Текст книги "Число власти"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Обнадеживающие, – сказал Глеб.

Лицо Казакова неожиданно исказилось гримасой безудержного гнева, шея налилась темной кровью, вставные зубы обнажились в свирепом волчьем оскале, а поросший редкой рыжеватой шерстью кулак со всего маху опустился на толстую, сработанную под дуб столешницу.

– Что ты несешь, бездельник?! – взревел банкир. – Дармоед! Что ты кривляешься передо мной, как привокзальная шлюха?! Кому ты глазки строишь?! На нары захотел?! Ты на кого работаешь?

– Минуточку, – вклинившись в короткую паузу, сказал Глеб. – А на кого я, по-вашему, работаю?

– На меня! – рявкнул банкир.

– Да ну? Я в этом не уверен. Какие-то испытательные сроки, какие-то задания, об оплате которых, кстати, до сих пор не было сказано ни слова... И вообще, Андрей Васильевич, я, наверное, не стану с вами сотрудничать. Уж очень вы несдержанны на язык, а у меня, знаете ли, нервы... Еще убью ненароком.

– Что?! – вспылил Казаков, но тут же обмяк в кресле и замолчал, видимо, передумав буянить. Глеб не заблуждался относительно этой перемены: вряд ли ему удалось напугать Казакова своей угрозой и вряд ли гнев банкира был настоящим. Да, Слепой повел себя совсем не так, как от него ожидали, и это заставило Казакова на ходу перестроиться, сменить тактику и перейти от безудержного хамского напора к осторожной разведке. – Ладно, – подтверждая догадку Глеба, проворчал Казаков, утирая лысину носовым платком, – покричали, и хватит.

– Я не кричал.

– Хватит, я сказал! Хватит. Ты взрослый человек, опытный и должен меня понять. Мы с тобой договорились, ты пропал – ни слуху ни духу, – а положение на бирже продолжает усугубляться. Доллар падает, летит вверх тормашками, Шершнев жив и здоров, а ты мне толкуешь про какие-то обнадеживающие результаты... Ты что, пьянствовал все это время? Может, ты и сейчас пьян, потому и несешь ахинею?

– Я не пью на работе, – напомнил Глеб.

– Это все так говорят. И потом, что-то ее не видать, твоей работы. Почему этот придурок Шершнев до сих пор жив? Я его сегодня видел. И знаешь где? Здесь, у себя в банке! Менял, сволочь, доллары на евро!

– Шершнев жив потому, – сказал Глеб, – что он тут ни при чем. Это не его работа, понимаете? Не его. Вы ошиблись. Все гораздо проще и в то же время сложнее... Во всяком случае, никакой мистикой тут даже не пахнет, можете успокоиться.

Казаков наконец устал коситься на него через плечо и вместе с креслом повернулся к Глебу лицом.

– Успокоиться, – ворчливо передразнил он. – Тоже мне, психотерапевт выискался! Я успокоюсь, когда ситуация на бирже войдет в рамки прогнозных показателей, понял?

– Это произойдет очень скоро, – сказал Глеб. – Можете считать, что это уже произошло, и строить свою финансовую политику, исходя из этого факта.

– Слова, – пренебрежительно бросил Казаков. – Одни слова! Если я начну строить свою политику, опираясь на голословные утверждения каких-то беглых военных преступников, я очень быстро окажусь в одной компании с тобой, Комар, – без денег, без работы, без крыши над головой... Так что от советов ты пока воздержись. Скажи лучше, как я должен все это понимать?

– Так и понимайте, – сказал Глеб. – Шершнев действительно ни при чем. Ничего он не нашел и, я уверен, не найдет, так что вы можете о нем забыть. Он просто доктор экономических наук с большущим тараканом в голове, только и всего. А если вы хотели просто убрать его моими руками, то сказали бы прямо и нечего забивать мне голову всякой ерундой...

– Да на кой черт он мне сдался! – досадливо отмахнулся банкир. – Не он это, и слава богу... Однако постой. Чтобы утверждать, что это не Шершнев, ты должен точно знать, чья эта работа. Или хотя бы догадываться. Я правильно тебя понял?

– Правильно, – сказал Глеб.

– Ну, и?..

