Текст книги "Без единого выстрела"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Он дернул «молнию» сумки и выгрузил из нее ноутбук. Идти на задание без ноутбука было непривычно, но и работа, предстоявшая Чеку, была для него не привычной: прежде ему никогда не приходилось заниматься слежкой в ее классическом варианте, и теперь он чувствовал себя не в своей тарелке.

Посмотрев на часы, Чек заторопился: нужно было прибыть на место раньше Рогозина и таинственного незнакомца, который назначил ему встречу. То, что речь шла о президенте «Эры» Рогозине, наполняло Чека чувством собственной значимости несмотря на его снисходительно-ироничное отношение к чинам и званиям.

Он побросал в сумку все необходимое, начиная от направленного микрофона и кончая компактной видеокамерой. Все еще лежавшая в холодильнике «минольта» последовала туда же. Застегнув сумку, Чек рассеянно похлопал себя по карманам, проверяя, все ли на месте, закурил «на посошок», забросил на плечо ремень сумки и вышел из дома, с самым небрежным видом вертя на пальце кольцо с ключом от машины.

На лестнице ему повстречался пенсионер Курьянов, активно опорожнявший в разверстую пасть мусоропровода содержимое своего мусорного ведра. Спрессованная дрянь ни в какую не желала покидать обжитую емкость, и Курьянов ожесточенно колотил перевернутым ведром по жестяному коробу мусоропровода. Его знаменитая палка стояла здесь же, прислоненная к стене, на окруженной седым пухом лысой макушке поблескивала обильная старческая испарина.

– Привет, дед! – громко сказал ему Чек. Курьянов сделал вид, что не услышал.

– Еще раз подопрешь мою машину своим корытом, сволоку его на свалку, пообещал Чек, – а тебя, старого пердуна, отправлю в больницу.

Курьянов громко икнул – видимо, от удивления Раньше Чек не позволял себе таких выходок.

Чек немного постоял у него за спиной, ожидая реакции, не дождался и стал спускаться вниз, шагая через ступеньку и с некоторым удавлением думая о том, какими странными порой бывают отношения между людьми. Ведь сколько раз он пытался договориться с Курьяновым по-человечески! Просил. Убеждал. Даже, помнится, угощал водкой и интересовался, не нужна ли ему какая-нибудь помощь. Одного он не пробовал – угрожать. И зря, выходит, не пробовал. Старику-то, оказывается, только этого и не хватало! Он ведь, бедолага, всю жизнь так прожил: топчи слабого и лижи задницу сильному. А тут вдруг пенсия, как снег на голову. И топтать некого, и ни одной подходящей для лизания задницы поблизости, опять же, не наблюдается… Беда!

Старая «победа», конечно же, опять стояла бампер к бамперу с его «хондой». Чек обернулся в сторону подъезда и немного подождал. Старик Курьянов так и не вышел, но Чеку показалось, что в окне стариковой кухни едва заметно шевельнулась серая от грязи занавеска. Чек развел руками, глядя прямо в окно – дескать, я ведь предупреждал, а теперь не обессудь, открыл дверцу машины, поставил сумку на пассажирское сиденье и бросил быстрый взгляд на часы. Пара минут в его распоряжении еще была. Чек полез в бардачок, нашел забытый кем-то коробок спичек и выбрался из машины.

Он часто развлекался подобным образом в дни золотого детства, так что никаких проблем с осуществлением задуманного у него не возникло. Через минуту все четыре колеса «победы» громко зашипели, выпуская воздух через заклиненные спичками ниппеля. Чек снова посмотрел на окно Курьянова и приветливо помахал рукой.

Выбираясь со стоянки, он увидел, как старик выскочил из подъезда и, как был прямо в домашних тапочках, выбежал на проезжую часть. Вместо того, чтобы прибавить газу, Чек затормозил и опустил стекло со своей стороны: старик явно нуждался в том, чтобы с ним провели дополнительную разъяснительную работу.

