Текст книги "Без единого выстрела"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Он тряхнул головой, отгоняя видение, запустил двигатель джипа и погнал «чероки» к месту, где Рогозин должен был встретиться с призраком прошлого.

* * *

Илларион остановил «лендровер» перед добротными воротами, набранными из помещенных в стальную раму дубовых досок, и негромко присвистнул, выражая свое восхищение.

– Погоди, – сказал ему Мещеряков, – то ли еще будет. Ты, главное, свистелку не потеряй, когда ворота откроются.

– Постараюсь, – с подозрительной кротостью откликнулся Илларион.

Мещеряков покосился на приятеля. Илларион сидел, положив ладони на руль, и барабанил пальцами по ободу. Глаза его были внимательно сощурены, губы вытянуты дудочкой, словно он собирался снова засвистеть. Мелкий дождь тихо шелестел в верхушках сосен, обещая в скором времени опять превратиться в полновесный ливень. По лобовому стеклу «лендровера» лениво ползли тяжелые капли, оставляя за собой извилистые дорожки. Андрей заметил прилипший в нижнем углу лобовика березовый листок. Листок был лимонно-желтый, и полковнику ГРУ Мещерякову стало грустно: снова приближалась осень, а это означало, что еще один быстротечный год подошел к концу. Он подумал о том, что в последнее время годы мелькают с сумасшедшей скоростью, как будто сама природа ни с того ни с сего решила поскорее избавиться от полковника Мещерякова и с этой целью пустила время вскачь.

– Посигналь еще, – сказал он Забродову. Илларион послушно надавил на кнопку сигнала. Клаксон «лендровера» гнусаво взвыл, и ему ответила собака с соседней, невидимой отсюда дачи.

Потом до них донесся лязг отодвигаемого засова, и створки ворот бесшумно разошлись, открывая заросший мягкой зеленой травой двор и прямую, как стрела, бетонированную подъездную дорожку, которая вела через обширный участок к обманчиво приземистому двухэтажному особняку, сложенному из кирпича вперемежку с дикими валунами и крытому темно-зеленой, под цвет сосновых крон, черепицей. Архитектура особняка была простой, очень функциональной и в то же время радовала глаз.

– Красиво жить не запретишь, – с непонятной интонацией сказал Илларион и, воткнув первую передачу, загнал машину во двор.

Сразу за воротами он остановился, чтобы подождать хозяина, который замешкался, возясь с засовом. Наконец задняя дверца «лендровера» распахнулась, и в салон просунулось знакомое лицо.

– Ущипните меня, – сказало лицо, моргая глазами. Забродов живо обернулся и быстрее, чем кто-нибудь успел среагировать, просунул назад руку и безжалостно ущипнул хозяина дачи за левое плечо. Тот зашипел, схватившись за травмированное место.

– Точно, Забродов, – сказал он. – Все на той же машине и все такой же негодяй. А я думал, что сплю и вижу сон.

– Просыпайся и залезай в машину, – скомандовал Илларион. – Или зови нас в дом… если, конечно, не боишься.

– Чего я должен бояться? – быстро спросил Николай Аверкин, которому принадлежала эта дача.

– Судя по твоему виду, боишься ты многого, – суховато сказал Мещеряков, вмешиваясь в разговор.

– Например, как бы полковник не стибрил у тебя столовое серебро, немедленно разрядил обстановку Илларион. – А еще, не поверишь, он повадился в последнее время на стенках разную похабщину писать. Так что за ним глаз да глаз нужен…

– Вот оно что, – сказал Аверкин, забираясь на заднее сиденье и захлопывая дверцу. – То-то я смотрю, что вас двое. Что, думаю, за притча? Приглашал одного, причем сразу сказал, что разговор будет сугубо конфиденциальный, а явились двое…

Это был прямой выпад. Мещеряков поморщился и открыл рот, но Илларион опередил его.

– Тут вот какое дело, Коля, – доверительно сказал он. – Наш Андрей посоветовался с генералом Федотовым. Тот велел передать тебе привет, а заодно пришить тебя к такой-то матери во избежание огласки. Вот Андрюха и подрядил меня по старой дружбе – чтобы, значит, и дело было сделано, и приятель чуток подзаработал.