– Ну и все. Я уже сказал, свистопляску на валютной бирже можно считать законченной. Вы убедитесь в этом, увидев результаты следующих биржевых торгов. Между прочим, вы должны меня поблагодарить. Никто, кроме меня и вас, не знает, какими они будут, эти результаты. Мы тоже не знаем точных цифр, но зато нам известно, что доллар резко поднимется в цене. Так что есть смысл прикупить побольше зелененьких, Андрей Васильевич.

Шея банкира Казакова опять начала наливаться кровью, глаза угрожающе полезли из орбит.

– Ты не забывайся, Комар, – с угрозой произнес он. – Не забывайся! Помни, что ты у меня в кулаке. Сожму кулак – от тебя мокрое место останется. Забыл, что тебя ФСБ по всей стране ищет? Не в твоем положении загадками говорить! Я здесь хозяин, понял? Я тебе мать, отец, начальник и господь бог! И нечего тут умничать, цену себе набивать! Либо ты мне четко и ясно доложишь, чем занимался все эти дни и что тебе удалось выяснить, либо прямо из этого кабинета – он твердо постучал указательным пальцем по столу – отправишься на Лубянку. Так что давай, Комар, – закончил он почти благодушно, расслабленно откидываясь на спинку кресла, – жужжи, пока жужжится.

Глеб задумчиво потеребил кончик носа. Угрозы Казакова были смехотворны и служили прямым доказательством того, что банкир до сих пор пребывал в заблуждении относительно личности собеседника. Делиться с этим набитым деньгами быдлом информацией Сиверову не хотелось, однако он явился сюда, чтобы кое-что выяснить, а сделать это, не рассказав Казакову о результате своих поисков, не представлялось возможным.

– Хорошо, – сказал он и полез в карман. Казаков напрягся, но Глеб вынул из кармана сплющенный страшными ударами комок металла и со стуком положил его на стеклянную крышку столика, за которым сидел. – Вот это, как я полагаю, может служить подтверждением моих слов. Еще сегодня утром этот предмет был жестким диском компьютера. Здесь хранился ключ к управлению валютной биржей – ключ, который был известен одному-единственному человеку. Теперь этот ключ, по всей видимости, существует только в памяти этого человека, и пройдет изрядное количество времени, прежде чем упомянутый человек снова решится этим ключом воспользоваться. – Он заметил, как Казаков хищно подался вперед, и отрицательно покачал головой. – Нет, Андрей Васильевич. Человека этого я дома не застал и теперь вряд ли застану. Видите, что он сделал со своим компьютером? Он почувствовал, что ему наступают на пятки, уничтожил все улики и скрылся. Я, конечно, постараюсь его найти, но это получится быстрее и проще, если вы мне слегка посодействуете.

– Деньги? – спросил Казаков, и Глеб снова покачал головой.

– Деньги здесь не помогут, – сказал он. – Мне нужна информация.

Казаков задумчиво ущипнул себя за бородавку, закурил и, щурясь, посмотрел на Глеба сквозь облако дыма.

– А ты не дурак, – сказал он медленно. – Соображаешь, что в этом мире имеет настоящую ценность.

– Да, – сказал Глеб. – И потом, насчет денег... На вашем месте я бы не обольщался. Есть все основания предполагать, что от вашего банка, Андрей Васильевич, осталась одна скорлупа. Слышали такое слово – банкротство? Право же, вам следовало бы провести срочную ревизию всех своих активов, включая и счета, которые вы считаете секретными. Боюсь, вас ожидает масса неприятных сюрпризов.

– Что?! – Вопрос прозвучал пренебрежительно, но за этим пренебрежением Глеб без труда различил плохо замаскированный испуг. – Что ты несешь?! Да ты и вправду пьян! Какие секретные счета? Какое банкротство? Кого ты вздумал учить, сопляк! Что ты во всем этом понимаешь?

– Воля ваша, – сказал Глеб. – Но вы все-таки не пожалейте денег, пригласите хорошего специалиста по защите электронных систем от взлома и попросите его проверить компьютерную сеть “Казбанка” на предмет всяких хитрых вирусов. Я незнаком с начальником вашего технического отдела, но, судя по всему, он либо полный чайник, либо троянский конь. Имейте в виду, господин банкир, на вас лично мне наплевать. Мне жаль ваших вкладчиков – тех самых нищебродов, о которых вы так пренебрежительно высказывались во время нашей предыдущей встречи. Это, если хотите, классовая солидарность.

