда-нибудь появится сила, которая сознательно действовала бы во благо России на протяжении значимого промежутка времени. Нет такой силы – ни внутри России, ни снаружи. А имеющее место совпадение интересов – вероятнее всего, кратковременное и, более того, кажущееся. Кто-то исподволь, играя на понижение, прибирает к рукам нашу экономику, а мы радуемся, что курс доллара падает. Представьте, что будет, когда это искусственно созданное положение скачком вернется к исходной точке! Это будет такая паника, такой биржевой крах, что прошлогодний скандал с американскими Интернет-провайдерами покажется детским утренником.

Генерал Потапчук закряхтел – сердито, совсем по-стариковски.

– Не знаю, – проворчал он. – Не знаю! Уж сколько раз нас всякими катастрофами пугали, а мы – ничего, живы до сих пор... Ну ты-то чего взвился? Пускай об этом экономисты беспокоятся. Колебания биржевого курса – дело привычное, естественное...

– В этих колебаниях нет ничего естественного, – резко перебил его Моршанский. – Они противоестественны, именно об этом я вам и говорю. И вообще, это никакие не колебания, а планомерное, непрерывное и совершенно необъяснимое понижение курса доллара! Этакое пологое пике, которое с каждой неделей становится все круче. Народ уже потихонечку потянулся в обменные пункты – менять доллары на евро или, на худой конец, на кровные российские рубли. И вот когда все привыкнут к такому положению и начнут воспринимать его как данность, когда доллар опять станет стоить шестьдесят копеек и его никто не захочет купить, – вот тогда они и ударят. Вся страна, начиная с министерства финансов и кончая последней домохозяйкой, разом окажется с голой ж... на морозе, зато чье-то личное состояние мигом выскочит на первое место в мировом рейтинге миллиардеров.

– Ясно, ясно, – проворчал Потапчук. – Ты говоришь о заговоре банкиров, верно? Так ведь о нем говорят на каждом углу, и примерно теми же словами.

– И это, по-вашему, означает, что никакого заговора нет, – язвительно заключил Моршанский. Он бросил окурок в траву, придавил босой пяткой, зашипел и отдернул ногу. – Странное благодушие, товарищ генерал, – невнятно продолжал он, торопливо и жадно закуривая новую сигарету. – Помните, в прошлом году я вам докладывал свои соображения по поводу участившихся стихийных бедствий? Вы тогда ко мне прислушались, и оказалось, что все это буйство стихии – дело рук парочки ловкачей из МЧС. А теперь вы почему-то не хотите меня слушать...

– Погоди, – сказал Потапчук. – Ты в бутылку-то не лезь! Я просто не понимаю, почему ты обратился с этим ко мне, да еще под таким большим секретом. Доводы твои я нахожу убедительными, даже не видя расчетов и выкладок, которые у тебя наверняка давно уже готовы и только ждут своего часа. Но я-то здесь при чем? Почему бы тебе не послать докладную наверх в установленном порядке?

Моршанский нервно затянулся сигаретой.

– Потому что я вам доверяю, Федор Филиппович. Это дело такого масштаба... Ведь речь идет не о каком-нибудь металлургическом комбинате или даже целой отрасли промышленности, а об экономике всей страны и, очень может быть, о мировой экономике. Затевая такую аферу, эти люди должны были заручиться поддержкой повсюду – в Кремле, в Думе... В том числе, я полагаю, и у нас. Я просто не знаю, к кому мне обратиться. Поговорил не с тем человеком – и ты покойник, а я, как ни странно, хочу еще немного пожить.

– Дай-ка сигарету, – сказал генерал. Моршанский молча протянул ему пачку. – Не знаю, – продолжал Федор Филиппович. – Наверное, мне все-таки придется просмотреть твои расчеты, чтобы, явившись с докладом к директору, не быть голословным...

– Прошу прощения, товарищ генерал, – негромко возразил Моршанский, – я все же не советовал бы обращаться с этим делом к директору. Если вы запустите информацию по официальным каналам, это непременно приведет к нежелательной огласке. К тому же расследование традиционными методами, скорее всего, ничего не даст.