Аверкин немного помолчал, качая головой, а потом шумно вздохнул и сказал:

– Все-таки чертовски приятно знать, что на свете есть вещи, которые не меняются.

– Особенно когда убеждаешься в этом раз в десять лет, – язвительно добавил Мещеряков. – А когда каждый день… Тут, знаешь ли, любому консерватору захочется изменений.

Аверкин невольно фыркнул.

– И все же, – сказал он, – я не совсем понимаю, зачем… То есть я рад встрече, но все-таки… как-то…

– Ну что ты мямлишь, разведчик? – проворчал Илларион. – Что «все-таки»? Что – «как-то»? Всю твою секретную биографию я знаю наизусть, она у меня на шкуре записана тем же алфавитом, что и у тебя, а речь, насколько я понял, идет именно о ней. Так что ты мнешься, как одетый в бане?

– Видишь ли, – снова вмешался в разговор Мещеряков, – дело серьезное, а действовать по официальным каналам не представляется возможным. То есть найти и шлепнуть этого твоего шантажиста мы могли бы в любой момент…

– Найти и шлепнуть его я мог бы и без вашей помощи, – проворчал Аверкин. – Невелика хитрость – пришить какого-то мозгляка. Но он сказал, что в случае его смерти вся информация будет автоматически введена в Интернет для самого широкого ознакомления. Я-то это как-нибудь пережил бы, но по отношению к Управлению это было бы что-то вроде… ну…

– Предательства, – закончил за него Илларион. – Ты заметил, Коля, что мы стали стесняться нормальных, всем понятных, вполне литературных русских слов, сплошь и рядом заменяя их туманными намеками, синонимами и обыкновенным матом? И не только слов, но и понятий, которые они обозначают: совесть, верность, честь – в том числе и честь мундира… Почему это, ты не знаешь?

– Потому, что это понятия из девятнадцатого века, – с горечью ответил Аверкин, – а нынче уже двадцать первый на дворе. Сейчас понятия другие: гони бабки и фильтруй базар.

– И сколько он с тебя требует? – поинтересовался Илларион.

– Сто штук, – ответил Аверкин.

– Ото, – с уважением протянул Илларион. – Круто берет.

– Уверяю вас, это только начало, – сказал Мещеряков.

– Фильтруй базар! – воскликнул Илларион голосом рэкетира с Рижского рынка образца тысяча девятьсот девяностого года. – Кстати, – добавил он нормальным тоном, – мы что, так и будем сидеть в машине? Прямо по курсу я наблюдаю очень симпатичный дом, в котором наверняка есть холодильник и парочка кресел, где нам, несомненно, будет удобнее, чем на этих драных седалищах.

– Мне всегда казалось, что седалище – это задница, – заметил Мещеряков.

– Милости прошу, – сказал Аверкин. – Только давайте закончим деловой разговор здесь.

– Ага, – догадался Забродов, – пуганая ворона куста боится? Ты еще не расковырял свое жилище на части в поисках скрытых камер и замаскированных микрофонов?

– Тебе смешно, – уныло сказал Аверкин.

– Конечно, – согласился бессердечный Забродов. – Мне смешно. О чем, собственно, разговор? Кто-то выведал что-то, чего ему знать не полагалось? Так ведь эта ситуация не нова! Более того, мы с вами всю жизнь получали деньги именно за то, что совали нос туда, куда нам его совать не полагалось. Лично я, конечно, по всем понятиям – обычный мордоворот, «зеленый берет» и вообще профессиональный убийца, мне тонкие материи неподвластны, но вы-то!.. Ты-то, господин полковник! Чего вы испугались-то? Хакера сопливого вы испугались? Кого, черт бы вас побрал, вы собрались шлепать?! Найти его, показать ему «козу», чтобы полные штаны навалил, – вот и вся ваша секретная миссия. А то развели тут Ялтинскую конференцию, слушать противно…

– Очень все это у тебя просто получается, – сказал Мещеряков, игнорируя повышенный тон Забродова. – Чем, собственно, ты предлагаешь его напугать? Насчет своей внезапной смерти он высказался вполне определенно. Ну, ты в курсе: Интернет и так далее… Тюрьмой его пугать бесполезно, поскольку человек он бесспорно грамотный и понимает, что доказать мы ничего не сможем, особенно если хотим сохранить нарытую им информацию в тайне. Так что же прикажешь – мордобоем его стращать?