На какое-то время Казаков впал в раздумье – видимо, намек Сиверова на некомпетентность начальника технического отдела попал в точку, – а потом решительно помотал головой и сказал:

– Чепуха. Бормочешь, бормочешь, а что бормочешь – сам не знаешь. Ты зачем сюда пришел – сказки мне рассказывать? Зачем тебе понадобился Мансуров? Какие у тебя с ним дела?

Глеб молча усмехнулся, и Казаков осекся на полуслове. Все-таки этот толстый, скверно воспитанный боров был неплохим руководителем. При всех своих недостатках он, похоже, знал в лицо и по фамилии чуть ли не всех своих служащих и даже помнил, что они из себя представляют. И теперь перед его мысленным взором наверняка с бешеной скоростью мелькали страницы личного дела Алексея Мансурова – талантливого, работящего, скромного, незаметного. Глеб с удовольствием наблюдал за тем, как сереет его лицо; пожалуй, поднести Казакову такой сюрпризец было даже приятнее, чем пристрелить его как собаку. Намного приятнее!

– Это что же, – с трудом выговорил банкир. – Получается, я пригрел у себя на груди змею?

– Пиявку, – уточнил Глеб. – Большую такую пиявку, башковитую. Если бы он просто сосал из вас кровь, вы бы это очень быстро заметили и пресекли. А он делал это с умом. И, кстати, по некоторым данным, опустошение ваших секретных счетов и паника на валютной бирже были побочными результатами проводимых им экспериментов.

– Каких еще экспериментов! С каких это пор воровство и мошенничество стало называться экспериментом?

Глеб пожал плечами.

– Ну, с определенной точки зрения вы, Андрей Васильевич, не столько жертва ограбления, сколько спонсор фундаментального научного исследования. Ну и подопытный кролик, конечно. По совместительству, так сказать. Если я все правильно понял, деньги Мансурова интересовали лишь постольку, поскольку без них в наше время невозможно проводить научные изыскания.

– Плевал я на научные изыскания! Где этот мерзавец?!

– Именно это я и хотел выяснить, – сказал Глеб. – Вы грамотный руководитель, и я не верю, что у вас нет подробных досье на служащих банка. Привычки, слабости, знакомства, связи, наиболее часто посещаемые места... А насчет научных изысканий – это вы зря. Небезызвестный вам Эдуард Альбертович Шершнев, например, роет землю носом, пытаясь разыскать Мансурова и первым наложить лапу на результаты его изысканий.

– Что? Это еще зачем?

– А затем, что ищут они одно и то же, хотя и называют по-разному. Мансуров это нашел, а Шершнев – нет. Представляете, что будет, если Шершнев найдет его первым? То, что творилось на бирже до сих пор, покажется вам детским лепетом!

Казаков снова задумался, теребя бородавку на носу. Забытая сигарета в пепельнице превратилась в длинный кривой столбик пепла. Глеб знал, о чем он думает.

– Да, – произнес наконец Казаков, – надо сказать, все это необычно... Но это все-таки лучше, чем мистика! Ты неплохо поработал; Комар. Хвалю.

– Спасибо, – сказал Глеб. Казаков, казалось, не заметил иронии.

– Это тебе зачтется, – продолжал он. – А пока... В общем, пока можешь быть свободен. Отдыхай, я дам тебе знать, когда понадобишься. Дальше я как-нибудь сам.

– Нет, – возразил Глеб.

Казаков вытаращил на него удивленные глаза.

– Что значит – нет?

– Я доведу это дело до конца сам, без вмешательства ваших людей. Все, что требуется от вас, это предоставить мне досье на Мансурова. Предупреждаю: любые попытки проследить за мной или вмешаться в ход событий я буду пресекать решительно и беспощадно. Ваши люди будут пропадать без вести. Вам понятно?

Казаков подался вперед так резко, словно собирался прыгнуть на Глеба через стол.

– Не много ли на себя берешь? – с угрозой спросил он.