– Ты! – выпалил Курьянов, вцепляясь своими артритными клешнями в раму открытого окна. – Да ты… Да ты что делаешь, бандитская морда? Да я милицию…

– Глохни, дед, – сказал ему Чек. – Я ведь предупреждал, что это плохо кончится. Учти, в следующий раз сделаю, как обещал: вызову эвакуатор, дам водителю на водку и отволоку твою телегу на ближайшую свалку. А про милицию забудь. Что они мне сделают? Штраф? Штраф я заплачу, а вот ты потом пожалеешь. Ты меня понял, стукач заплесневелый?

Курьянов гулко сглотнул слюну и беспомощно кивнул плешивой головой, окончательно уничтоженный неожиданной отповедью Чека, которого всегда считал интеллигентным мозгляком. Чек нажал на кнопку, и тонированное стекло с тихим жужжанием поехало вверх, отрезая от него растерянного старика. В следующее мгновение «хонда» с бархатным ревом сорвалась с места, обдав Курьянова облаком теплого вонючего дыма, пулей пронеслась по двору, мигнула красными огнями стоп-сигналов и скрылась за углом.

Чек прибыл на место без пяти четыре, припарковался поближе к скверу со скамейками и внимательно осмотрелся. Ничего подозрительного он не заметил, но это вовсе не означало, что на площади все чисто: здесь было полно людей и автомобилей, в каждом из которых мог скрываться внимательный наблюдатель, оснащенный не хуже, а возможно, и лучше Чека.

Оптика, подумал Чек. Без оптики наблюдение практически невозможно, это ясно как белый день. Известно также, что оптика бывает разная – от простейшего увеличительного стекла до мощнейших телескопов. Этот широкий диапазон включает в себя, между прочим, и такую удобную вещь, как оптический прицел, с помощью которого можно не только наблюдать, но и прицеливаться, что отлично видно даже из названия…

Развлекая себя подобными размышлениями, Чек сноровисто собрал легкий дюралевый штатив и укрепил на нем следящую видеокамеру, микрофон направленного действия и миниатюрное передающее устройство, которое могло работать также и на запись. Надежно укрепив получившуюся конструкцию внутри салона «хонды», он вышел из машины и ленивой походочкой, закуривая на ходу сигарету, двинулся через площадь, направляясь к расположенному напротив сквера кафе. Здесь он занял столик у огромного, во всю стену, запыленного окна, заказал двойной кофе, еще раз посмотрел на часы и стал ждать, между делом глазея по сторонам и пытаясь засечь Канаша, который наверняка уже был где-то здесь, если вообще намеревался появиться на месте предстоящих событий.

Получив свой кофе, Чек поблагодарил миловидную официантку, удобно развалился на стуле, забросил ногу на ногу, закурил еще одну сигарету и как бы между делом вставил в ухо горошину головного телефона на длинном тонком шнуре. Опустив руку в карман своей просторной куртки, он опробовал действие пульта дистанционного управления. Установленный в салоне «хонды» направленный микрофон исправно вертелся во все стороны, донося до притаившегося в кафе Чека обрывки чужих разговоров и хаотичный уличный шум. Проконтролировать работу видеокамеры, не имея под рукой верного ноутбука, Чек не мог, так что здесь ему пришлось полностью положиться на технику. Это было неудобство, с которым Чек вынужден был мириться, если не хотел собрать вокруг себя толпу зевак, сидя в кафе с компьютером на коленях. Обычно он оставался в машине, где мог со всеми удобствами следить за работой своей аппаратуры, но Канаш ясно дал понять, что объект наблюдения крайне опасен и очень осторожен. Оставалось лишь надеяться, что машина без водителя не привлечет его внимания, и он не заметит любопытного глаза видеокамеры, следящего за ним сквозь тонированное стекло салона.

Когда до указанного Канашом времени оставалось чуть больше двух минут, на площади появился длинный, как грузовая платформа, золотистый «бьюик». Он двигался с солидной неторопливостью входящего в тесную гавань океанского суперлайнера, мигая указателем правого поворота и явно высматривая местечко для стоянки. Чек, не сдержавшись, фыркнул прямо в чашку и забрызгался горячим кофе, когда увидел, как стоявший позади его «хонды» потрепанный «москвич» пару раз моргнул поворотником и вырулил на проезжую часть. Рогозин немедленно загнал свой огромный автомобиль в образовавшийся просвет, заставив его продемонстрировать неожиданную для такой туши маневренность и даже грациозность.