– Да хотя бы и так, – сказал Илларион. – Проще надо быть, господа разведчики. Помните, как у классика сказано? «Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа…» Это про вас.

– Тьфу на тебя, – проворчал Мещеряков. – Что ты предлагаешь? Только, ради бога, конкретно, без цитат и лирических отступлений.

– А ссылки на канонические тексты разрешаются? – тоном прилежного ученика спросил Илларион.

– Я же просил: без цитат, – морщась, ответил Мещеряков. – И вообще, Илларион, не мог бы ты для разнообразия хотя бы ненадолго притвориться нормальным человеком?

– Мог бы, наверное, – сказал Забродов. – Но это так скучно! Ты бы первый отказался со мной общаться. Аверкин тяжело вздохнул.

– Пойдемте пить чай, – сказал он. – Толку от вас… Может, хотя бы денег одолжите?

Илларион возмущенно повернулся к Мещерякову всем корпусом.

– Ну что, полковник, – прокурорским тоном спросил он, – добился своего? Полюбуйся: теперь он денег просит! Может быть, мы его все-таки замочим?

– Которого? – устало спросил Мещеряков. – Его или этого… шантажиста?

– Да обоих же! – с энтузиазмом воскликнул Забродов. – И сразу все проблемы будут решены!

Мещеряков задумчиво посмотрел на него, а потом перевел взгляд на Аверкина.

– Но-но, – сказал Аверкин не очень уверенно. – Я кричать буду.

– Черт с тобой, живи, – разрешил Илларион. – Расскажи лучше, что он тебе говорил, этот твой шантажист? И поподробнее, пожалуйста.

Аверкин как мог точно передал свой разговор с Чеком. Илларион внимательно выслушал его, ни разу не перебив, а когда Аверкин закончил и умолк, удовлетворенно кивнул и закурил сигарету.

– Ну, – сказал он, вместе со словами выпуская изо рта клубящийся сизый дым, – что я говорил? Все проще пареной репы, а вы перепугались, как приготовишки. Давайте для разнообразия рассуждать логически. Что мы имеем? Кто-то позвонил Николаю и угрожал раскрыть некоторые тайны, связанные с его героическим прошлым, причем основной упор этот неизвестный делал на то, что добытая им информация очень не понравится нынешнему Колиному начальству и зарубежным деловым партнерам этого самого начальства. Теперь давайте подумаем, как этот клоун мог выйти на Аверкина. Вряд ли это профессиональный шантажист, очень уж топорно он работает, да и жертву себе выбрал, мягко говоря, не самую подходящую. Конечно, все это, – он обвел широким жестом зеленый двор с белой беседкой, рыжими колоннами росших там и сям высоких сосен и яркими пятнами цветочных клумб, – все это, повторяю, выглядит весьма недурно, но в Москве сотни и тысячи людей, у которых больше денег и темных пятен в прошлом: бизнесмены, преуспевающие жулики, предприниматели, которые привыкли к тому, что их доят на каждом шагу… А наш шантажист выбирает почему-то не кого-нибудь из них, а Колю Аверкина, у которого, насколько я понимаю, кроме довольно крупного оклада, нет никаких сбережений. А если бы и были, то взять их у него довольно затруднительно: все-таки бывший спецназовец, офицер ГРУ, со связями, да и сам может в случае чего голыми руками башку отвинтить… Нормальный шантажист с таким клиентом не связался бы ни за какие деньги, а этот не только связался, но даже залез в банк данных ГРУ, чтобы пополнить свою информацию, отлично при этом понимая, чем для него это может закончиться. Значит, мы имеем дело либо с личной местью, либо с нелепой случайностью. Для мести все это чересчур громоздко, так что я склоняюсь к мысли, что тебя, Коля, зацепили случайно.

– То есть как это – случайно? – возмутился Аверкин. – Хороша случайность!

