Текст книги "Число власти"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– А почему бы и нет, в конце-то концов?

– Потому, Лев Андреевич, что, если я прав, это будет позабористее атомной бомбы. Да о чем это я? Какая к дьяволу атомная бомба? Я как-то даже не знаю, с чем это можно сравнить... Ну вот, пожалуйста, можете полюбоваться.

Он встал, освободив профессору стул, и тот уселся, не отрывая взгляда от экрана.

Экран был густо исписан какими-то формулами, на первый взгляд и впрямь казавшимися бессмысленными. Мансуров наклонился над плечом профессора и стал, нажимая клавишу, листать страницы. Когда черные строчки перестали мельтешить и остановились, профессор увидел на экране какую-то обведенную жирной красной рамкой формулу и полторы строчки цифр, которые шли друг за другом плотно, без единого пробела, и составляли, очевидно, одно число.

– Это он? – с трудом шевеля непослушными губами, спросил профессор.

– Не совсем, – раздался у него за плечом голос Мансурова. От Алексея пахло табаком, одеколоном и магазинными пельменями, но Арнаутский этого не замечал. – Это, как я понимаю, только часть универсального коэффициента – та самая, с помощью которой я держу в кулаке валютную биржу. А формула, которую вы видите, описывает процесс превращения доллара в макулатуру... А сам коэффициент, – он снова перелистнул страницу, – вот он. Тут еще много непонятного, во многом, наверное, мне так и не удастся разобраться – не успею, жизнь слишком коротка, – но я не верю, что это просто бессмысленный набор цифр. Вот, взгляните сюда, – он постучал ногтем по экрану, – видите? Вот это мой биржевой коэффициент, это – небезызвестное вам число Пи... Здесь все. Или, по крайней мере, очень многое – больше, чем человечество в состоянии осмыслить.

– Да-да, – рассеянно поддакивал профессор, пожирая взглядом светящееся на экране число. – Нет, это не абракадабра, в этом чувствуется порядок и смысл... И эти формулы... Непонятно, что они означают, какие процессы описывают, но это не произвольный набор символов... Послушай, это невероятно! Это гениально, черт бы меня побрал! У меня просто нет слов, чтобы высказать свое восхищение! Я преклоняюсь перед твоим талантом!

– Спасибо, профессор, – сказал Мансуров. – Вы были правы, я действительно мечтал услышать эти слова, и притом не от кого попало, а от вас – моего учителя и коллеги, маститого, всеми признанного ученого. А теперь, когда эти слова прозвучали... Познакомься, мама, это мой учитель, профессор Арнаутский. Он пришел сюда, чтобы высматривать, вынюхивать и доносить... Поздоровайся с профессором, мама!

– Что? – Смысл последних слов Мансурова не сразу дошел до поглощенного созерцанием числа власти Льва Андреевича. – Что ты...

Он хотел обернуться, но не успел, потому что на голову ему вдруг обрушился какой-то угловатый металлический предмет. Это была урна с прахом, крышка слетела от удара, и невесомый серый порошок разлетелся по комнате.

Удар оказался недостаточно силен. Арнаутский встал, опрокинув стул, и боком, шатаясь, двинулся к двери. По его загорелому лицу текла кровь, пачкая белоснежную бороду и ворот рубашки, но он этого словно не замечал. Мансуров отшвырнул пустую урну с налипшей на нее прядью седых волос, выхватил из кармана галстук и, как удавку, набросил его на шею профессора.

Лев Андреевич попытался вырваться, не устояв на ногах, они оба упали на обеденный стол, сбив с него чайник с так и не выпитым чаем. Чай расплескался по полу коричневой лужей, сверху в эту лужу посыпались недоеденные Мансуровым пельмени, а поверх пельменей с грохотом рухнули сплетенные в смертельном объятии тела ученика и учителя. Мансуров все туже затягивал шелковую удавку на горле старика. Очки с обоих свалились, лицо профессора посинело, полные смертной муки глаза вылезли из орбит. Он еще жил, цепляясь ногтями за удавку и дробно стуча по полу пятками. В ответ послышался раздраженный стук снизу – соседи требовали соблюдения тишины. Мансуров глухо зарычал, поднатужился и перевернулся, оседлав профессора. Он заметил у себя на рукаве прилипший, раздавленный в кашу пельмень, с рубашки капал остывший чай, на плече неровным пятном расплывалась кровь Арнаутского. Профессор дергался под ним, судорожно разевая рот, елозил лицом по мокрому грязному полу, давя щекой скользкие пельмени, и никак не хотел умирать. Это было отвратительно.