Продолжая улыбаться, Чек снова засунул правую руку в карман и поиграл кнопками на пульте дистанционного управления. Направленный микрофон работал просто великолепно: сидя в кафе, Чек слышал сдержанный рокот мотора огромного американского автомобиля, бодрый голос диск-жокея, доносившийся из встроенных в обивку салона «бьюика» динамиков и даже тихое жужжание свеклоподъемника.

– Ну где эта сволочь? – услышал он, когда минутная стрелка на его часах коснулась шестерки. – Еще и нервы помотает, сука лагерная…

Чек увидел «суку лагерную», наверное, на секунду раньше, чем сам Рогозин. Со стороны сквера, держа курс прямо на золотистый «бьюик», странной ныряющей походкой приближался какой-то костлявый субъект неопределенного возраста. Чересчур просторная белая рубашка болталась на его широких костлявых плечах, как на вешалке, острое костистое лицо было угрюмым и сосредоточенным, кисти рук прятались в карманах мятых серых брюк. На всей площади не было человека, который подходил бы под определение «сука лагерная» больше, чем этот субъект. Чеку оставалось только гадать, что могло связывать президента крупной фирмы с этим угрюмым гуманоидом, от которого за версту разило лагерем строгого режима.

Чек решил, что все-таки ошибся, но тут по-прежнему сидевший за рулем своего автомобиля Рогозин ворчливо пробормотал: «Наконец-то…», и Чек понял, что началась работа, ради которой он сюда приехал.

Он подозвал официантку и заказал еще один двойной кофе без сахара, краем глаза следя за площадью и вслушиваясь в звуки, которые доносил до него спрятанный в ухе наушник.

– Хорошая музыка? – спросила официантка, кивая на змеившийся по одежде Чека провод и кокетливо стреляя блестящими фарфоровыми гляделками.

– Увы, – сказал ей Чек, заставляя себя улыбнуться, – это не музыка, а аудиокурс языка суахили. Ужасная скукотища, но я готовлюсь к экзамену.

Официантка скорчила уморительную гримаску и упорхнула: суахили она явно не интересовалась.

Человек, который сильно смахивал на тощего двуногого волка, между тем дохромал до машины Рогозина и склонился над открытым окном.

– Ну здравствуй, – услышал Чек грубый хриплый голос, который мог бы принадлежать оборотню – не киношному, а настоящему, если бы такие существовали на самом деле. – Сколько лет, сколько зим, как говорится…

– Здравствуй, – напряженным голосом отозвался Рогозин. – Черт, во что же это они тебя превратили… С руками-то у тебя что?

– Ерунда, – прохрипел человек-волк таким тоном, словно речь шла об испачканном манжете. – Главное, что ты отлично сохранился и выглядишь, как огурчик. Поверь, я был бы сильно огорчен, если бы вернулся и узнал, что ты окочурился от какого-нибудь рака. В общем, давай обойдемся без крокодиловых слез и иудиных поцелуев.

– Ого, – насмешливо сказал Рогозин, – а ты, оказывается, помнишь такие слова! Я-то думал, что ты теперь это… по фене ботаешь.

– И это тоже, – заверил его человек с волчьим лицом. – Ас памятью, Юрок, у меня все в порядке. Что видел, в жизни не забуду.

До Чека донесся странный звук: похоже было на то, что Рогозин заскрипел зубами.

– Не забудешь, значит, – повторил он. – Даже если тебя попросить?

– Это смотря как просить, – с нехорошей интонацией сказал собеседник Рогозина. – И смотря кто просит. И, главное, о чем.

– Да ты садись в машину, – предложил Рогозин. – Чего на улице торчишь?

– Лучше пройдемся, – сказал волк. – Откуда я знаю, чем она нашпигована, твоя машина? Хотя мне что-то не верится, что у тебя могло возникнуть желание записать наш разговор.

