Текст книги "Число власти"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Потом заговорили о Второй Парковой. Паштет недовольно хрюкнул в стакан с виски, закурил и сказал Бурому, который сидел на диване и, казалось, дремал, безвольно уронив вдоль тела мосластые руки:

– Проснись, Бурый! Про тебя кино показывают!

– А? – вскинулся Бурый, моргая заспанными глазами.

Паштет посмотрел на его заплывшую, разрисованную всеми цветами радуги физиономию и отвернулся.

– Про тебя, говорю, кино, – повторил он, глядя на экран.

Бурый виновато закряхтел, сунул в зубы сигарету и стал искать по карманам зажигалку, недовольно косясь на телевизионного корреспондента.

– Ого, – сказал Паштет, услышав, кто был жертвой нападения, – вот это класс! Вам, пацаны, конкретно повезло. Скажите спасибо, что ноги унесли... Погоди-ка, – сказал он внезапно изменившимся голосом и сел прямо. – А кого это, интересно, увезли в бессознательном состоянии?

Бурый не ответил. Он сидел, уставившись в экран бессмысленным взглядом. Рот у него был приоткрыт, как у клинического дебила, к распухшей губе прилипла сигарета, а в ободранном кулаке горела забытая зажигалка.

– Ты меня слышишь? – тоном, который не предвещал ничего хорошего, спросил Паштет. – Кто это лежит в Склифе без сознания?

Бурый вздрогнул, приходя в себя.

– Да хрен его знает, – сказал он, прикуривая сигарету. – Врут, небось. Это ж телевидение, от них же правды не услышишь...

Он поднял глаза и испуганно отшатнулся, вдруг увидев Паштета прямо над собой. При своих солидных габаритах Паштет, когда хотел, умел передвигаться стремительно и бесшумно, как тень гонимого ураганом кленового листа. Коротким взмахом Паштет вышиб у Бурого изо рта сигарету. Бурый почувствовал только тугой ветерок, коснувшийся вдруг его разбитой физиономии, и сигареты как не бывало – дымясь, она откатилась к стене, а Паштет уже навис над ним, как грозовая туча, сгреб за грудки и, как котенка, поднял с дивана и сильно встряхнул.

– Ты эту мазь от геморроя ментам втирать будешь, – прорычал он. – Говори, недоумок, кто еще с вами был? Почему мне ничего не сказали? Вы что, бараны, шутки шутить вздумали?!

– Да ты... Паша, ты что? Гадом буду... Задушишь, Паша, пуста! – синея, просипел Бурый.

Паштет отшвырнул его, и Бурый с треском рухнул за диван.

– Совсем с ума сошел, – обиженно проворчал он, массируя глотку. – Говорю тебе, не было с нами никого! Что я, до пяти считать не умею? Вот увидишь, эту байку менты нарочно придумали. Типа если мы в разные стороны брызнули, то уверенности, что никого не повязали, у нас быть не может. Типа мы эту лажу по телевизору увидим и ломанемся братишку выручать, пока он не раскололся...

Паштет вернулся в кресло-качалку и закурил.

– Не срастается, – сказал он и сплюнул в камин. – Сам подумай, чучело гороховое, что ты несешь? Попытку похищения доказать невозможно, это козе ясно. Никто не убит, даже не покалечен, потерпевший жив-здоров... Получается обыкновенная драка, за которую зачинщикам светит, самое большее, пятнадцать суток. Станут наши менты из-за такой ерунды задницу рвать! Им что, больше делать нечего? Засады какие-то, байки по телевизору... Может, конечно, этот их корреспондент и приврал для красного словца. А может, что-нибудь напутал...

– Ну, – сказал Бурый, – а я что говорю?

– Молчи, дурак, – лениво бросил Паштет. – Может, так, а может, и не так. Откуда нам знать, кому еще Балалайка рассказала про этого математика? Я так понимаю, что у вас на хвосте все время кто-то сидел, а вы, лохи, даже не заметили! А когда этот чемпион вас погнал, как овечек, те ребята наскочили на него со спины. И, похоже, с тем же успехом...

– Ну и хорошо, – сказал Бурый, все еще потирая горло. – Не мы засветились – они.