– Да подыхай же ты скорее! – пыхтя от натуги, простонал Мансуров.

Но прошло еще минуты две, прежде чем тело профессора Арнаутского перестало конвульсивно вздрагивать и застыло на полу, окончательно превратившись в неодушевленный предмет.

Глава 8

На площадке между вторым и третьим этажами Глеб остановился, снял очки с затемненными стеклами и убрал их в боковой кармашек висевшей у него на плече засаленной матерчатой сумки. Потом он вынул из сумки солдатскую флягу в выцветшем брезентовом чехле, поднес ее к уху и встряхнул. Во фляге плескалась какая-то жидкость – немного, граммов сто, не больше.

Сиверов вздохнул, отвинтил, бренча цепочкой, зеленый алюминиевый колпачок и понюхал горлышко. Нос его брезгливо сморщился; Глеб задержал дыхание, вылил содержимое фляги в себя и, кривясь от мерзкого вкуса, тщательно прополоскал рот и горло. Покончив с этой неприятной процедурой, он открыл крышку мусоропровода и выплюнул едкую жидкость в черный зев трубы. По лестничной площадке, забивая тухлую вонь мусоропровода, пополз запах дешевой водки. Слепой быстро без стука закрыл мусоропровод. Его передернуло. “Ну и дрянь”, – тихо пробормотал он, вынул из кармана пачку “Примы”, распечатал, сунул одну сигарету в зубы, а остальные вместе с пачкой отправил вслед за водкой. В гулкой тишине лестничной клетки щелкнула зажигалка, резко запахло скверным табаком. Сиверов сделал затяжку и с трудом сдержал кашель. “Ну и дрянь!” – с чувством повторил он и выплюнул попавшую в рот табачную крошку.

На горизонтальном пруте железной решетки, ограждавшей пыльное окно от пола до потолка, висела испачканная изнутри сажей и припорошенная пеплом консервная банка. Банка была из-под оливок; в данный момент ни оливок, ни окурков в ней не было. Глеб выкурил “примину” до половины и бросил в банку. Бычок коротко зашипел, над краем банки поднялся и тихо рассеялся в воздухе легкий сероватый дымок. Сиверов почмокал губами, подышал в ладонь, понюхал. Запашок был что надо – типичный слесарь в конце рабочего дня.

Глеб поскреб ногтями подбородок. Подбородок зарос трехдневной щетиной и немилосердно чесался. Слепой вздохнул и в который уже раз подумал, насколько проще было бы мочить всех подозреваемых, не утруждаясь слежкой и сбором доказательств. В этом даже была определенная логика: чтобы попасть под подозрение к генералу Потапчуку, нужно быть крупным мерзавцем. И что с того, что подозрения генерала не всегда оправдываются? Мерзавец – он и в Африке мерзавец, даром что сейчас невиновен...

Он хмыкнул и стал подниматься по лестнице, тяжело топая ногами в грубых рабочих башмаках. На нем был мятый и местами запачканный рыжей ржавчиной голубой комбинезон с броской надписью “Водоканал”, на голове красовалась засаленная каскетка с такой же надписью и длинным, захватанным грязными руками козырьком. Глебу стоило немалых усилий заставить себя нацепить этот головной убор, и теперь он горько сожалел, что не внял своей природной брезгливости: ему все время казалось, что под каскеткой кто-то бегает.

Нужная ему квартира располагалась на четвертом этаже. Дверь была высокая, двустворчатая, обитая рыжим дерматином, на ощупь почти неотличимым от натуральной кожи. Цифры номера и дверная ручка горели незапятнанным блеском полированной латуни, на полу перед дверью лежал пластмассовый коврик. Дверной глазок был большой, с очень выпуклым стеклом. Эта штуковина давала круговой обзор, и Глеб снова усмехнулся, представив, как будет выглядеть его небритая физиономия, если посмотреть на нее через этот глазок.