Невидимый для собеседников Чек согласно закивал головой: у него сложилось точно такое же впечатление. Это, между прочим, наводило на интересные мысли, касавшиеся намерений и планов Канаша, но думать об этом сейчас было некогда.

– Охота тебе по улице хромать, – проворчал Рогозин, открывая дверцу.

– Ладно, – вдруг передумал его собеседник. – Сроду в иномарке не сидел, если не считать того раза… ну, ты помнишь.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – довольно жестко ответил Рогозин.

– Короткая у тебя память, Юрик, – сказал человек с волчьим лицом, садясь в машину. – Лепила в пересыльном пункте говорил, что это опасный симптом. Так, говорил, и ласты склеить недолго.

– Угрожаешь?

– Забочусь, чудак. Ну что, покатаешь старого кореша или как?

– Или как, – жестко ответил Рогозин. – Некогда мне с тобой кататься. И потом, ты хотел говорить о деле, а здесь Москва, а не какие-нибудь Красные Смердуны. Здесь надо либо машину вести, либо языком чесать.

– Да, – сказал волчьелицый, – водитель из тебя всегда был, как из дерьма пуля. Ладно, говорить так говорить. Что думаешь предпринять, Юрик?

– В каком смысле? У меня, знаешь ли, много разных планов, так что говори поконкретнее, уж будь так добр. И учти, что у меня мало времени.

Собеседник Рогозина протяжно вздохнул, и Чек услышал, как он чиркает колесиком зажигалки.

– Ну что ты темнишь, старик? – сказал он наконец. – Что ты целочку-то из себя строишь? Конкретность ему подавай… Хорошо, вот тебе конкретный вопрос: что ты намерен предпринять, чтобы я молчал о твоем участии в деле этой Свешниковой? Я, братец ты мой, одиннадцать лет мечтал задать тебе этот вопрос, так что ты уж постарайся, не разочаруй старого корешка, ответь как полагается. На суд явиться у тебя кишка оказалась тонка, да и папашка позориться не хотел, так ты уж хотя бы теперь поднатужься, побудь хоть пару минут мужиком.

Чек пропустил ответ Рогозина, на некоторое время выпав из реальности и погрузившись в состояние, близкое к кататонии. «Свешникова – одиннадцать лет. Одиннадцать – Свешникова…» – без устали крутилась у него в голове одна и та же мысль.

– Вам плохо? – спросила проходившая мимо официантка.

– Да… Нет… Не знаю, – сказал ей Чек, не слыша собственного голоса и не понимая, что он говорит и говорит ли что-нибудь вообще. – Вы знаете, одиннадцать лет назад у меня погибла сестра. Ее звали Анна, Анна Свешникова. Мы с ней были от разных отцов, потому и фамилии разные: у нее Свешникова, а у ме…

Он оборвал себя на полуслове, поняв, что говорит лишнее, и поспешно закурил, стараясь вникнуть в то, что бубнили голоса в его правом ухе.

– Сочувствую, – разом поскучнев, сказала официантка. – Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Нет, – сказал Чек. – Спасибо вам. Извините, я не хотел вас пугать. Просто накатило вдруг… У меня так бывает. Все уже прошло, спасибо.

Официантка ушла, недоверчиво оглядываясь и явно борясь с желанием попросить его немедленно расплатиться за кофе. Чтобы она успокоилась, Чек выложил на стол крупную купюру и сосредоточился на происходившем в салоне «бьюика» разговоре.

–..деньги немалые, – услышал он обрывок фразы, произнесенной голосом Рогозина.

– Не смеши меня, старик, – лениво прохрипел собеседник президента «Эры». – Кто бы плакался!..

– Плакаться у меня и в мыслях не было, – сердито огрызнулся Рогозин. Но я же не «челнок» какой-нибудь, не торгаш с базара, я бабки в чулке не храню, они у меня работают. Чтобы собрать полмиллиона зеленых, мне нужно хотя бы три дня. Это минимум, ясно?

– Не забудь про паспорт с московской пропиской, – напомнил хрипатый.