– А откуда ты знаешь, что им про нас известно? – спросил Паштет. – Откуда ты знаешь, что этот калека в Склифе может напеть ментам, когда очухается? Может, кто-то из них прямо сейчас стоит за дверью и слушает, о чем мы с тобой базарим?

– Может, может, – проворчал Бурый. – Бабушка надвое сказала, дедушка натрое пропердел...

– Правильно, – сказал Паштет. – Об этом я и говорю. Надо выяснить, кто такой этот тип в Склифе, и побазарить с ним – подробно, обстоятельно. Типа взять интервью. Кто такой, откуда, кто послал и зачем...

– Стремно, – сказал Бурый.

– Само собой, – согласился Паштет. – Когда сидишь на бомбе, доставать ее из-под задницы, конечно, стремно – а вдруг рванет? Так что ж теперь, так на ней и сидеть? Таймер-то тикает, братан. Стремно не стремно, а доставать надо... Надо, понял? Поэтому кончай просиживать мой диван, собирайся и поезжай... Нет, – оборвал он себя, – куда ты поедешь с таким рылом... Пошли кого-нибудь в Склиф, пускай разузнают, что там и как...

Он замолчал, пребывая в явном затруднении. Бурый, никогда не отличавшийся тактичностью, не замедлил подлить масла в огонь.

– Ага, – сказал он, – конечно. Типа расспросить мента, который под дверью сидит: дескать, расскажи, братан, что это за фраер, которого ты караулишь? Пропусти, мол, меня на минутку, мне с ним надо базар перетереть – даром, что он без сознания... Так, что ли, Паша?

– Да, – сказал Паштет. Он встал и прошелся по комнате, задумчиво поглаживая тяжелый квадратный подбородок. – Получается фуфло.

– Ну, – сказал Бурый, очень довольный тем, что Паштет признал свое трудновыполнимое поручение не совсем разумным. – Я же говорю, хрен с ним, с этим придурком...

– Нет, – сказал Паштет, останавливаясь перед ним, – так тоже нельзя, Бурый. Надо все-таки узнать, что это за фраер и чем он дышит. Вот если бы кто-нибудь лег в соседнюю палату...

– Кто? – безмятежно спросил Бурый, не подозревая ничего дурного.

– Ты, например, – предложил Паштет. – Морда у тебя сейчас подходящая. В самый раз для Склифа.

– Ну морда, – легкомысленно протянул Бурый. – Чего морда-то? Из-за пары фонарей в реанимацию не кладут.

– Это точно, – сказал Паштет и сделал короткое, почти неуловимое движение правой рукой.

Раздался негромкий глухой треск, как будто кто-то уронил на пол спелый арбуз, и Бурый, не издав ни единого звука, с шумом повалился на диван. Глаза у него были закрыты, из уголка разбитого рта на щеку сползла темная струйка крови. Паштет, потирая ушибленные костяшки пальцев, наклонился над ним, чтобы послушать дыхание. Дыхание у Бурого было в порядке, а пульс Паштет проверять не стал: те, у кого пульс отсутствует, как правило, не дышат.

Паштет нашел ключ от машины, взвалил безвольно обмякшее тело Бурого на плечо и поволок его в гараж, где стоял темно-зеленый “Шевроле”. Он усадил пребывающего в бессознательном состоянии Бурого на переднее сиденье, чтобы тот все время был под рукой, завел двигатель и выехал из гаража.

Предусмотрительность Паштета оказалась не лишней: по дороге Бурый дважды приходил в себя и, бессмысленно тараща глаза, спрашивал, что случилось. Тогда Паштет вздыхал, отрывал от руля правую руку и коротким точным движением посылал приятеля снова в нокаут. Бурый послушно выключался, а Паштету оставалось только кусать губы, давить на газ и гадать, не слишком ли сильным получился удар: там, в Склифе, Бурый был нужен ему живым, не утратившим способности передвигаться и соображать.

Глава 9

Валька-Балалайка прогуливалась вдоль Ленинградского шоссе, нюхала выхлопные газы и время от времени томным жестом вскидывала руку навстречу проносившимся дорогим авто. Весь этот мордобой пополам с высшей математикой, вся эта мрачная, неудобопонятная чепуха более не занимали ее воображения. По роду своих занятий Вальке волей-неволей приходилось относиться к таким вещам легкомысленно: с глаз долой – из сердца вон. Ее, Валькино, дело телячье: раз-два, ножки врозь, деньги на бочку, а остальное побоку. Об остальном пускай думают Паштет с Вадиком. Если Паштет хочет, чтобы Валька ему помогла, она не против. За ваши деньги – любой ваш каприз...