Он ткнул пальцем в кнопку звонка, и электронный колокольчик за дверью гнусаво прозвенел какую-то мелодию. Мелодия была простенькая, из трех нот, легко запоминающаяся, но при этом совершенно незнакомая. Глеб решил, что это какой-нибудь духовный гимн, и подумал, что в искренность человека, который так старательно афиширует свои отношения с Всевышним, трудно поверить. Особенно если человек этот – доктор экономических наук, бывший комсомолец и даже член КПСС...

– Кто там? – спросил из-за двери осторожный мужской голос.

Шагов хозяина Глеб не расслышал из-за протяжных рулад звонка. Впрочем, это было несущественно; он придал своему лицу деловое и вместе с тем скучающее выражение еще внизу, у мусоропровода.

– Мосгорводоканал, – невнятной скороговоркой отрапортовал он.

– У нас все в порядке, – сказали из-за двери.

– Это вам только кажется, – лениво ответствовал Глеб, вынимая из сумки пачку бумаги и помахивая ею перед глазком. – Вы, наверное, просто запамятовали, а у вас, между прочим, за воду полгода не плачено – ни за горячую, ни за холодную. Я обязан вручить вам уведомление. Под расписку. Тут сказано, что, если вы не погасите задолженность в десятидневный срок, вас отключат от водоснабжения.

– Чепуха какая-то, – сердито и растерянно произнесли за дверью.

– Ну, это я не знаю... – все тем же ленивым голосом человека, которому неохота затевать склоку, но который тем не менее всегда готов к отпору, потому что просто выполняет свои обязанности и не хочет, чтобы ему в этом мешали, начал Глеб.

Договорить ему не дали. Щелкнул отпираемый замок, загремела дверная цепочка, и правая створка двери приоткрылась.

На пороге стоял невысокий пожилой мужчина с одутловатым, женственным лицом, бесцветными глазами и редкими русыми волосами с проседью. Волосы были тщательно зачесаны назад, чтобы прикрыть обширную розовую плешь. На переносице у него поблескивали очки в тонкой золотой оправе. Одет он был в роскошный шелковый халат, из-под которого выглядывали мягкие вельветовые брюки и домашние шлепанцы, и светло-серую рубашку с расстегнутым воротом, открывавшим дряблую грудь. На этой груди Глеб разглядел очень изящный золотой крестик – восьмиконечный, как принято у православных христиан. На фотографии, которую удалось найти Глебу, Эдуард Альбертович Шершнев выглядел моложе, однако это, несомненно, был он. В данный момент Эдуард Альбертович что-то неторопливо дожевывал, губы у него лоснились, и от него пахло жареным лучком с мясом.

– Документы у вас какие-нибудь есть? – осведомился он.

– Есть, как не быть, – сказал Глеб, торопливо залез в карман комбинезона и протянул ему засаленное удостоверение – как положено, в развернутом виде. – Это вы правильно поступаете, – одобрительно продолжал он, дыша на хозяина водкой и табаком. – А то некоторые открывают и даже не спрашивают. Даже в глазок не посмотрят. А время нынче, сами знаете, какое, людей за копейку прямо в квартирах режут...

Шершнев внимательно изучил удостоверение сотрудника водоканала изнутри, потом перевернул и зачем-то осмотрел его снаружи, будто что-то искал.

– Если сомневаетесь, можете позвонить в нашу контору, – предложил Глеб. – Номер сказать? Он у вас на квитанциях должен быть, но, если квитанций под рукой нет, я могу продиктовать. Спросите, работает у них такой-то и такой-то, и они вам ответят: да, мол, работает...

– Делать мне больше нечего, – проворчал Шершнев, возвращая ему удостоверение. – Так в чем дело, я не понял?

– Войти разрешите? – вежливо спросил Сиверов, старательно и очень громко шаркая подошвами рабочих башмаков по пластмассовому коврику. – А то через порог... как-то... Спасибо!