– Гм, – сказал генерал. – Чего же ты в таком случае от меня хочешь? Я не специалист во всей этой вашей экономике...

– Это неважно, – снова перебил его Моршанский. – Я специалист, и, смею вас уверить, неплохой, но все равно хоть убейте, не понимаю, как они это делают. Не понимаю! Для того чтобы проворачивать такие штуки, в экономике нужно не просто разбираться – ею нужно владеть, как владеют собственной зубной щеткой или даже рукой, которая эту щетку сжимает.

– Да ты поэт, – заметил генерал.

– Черта с два, – устало сказал Моршанский. – Я просто перетрусивший аналитик в чине полковника, которому очень хочется благополучно дожить хотя бы до пенсии.

Затягиваясь сигаретой, генерал посмотрел на реку. Тихий загородный пейзаж был бесконечно далек от тех мрачных вещей, о которых говорил сейчас Моршанский. Вещи эти были нематериальны, они возникли из абстракции, которой изначально являлись деньги. Абстракция эта за века своего существования невероятно усложнилась, зажила собственной, отдельной от всего на свете, неимоверно запутанной, понятной лишь немногим и далеко не до конца жизнью, опутала своей клейкой паутиной весь земной шар, и вот теперь эта паутина, если верить Моршанскому, готова была в любую минуту захлестнуться тугой петлей на шее у ничего не подозревающего человечества.

“Главное – вовремя подохнуть, – вдруг подумал генерал. – Просто откинуть копыта, не дожив до того дня, когда перед тобой встанет задача, которая тебе не по зубам и за решение которой все равно придется взяться. Почему придется? Да все потому же – потому, что не хватило ума вовремя поменять обувку”. Мысль о том, что ему придется на свой страх и риск распутывать сплетенную хитроумными московскими банкирами сложную паутину, не вызывала у генерала ничего, кроме тоски и раздражения.

– Так чего ты от меня хочешь, аналитик? – с тоской и раздражением спросил он, по-прежнему глядя вдаль, на противоположный берег реки.

– Я хочу, чтобы вы поручили это дело своему человеку, – тихо сказал Моршанский.

Генерал внутренне вздрогнул, сразу поняв, о каком человеке идет речь.

– Какому еще человеку? – сварливо спросил он, зная, что это бесполезно. – У меня их много.

– Вы знаете, о ком я говорю, – сказал Моршанский. – Это тот человек, который занимался делом МЧС.

Федор Филиппович мысленно выругался. Впрочем, удивляться тут было нечему: это же был Моршанский, аналитик божьей милостью, способный, глядя на каплю воды, сделать вывод о существовании океанов. Он сам положил на стол Федору Филипповичу материалы по стихийным бедствиям, и ему, конечно, не составило труда узнать, чем закончилось то дело. А уж имея в руках начало и конец нити, Моршанский моментально просчитал все остальное и вычислил Слепого – не выследил, не узнал от кого-то, а именно вычислил.

– Ты, верно, в бане перегрелся, – проворчал генерал. – Не пойму, о ком ты творишь. Бред какой-то, ей-богу! Человек какой-то... Выбрось это из головы.

– Разумеется, – сказал Моршанский. – Уже выбросил.

– Так-то лучше. А насчет этих твоих банкиров... Что ж, я подумаю. Придется подумать.

– Вот и отлично, – сказал полковник. – Попариться еще не хотите? Тогда пойдемте в дом, жена, наверное, уже стол накрыла...

Глава 2

Глеб Сиверов сидел развалившись на диване, слушал музыку, курил и орудовал пилочкой для ногтей. “Хасан вынул из подошвы сандалии крошечный перочинный нож, – вдруг вспомнилось ему, – и принялся подрезать ногти. Он всегда был очень ухоженным убийцей...” Глеб усмехнулся, приподняв правую бровь, и попытался припомнить, откуда это могло быть. Несомненно, из какой-то книги, но вот из какой именно? Кажется, что-то из ранней юности, а то и из самого детства... Фантастика какая-нибудь, наверное. Он тогда много читал, читать было интереснее, чем жить, в книгах было полно приключений, опасностей, страстей – словом, всего того, чего так недостает каждому нормальному мальчишке. К тому же Глеб Сиверов, сын генерала КГБ, всегда имел доступ к таким книгам, о которых даже взрослые книголюбы могли только мечтать.