Собственно, многого Паштет от нее и не требовал: понимал, бродяга, что Валька – не Мата Хари какая-нибудь и не радистка Кэт. Ему всего-то и нужно было, чтобы, встретив снова знакомую серебристую “десятку”, Валька постаралась запомнить ее номер. Ну а если этот чокнутый математик опять захочет пригласить ее в гости и угостить шампанским, капнуть ему в бокал клофелинчику и быстренько позвонить Паштету: приезжай, дескать, клиент созрел...

Только и всего, и думать тут было не о чем, и переживать не из-за чего. Правда, Валькина совесть все-таки была чем-то недовольна. Она, совесть, беспокойно ворочалась с боку на бок где-то внутри Валькиного организма и время от времени принималась тоскливо нудить: так, мол, нельзя, парень тебе ничего плохого не сделал, и голова у него светлая, не то что у тебя, шлюхи придорожной, а Паштетовы придурки обязательно выбьют из этой головы все гениальное содержимое...

Впрочем, Валька по этому поводу особо не огорчалась. Во-первых, своя рубашка все-таки ближе к телу, и если чьим-то мозгам непременно нужно быть выпущенными наружу, то пусть лучше это будут мозги математика Леши, чем ее, Валькины.

К тому же даже Балалайка понимала, что выполнить данные Паштетом инструкции ей, скорее всего, никогда не удастся. После той безобразной свалки, которую Паштетовы пацаны устроили возле дома математика, тот должен был совсем лишиться рассудка, чтобы сунуться туда снова. Он, математик Леша, должен сообразить своими гениальными мозгами, что ни на Второй Парковой, ни тем более на Ленинградке, в поле зрения Вальки-Балалайки, ему появляться нельзя.

Вальку немного беспокоило то обстоятельство, что ее роль в нападении на Второй Парковой была чересчур очевидной. Математик Леша наверняка сообразил, кто его сдал, и мог захотеть наказать чересчур болтливую путану с Ленинградки. Если бы на месте математика был Паштет или кто-нибудь из его коллег, Валька давно унесла бы ноги не только со своего рабочего места, но даже и из Москвы. Духу бы ее тут не было! Но математик Леша выглядел таким беззащитным, таким наивным, таким по-житейски беспомощным, что Валька просто не могла воспринимать такую угрозу всерьез.

Словом, волноваться ей было не о чем, вот она и не волновалась – ходила себе взад-вперед по своему участку и завлекала клиентов. Это дело у нее сегодня шло на удивление туго, клевала все больше какая-то шелупонь – то компания подвыпивших подростков, предложивших Вальке показать настоящий секс и не взять с нее денег, то какой-то пожилой папик на “Мерседесе”, с обиженным видом заявивший, что за пятьдесят долларов его обслужат хоть в “Хилтоне” и что плечевой с Ленинградки за глаза хватит десятки, то толстенная, в два обхвата, густо напудренная бабища, оказавшаяся активной лесбиянкой...

Так иногда бывало – клиент не шел, хоть ты тресни. Хоть поперек себя ляг – не шел, и все тут. Валька утешалась мыслями о том, что дело, может быть, еще пойдет, что еще рановато, а потом оглянуться не успеешь, как клиент повалит косяком – настоящий клиент, солидный, денежный и с нормальными, здоровыми потребностями. А почему бы и нет? Разве может мужик со здоровыми потребностями равнодушно проехать мимо такой роскошной женщины, как Валька-Балалайка? То есть проехать-то он может, но вот остаться равнодушным – вряд ли.

Проходя мимо “БМВ” своего Сутенера, Валька остановилась и перекинулась с Вадиком парой слов, посетовав на непруху. Вадик ей посочувствовал, но при этом заметил, что надо работать, шевелить фигурой и не ловить мух. “Жрать охота”, – добавил он без всякой связи с вышесказанным и сильно зевнул, прикрыв рот широкой мясистой ладонью.

– Не вопрос, – сказала Валька и обеими руками приподняла свою правую грудь, просунув ее в открытое окошко “БМВ”.