Он вошел в прихожую мимо посторонившегося хозяина и скромно стал в уголке у самой двери. Очень убедительно составленное уведомление уже было у него в руке.

– Вот здесь распишитесь, пожалуйста, – сказал он, щелкая кнопкой шариковой ручки. – Вот, где птичка поставлена...

– Минуточку, – высоким голосом возмутился Шершнев, бросив взгляд в уведомление, – как это – за шесть месяцев? Позвольте, но ведь у меня все уплачено! Это грабеж, молодой человек!

– Извините, – сказал Глеб, – а только бумажки эти не я пишу, да и разносить их – удовольствие небольшое. Если уплачено, значит, разговора нет. Я же вам нож к горлу не приставляю! Раз уплачено, значит, ошибка вышла. Квитанции-то есть у вас или потеряли?..

– Я никогда ничего не теряю, – все еще кипятясь, заявил Шершнев. – Разумеется, у меня есть квитанции!

– Так это ж другое дело! – обрадовался Сиверов. – Вы мне их покажите, а я тут, прямо на уведомлении, помечу: дескать, все оплачено, долгов нет, номера квитанций такие-то и такие-то... Вечно они там у себя напутают, а я только зря ноги бью и людей беспокою!

– Минуточку, – сказал Шершнев.

Он скрылся в комнате, напоследок окинув прихожую откровенно ищущим, запоминающим взглядом. Глеб сделал равнодушное лицо – дескать, мы люди честные, нам чужого не надо, однако и вы, понятное дело, в своем праве, потому что мало ли что, – и стал смотреть в левый верхний угол прихожей. Однако, как только Шершнев ушел в комнату и застучал там выдвигаемыми ящиками, Слепой бесшумно скользнул вперед, на мгновение приподнял стоявший на тумбочке телефонный аппарат, сразу же поставил его на место и так же бесшумно вернулся в свой угол, снова придав лицу тупое и равнодушное выражение.

Вернулся Шершнев с квитанциями. Последовало шуршание бумажками, сопровождавшееся невнятными возгласами Сиверова, смысл которых сводился к тому, что вечно они там, в конторе, что-нибудь напутают, и возмущенными восклицаниями Шершнева, твердившего, что это безобразие, что его оторвали от важных дел и что он этого так не оставит – будет жаловаться.

– Это ваше право, – сказал Глеб, старательно и коряво переписывая номера квитанций. – Законное, гарантированное конституцией... Хоть самому Лужкову. Я бы на вашем месте обязательно пожаловался. Чего они, в самом деле? И вам беспокойство, и мне никакого удовольствия...

Распрощавшись с хозяином, Глеб вышел из квартиры, спустился на первый этаж и спрятал в темном углу под лестницей плоскую коробочку приемника-транслятора. Штуковина была из новых, с фантастическим радиусом действия, так что теперь Глеб мог слышать все, что творилось в квартире Шершнева, даже не выходя из дома.

Во дворе его дожидался старый, весь покрытый вмятинами и неопрятными пятнами ржавчины грузовой “Москвич” – одна из тех машин, которые в народе называют “каблуками”. На жестяной стенке будки красовалась та же надпись, что и на спине Глебова комбинезона. Сиверов сел за руль, с третьей попытки завел эту старую рухлядь и с ужасным шумом выехал со двора.

За углом он остановил машину и заглянул в свою сумку. На приборной панели записывающего устройства уже тлел зеленый огонек, и в прозрачное окошечко было видно, как крутятся, мотая пленку, ролики магнитофонной кассеты. Слепой включил звук.

– ...Идиоты, – услышал он обрывок фразы, произнесенной уже знакомым ему высоким голосом. – И когда, наконец, в этой стране установится хоть какой-нибудь порядок?

– Отчего же, – ответил ему другой голос, – определенный порядок существовал в этой стране испокон веков и существует по сей день. Порядок этот заключается в том, что все воруют друг у друга – государство у народа, народ у государства и друг у друга... Государство тоже ворует само у себя. Это система, и хаосом она кажется только на первый взгляд. А на самом деле все отработано до мельчайших деталей. Думаете, этот пьяница пришел к вам благодаря недоразумению, бухгалтерской путанице? А вы заметили, что бухгалтерии коммунальных служб всегда ошибаются только в свою пользу? Это была просто вежливая попытка залезть к вам в карман. Вы эту попытку пресекли, а кто-то пожмет плечами и заплатит.