– А вы не слишком ли наивны, полагая, что держите меня в кулаке? – вопросом на вопрос ответил Сиверов, глядя ему в глаза.

Некоторое время они упорно играли в гляделки. Казаков сдался первым, поняв, очевидно, с кем имеет дело.

– Вот, значит, как, – медленно произнес он, снова откидываясь на спинку кресла.

– Да, вот так, – твердо ответил Глеб.

– Н-ну, ладно... Только знаешь что? Руки у тебя коротки. Я ведь могу послать подальше и тебя, и всю вашу ораву, сверху донизу.

– Ваше право, – согласился Глеб. – Я действительно не могу требовать, чтобы вы со мной сотрудничали.

– Не можешь, – с удовольствием подтвердил банкир. – Я же говорю, руки коротки. Кишка тонка.

– Я и не буду, – сказал Сиверов. – Я просто ставлю вас в известность, что найду и ликвидирую Мансурова. Это мое задание, я его выполню, и, если вас угораздит оказаться на линии огня, это ваша проблема. И еще. Мансуров интересует меня не как преступник, не как человек, совершивший те или иные деяния, а всего лишь как носитель определенной информации. Мое дело – стереть эту информацию, воспрепятствовать ее распространению и использованию. Информация эта имеет такой характер, что каждый, кому выпадет сомнительное счастье сделаться ее носителем, будет неизбежно уничтожен. Неизбежно, понимаете?

– А ты сам, – сказал Казаков, – сам-то ты как? Бессмертный, что ли? Что, если ты не выйдешь из банка?

– Не имеет значения, – ответил Глеб. – Придут другие. Поймите, Андрей Васильевич: если вам удастся завладеть открытием Мансурова, вас ничто не спасет: ни деньги, ни охрана, ни общественное положение, ни знакомства в правительстве, ни эмиграция, ни широкая огласка – ничто. И это касается не только вас – любого, кто сунет в это нос. Потому-то я и тороплюсь найти Мансурова раньше, чем это сделают другие. Согласитесь, один покойник – лучше, чем целая куча.

– А ты-то как? – повторил Казаков. – Думаешь, тебя пожалеют?

– Я не собираюсь совать в это нос, – сказал Сиверов.

– Ой ли? – не поверил банкир. – Да и как ты передашь открытие своему начальству, не ознакомившись с ним? Даже если ты просто приволочешь им этого придурка в мешке, с кляпом в пасти, они все равно не поверят, что ты его предварительно не расспросил, и шлепнут тебя для профилактики.

– Не понимаю, почему это вас так волнует? – пожал плечами Слепой. – Прошу поверить мне на слово: я не собираюсь класть Мансурова в мешок и куда-то тащить.

– Неужто Родине не нужно такое открытие? – усомнился Казаков.

– Родине много чего нужно, – сказал Глеб. – Например, чтобы вы, Андрей Васильевич, в полном объеме платили налоги. И что с того?

Казаков хмыкнул и задумался. Глеб с интересом ждал его решения.

– Да, – сказал Казаков после продолжительного молчания, – ситуация, мать ее... А знаешь, я тебе даже благодарен, – вдруг признался он. – Хоть ты мне и врал, хоть и разговаривать со старшими не умеешь и пришел сюда для того, наверное, чтобы меня шлепнуть, – для этого ведь, правда? – но по крайней мере, я знаю, что никакой мистики тут нет. И, будем надеяться, не будет. Какие-то там системы, формулы, уравнения, хитрости всякие заумные – мне всего этого не надо, я и без этого неплохо проживу. Главное, чтобы оно в другие руки не попало.

Глеб с трудом сдержал улыбку.

– Кстати, – продолжал Казаков, – а почему ты меня не шлепнул? За этим ведь приходил, не отпирайся!

– Не совсем, – сказал Глеб. – Я приходил кое-что проверить. Если бы результат проверки оказался иным, тогда...

– Ага, – сказал Казаков. – Я так и понял. Заговор банкиров, да? Ползучий олигархический переворот?

Глеб пожал плечами.

– Бараны, – констатировал Казаков, отвернулся от Глеба и ткнул пальцем в клавишу селектора: – Личное дело Мансурова мне. Да поживее там, шевели ж...!