– Именно случайно! – воскликнул Илларион. – Если бы ты не метался взад-вперед, как курица, которой только что оттяпали голову, ты бы давно во всем разобрался. Ты посмотри, каким безумно сложным путем он к тебе подбирался! Если, к примеру, какая-то сволочь по неизвестной причине рассказала ему, кем ты был раньше, то у него не было бы никакой необходимости лезть в компьютерную сеть нашего родного Управления. А он полез. Почему? Да потому, что это для него – привычный способ добывания информации. Одни ломают руки, другие – компьютерные коды… Я еще раз хочу обратить ваше внимание на тот факт, что шантажист угрожал не столько Аверкину, сколько фирме, в которой он работает…

– Ты намекаешь, что он копал не под меня, а под «Кентавра»? догадался Аверкин.

– Я думаю, что именно так обстоит дело, – ответил Илларион, – Весь этот, с позволения сказать, наезд – просто побочный продукт промышленного шпионажа. Даже его угроза ввести данные в Интернет выглядит не слишком убедительно. Я бы сказал, что шансы на это примерно пятьдесят на пятьдесят. Ну-ка, Коля, напряги извилины: с кем в последнее время наиболее остро конкурировала твоя контора?

Аверкин помедлил с ответом, закуривая сигарету. Мещеряков недовольно поморщился и опустил заедающее оконное стекло со своей стороны. Шелест дождя в кронах сосен сразу усилился.

– «Эра», – сказал наконец Аверкин. – Больше просто некому. Рогозин в последнее время как с цепи сорвался. Гребет под себя все подряд, словно впереди у него десять жизней, и на все десять надо нахапать добра…

– Это та «Эра», которую сейчас прокуратура шмонает? – уточнил Илларион.

– Прокуратура шмонает не «Эру», а ее службу безопасности, – поправил Мещеряков. – И как раз на предмет электронного шпионажа и незаконного вторжения в частную жизнь граждан. Так что я вынужден признать, что твоя версия, Илларион, имеет право на существование. Правда, стиль работы слишком топорный… Обычно эти ребята действуют тоньше. Их уже не первый раз проверяют, и никогда ничего не находят. А тут – прямой шантаж, да еще затрагивающий интересы государственной спецслужбы. Непрофессионально как-то.

Забродов ненадолго задумался, сосредоточенно дымя сигаретой, а потом вдруг хлопнул в ладоши.

– Элементарно, Ватсон! – воскликнул он. – Стоит только сопоставить даты, и все становится на свои места! Действовал одиночка, причем действовал на свой страх и риск, в порядке самодеятельности. Обыск начался вчера, так? Смотрите, что получается: днем – обыск в службе безопасности «Эры»; ночью кто-то взламывает компьютерный банк информации ГРУ, его засекают, высылают группу захвата, но взломщик успевает смотать удочки; и, наконец, в начале седьмого утра кто-то звонит Аверкину, который работает на конкурентов «Эры», и обещает не раскрывать его связи с ГРУ в обмен на сто тысяч баксов. Таким образом, круг замыкается на «Эре», так что ваш шантажист у нас, можно сказать, в кармане. Остается только осторожно разузнать, кто из сотрудников службы безопасности «Эры» имел возможность провернуть все это в известный промежуток времени, потом поймать этого умника и надавать ему пинка под зад.

– Красиво, – вздохнул Мещеряков, – но бездоказательно.

– Доказывает суд, – возразил Илларион. – А наше дело маленькое: найти этого «умельца» и дать ему по рукам, да так, чтоб звон пошел.

– Прокуратуру и вообще информационную поддержку я возьму на себя, сказал Мещеряков. – Ч-черт, не было печали! Как будто больше мне заняться нечем!

– Это все-таки веселее, чем штаны на совещаниях просиживать, – заметил Илларион. – Найди этого клоуна, Андрюха, а уж я с ним, так и быть, сам потолкую о восточной поэзии.

– А я? – обиженно спросил Аверкин. – Выходит, что я получаюсь вроде инвалида, у которого хулиганы пенсию отобрали?

– Ага, – весело сказал Илларион. – Твое дело потерпевшее: сиди дома и жди звонка этого архаровца. Если позвонит, постарайся его разговорить. Может быть, он сдуру сболтнет что-нибудь важное. Парень-то – любитель, да еще, похоже, из начинающих. Насчет своего интереса к «Кентавру» он фактически проболтался, хотя никто его за язык не тянул. Кстати, Коля, в связи со всем вышеизложенным у меня к тебе имеется вопрос…

Он надолго замолчал, барабаня пальцами по ободу рулевого колеса и глядя поверх высокого дощатого забора на густые кроны сосен.