Глеб зевнул и поморщился. Черт знает какие банальные глупости произносят иногда люди! Неужели самим не скучно себя слушать?

Одно было интересно в этом разговоре – то, что он происходил не по телефону. Значит, в то самое время, когда Глеб ставил “жучок”, в квартире, помимо него и Шершнева, находился кто-то еще. А если бы он выглянул из другой комнаты!..

Сиверов с сомнением покачал головой: да нет, это вряд ли. С какой стати ему выглядывать? Ведь он, этот “кто-то”, явно не стремился афишировать свое присутствие в квартире Эдуарда Альбертовича. И явился-то он туда, наверное, как раз затем, чтобы спокойно, без помех, обсудить со своим гуру вопросы, которые нельзя доверить телефону. Тогда какого дьявола они говорят о счетах за воду?

– Бог с ними, с убогими, – сказал Шершнев, будто подслушав его мысли. – Вернемся к нашим баранам. Так каково состояние брата Иннокентия?

– К нему не пройти, Учитель, – с протяжным вздохом сообщил второй голос. – Он по-прежнему без сознания. В институте Склифосовского ему отвели отдельный бокс, возле которого круглосуточно дежурит вооруженный милиционер. Это уже не говоря о том, что в реанимацию вообще не пускают посторонних.

– Это плохо, – сказал Шершнев, которого собеседник почему-то именовал Учителем. – Остается лишь уповать на мудрость Всевышнего. Быть может, Он сочтет целесообразным наложить на уста брата Иннокентия печать молчания... А с другой стороны, если даже мы, смиренные слуги Господа, не можем навестить нашего брата в юдоли скорби, то и слугам Сатаны туда путь заказан.

“Что за бред? – хмурясь, подумал Глеб. – Какой-то брат в юдоли скорби, слуги Сатаны какие-то... Нет, отдельный бокс в Склифе и милицейский пост у двери – это понятно, а вот как насчет всего остального? Это что, какой-то шифр или они всегда так разговаривают?”

– Над нами длань Господня, – торжественно, как заклинание, произнес собеседник Шершнева, снова заставив Сиверова поморщиться. Слепой терпеть не мог всякую мистику, считал ее более или менее ловким надувательством и не понимал, зачем двоим мошенникам, разговаривая наедине, притворяться верующими. Впрочем, мошенником мог быть только один из них – Шершнев; тогда получалось, что его собеседник – обычный дурак.

– Это верно, – согласился Шершнев. – Но Господь помогает только тем, кто сам не сидит сложа руки. Он всемогущ, но не надо рассчитывать, что Он станет делать за нас нашу работу.

Глеб усмехнулся: кто-кто, а уж Шершнев-то наверняка не был глупцом. Что же они натворили, эти братья-нумерологи? Почему один из них лежит в институте Скорой помощи под милицейской охраной? Может, он где-нибудь сболтнул лишнего, и коллеги-верующие попытались его убрать, но неудачно? Не зря же они так заинтересованы в молчании этого брата Иннокентия!

– А что этот... потерпевший? – спросил Шершнев.

– Потерпевший претензий не имеет, – отрапортовал его собеседник. – Собственно, он не так уж и потерпел. Так, кулаки ободрал немного, так это для него не травма. Если бы все зависело только от него, беспокоиться было бы не о чем. Но администрация клуба, в котором он выступает, и особенно его тренер рвут и мечут. Их можно понять: этот человек приносит им огромные деньги, и несколько царапин на костяшках его пальцев могут существенно повлиять на их доходы.