Потом, конечно, все изменилось. Когда приключения начались в реальной жизни, сразу выяснилось, что ничего увлекательного в них нет и что читать о чужих приключениях интереснее, чем участвовать в них. А потом и читать о приключениях стало неинтересно, потому что, читая, он представлял себе все это чересчур живо: и вонь застарелого пота, и жару, и боль, и постоянное, изматывающее нервное напряжение, и опостылевшую тяжесть оружия, с которым нельзя расставаться, даже когда идешь по нужде... Словом, ну их к дьяволу, эти “приключения”! “Приключения” – это работа и притом очень тяжелая.

Глеб представил себе, как он приходит устраиваться на работу в какую-нибудь гражданскую контору – ну к примеру, токарем на АЗЛК, – и предъявляет в отделе кадров трудовую книжку с записью: “Искатель приключений”. Кадровичка бы, наверное, со стула упала. Впрочем, прочтя запись: “Наемный убийца”, она бы удивилась еще сильнее...

Он закончил с ногтями, отложил пилочку, погасил в пепельнице сигарету и посмотрел на часы. Чувство времени, как обычно, его не подвело: было без минуты десять. Глеб встал, взял со стола мобильный телефон и положил его поближе к колонке музыкального центра, в самую гущу скрипок, альтов и контрабасов. Подумав совсем чуть-чуть, он сделал музыку немного громче и пошел открывать дверь.

Опять же, как обычно, оказалось, что не он один обладает хорошим чувством времени. В тот самый момент, когда Глеб распахнул дверь, генерал Потапчук, закончив подъем по лестнице, поставил ногу на площадку. Сиверов заметил, что генерал изрядно запыхался: в последнее время он начал стареть, и путешествие снизу вверх по пяти лестничным маршам сделалось для него утомительным.

– Точность – вежливость королей, – сказал Глеб, невольно повышая голос, чтобы перекричать музыку. – Здравствуйте, Федор Филиппович.

– Здравствуй, здравствуй, – проворчал генерал, входя в прихожую мимо посторонившегося Глеба. – У тебя что, проблемы со слухом? Музыка так орет, что во дворе слышно.

Впустив его в квартиру, Слепой закрыл дверь и повернул барашек замка. Стальная пластина глухо лязгнула о металлический косяк, толстые ригели сейфового замка с неслышным щелчком скользнули в пазы. Генерал уже стоял на пороге комнаты и недовольно смотрел на подмигивающий разноцветными огоньками музыкальный центр. Сиверов усмехнулся, обошел его и молча указал пальцем на трубку мобильника, лежавшую у самой колонки. Генерал печально покивал головой, порылся в карманах пиджака и положил рядом с мобильником Глеба свой собственный аппарат. Немного помедлив, будто в нерешительности, Потапчук все-таки не удержался и показал лежавшим мобильникам кукиш. Сиверов засмеялся и, тронув генерала за плечо, указал ему на дверь в соседнюю комнату.

Рабочий кабинет Слепого представлял собой узкое, без окон помещение, вдоль стен которого тянулись заставленные книгами и картонными коробками стеллажи. На самом видном месте стоял стол с компьютером; системный блок едва слышно шелестел работающим на малых оборотах вентилятором, на его передней панели время от времени мигала красная лампочка индикатора. Пустой темный экран монитора отразил прямоугольник открытой двери и сильно уменьшенные фигуры людей, вошедших в комнату.

Сиверов закрыл за собой дверь, и в комнате сделалось тихо. Звукоизоляция тут была отменная, и гремевшая в соседней комнате музыка едва доносилась сюда.

– Уф! – с облегчением сказал Потапчук и опустился в вертящееся кресло перед компьютером. – Как ты это выдерживаешь?