– Иди работай, дура, – ласково сказал Вадик и ущипнул ее за сосок – слава богу, промазал, козел этакий.

Валька махнула на него рукой, развернулась и пошла в обратном направлении, поблескивая высокими голенищами ботфортов и покачивая роскошными бедрами. Жрать ему охота! Как будто ей, Вальке, не охота... Это сорокакилограммовой пигалице, у которой только кожа да кости, хватает одной морковки в сутки, а такой солидной, фигуристой даме, как Балалайка, необходимо хорошо питаться, не то, того и гляди, шкура обвиснет и будет болтаться складками, как на умирающей слонихе... Подумать только, она, Валька, русская красавица, выпускница филфака МГУ, должна кормить не только себя, но и этого мордатого бегемота Вадика, который в слове из трех букв делает пять ошибок!

Она отошла от машины сутенера метров на пятьдесят, дойдя до границы своего “огорода”, когда возле нее притормозил сильно подержанный “Опель-кадет”. “Опель” был белый, и Валька мысленно поморщилась: она не любила белые автомобили. Белый автомобиль хорош, когда сходит с конвейера, но уже после первой тысячи километров он раз и навсегда делается грязным, сколько его ни мой, сколько ни полируй. А эту машину к тому же никто особенно не мыл и тем более не полировал. Да и сама машина... Валька на глаз попыталась прикинуть, сколько ей может быть лет – пятнадцать, восемнадцать? Получалось никак не меньше пятнадцати. Эта рухлядь стоила какие-то жалкие гроши, а значит, Балалайке снова выпал пустой номер – так, очередной придурок, решивший безнаказанно блеснуть своим сомнительным остроумием перед уличной девкой.

Но работа есть работа, и Валька подошла к открытому окну машины, включив на лице самую обольстительную из своих улыбок.

– Не хочешь развлечься, красавчик? – промурлыкала она в темноту салона, откуда знакомо пахло ванильным освежителем воздуха и табачным дымом.

– Ничего не имею против, – раздался из темноты глуховатый голос. – Садись.

Водитель потянулся, чтобы открыть дверцу. Свет уличного фонаря осветил низко надвинутое на лоб джинсовое кепи с длинным козырьком, длинные, до плеч, русые волосы, усы и разлохмаченную бородку. На переносице у водителя кривовато сидели круглые очки в тонкой стальной оправе – точь-в-точь как у Джона Леннона на известной фотографии.

“Хиппи, – подумала Валька. – Когда же они переведутся?”

– Пятьдесят долларов в час, – предупредила она.

– И деньги вперед, – добавил хиппи. – Знаю, знаю, садись. На, возьми свои деньги.

Баксы были как баксы, хотя и старого образца. Валька бросила их в сумочку, щелкнула замочком и боком скользнула в открывшуюся ей навстречу дверцу. Поудобнее пристраивая на сиденье свой роскошный, обтянутый коротенькой юбчонкой зад, Балалайка привычно покосилась на машину Вадика. Серебристый “БМВ” стоял на прежнем месте, но вот Вадик, этот семипудовый боров, больше не сидел за рулем: оттопырив жирную задницу, он топтался возле окошечка киоска, где торговали хот-догами и пивом. Морду свою он, понятное дело, просунул в окошко, а на заду у него глаз не было, так что видеть, куда и с кем укатила его подопечная, этот толстопузый козел не мог.

Валька мысленно пожала плечами: а, будь что будет! В конце концов, мужики, которые до сих пор косят под хиппи, на поверку обычно оказываются вполне приличными, безобидными людьми – музыкантами, художниками, телевизионщиками, программистами какими-нибудь... Словом, интеллигентами. Правда, и среди интеллигентов попадаются отморозки, до которых далеко даже зеку с двадцатилетним стажем отсидок, но это уж дело случая.