– А какая-нибудь другая прописка тебя не устроит? – недовольно поинтересовался Рогозин.

– Не устроит. Я тут родился и вырос, и помереть хочу тоже тут. Да ты не бойся, в гости ходить не буду. Закончим дело и разбежимся, как котики-песики после случки.

– Надеюсь, – сухо сказал Рогозин.

– Знаешь, – сказал вдруг хрипатый странно изменившимся голосом, кантовался я как-то на пересылке в Крестах, и встретился мне там один очкарик из образованных, вот вроде тебя, только не такой гнилой, пожалуй… Переехал он кого-то, что ли, на тещиных «жигулях». Он мне одну вещь сказал, так я ее на всю жизнь запомнил. Мы, говорит, пуще всего не любим тех, кому какую-нибудь подляну кинули. У него это, конечно, красивее звучало, глаже, но за смысл я ручаюсь.

– Я спешу, – напомнил Рогозин.

– Спеши, спеши. Не стану задерживать. Твое время на вес золота, ясно даже и ежу…

Чек услышал, как щелкнул, открывшись, замок дверцы, и встал, почти не чувствуя под собой ног. Где-то на заднем плане, на самом краю сознания, все еще пульсировало монотонное: «Свешникова – одиннадцать лет… Свешникова… одиннадцать лет… Свешникова…» Он двинулся к выходу, машинально играя в кармане кнопками пульта, заставляя направленный микрофон почти бесшумно поворачиваться на штативе вслед за хромым человеком с волчьей физиономией. Он увидел, как отъехал от бровки тротуара длинный золотистый «бьюик», и ускорил шаг, почти перейдя на бег, когда заметил, что человек, за которым он следил, подошел к припаркованной метрах в двадцати от его «хонды» белой «девятке». «Сейчас сядет в такси и уедет, – лихорадочно подумал Чек, – и тогда поминай, как звали. А упускать его нельзя. И Канаш не велел, и… и вообще».

Он остановился как вкопанный, услышав разговор своего «объекта» с водителем «девятки». Разговор был какой-то странный, совершенно непонятный, словно Чек опять пропустил половину из того, что говорилось.

– Сидишь? – сказал волчьелицый. – А ну, вали отсюда! И передай своему бугру, чтобы не вздумал со мной шутки шутить. Всех зубами порву, имей в виду.

– Ты о чем это, мужик? – раздался удивленный голос водителя, в котором Чек с огромным удивлением расслышал знакомые интонации. Он готов был поклясться, что за рулем «девятки» сидит Валентин Валерьянович Канаш собственной персоной.

– А вот об этом, – ответил хромой приятель Рогозина.

Чек не видел, что он там делал, но в наушнике раздался какой-то глухой шум, потом кто-то страшно захрипел, а в следующее мгновение хромой отступил от машины, повернулся к ней спиной и не спеша, ковыляющей походочкой бывалого зека пошел прочь, закуривая на ходу.

Чек сбежал с крыльца, пересек площадь, лавируя в сплошном потоке машин, перемахнул через металлическое ограждение тротуара, срезал угол и подбежал к «девятке», стараясь не упускать из виду мелькающую в толпе белую рубашку своего объекта.

За рулем «девятки» действительно сидел Канаш. Лицо у него было синее, как у удавленника, он хрипел и сипел, стискивая обеими руками собственное горло, но был, несомненно, жив. Его мутные от боли глаза остановились на лице Чека, лицо мучительно сморщилось от нечеловеческих усилий. Наконец слова вырвались наружу, и Канаш прохрипел:

– Засек, паскуда, волчара рваный… Не упусти, Чек! Чек разогнулся и обвел взглядом людную площадь. Он смотрел на Канаша всего две-три секунды, но за это время костлявый хромой человек в белой рубашке с чужого плеча успел бесследно исчезнуть в толпе.