– Нормально, – сказал Глеб. Он ногой подвинул к себе тяжелый табурет с сиденьем из переплетенных кожаных ремней и уселся напротив генерала. – Что значит – выдерживаешь? Я получаю от этого удовольствие.

– Правда? А я вот, наверное, старею. С каждым годом мне становится все труднее переносить громкие звуки.

Слепой пожал плечами.

– Ну, на вкус и цвет... Это как в бане: один просит поддать пару, а другой кричит, чтобы дверь открыли, пока он сознание не потерял.

При упоминании о бане генерал заметно помрачнел, и Сиверов удивился: с чего бы это?

– И потом, – продолжал он, – вы же сами понимаете... Мобильник – штука хорошая и даже необходимая, но прослушивать его можно, даже когда он отключен.

– Техника, черт бы ее побрал, – проворчал генерал. – Вот странно: казалось бы, прогресс должен облегчать людям жизнь, упрощать ее. А он, наоборот, усложняет. С чего бы это, а? Ты не знаешь?

– Знаю, – сказал Глеб. Он, не вставая, дотянулся до полки и нажатием клавиши включил кофеварку. Генерал обратил внимание на то, что Слепой заблаговременно перенес кофеварку из гостиной сюда. Значит, знал, что разговор будет серьезным, и заранее принял меры... “Чутье у него, однако, феноменальное”, – подумал Федор Филиппович. – Знаю, – повторил Сиверов. – Любое изобретение, которое, по замыслу автора, должно послужить на благо человечеству, оборачивается ему во вред потому, что на свете существуют спецслужбы – в частности, та, к которой мы с вами имеем честь принадлежать. А спецслужбы существуют потому, что существуют правительства. А правительства существуют потому, что на свете навалом ленивых и честолюбивых кретинов, обожающих хорошо пожить за чужой счет. Этих людей обычно называют политиками.

– Да ты анархист! – умело разыгрывая ужас, всплеснул руками генерал.

– Я просто излагаю факты, – возразил Слепой, закуривая и включая вентиляцию. В жестяной трубе негромко загудело, лязгнуло, завыло, и дым от его сигареты, вытянувшись параллельно поверхности стола, ровной струйкой потек к вентиляционной решетке. – Как есть, без прикрас. А что до вашего обвинения, так все люди – анархисты от природы, просто многие боятся признаться в этом самим себе. Да и как признаться-то? Признаешься, и окажется, что всю жизнь ты жрал дерьмо и нахваливал – дескать, вкусная шоколадка.

Потапчук вздохнул.

– И что за жизнь пошла, – сказал он с тоской. – Я понимаю, это звучит как стариковская воркотня, но раньше во всем, что мы делали, был хоть какой-то смысл. Идея была...

– Да, – с кривоватой улыбкой сказал Глеб, – идея действительно была. Да какая идея! Вот послушайте.

Он встал с табурета, рывком подвинул к себе один из картонных ящиков, стоявших на полке, порылся в нем, выудил оттуда какой-то пыльный блокнот, быстро перелистал страницы и прочел:

– “Всеобщая война, которая разразится, раздробит славянский союз и уничтожит эти мелкие тупоголовые национальности вплоть до их имени включительно”.

– Чего? – растерялся Потапчук.

– “Да, ближайшая всемирная война сотрет с лица земли не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы, и это также будет прогрессом, – с торжественным видом прочел Глеб. – Мы знаем теперь, где сосредоточены враги революции: в России и в славянских землях Австрии... Мы знаем, что нам делать: истребительная война и безудержный террор”.

– Это что за бред? – сердито спросил Федор Филиппович. – Кто это – Ницше, Геббельс?

– Классиков надо узнать, – заявил Глеб. – Особенно вам, генералу ФСБ, коммунисту с тридцатилетним стажем. И не надо катить бочки на Ницше. Он был умнейший человек, ему просто не повезло с последователями. А это, чтоб вы знали, Энгельс.

– Да ну?! – на сей раз генерал изумился совершенно искренне. – Дай-ка я прочту глазами...

Глеб молча отдал ему блокнот. Потапчук пробежал глазами переписанные от руки строчки и покачал головой.