Клиент окончательно лишил ее возможности выбора, передвинув рычаг переключения скоростей и плавно отпустив сцепление. Машина отчалила от бровки тротуара и пошла, набирая скорость, в сторону Центра. Водитель ловко закурил одной рукой, включил радио, поморщился, услышав голос Юры Шатунова, и задвинул в приемную щель магнитолы кассету. “Oh, girl”, – своими сладкими голосами затянули ребята из Ливерпуля. Валька усмехнулась и бросила на клиента быстрый косой взгляд, в котором сквозила снисходительность. Она ничего не имела против “Битлз” – нормальная группа, под их музыку хоть пляши, хоть трахайся, хоть сиди на диванчике и грусти о бабьей доле, – но взрослые мужики, ведущие себя как сопливые фанатки школьного возраста, всегда вызывали у нее недоумение. Что ж, у каждого своя таракан в башке, и слава богу, что у этого парня таракан безобидный.

Поставив, таким образом, предварительный диагноз, Валька немного расслабилась, закурила и переменила позу, подавшись чуть ближе к клиенту и повернувшись к нему лицом. Она бы придвинулась к нему вплотную, если бы не ручка ручного тормоза и этот дурацкий рычаг коробки передач, торчавший, как нарочно, прямо между ней и водителем. Вальке иногда начинало казаться, что это и впрямь сделано нарочно – чтобы, значит, водитель во время движения не отвлекался на вещи, более занимательные, чем дорога. То ли дело американские тачки! Широкие, просторные, и рычаг коробки передач у них выведен на рулевую колонку.

Клиент вел машину и смотрел на дорогу, едва заметно кивая головой в такт музыке. В его круглых очках отражались ночные огни, полосы света и тени стремительно пробегали по обрамленному спутанными русыми волосами лицу.

– Куда поедем, зайка? – томным голосом поинтересовалась Валька. – К тебе, ко мне или в гостиницу?

– На природу, – ответил “зайка”, ввинчивая окурок в пепельницу. Он притормозил, включил указатель левого поворота и аккуратно развернулся на перекрестке, направив машину прочь от Центра, за город.

Валька поморщилась, но возражать не стала. Она ведь не жена и даже не любовница, чтобы вертеть носом, выбирать время и место и ссылаться на головную боль; она – плечевая, и этим все сказано.

– На природу так на природу, – сказала она. – Только вот машинка у тебя тесновата, а на улице комары...

– Это ничего, – сказал клиент. – Вот увидишь, комары тебя не потревожат.

Некоторое время они молчали. Ленинградское шоссе неслось им навстречу сплошной рекой света, высоко в небе плыли огни реклам, медленно уходя в стороны; троллейбусы, как чудовищные рогатые светляки, медленно ползли по своей полосе. Слева, на другой стороне шоссе, слишком далеко, чтобы можно было хотя бы махнуть ему рукой, стоял Вадик с нетронутым хот-догом в руке. Забыв о еде, он вертел во все стороны своей коротко стриженной башкой, пытаясь, по всей видимости, сообразить, куда подевалась Валька.

– Ненавижу хот-доги, – сказала Валька первое, что пришло ей в голову. – Чтобы их есть, нужно переодеваться в спецодежду. Дурацкая еда.

– Как и все американское, – сказал клиент. – Ну, как дела, Валентина?

Валька хмыкнула и внимательно всмотрелась в его лицо.

– Мы что, знакомы? – спросила она.

– Ну, как тебе сказать... Скорее да, чем нет... Если это можно назвать знакомством.

– А! Я тебя обслуживала, что ли?

– Вроде того.

– А! Нет... Нет, все равно не помню.

Клиент пожал плечами.

– А ты что, помнишь всех, кого обслуживала?

Валька немного подумала, прежде чем ответить.

– Ну, как тебе сказать... Нет, конечно, не всех. Но ведь не бывает же так, чтобы с человеком... ну, ты понимаешь... чтобы трахнуться и лица не запомнить – ведь не бывает же такого, правда? Это же надо совсем никакой быть, а я пьяная на работу не выхожу, да и на работе стараюсь не пить – себе дороже обходится...

– Так уж совсем и не пьешь?

– Ну, не так уж, чтобы совсем... Если, скажем, работа на всю ночь, то почему бы и не выпить немного? Для поддержания тонуса, за компанию, если клиенту одному пить скучно... Но так, чтобы крыша набекрень, – нет, никогда. Сам подумай, я же на работе! А пьянствовать на рабочем месте – последнее дело, будь ты хоть шлюхой, хоть президентом.