...Покидая банк, Глеб не заметил за собой слежки. Тем не менее ему все время казалось, что у него огромная, совершенно незащищенная спина. Он ни разу не обернулся, но ощущение, что у него между лопаток горит красная точка лазерного прицела, не оставляло его до тех пор, пока он не отъехал от банка на добрых четыре квартала.

Глава 12

Мансуров вспомнил о своем мобильном телефоне, только когда тот вдруг зазвонил у него в кармане. Проклятая штуковина, как всегда, заставила его вздрогнуть, да так, что машина испуганно вильнула в сторону. Слева резко загудел клаксон, взвизгнули покрышки, и огромный джип, кренясь и гневно рыча мощным двигателем, обогнул “Опель” Мансурова по крутой дуге, похожей на пик синусоиды. Алексей увидел в окне джипа повернутое к нему широкое лицо. Лицо что-то говорило и даже, пожалуй, кричало, адресуясь к нему, – наверняка что-то матерное.

Телефон продолжал пиликать во внутреннем кармане пиджака. С сильно бьющимся сердцем Алексей свернул к обочине, остановил машину и вынул аппарат из кармана. Он приобрел мобильник недавно, толком даже не зная зачем. Ну, разве что новости биржевые иной раз узнать, и вообще... Словом, звонили Алексею Мансурову редко, почти совсем не звонили, и электронные трели, внезапно раздававшиеся из самых неожиданных мест, до сих пор заставляли его пугливо вздрагивать.

Тем более теперь. Алексей где-то не то слышал, не то читал, что мобильный телефон может функционировать в качестве подслушивающего устройства, даже будучи выключенным. Правда, никаких переговоров Мансуров сам с собой не вел, так что и подслушивать, как правило, было нечего, но все-таки... Учитывая сложившиеся обстоятельства, от телефона лучше избавиться. Он и собирался от него избавиться – просто выбросить в какой-нибудь мусорный бак или, к примеру, в реку, он даже думал, что давно именно так и поступил, а вот, оказывается, ничего подобного – закрутился, забегался, забыл... В общем, вот он, телефон, и надо быстренько решать, отвечать на звонок или выкинуть этого электронного троянского пони из окна машины.

Дисплей аппарата горел ровным зеленоватым светом, и на нем черными латинскими буковками было написано: “Жека”. Из этого следовало, что звонит сосед Мансурова по лестничной площадке Евгений, санитар из психушки и главный поставщик лекарственных препаратов для половины наркоманов микрорайона. Тип он был неприятный, хитрый и какой-то скользкий, будто намыленный. Мансуров его не переваривал, но голод – не тетка, и ему приходилось поддерживать видимость дружеских отношений с соседом. Куда ж деваться-то? Ведь от приступов анальгин помогает, как горчичники от геморроя...

С Евгением они расстались меньше часа назад. Уходя из дома, Мансуров заглянул к нему, как и было условлено. Разговор у них состоялся короткий и исчерпывающий. “Принес?” – “А то как же! Во, видал? Бабули давай, и вперед”. – “На, пересчитай”. – “Ага, нормально. Держи. Только имей в виду, Леха, раствор концентрированный, разводить надо один к двадцати. Ширнешься разок неразведенным, и даже приход словить не успеешь, понял?” – “Понял, понял. Спасибо. Пока”.

Вот такой был разговор. После таких разговоров нормальные люди стараются держаться друг от друга на максимальном удалении – просто на всякий случай, от греха подальше. А этот, пожалуйста, – звонит, как ни в чем не бывало...

– Да, – сказал Мансуров в трубку и очень этому удивился. Знал ведь, что отвечать не надо, а надо, наоборот, выбросить телефон в окно и пару раз проехаться по нему взад-вперед колесами, а вместо этого нажал на кнопку и сказал: “Да”... – Да, я слушаю.

– Леха, – торопливо и как-то воровато произнес в трубке голос соседа, – слышь, Леха, это ты?

– Я, – сдержанно сказал Мансуров. – Ты чего, Жека?