– Истребительная война и безудержный террор, – повторил он вслух. – Безудержный... Мелкие тупоголовые национальности... Как тут не стать антисемитом, а?

– Я бы сказал, антикоммунистом, – уточнил Глеб, забирая у него блокнот и возвращая его на место, в ящик.

– А, это один хрен, – махнул рукой генерал, заставив Сиверова рассмеяться.

Кофеварка на полке засопела, захрюкала и окуталась облаком ароматного пара. Слепой выключил ее, подождал, пока последние капли кипятка пройдут через бумажный фильтр, извлек прозрачную колбу, в которой плескалась темно-коричневая жидкость, и сделал приглашающий жест в сторону генерала.

– Пожалуй, – нерешительно согласился Федор Филиппович. – Только разбавь холодной водичкой. Да сильнее, сильнее разбавляй, не жалей воды! Знаю я твой кофе, он мертвого на ноги поднимет, а у меня мотор барахлит.

– Так бы и сказали, что хотите воды... – сказал Слепой. – В общем, смешивайте себе ваш коктейль сами.

Он поставил перед генералом чашку с кофе и стеклянный кувшин с холодной водой, а потом, подумав, выудил откуда-то из-под стола бутылку коньяка и поставил рядом.

– Изверг, – печально сказал генерал. – А рюмка где? Разводить водой такой коньяк – это же кощунство!

Сиверов снова рассмеялся.

– То же самое я мог бы сказать о кофе, – заметил он, – но не буду.

– Это почему же? – подозрительно поинтересовался генерал.

– Потому что начальник всегда прав.

– Много же тебе понадобилось времени, чтобы это понять!

– Так ведь я же всего-навсего представитель мелкой тупоголовой национальности, – с покаянным видом произнес Глеб. – В истребительной войне я уцелел, безудержный террор меня не коснулся...

– Тьфу на тебя, – сказал Потапчук, и Глеб, смеясь, пошел за рюмкой.

Пока его не было, Федор Филиппович взял с пола свой портфель, пристроил на коленях, открыл и, порывшись внутри, положил на край стола плотный желтоватый конверт. Конверт не был заклеен, и генерал с обстоятельностью пожилого человека заглянул под клапан – проверить, не высыпалось ли содержимое. Содержимое было на месте.

Сиверов поставил на стол рядом с конвертом две рюмки и разлил коньяк. Потапчук одобрительно повел носом: коньяк был хорош. Он подтолкнул к Слепому конверт, тот с рассеянным кивком взял его, заглянул под клапан и удивленно приподнял брови. Генералу была хорошо известна причина его удивления, но он все равно спросил:

– Что-то не так?

– Да нет, – помедлив, ответил Сиверов, – все в порядке. Это я так, с непривычки... Значит, получка в духе времени, М-да...

Он вынул из конверта травянисто-зеленую купюру в сто евро и начал задумчиво вертеть ее перед глазами, разглядывая со всех сторон и между делом рассеянно потягивая коньяк.

– М-да, – повторил он наконец и убрал купюру обратно в конверт. – Тоже, конечно, деньги.

– Не нравятся? – прихлебывая кофе, с любопытством спросил генерал.

Кофе Федор Филиппович пил мелкими глоточками, но вовсе не для того, чтобы растянуть удовольствие: заботясь о своем сердце, он по неопытности здорово переборщил с водой, и теперь содержимое его чашки сильно напоминало то, что получается после ополаскивания грязного кофейника водой из-под крана.

– Почему же? – Слепой пожал плечами и словно бы невзначай подвинул поближе к нему колбу, в которой еще оставалось чашки полторы отличного крепкого кофе. – Красивые фантики. Только какие-то ненастоящие. Искусственные, как и сам Евросоюз. Я хорошо понимаю упорство, с которым англичане цепляются за свой фунт.

– Но доллар-то при этом упорно падает, – заметил генерал.

Он поискал глазами раковину, нашел и, не вставая, метко выплеснул туда содержимое своей чашки. Сиверов улыбнулся краешком губ и налил ему кофе. Потапчук благодарно кивнул и опрокинул остатки коньяка в кофе.