– Пожалуй, – сказал хиппи и сделал странный жест рукой, как будто собирался взъерошить ладонью волосы, не снимая кепки. – Пожалуй, – повторил он, возвращая ладонь на рычаг коробки передач. – Но клиенты-то, наверное, через одного пьяные в дуплет?

– Ну, не через одного, – возразила Валька, – но, конечно, не без этого. Такого, бывает, насмотришься... Чудят, в общем. Да и что тут удивительного? У нас ведь не жизнь, а сплошной стресс, особенно в Москве. Целый день человек ходит, как взведенный курок, а к вечеру дернет пол-литра, и готово – понесло родимого...

– Да ты теоретик, – насмешливо протянул водитель. – Понесло, говоришь? Наверное, ты много разных секретов знаешь. Недаром ведь говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Никогда не думала открыть побочный бизнес?

– Это какой?

– Информацией приторговывать. В наше время информация – самый ходовой товар. У кого ее больше, – тот и на коне. За хорошую информацию такие бабки можно огрести!

Эта тема показалась Вальке чересчур скользкой, хотя очкастый хиппи, по сути дела, не сказал ничего особенного. Во-первых, говорил он чистую правду, а во-вторых, скорее всего в словах его не было никакого подтекста – так, трепался человек от нечего делать, чтобы скоротать время в пути. Однако нечистая Валькина совесть снова принялась ворочаться и ныть.

– Вот еще, – нарочито резко и пренебрежительно, стараясь заглушить тоскливое нытье внутри собственного организма, возразила Валька. – Тоже мне, бизнес – пересказывать пьяные бредни! Да и кто за это станет платить? Я ведь не с дипломатами сплю, не с ядерными физиками, а все больше с шоферами, да так, по мелочи – братишки всякие, торгаши заезжие...

– Да ну, – упрямо гнул свое клиент. – Бывают ведь, наверное, интересные персонажи. Военные там, или, я не знаю, ученые, что ли... По-моему, один пьяный ученый может наболтать столько, что потом три американских секретных института за десять лет не разберутся!

Направление, которое принял разговор, нравилось Вальке все меньше. Она никак не могла понять, куда гнет этот волосатый очкарик. То есть, куда именно он гнет, Валька уже начала чувствовать спинным мозгом, но вот зачем, к чему все это, ей было решительно непонятно.

– Куда мы едем? – спросила она, стараясь ничем не выдать внезапно овладевшего ею испуга.

– Как – куда? Я же сказал – за город.

– Мы давно уже за городом! Далеко еще?

– Нет, не далеко. Потерпи, скоро приедем.

Город действительно кончился, остался позади. О нем напоминало только бледное и расплывчатое электрическое зарево в полнеба, видневшееся сквозь заднее стекло машины. На фоне этого зарева черной зубчатой стеной темнел какой-то лес, хотя по сторонам шоссе леса не было – слева и справа лежали темные поля, над которыми в ясном небе поблескивали непривычно яркие, совсем не городские звезды. Справа от дороги проплыла и скрылась во мраке редкая цепочка голубоватых огоньков – не то деревня, не то ферма, не то и вовсе какой-нибудь охраняемый объект – нефтехранилище там или просто въезд на свалку. Дикие какие-то были места, пустынные и незнакомые. Валька не первый год работала на Ленинградке и думала, что знает шоссе как свои пять пальцев километров на полтораста, а то и на все двести от Москвы. Но эти темные поля не, вызывали у нее решительно никаких ассоциаций с чем-нибудь знакомым, да и шоссе, если приглядеться, было не совсем шоссе, а точнее – шоссе, конечно, но не то шоссе, не Ленинградское.

Валька понятия не имела, когда и как они ухитрились съехать с Ленинградки, и это уже было из рук вон плохо: Балалайка поняла, что больше не контролирует ситуацию даже в той ничтожно малой степени, в какой обычно ее контролировала. “Чтоб ты подавился своим хот-догом, идиот!” – мысленно пожелала она Вадику.

– Ну а все-таки, – после непродолжительной паузы снова заговорил водитель. – Ведь бывают же, наверное, в твоей работе интересные случаи. Не с одними же свиньями ты встречаешься! Ведь рассказывают же тебе, наверное, не только про ревнивых жен и глупых тещ, но и что-нибудь занимательное – смешное там или, наоборот, страшное. Фокусы какие-нибудь показывают... Разве нет?