– Господи, что за люди! – воскликнул Шершнев с чувством. – Ведь благодаря этим ослам с телевидения они получили прекрасную рекламу, и притом совершенно бесплатно! Им бы радоваться надо, а они чем-то недовольны. Неужели рассчитывают содрать с брата Иннокентия компенсацию? Так ведь он нищ как церковная крыса! И я не дам ни гроша, чтобы его выручить. В конце концов, он сам виноват, что попал в эту историю. Хотя... В нашем положении не следует пренебрегать любой, даже самой сомнительной, возможностью. Нужно осторожно выйти на представителей этого потерпевшего, объяснить им, что вышло досадное недоразумение, и предложить умеренную сумму компенсации. Они деловые люди, и мне кажется, нам удастся с ними договориться.

– Это мудрое решение, Учитель.

– Надеюсь. Но оно не избавляет нас от необходимости предусмотреть другие, не столь благоприятные варианты развития событий. На тот случай, если не удастся договориться, нужно быстро, буквально до конца недели, устроить на работу в институт Склифосовского кого-то из наших сестер. Неважно кем – медсестрой, санитаркой, нянечкой... Важно, чтобы поблизости от брата Иннокентия постоянно находился наш человек и чтобы человек этот имел доступ в палату. Это даст нам возможность укрепить брата Иннокентия в решимости сдержать клятву верности, принесенную им нашему братству.

– Я думаю, нам удастся это сделать, Учитель.

– Прекрасно. Как продвигаются поиски математика?

– Мы установили наблюдение за всеми финансовыми учреждениями, как вы и велели, Учитель, но ведь это Москва! Таких учреждений здесь очень много, в них работают тысячи и тысячи человек, а нас так мало! Ведь мы ищем его практически на ощупь, зная наверняка только марку и цвет его машины...

– То есть поиски никак не продвигаются, – констатировал Шершнев. Голос у него вдруг сделался тихим, вкрадчивым, почти нежным. – Ты прав, брат Валерий, – сказал он этим странно изменившимся голосом, – предложенный мной план поисков далек от совершенства, и выполнение его требует большого усердия и немалых усилий. Быть может, у тебя есть лучший план? Быть может, ты знаешь, как нам получить искомое, не вставая с дивана?

Брат Валерий, судя по ответу, испугался этого змеиного шипения больше, чем самого громкого крика.

– Простите, Учитель, – торопливо сказал он. В динамике что-то глухо заскрежетало – похоже, отодвигаемый стул. – Я вовсе не хотел... Вы меня не так поняли! Я хотел лишь заметить, что поиски могут занять какое-то время...

– Могут, – согласился Шершнев. – И непременно займут. Но наша задача как раз и заключается в том, чтобы сократить это время до минимума. Пойми, брат, за всеми этими скучными и неприятными мелочами нам нельзя забывать о главном: о том, что мы ищем.

– Имя Господне, – с благоговением произнес брат Валерий.

– Совершенно верно. Только не надо поминать его всуе... Ведь и у стен могут быть уши!

– Вот это да! – вслух сказал Глеб Сиверов, барабаня пальцами по баранке “Москвича”. – Надо же, как я удачно зашел!

Он отогнал машину на пустырь, откуда ее должны были забрать ребята из ведомственного гаража ФСБ, переоделся в кузове, пересел в свой автомобиль и отправился искать ответы на вопросы, возникшие у него после прослушивания разговора Шершнева с братом Валерием. На свою конспиративную квартиру он вернулся уже ближе к вечеру.

Уже на лестничной площадке перед своей дверью Глеб услышал музыку. Звучал Гендель, и звучал не откуда-нибудь, а из-за двери. Сиверов почесал в затылке, усмехнулся и осторожно отпер дверь своим ключом. Музыка стала громче, уже в прихожей воздух казался густым и вибрировал от сотрясавших его звуков. Продолжая улыбаться, Глеб закурил и вошел в комнату.

Генерал Потапчук, всегда выражавший недовольство по поводу чрезмерного увлечения своего агента классической музыкой, в данный момент сидел на диване, вытянув ноги и сцепив пальцы рук на животе. Голова его была откинута на мягкую кожаную спинку, глаза закрыты. Генерал был неподвижен; на какое-то мгновение Глеб даже испугался, не случилось ли чего со стариком, уж очень он смахивал в этой позе на покойника. Потом Сиверов заметил, что грудь Федора Филипповича медленно поднимается и опускается, а большие пальцы сцепленных в замок рук едва заметно постукивают друг о друга в такт музыке, и озадаченно покрутил головой: такого он от своего бессменного куратора не ожидал, хотя, казалось бы, знал его как облупленного.