– Падает, – согласился Глеб, – и это странно. Поневоле задумаешься: а что дальше?

– Об этом думаешь не ты один, – сказал Потапчук и посмотрел на часы; в час дня у него было назначено совещание.

– Вы торопитесь, – сказал Сиверов, открывая ящик стола и смахивая туда конверт с деньгами. Генерал заметил в ящике тускло-серебристый семнадцатизарядный “глок”, но промолчал: эта квартира была набита оружием, и удивляться наличию пистолета в ящике письменного стола не приходилось. – Может быть, перейдем к делу?

– А мы к нему уже перешли, – сообщил Потапчук, с удовольствием глотнув настоящего кофе с коньяком. Затем он снова полез в портфель. – Вот, – сказал он, выкладывая на стол тощую картонную папку, – можешь ознакомиться. Это материалы, предоставленные нашим аналитическим отделом – прогноз биржевых котировок на первое полугодие текущего года, тот же прогноз, сделанный аналитиками с Уолл-стрит, а также сводка реального положения дел на сегодняшний день. Как видишь, первые два документа почти идентичны, зато третий...

Слепой нетерпеливо приподнял руку, требуя тишины, и генерал послушно замолчал на полуслове. В данном случае ему, как и Слепому, было не до субординации. “Читай-читай, – думал Федор Филиппович, глядя, как, нахмурив брови, Сиверов бегает глазами по строчкам. Казалось, он читает все три документа одновременно, по ходу дела сопоставляя изложенную в них информацию. – Читай, родной, разбирайся! Наверняка есть множество людей, которые могли бы разобраться в этом лучше тебя, но мне-то надо, чтобы ты разобрался не „в этом“, а „с этим“. А с таким делом никто не справится, кроме тебя”.

Глеб отложил папку и с интересом посмотрел на генерала.

– Да, – сказал он. – Вот и верь после этого прогнозам. А вы обратили внимание на то, что прогнозы, хоть и оказались ошибочными, выглядят гораздо более правдоподобными, чем то, что мы имеем на самом деле? Ну и каков окончательный вывод? Заговор банкиров? Ползучий олигархический переворот?

– В общем, да, – неохотно отозвался генерал. – И нечего ухмыляться! Я не хуже тебя понимаю, что это чересчур расплывчато и не слишком правдоподобно. Банкир у нас нынче пошел пуганый, тихий. Парочку депутатов купить со всеми потрохами – это всегда пожалуйста, но чтобы поднять руку на систему, которая его же и кормит... Не знаю. Но ухмыляться все равно лучше после того, как будет доказано обратное: что никакого заговора банкиров нет и что все это – просто случайное совпадение, а я – старый истеричный дурак, испугавшийся собственной тени. И потом аналитики головой ручаются за то, что подобное положение вещей, – он постучал пальцем по папке, – само собой, спонтанно, возникнуть не могло. А кто мог так радикально повлиять на биржу, кроме профессиональных финансистов?

– Профессиональный хакер, например, – сказал Слепой. – Или группа хакеров.

– Я об этом думал. Хакеры – это же просто хулиганы! В компьютерах они шарят, не спорю, а вот в экономике... Они могли на какое-то время нарушить работу биржи, могли украсть какую-то сумму, но не более того. Подмять валютную биржу под себя, устанавливая курс доллара по собственному желанию, – не под силу никакому хакеру. Хакер может заменить настоящие цифры фальшивыми, только и всего, а здесь мы имеем дело с умелым манипулированием самим курсом. Курсом, понимаешь, а не циферками на экране, которые этот курс обозначают!

– Понимаю, – сказал Глеб, задумчиво раскуривая очередную сигарету. – И вы намерены послать меня в этот темный лес, где заблудились не только аналитики с Уолл-стрит, но даже и наши ребята с Лубянки во главе с полковником Моршанским...

– Ну, они-то отправились в этот лес с лукошками по грибы, – возразил генерал, – а ты пойдешь на охоту. Ощущаешь разницу?

– Пока что не очень, – признался Глеб. – Безразлично, грибы искать или дичь, если не можешь отличить подосиновик от росомахи.