– Слушай, куда мы едем? – спросила Валька. – Сорок минут уже едем, между прочим, а заплатил ты только за час.

– Деньги – не проблема, – как-то очень знакомо ответил волосатый хиппи. – Они всегда были условностью, а скоро окончательно превратятся в то, чем являются на самом деле, – в резаную бумагу, в разноцветные фантики, в мусор, который даже в переработку не годится. И вообще, не волнуйся ты так! Поверь, это совсем недолго, а за лишнее время я доплачу.

– Недолго, – буркнула Валька, очень довольная переменой темы. – Нашел чем хвастаться!

– Я никогда не хвастаюсь, – с неожиданной горечью в голосе сказал клиент. – Я говорю правду: это будет совсем недолго. А хвастаться... Знаешь, я один раз попробовал – всего лишь раз в жизни! – и мне это дорого обошлось.

– Да ну? – удивилась Валька. – Всего один раз? Но зато уж наплел, наверное, с три короба!

– Не угадала, – сказал водитель. – Ни словечка не приврал, а каша заварилась такая, что до сих пор расхлебать не могу.

– А, – сказала Валька, – вон что... Ну и зря.

– Что – зря?

– Зря не приврал. Раз уж все равно каша, так дал бы себе волю, нагородил бы, чего на ум взбрело... Мне один знакомый однажды сказал, что все беды в жизни – от правды. Сам подумай, какой самый верный способ поссориться с человеком? С любым человеком – с другом, с женой, с начальником или вот хотя бы со мной? Не знаешь? Правду ему сказать! Резануть прямо в глаза, что ты про него на самом деле думаешь. Мне недавно один клиент заявил: я, говорит, первый заместитель Господа Бога!

– Надо же, – сказал клиент, притормаживая и сворачивая на проселочную дорогу. Бледные лучи фар скользнули по сплошной стене высоких деревьев и густого непроходимого подлеска, и Балалайка только теперь заметила, что они уже некоторое время едут через лес. – Надо же! – повторил клиент. – А может, он не врал?

– Как это? – не поняла Валька.

– Может быть, он говорил правду? Или почти правду... Может быть, ему захотелось впервые, один-единственный раз в жизни похвастаться своим успехом не перед зеркалом в ванной, а перед живым человеком? Может быть, ему просто захотелось произвести впечатление, услышать слово похвалы? Заслуженной похвалы, заметь! А ты ему, во-первых, не поверила, а во-вторых, пошла трепаться направо и налево.

Он нажал на тормоз, и в то же мгновение Валька, которая уже обо всем догадалась и все наконец поняла, рванула на себя дверную ручку и ударила плечом в дверь. Она отдавала себе отчет в том, что вряд ли сумеет далеко убежать на своих высоченных шпильках, да еще по лесу, да еще ночью, но выбора у нее не было.

Словом, Балалайка потянула на себя пластмассовую дверную ручку и поднажала плечом, готовясь вывалиться на травянистую обочину и дать тягу куда глаза глядят. Но ничего не произошло – ровным счетом ничего. Дверь даже не шелохнулась. Валька по инерции дернула ручку еще раз, и с тем же результатом.

– Да хватит тебе, – сказал водитель. – Ведь оторвешь же ручку, а новую кто будет ставить – ты? Я тоже этого не умею... Тут центральный замок, понимаешь? Двадцать первый век!

Он протянул руку, щелкнул чем-то у себя над головой, и в салоне “Опеля” загорелся свет, показавшийся Вальке нестерпимо ярким после почти полной темноты.

– Двадцать первый век, – повторил водитель, стаскивая с головы кепи вместе с париком. Парик был самый обыкновенный, женский, с золотистыми локонами до плеч. Такой можно купить на любом рынке, и Валька мысленно обругала себя последними словами: купилась, дура растреклятая! Ведь у нее дома прямо сейчас лежал точь-в-точь такой же парик! А она-то, идиотка, растаяла: ах, хиппи, ах, интеллигент! – Время замочных скважин, в которых можно ковыряться гвоздем и куда так удобно подглядывать, уходит в историю, – продолжал математик Леша, брезгливо обирая с лица накладную растительность – тоже кустарную, чуть ли не из пакли сделанную. – Уходит время стукачей, соглядатаев и продажных девок, которые разносят по всему свету тайны, выведанные у мужиков в постели. А ты молодец! – добавил он вдруг. – Все-таки высшее образование, пусть даже филологическое, приучает мыслить систематически. Ты быстро сообразила, с кем имеешь дело.