Мансурову приходилось подлаживаться под собеседника, имитировать его манеру речи. Так было проще. Когда в самом начале знакомства Мансуров заговорил с соседом так, как привык разговаривать с нормальными, интеллигентными людьми, тот посмотрел на него как на одного из своих ущербных пациентов. Конечно, будь мама Алексея жива, она бы не преминула заметить, что интеллигентный человек не должен опускаться до уровня собеседника. Но Мансуров давно вырос и не считал, что он кому-то что-то должен; менее всего ему хотелось выставляться дураком, пытаясь поднять до своего уровня пьяницу санитара из психбольницы.

– Слышь, Леха, – сказал сосед, – тут какая-то хрень замутилась... Ты не в курсе?..

– Не в курсе чего? Ты толком говори, чего ты темнишь?

– Слышь, – повторил сосед, – тут такое дело... Короче, Леха, к тебе только что мент приходил.

У Мансурова упало сердце. “Началось”, – подумал он с тоской.

– Мент? – осторожно переспросил он. – Ко мне? А ты не ошибся?

– К тебе, к тебе, – подтвердил сосед. – Я своими глазами видел. Вернее, глазом. Я его в глазок пас, понял? В дверной. Мне маман из соседнего подъезда брякнула: дескать, атас, сынуля, к нам новый участковый с обыском... Ну, ты же в курсе, она “точку” держит...

– Слышь, Жека, – перебил его Мансуров, – может, все-таки не по телефону? Дело, конечно, твое, но все-таки...

– А, – спохватился сосед, – ну да... Чего это я, в натуре?.. Короче, Леха, он к тебе приходил, понял?

– Странно, – сказал Мансуров, который не видел в визите милиционера ничего странного. Ну или почти не видел. – С чего бы это?

– Вот и я думаю – с чего бы? – откликнулся сосед. – Это, Леха, тебе виднее, чего ты там наколбасил. Мое дело – предупредить.

– Да ничего я не наколбасил! – солгал Мансуров. – Ерунда какая-нибудь. Настучал, наверное, кто-то, что я неделями дома не бываю, вот новый участковый и решил проверить...

– Это запросто, – Жека коротко хохотнул. – Это у нас в два счета... Моя маман, например, легко могла такое отколоть. Без напряга.

– Ну вот, – сказал Мансуров, – видишь.

– Ага, – сказал сосед. – Только понимаешь, Леха, он не просто приходил. Он, понимаешь, заходил.

– Как это – заходил? Куда? Ко мне, что ли? Я что, дверь не запер?

– Ты-то запер, а вот он отпер... С минуту, наверное, поковырялся и отпер. Без напряга, на раз.

– Черт, ничего не понимаю, – опять солгал Мансуров, которому все было ясно. – Может, это вор? Переодетый...

– А чего у тебя брать-то? – резонно возразил Жека. – Такие специалисты без наводки не полезут. А какой дурак станет на тебя наводить? Себе дороже получится. За такую наводку могут рыло на затылок своротить. Без напряга. Да и вышел он от тебя налегке. Как пришел с папочкой, так и ушел. Короче, Леха, я не в курсе, что у тебя там за дела, а только, если что, я тебя не знаю, ты меня не видел. Заметано? Встречаемся иногда на лестнице, привет-привет, пока-пока, и никаких дел... Лады?

– Разумеется, – сказал Мансуров. – Какой разговор?

– Ну и ладно. Только ты бы уехал куда-нибудь, что ли. Пока то да се, пока пыль уляжется...

– Я подумаю, – сказал Мансуров. – Спасибо, Жека.

– Не за что, – сказал Жека. – Сегодня я тебе, завтра ты мне...

Он положил трубку. Мансуров нажал кнопку отбоя, приоткрыл дверцу “Опеля” и аккуратно положил телефон на асфальт с таким расчетом, чтобы, когда машина тронется, заднее колесо прошлось точно по нему. Его била мелкая нервная дрожь, руки прыгали, а в ушах почему-то все время отдавались слова Жеки: “Сегодня я, завтра ты...” Что-то странное чудилось Мансурову в этих словах, что-то, чего он не мог понять. Хотя, казалось бы, что тут было понимать? Сосед явно действовал чисто рефлекторно, набирая номер мобильного телефона Мансурова. Все было просто: если под твоего знакомого копают менты, знакомого надо предупредить. Обыкновенная мелкая услуга, вроде того, как человек придерживает дверь подъезда перед соседом, который, пыхтя и надрываясь, тащит тяжеленное кресло. Ничего особенного, простая вежливость. В то же время Мансуров сомневался, что сам он на месте Жеки поступил бы так же.