Генерал печально покивал, соглашаясь с Глебом.

– Лет пятнадцать назад, – сказал он вдруг, – поехал я к матери в деревню. На могилку, – уточнил он, перехватив удивленный взгляд Сиверова. – Ну, меня там помнят, уважают и даже, можно сказать, чтят. Как же, земляк в генералы выбился!

– А в какие именно генералы, они в курсе? – поинтересовался Глеб.

– Да нет, конечно. Им это безразлично. Генерал – он генерал и есть... с их точки зрения по крайней мере. Правда, тогда я еще в полковниках ходил, но все-таки...

– Ага, – сказал Глеб. – Понятно.

Генерал подозрительно покосился на него, но Слепой молчал, всем своим видом изображая повышенное внимание. Федор Филиппович недовольно пожевал губами и продолжал:

– Так вот, случилась там одна любопытная история. Как раз накануне ревизии сгорел склад, представляешь?

– Легко. Обычное дело.

– Ага. Вот и ребята из местного ОБХСС решили так же. Приезжают они на место происшествия, а там их уже шеренга свидетелей дожидается, которые своими глазами видели, как в окошко склада залетела шаровая молния. Допрашивали они этих свидетелей и по одному, и группами, и по всякому – пугали, уговаривали, путали как могли. Да так ничего и не добились, роль свою каждый знал назубок – так, что ни с какой стороны не подкопаешься.

– Обычное дело, – с усмешкой повторил Глеб.

– Ты погоди, – сказал генерал, – это еще не конец. Сгорело, понимаешь, не все. Ну, то, что уцелело, перетащили в какой-то амбар, поставили, как водится, сторожа, повесили замок, опечатали... Не прошло и недели, как во время очередной грозы этот амбар вместе с остатками товара сгорел... Как ты думаешь, отчего?

– Не может быть! – ахнул Глеб.

– От шаровой молнии! И опять при свидетелях. На этот раз сгорело все дотла, подчистую. Так вот, начальник тамошнего ОБХСС мне за бутылкой жаловался. “Пойми, – говорит, – Филиппыч, не могу я их взять! Как я их возьму, когда у меня экономическое образование среднее, а у них – высшее?” Очень он по этому поводу переживал, а мне тогда, грешным делом, и смешно было, и злость брала на этого недотепу. Вот, думаю, работничек! Мне бы, думаю, этого твоего кладовщика на полчасика, я бы с ним провел беседу... И вот теперь, через полтора десятка лет, очень мне неприятно оказаться в том же положении, что и этот бездарный поселковый мент.

– М-да... – задумчиво сказал Глеб. – Ну, вам-то грех жаловаться, вас обошел не какой-то деревенский кладовщик, а целая группа столичных банкиров. Такому противнику и проиграть не стыдно.

– Проигрывать всегда стыдно, – резко возразил Потапчук, – потому что на проигрыш мы не имеем права.

– На вашем месте, – сказал Глеб, – я начертал бы этот лозунг на дверях своего кабинета. Для поднятия боевого духа подчиненных... Ну хорошо. Так с какой стороны мне предлагается войти в этот темный лес?

– Есть одна тропинка, – сказал Потапчук и полез в портфель. – Вот уже лет семь, как в Москве существует полуофициальный клуб банкиров. Это не организация, у них нет ни устава, ни писаных правил, ни зарегистрированного фонда – словом, ничего, даже специального помещения для сборищ. Это просто кружок людей, объединенных общими интересами – как личными, так, разумеется, и деловыми. В то же время их вес в сфере финансов так велик, что с ними считается даже правительство. Словом, если заговор банкиров и существует, то зародился он в этой теплой компании. И именно сейчас, как по заказу, у нас появилась возможность подобраться к этой компании вплотную. Вот, – он положил на стол фотографию немолодого мужчины с неприятным, обрюзгшим лицом и крупной багровой бородавкой на носу. – Это Андрей Васильевич Казаков, глава небезызвестного “Казбанка” и, так сказать, духовный лидер упомянутой группы банкиров. Пару недель назад был убит начальник службы безопасности его банка. Это был классный специалист, в свое время он работал у нас, и я даже был с ним немного знаком... И не надо на меня так смотреть, мы тут ни при чем! Там случилась какая-то темная история с дочкой Казакова, была стрельба, и вот... Словом, Казаков ищет нового начальника охраны. Ищет не торопясь, разборчиво. Ну, героическую биографию мы тебе обеспечим, а твое дело – обаять этого борова и убедить его, что ему нужен именно ты, и никто другой. Войди в круг его приближенных, выясни, не его ли рук это дело, и доложи мне.