Глава 7

В то время, как Чек занимался игрой в шпионов и ломал голову над тем, что имел в виду хромой угрюмый человек, говоря о каком-то «деле Свешниковой», его уже начали искать. Никто из занятых поисками сотрудников прокуратуры не знал, кого именно и по чьему конкретно поручению они разыскивают, но зашедшее в очередной тупик расследование деятельности службы безопасности концерна «Эра» мало-помалу начало принимать новое, не совсем понятное сотрудникам пугающее направление. Люди здесь служили, как на подбор, опытные, очень неглупые и умевшие видеть подтекст, так что хитрые отвлекающие маневры и наводящие вопросы следователей никого не могли обмануть: теперь они искали не компромат, а какого-то вполне конкретного человека, связанного, судя по тематике задаваемых вопросов, с программным обеспечением службы безопасности и с электроникой вообще. Поиски продвигались вяло, поскольку их сильно затрудняла корпоративная солидарность сотрудников «Эры» с одной стороны и слабое понимание работниками прокуратуры цели собственных расспросов – с другой.

Полковник Мещеряков, который был тайным инициатором и вдохновителем этой не слишком успешной работы, рвал и метал, донимая генерала Федотова, который, в свою очередь, надоедал частыми телефонными звонками самому генеральному прокурору. Сделанная Чеком глупость подняла на ноги множество специалистов, которых оторвали от гораздо более интересных и важных дел. Если бы Чек узнал о том, сколько народу пытается напасть на его след, он бежал бы из Москвы на первой же подвернувшейся электричке.

Канаш, пожалуй, мог бы догадаться, кого с такой плохо замаскированной настойчивостью пытаются найти люди генерального прокурора, но он, пользуясь наступившей паузой в делах, отлеживался дома, приходя в себя после полученного от Баландина жестокого удара и провала установленной за тем же Баландиным слежки. Он проклинал растяпу Чека последними словами, даже не догадываясь о том, что объект его проклятий заслуживает гораздо большего, нежели пустое сотрясение воздуха.

Илларион Забродов по своему обыкновению самоустранился от всей этой суеты. На раздраженные упреки Мещерякова он неизменно отвечал латинской поговоркой, в приблизительном переводе звучавшей примерно так: «Там, где я ничего не могу, я ничего не должен хотеть». Мещеряков почему-то приходил от этой поговорки в ярость, начинал орать и плеваться в трубку, а потом с грохотом обрушивал ее на рычаги, всякий раз подвергая ни в чем не повинный телефонный аппарат смертельной опасности. Забродов осторожно клал на место трубку стоявшего в его квартире аппарата, пожимал плечами и возвращался к своим книгам и метательным ножам.

Он по-прежнему каждое утро выбегал в сквер с фонтаном, чтобы заняться зарядкой, которая постороннему наблюдателю могла показаться какой-то особо изощренной формой самоистязания, граничащей с суицидом. Только собаки, выгонявшие своих хозяев на утренний променад в одно с Илларионом время, не видели в его занятиях ничего странного или предосудительного и охотно присоединялись к нему в его одиноких пробежках.

Так прошло два дня, а дождливым утром третьего, вернувшись с пробежки, которая в этот день состоялась на час раньше обычного времени, Забродов наскоро позавтракал, собрал рюкзак, вытащил из-под дивана линялый брезентовый чехол с удочками, погрузил все это хозяйство в свой потрепанный «лендровер» и убыл в неизвестном направлении.

Он мог сколько угодно дразнить Мещерякова, демонстрируя свое полнейшее равнодушие к затеянным полковником поискам, но наедине с собой у него не было не обходимости кривить душой. Приключившаяся с Аверкиным неприятная история сильно задела его за живое Он не видел ничего зазорного ни в своем прошлом, ни в прошлом майора запаса Николая Аверкина, но за долгие годы привык к тому, что оно неприкосновенно При обычных обстоятельствах для сохранения этой неприкосновенности достаточно было просто держать язык за зубами, и все коллеги Иллариона, как и он сам, в совершенстве владели этим искусством. Но времена переменились, и молчания стало недостаточно для того, чтобы прошлое было надежно ограждено от чужих любопытных глаз и не слишком чистых рук.