– Леша, миленький! – горячо заговорила Валька, снова подаваясь к нему. – Хороший мой, как же ты меня напугал! Я-то думала, маньяк... Ты, пожалуйста, ничего про меня не думай! Клянусь, я не хотела! Я тебе поверила, честное слово! Просто я тогда сонная была и, может, не сумела сказать то, что ты хотел услышать... Но я поверила!

– Утром, – уточнил Мансуров, закуривая новую сигарету и немного опуская стекло со своей стороны. – Когда проверила курс доллара.

– Да! – с жаром воскликнула Балалайка. Она говорила быстро и горячо, но внутри медленно разрасталась мертвая зона ледяного холода. Валька физически ощущала, как леденеют, покрываясь белой изморозью, ее внутренние органы – один за другим, один за другим... – Да, утром! – продолжала она торопливо. Ей казалось, что, пока она говорит, с ней ничего не случится. – Именно утром! Посмотрела на курс, глянула в бумажку и обалдела. Вот так фокус! Да какой там фокус! Это же настоящее чудо! Я чуть с ума не сошла, честное слово! Ты же гений! Ты такое придумал, что всех на свете можешь без штанов оставить! Я просто... Ну я же говорю – обалдела! И, понимаешь, от удивления, от радости...

– Поделилась с друзьями, – закончил за нее математик Леша. – С сутенером, надо полагать.

– В общем, да, – упавшим голосом призналась Валька.

Ее рука, на протяжении всего разговора медленно, миллиметр за миллиметром, сдвигавшая собачку “молнии” на сумке, наконец-то тихонечко скользнула внутрь. Там, внутри, было много разного барахла, но в этот раз Балалайке хоть в чем-то повезло, и пальцы сразу же коснулись газового баллончика.

Валька незаметно вдохнула и выдохнула, готовясь на всю катушку использовать свой единственный шанс, но тут математик Леша, который задумчиво курил и, казалось, вовсе не смотрел в ее сторону, вдруг быстро протянул правую руку, резким рывком отобрал у Вальки сумочку со спасительным баллончиком и, не глядя, зашвырнул на заднее сиденье. Валька отпрянула, прижавшись всем телом к дверце, и закрыла лицо руками в ожидании удара, но удара не последовало.

– Плохо, – огорченным тоном сказал математик Леша. – Отвратительно! Ну, и что, скажи на милость, я должен с тобой делать?

– А ничего, – дрожащим от страха голосом предложила Балалайка. – Ты бы простил меня, а? Миленький, я же не нарочно! Хороший мой, я ведь не хотела! Я же не знала, что они...

– Ты опять ничего не поняла, – нетерпеливо перебил ее Мансуров. – Ну при чем тут это – хотела, не хотела? При чем тут какое-то прощение? Я вовсе на тебя не зол, и прощать тебя мне не за что. Если кто-то и виноват в том, что сейчас вокруг меня творится, так это я сам. Я ведь не об этом тебя спрашиваю! Я спрашиваю, что мне теперь с тобой делать? Ты, конечно, скажешь, что тебя надо отпустить с миром. Имей в виду, я не против. Ты даже можешь пообещать, что никому ничего про меня не скажешь, и даже сама будешь в это верить. Но твой сутенер, этот мешок с дерьмом, наверняка уже хватился тебя и позвонил своим дружкам, так что на Ленинградке тебя ждут не дождутся. И как только ты появишься, сразу начнут задавать вопросы: где была, с кем, почему так долго... И спрашивать будут так, что тебе придется ответить. Это с одной стороны. А с другой, посмотри, в каком я положении. У меня работа стоит – дело всей моей жизни, между прочим. Работа стоит, а я прячусь, как заяц, по каким-то норам, живу с оглядкой, вздрагиваю от каждого шороха... Машину вот сменил – тоже, чтоб ты знала, целая история. Кучу времени на это дело угрохал, а теперь что же – тебя отпусти, и опять все сначала: эту продай, новую купи, в ГИБДД ее зарегистрируй, техосмотр пройди... А работать когда? А жить когда?