– Ясно, – сказал Глеб. – А в какой форме вы предпочли бы видеть мой доклад?

– В обычной, – мрачно буркнул Потапчук. – В форме некролога.

– Истребительная война и безудержный террор, – грустно процитировал Сиверов и залпом допил остывший кофе. – Еще коньяку, Федор Филиппович? Судя по тому, как вы поглядываете на часы, у вас назначено совещание, а перед совещанием просто необходимо основательно заправиться – вам будет спокойнее, а вашим подчиненным веселее...

Генерал возмущенно хрюкнул, но тем не менее подвинул свою рюмку ближе к Сиверову. Они выпили не чокаясь, и Федор Филиппович засобирался восвояси – было уже начало первого.

* * *

Валька-Балалайка полулежала на боку поперек кровати, вытянув длинные голые ноги и опираясь на локоть. Формы у нее были пышные, округлые, но она умела лежать так, чтобы подкожный жирок на боках и животе не собирался некрасивыми складками. Это умение вошло у нее в плоть и кровь настолько, что Балалайка контролировала свою позу чисто рефлекторно.

Ее великолепные волосы были распущены, наполовину скрывая лицо и красиво спадая на грудь; в правой руке Валька держала пластиковый стаканчик с остатками шампанского, между пальцами левой у нее дымилась сигарета. Клиент, которого, как выяснилось, звали Алексеем, расхаживал перед ней в чем мать родила и говорил без умолку. Когда он на минутку остановился возле журнального столика, чтобы подлить себе шампанского, и повернулся к кровати спиной, Балалайка украдкой зевнула в ладонь. Было начало четвертого ночи, Балалайка озябла, хотела спать, а главное, ей было нестерпимо скучно.

За голым, без занавесок, окном в черном беззвездном небе вспыхивал и гас рубиновый с синим прямоугольник какой-то рекламы. Реклама горела где-то далеко, надписи было не разобрать, и Валька видела только красно-синий прямоугольник, который загорался и потухал в размеренном, навевающем тяжелую дремоту ритме. Выпитое шампанское с одинаковой силой давило как на веки, так и на мочевой пузырь; в ушах у Балалайки шумело, и она бы непременно завалилась спать, наплевав на вежливость и профессиональную этику, если бы не боялась, что клиент свистнет у нее, спящей, кровно заработанные пятьсот баксов.

– Математика – царица наук! – провозгласил Алексей так торжественно, что Валька вздрогнула и захлопала слипающимися глазами.

Ее клиент, абсолютно голый, стоял перед кроватью в позе тамады, готовящегося провозгласить тост, с поднятым пластиковым стаканом в руке. Дорогое французское шампанское, пенясь, ползло через край и, стекая по его пальцам, капало на пол, но Алексей этого не замечал. Его глаза, казавшиеся какими-то незащищенными без очков, лихорадочно блестели, волосы торчали как попало во все стороны, на узкой безволосой груди висел на тонком кожаном шнурке какой-то медальон – судя по цвету, медный или латунный. В опущенной левой руке Алексей держал бутылку.

– Конечно, – подавляя зевок, согласилась Валька. – Математика – царица наук, пехота – царица полей, Клеопатра – царица Египта... Слушай, давай спать, а?

– Не-е-ет, – протянул Алексей. Он поднял руку, в которой была зажата бутылка, и, выставив указательный палец, помахал им перед носом у Балалайки. – Нет, голубушка! Я тебе пятьсот баксов отдал не за то, чтобы ты всю ночь дрыхла.