На придвинутом к дивану журнальном столике стояла пепельница с окурками. Окурков было никак не меньше пяти штук. Глебу не нужно было исследовать их, чтобы убедиться в том, что он и так знал: сигареты были не его. Облегченные сигареты с белым фильтром – очередная попытка генерала обмануть если не свои легкие, то хотя бы свою совесть...

Рядом с пепельницей стояла коньячная рюмка с запачканным донышком, а бутылку генерал почему-то поместил под стол – не то по старой чекистской привычке пить втихаря, не то просто от греха подальше, чтобы не особенно налегать на ее содержимое. Словом, чувствовалось, что Потапчук торчит здесь уже не первый час и что музыку он включил наверняка с горя, отчаявшись отыскать в навозной куче многочисленных телевизионных каналов хоть одну жемчужину разумного, доброго, вечного или хотя бы занимательного.

Глеб выключил музыку и кашлянул в кулак. Потапчук вскинулся, как молодой, и схватился за сердце, а может, и за пистолет, висевший в наплечной кобуре под левой рукой.

– Тьфу ты, дьявол, напугал! – сказал он, разглядев стоявшего перед ним Слепого. – Разве можно так подкрадываться! Где тебя носит?! Начальство сидит здесь уже три часа, а подчиненный где-то шляется!

– Я теперь не ваш подчиненный, – напомнил Глеб. – Вы сами отдали меня Казакову, так что теперь он – мое начальство, и я был занят выполнением его поручений.

– Мочил кого-нибудь или выбивал проценты по просроченным кредитным платежам? – саркастически поинтересовался генерал.

– Какой вы злой, – огорчился Глеб. – А я, между прочим, разузнал кое-что интересное. Эдуард Альбертович Шершнев действительно имеет отношение к нашему делу, но только косвенное. Помните, я со слов профессора Арнаутского рассказывал вам об универсальном коэффициенте? Так вот, у Шершнева этого коэффициента нет, но он уверен, что коэффициент, он же ключ от божественного шифра, он же мифическое число власти, существует на самом деле, и активно его ищет. Его люди разыскивают человека, который открыл это число, но пока безуспешно. И вот еще одна деталь: этого человека разыскивает еще кто-то, и тоже очень активно, вплоть до применения силы.

– Поподробнее, пожалуйста, – потребовал Потапчук.

Глеб дал ему прослушать сделанную в квартире Шершнева запись и рассказал о своих дальнейших действиях. Сначала он побывал в институте Склифосовского и убедился, что к ним действительно на днях поступил неизвестный с черепно-мозговой травмой и гематомой на нижней челюсти. Далее Глеб отправился в телецентр и там сумел отыскать сюжет, о котором говорил Шершнев. Отыскать главного героя этого сюжета, кикбоксера Владимира Костылева, оказалось сложнее, но Сиверов справился с этой задачей и взял у потерпевшего более или менее подробное интервью. Правда, сам потерпевший себя потерпевшим не считал, поскольку, в отличие от своих обидчиков, пострадал разве что морально – свидание у него из-за них сорвалось, что ли...

– Нападение, по, его словам, происходило в два этапа, – говорил Глеб, с удовольствием дымя первой за этот день сигаретой. – Сначала пятеро здоровенных парней пытались затолкать его в автобус, а потом, когда первый этап бесславно завершился, появились еще двое. На бандитов непохожи, предлагали помощь, а потом, когда их послали подальше, попытались действовать силой. Совершенно очевидно, что эти двое были людьми Шершнева. Но кто прислал тех, других? Короче говоря, мне представляется, что за всеми этими байками о магических числах и божественных кодах стоит что-то вполне материальное и об этом осведомлены по крайней мере две группировки. С одной стороны это Шершнев и его компания психов, а с другой – какие-то неизвестные бандиты.

Потапчук вздохнул.

– Твои предложения?