“Интересно получается, – думал он, рассеянно выковыривая из пачки сигарету и закуривая. – Что же, этот алкаш, снабжающий „колесами“ половину школьников микрорайона, на поверку оказывается в чем-то выше меня? В моральном, так сказать, плане... Сам погибай, а товарища выручай... Так, что ли? Да ерунда это, – решил он. – Обыкновенный стадный инстинкт. Если бы вся эта шушера, все эти мелкие воришки, взяточники, спекулянты, уличные торговцы наркотой не держали круговую поруку, их бы давно пересажали всех до единого. Милиционер для них – естественный враг, как кот для мышей. Мышам недосуг разбираться, зачем коту понадобилась одна из них, какие у него к ней вопросы и почему выбор кота пал именно на нее, госпожу Мышильду Двести Сорок Третью... Они просто пищат и разбегаются!”

Он выбросил недокуренную сигарету в окно, поднял стекло и включил передачу. Когда машина тронулась, Мансуров услышал, как под левым задним колесом хрустнула пластмасса.

Мансуров любил водить машину, любил замечать признаки строгого порядка в суетливом хаосе уличного движения, предугадывать маневры других водителей, между делом, не напрягаясь, просчитывать варианты и легко, играючи, выбирать оптимальную траекторию и скорость движения. Это тоже была математика, и, ведя машину по оживленной улице, Алексей обычно впадал в легкий транс: тело играло педалями и дергало рычаги, а мозг занимался обдумыванием очередной математической задачи. Сейчас этого почему-то не происходило: нервное напряжение последних дней как будто выжгло какой-то участок в его мозгу.

Он оставил свои попытки, поняв, что иначе просто не могло быть. Слишком много кровавой грязи, слишком много злобы и страха, слишком много хаоса, лжи, экспериментальных таблеток, смертей... Какая уж тут математика!

Его великое открытие обернулось против него, превратив его в затравленное животное, вынужденное убивать, чтобы не быть убитым самому. “Э, нет, приятель, – подумал он, ведя машину навстречу собирающейся грозе, – шалишь! Убивать тебя никто не намерен, ты им нужен живым – ты и твое открытие, ты и твои проклятые гениальные мозги. За тобой охотятся вовсе не для того, чтобы убить. Тебя хотят изловить как редкостное животное и посадить в клетку – быть может, даже в золотую. Чем плохо? Ни забот, ни хлопот – сиди и выдавай на гора гениальные идеи. А добрые дяди будут зарабатывать на этом бешеные деньги и заботиться о том, чтобы ты никогда и ни в чем не испытывал нужды. Еда, питье, любые развлечения – все у тебя будет, кроме права самому принимать решения. А у кого оно есть, это право? Если разобраться, ни у кого”.

Впервые ему пришло в голову, что его открытие, очень может быть, состоялось раньше времени. Мансуров не переоценивал своих возможностей: он понимал, что рано или поздно до него доберутся. Не те, так другие, не бандиты, так ФСБ, но доберутся обязательно. И что тогда? Отдать им Число Власти? Господи, да об этом подумать страшно! Что они могут натворить, завладев его открытием!

Его обдало ледяным холодом. Это был холод неизбежности, предопределенности судьбы – его, Алексея Мансурова, судьбы, отныне и навеки неразрывно связанной с судьбой его открытия. Начиная работу, он не подозревал, что затевает игру со смертью; истина, как это обычно и случается, открылась ему только тогда, когда изменить что бы то ни было уже не представлялось возможным. До сих пор он действовал, движимый только одним желанием: чтобы ему дали без помех довести работу до конца. Теперь ему вдруг стало интересно, что будет дальше. Кто и, главное, как будет использовать его открытие? Он сам? Мансуров мысленно усмехнулся. Даже при условии, что ему никто не будет мешать, на разработку этой темы уйдет вся жизнь без остатка. Это же целина, терра инкогнита! Что же получается? Отдавать Число Власти в чужие руки нельзя, а ему самому оно вроде бы и не нужно... Для чего же в таком случае он работал? Для чего все это было – воровство, двойная жизнь, работа на износ, постоянное нервное напряжение, убийства, наконец, – для чего?