«На карту поставлено доброе имя спецназа, – думал Илларион, ведя машину прочь от шумного центра. – А ведь прав был Аверкин, говоря, что все эти слова принадлежат девятнадцатому веку! Сейчас такую фразочку насчет доброго имени встретишь разве что в плохоньком романе или в письме ветерана НКВД, напечатанном в районной многотиражке. И вообще, многие могут счесть понятия „спецназ“ и „доброе имя“ абсолютно несовместимыми несмотря на ту разъяснительную работу, которую сейчас так активно ведет телевидение. Да бог с ними, со многими, речь сейчас не о них. Речь о том, что какая-то сволочь считает службу в спецназе ГРУ настолько зазорной, что сведениями подобного рода можно торговать наравне с другим компроматом, наподобие групповых снимков и документальных свидетельств миллионных взяток… Вот с кем нужно провести разъяснительную работу! И я ее проведу на высшем уровне…»

Он старался не думать о том, что мог ошибиться, подсказывая Мещерякову направление поисков, но мысли об этом упорно лезли в голову. В конце концов Илларион разозлился и вслух обругал себя старым припадочным ослом. Это помогло ему немного успокоиться, и он стал рассуждать здраво.

«Ну хорошо, – думал он. – Ну, допустим, я ошибся. Возможно, в отделе кадров Управления завелся маньяк или просто какой-нибудь „друг“ нашего Аверкина, решивший испортить ему жизнь таким вот экстравагантным способом Если это псих, то беспокоиться вообще не о чем он либо выдаст себя сам, либо его накроют на первой же медицинской комиссии, благо у нас с этим делом строго В остальных случаях найти этого типа будет сложнее Тут утешает то, что он потребовал денег. Даже если это была неуместная шутка или попытка насолить, шутник обязательно явится на место передачи выкупа – если не за деньгами, то хотя бы просто для того, чтобы посмеяться, сидя в кустах Тут-то мы его и прищучим, даже если для этого мне лично придется неделю просидеть в засаде на каком-нибудь дереве Так что волноваться не о чем Вся эта история от начала до конца отдает непроходимой глупостью, и трепать себе нервы из-за этого нагромождения чепухи – последнее дело»

Придя к такому выводу, он свернул на кольцевую, состроил зверскую физиономию фанерному чучелу дорожного инспектора, торчавшему на обочине с поднятым жезлом, и разогнал машину до ста километров в час Через полтора часа он уже забрасывал удочку в тихие воды лесного озера, надежно укрытого в чаще соснового бора Благодаря какому-то необъяснимому чуду вездесущие дачники еще не успели возвести по берегам этого водоема свои дощатые курятники Даже колхозный скот не приходил сюда на водопой, поскольку берега здесь довольно круто обрывались в воду, а коровы, хоть и могут при случае довольно долго держаться на плаву, никогда не отличались пристрастием к прыжкам с трамплина Действуя неторопливо и обстоятельно, Илларион вырезал несколько рогулек из росшего по берегам озера ивняка и воткнул их в песчаное дно под самым обрывом Дождь не то прекратился, не то просто не успел добраться до здешних мест, но погода была пасмурной, и мошкара «толкла мак» над самой поверхностью воды Наблюдая за этим беспорядочным танцем и время от времени прихлопывая на щеке или шее очередного кровососа, Илларион с удовольствием думал о том, что клев обещает быть просто отменным Пристроив удочки на рогульках, он опустился на корточки, закурил и стал наблюдать за поплавками Это было самое спокойное и умиротворяющее занятие из всех известных Иллариону Забродову – естественно, до тех пор, пока не начинался настоящий клев или поблизости не появлялся другой рыбак, чьи успехи неизменно провоцировали Забродова на соревнование Пока что клевом даже не пахло, и никаких рыбаков поблизости тоже не наблюдалось Последнее обстоятельство показалось Иллариону подозрительным «Может, здесь никакой рыбы сроду не было? – подумал он – Местные потому сюда и не ходят, а я сижу, как дурак, и жду у моря погоды»