Глеб пожал плечами.

– Трудно сказать, – ответил он. – Особенно вот так, навскидку... Я буду продолжать наблюдение за Шершневым. Теперь, по крайней мере, ясно, что это не будет пустой тратой времени. И еще, Федор Филиппович, я бы просил у вас разрешения еще на одну встречу с Арнаутским. У меня такое чувство, что он сказал мне далеко не все. У него был такой вид... Словом, если я чуть-чуть приоткрою перед ним карты, поделюсь своей информацией, он, может быть, тоже скажет мне что-нибудь полезное, более конкретное, чем все эти общие рассуждения о магии чисел.

Потапчук снова тяжело вздохнул.

– Арнаутский наверняка сказал тебе далеко не все, что знал, – с неохотой произнес он. – Своего козырного туза этот старый дурак приберег на черный день. Только он не учел того, что его туза могут накрыть джокером... Есть, знаешь ли, верный способ всегда выигрывать в карты: колоду на пол, мордой об стол...

– То есть? – осторожно спросил Глеб, уже точно зная, каким будет ответ.

– Тело профессора Арнаутского вчера выловили из реки в районе Серебряного Бора, – сообщил Потапчук. – Выглядит все так, как будто во время купания он неосторожно ударился головой о какое-то подводное препятствие, потерял сознание и утонул.

– То есть семидесятилетний профессор нырял с разбега в незнакомом месте, – констатировал Глеб. – Ай да профессор! Надо же, какой шалун!

– И не говори, – подхватил Потапчук. – Он до того расшалился, что нырнул с разбега в незнакомом месте через несколько часов после того, как его задушили.

– М-да, – сказал Глеб. – Очень смешно. Выходит, Арнаутский был знаком с тем человеком, которого ищут бандиты и религиозные фанатики Шершнева. После разговора со мной они встретились, и, как это... Господь наложил на уста Арнаутского печать молчания. Получается, что нам тоже надо искать молодого человека в очках, который водит серебристую “десятку”...

– Мой племянник носит очки и водит серебристую “десятку”, – сердито проворчал генерал.

– Советую вам хорошенько к нему присмотреться, – с самым серьезным видом сказал Глеб. – Он, случайно, не математик?

– Он повар во французском ресторане, – огрызнулся генерал. – Перестань, Глеб. Дело серьезное, а ты шуточки шутишь.

– Я и не думаю шутить, – возразил Слепой. – Я вам серьезно говорю: пускай ваш племянник ведет себя поосторожнее. Пускай немного поездит в общественном транспорте или хотя бы не подъезжает на своей “десятке” к банкам и иным финансовым учреждениям. Там с ним может случиться что-нибудь нехорошее.

– Чертов бред! – в сердцах воскликнул Федор Филиппович. – Тем не менее ты прав.

– Вы думаете, меня это радует? – сказал Глеб и, не дожидаясь ответа, пошел варить кофе.

* * *

Иногда, когда у него не было других дел, Паштет любил посмотреть телевизор, отдавая предпочтение криминальной хронике. Там была смазливая дикторша, и Паштет получал чисто эстетическое удовольствие от созерцания ее кукольной мордашки. Кроме того, сюжеты криминальной хроники его забавляли. Речь в них шла о делах и людях, хорошо ему известных; события, подоплеку которых Павел Пережогин по кличке Паштет видел как на ладони, в телевизионных сюжетах описывались с трогательной некомпетентностью – именно трогательной, другого слова Паштет просто не мог подобрать.

В тот день, когда по телевизору сообщили о нападении на кикбоксера Костылева, у Паштета как раз выдался свободный вечерок. Он сидел у себя на даче, попивал виски и смотрел на огромный плоский экран своего “Панасоника”, отпуская время от времени забористые комментарии. Сюжет о взорвавшемся вместе со своим автомобилем кавказце его порадовал. Кавказца этого Паштет знал как облупленного и сам давно уже точил на него зуб. Кто именно его опередил, Паштет не знал, но догадывался: в последнее время дружище Ибрагим начал проявлять повышенный интерес к торговле спиртными напитками, и кое-кому это наверняка было не по нутру.