Он придирчиво проверил свою память. С памятью был полный порядок: Число Власти он помнил назубок, от первой до последней цифры. Мансуров вздохнул, вынул из кармана дискету, нерешительно повертел ее в руках, а потом надломил. Тонкий пластик жалобно хрустнул, и на ладонь ему выпал кружок гибкого диска, коричневый, как магнитофонная лента. Мансуров смял его в кулаке. С дискетой было покончено, но Мансуров не удовлетворился этим: выудив из кармана зажигалку, он чиркнул ею и поднес ровный синевато-оранжевый огонек к краю скомканного диска. В воздухе запахло горелым пластиком, диск свернулся, как живое существо, сжимающееся от прикосновения пламени, почернел и вспыхнул, выбросив треугольный язык коптящего пламени. Мансуров открыл дверцу и уронил отчаянно чадящий комок на асфальт, прежде чем пламя добралось до его пальцев.

В этот момент ударил гром, и на стоянку упали первые капли дождя. Мансуров покосился на небо и понял, что надо поторапливаться, если он не хочет промокнуть до нитки. Спортивная сумка со всем необходимым стояла на соседнем сиденье. Прихватив ее, Алексей запер машину и быстрым шагом двинулся к подъезду. Ливень застиг его на полпути, и оставшиеся пятьдесят метров ему пришлось пробежать во всю прыть.

Он остановился под бетонным навесом крыльца, пытаясь отдышаться. Сердце гулко стучало в груди, воздуха не хватало, в боку ощущалось характерное покалывание, и, даже не заглядывая в зеркало, Мансуров знал, что лицо у него сейчас пунцовое и страдальческое. Сказывался сидячий образ жизни, плюс кофе ведрами да слоновьи дозы никотина... Он подумал об омоновце, который до сих пор, наверное, дежурил под дверью нужной ему палаты, и ему стало смешно.

“Убийца, – подумал он, злясь на себя за физическую слабость, которую раньше считал признаком интеллектуальной мощи, – нинзя... Нинзя-черепашка полудохлая. Странно, почему мне раньше не приходило в голову, что годами не отрывать зад от мягкого кресла, курить, как лошадь, и не поднимать ничего тяжелее чашки с черным кофе способен любой идиот? С чего это я взял, что неспособность пробежать стометровку автоматически делает человека интеллектуальным гигантом? Да, все мы живем в плену иллюзий. Откуда, черт подери, я мог знать, что мне придется драться с омоновцами, резать проституток и душить профессоров математики галстуком? Надо было предвидеть, конечно. Более того, можно было предвидеть, как можно было предвидеть появление электрического стула, ядерного оружия и боевых машин, оснащенных двигателем внутреннего сгорания. Но разве станешь об этом думать, когда перед тобой – непаханая целина, когда ты – первый и единственный? Ученый всегда пытается познать природу, чтобы осчастливить человечество, а благодарное человечество первым делом приспосабливает любое открытие для использования в военных целях. И, наверное, отстоять свое право на интеллектуальную свободу можно только таким путем – резать проституток, душить профессоров, которые подрабатывают по совместительству стукачами, и драться с тупыми мордоворотами, которые стоят у тебя на дороге просто потому, что их здесь поставили”.

Отдышавшись и выкурив напоследок сигарету, он потянул на себя тяжелую стеклянную дверь и вошел в вестибюль. На улице уже лило как из ведра, за окнами потемнело, будто наступил вечер, с козырька над крыльцом вода хлестала толстыми, как из брандспойтов, струями. В просторном низковатом вестибюле было сумеречно, в окошке справочного бюро, несколько раз моргнув, зажегся мертвый неоновый свет. Людей здесь было много – больных и здоровых, в больничных пижамах, спортивных костюмах, в цивильном платье и белых халатах. То тут, то там мелькали свежие, режущие глаз своей белизной бинты и сероватые гипсовые повязки. Пахло больницей, мрачно поблескивали никелированные спицы инвалидных кресел, отовсюду доносились приглушенные разговоры, сливавшиеся в нестройный гул.