– Ну и ладно, – сказал он вслух – Подумаешь Нужна мне ваша рыба, как зайцу стоп-сигнал Поплавок на крайней правой удочке немедленно вздрогнул, наклонился и косо ушел под воду – настолько стремительно, словно на крючке сидел кит – Ага – хватая удилище, воскликнул Илларион – Заело С этой минуты покой закончился и начался сплошной праздник Иллариона всегда поражала способность безмозглой, казалось бы, рыбы изощренно хитрить, с почти человеческим упорством и изобретательностью пытаясь объесть наживку, не заглотив при этом крючок Это была битва интеллектов похлеще шахматной партии, но, поскольку очень многое в этой схватке зависело от опыта и быстроты реакции, перевес был все-таки на стороне Забродова «Мещеряков от зависти удавится», – подумал он, подсекая очередного окунька и выбрасывая судорожно бьющегося на крючке «матросика» на травянистый берег Забрасывая удочку, он понял, что уже в течение довольно длительного промежутка времени слышит какой-то посторонний звук. Звук был смутно знакомый и в то же время абсолютно неуместный на этом берегу среди молчаливых сосен и зарослей лозы.

Где-то постоянно звонил сотовый телефон. «Какой это кретин додумался притащить сюда мобильник?» – сердито подумал Илларион и тут же понял, что отлично знает этого кретина, потому что телефон звонил в его машине.

Он одним прыжком выбрался из-под обрыва и не спеша двинулся к «лендроверу», втайне надеясь, что телефон умолкнет сам по себе. Мобильник продолжал истерично верещать, и непоколебимое упорство, с которым неизвестный абонент пытался испортить Иллариону рыбалку, яснее всяких слов говорило о том, что звонит Мещеряков.

– Спишь, пенсионер? – сварливо поинтересовался Мещеряков, стоило Иллариону поднести трубку к уху.

– Нет, – сказал Илларион, – не сплю.

– А что делаешь?

Голос у Мещерякова был непривычно жизнерадостный.

– Рыбу ловлю, – терпеливо доложил Забродов. – Ты по делу или как? У меня тут, понимаешь, такой клев…

– Где это «тут»? – сразу же спросил завистливый Мещеряков.

– Дома, – сказал скрытный Илларион, – в унитазе. Только никому не говори, а то понабегут разные… А у меня тут местечко прикормленное, уютное… Сам-то, конечно, приходи, я тебе мормышку дам. Знаешь, как с ней тут удобно!

– Болван, – обиделся Мещеряков. – Не ты ли утверждал, что у меня казарменный юмор?

– И буду утверждать, – мстительно сказал Илларион. – Отрывать человека от хорошего клева, это, по-твоему, что – признак утонченных манер? Причем заметь, ты занимаешься этим с монотонной регулярностью.

– Нечего ездить на рыбалку с мобильником, – про ворчал Мещеряков. – Ну ты будешь слушать или еще немного побрюзжишь?

– А у тебя есть, что сказать? Неужели нашли?

– Представь себе. Причем в тот самый момент, когда я уже решил, что ты… что мы с тобой ошиблись и надо начинать все с самого начала.

– Признаться, такие мысли посещали и меня, – сказал Илларион, бросая последний тоскливый взгляд на свои удочки, концы которых торчали из-под обрыва, как мачты затонувшего на мелководье парусника.

– Верю, – сказал Мещеряков. – Я ведь тебя, черта седого, знаю вдоль и поперек…

– Не хвастайся, полковник, – строго прервал его Илларион. – Настолько хорошо я себя и сам не знаю. Бывает, выкинешь что-нибудь и удивляешься: черт возьми, да я ли это? Ну так кто он, наш герой?

– Хакер на твердом окладе, – сказал Мещеряков. – В точности так, как ты и предполагал. Он у них был вроде как за штатом, ни по одной ведомости не проходил… Только учти, что мы не уверены, он ли это. Просто очень уж подходящий типчик, один к одному накладывается на портрет, который ты нам с Аверкиным нарисовал. Юный компьютерный гений, мать его…

– А сам он что говорит?

– А сам он пропал, вот ведь какая штука. Исчез, как корова языком слизала. Я уже обратился к Сорокину, он обещал разослать по своим ребятам ориентировку. Похоже на то, что наш молодчик понял, во что впутался, испугался и подался в бега.