– Какой вопрос? – осторожно поторопил его Аверкин.

– Вопрос, Коля, самый простецкий: ты нам пожрать сегодня дашь или нет?

Глава 6

Старинный, срубленный из высушенного до звона дубового бруса и обшитый прочными досками, дом надолго пережил своих хозяев. Время обошлось с ним жестоко, но он все еще стоял в густых зарослях бузины и сирени, где все лето жужжали пчелы и позванивал на мелких камешках прозрачный безымянный ручеек. Если бы не серые бетонные махины шестнадцатиэтажек нового микрорайона, подступавшие к этому островку московской старины со всех сторон, можно было бы подумать, что вокруг раскинулась глухая провинция, до которой цивилизация доберется не раньше, чем через полвека, если доберется вообще.

Но вокруг была Москва, и дом, чудом уцелевший всего в получасе езды от центра, доживал последние дни, медленно, со странным достоинством разрушаясь среди одичавших зарослей. Где-то совсем рядом, за кустами, целыми днями ревели бульдозеры и экскаваторы, распугивая пчел, и долетавший с той стороны ветерок приносил с собой запахи солярки, выхлопных газов, горячего железа, пыли и битума. Через то место, где стоял дом, вскоре должна была пройти новенькая шестиполосная автомагистраль, и было очевидно, что следующего лета дом не увидит.

Тем не менее, в доме до сих пор жили. По замусоренной земле среди кустов сирени вилась узкая, хорошо утоптанная тропинка, одним концом упиравшаяся в единственный подъезд дома, а другим – в асфальтовый берег расположенной в пяти минутах неторопливой ходьбы тихой улочки, застроенной кирпичными пяти этажными домами. На дощатом крылечке дома в солнечные дни можно было увидеть тощую, как гоночный велосипед, ободранную и плешивую серую кошку. Время от времени из полуразрушенной печной трубы поднимался слабый дымок – газ и электричество здесь давно отключили, и жильцам приходилось готовить по старинке, на примитивном очаге, в который была кое-как превращена чудом уцелевшая в одной из квартир голландская печка.

Из десяти, семей, некогда занимавших восемь имевшихся в доме квартир, теперь осталась только одна, если можно назвать семьей странную компанию, состоявшую из полусумасшедшей старухи и ее лишайной кошки. По старухе давно плакала богадельня, но у Агнессы Викторовны, как звали это странное, скрюченное в три погибели создание, имелось на сей счет свое собственное мнение, которое она отстаивала при помощи суковатой дубины, заменявшей ей клюку. Это была классическая Баба Яга, не желавшая покидать свою избушку на курьих ножках. На нее махнули рукой: авось, к тому времени, когда дом нужно будет сносить, старая карга помрет или как-нибудь все рассосется без вмешательства официальных лиц. Последние официальные лица, а именно главный инженер домоуправления и участковый инспектор из райотдела, пытавшиеся урезонить вздорную старуху, были окачены помоями из окна второго этажа и с позором отступили, обирая с одежды и головных уборов картофельные очистки и иную дрянь. «Ну и подыхай там, старая ведьма!» – обиженно крикнул оскверненный при исполнении служебных обязанностей участковый перед тем, как отправиться домой принимать душ и переодеваться.

Баландин познакомился с Агнессой Викторовной при обстоятельствах не менее странных, чем она сама. Закончив свое небольшое дельце, стоившее обладателю золотой цепи жизни, он вдруг почувствовал, что сыт по горло прогулками по вечерней Москве. Приученный к железному распорядку зоны организм хотел только одного: забиться в какой-нибудь темный угол и уснуть. До Баландина вдруг дошло, что он совершил ошибку, не позаботившись о ночлеге заранее. Его краденый паспорт едва ли мог удовлетворить дежурного администратора даже в самой захудалой гостинице, а искать сдающийся внаем угол было уже поздно. Кроме того, Москва находилась фактически на военном положении, и Баландин понимал, что снять квартиру, имея вместо документов такую подозрительную внешность, какой обладал он, будет очень трудно, если вообще возможно.

Он побрел наугад, сторонясь ярко освещенных улиц и пытаясь сообразить, где бы ему перекемарить хотя бы пару часов. Дорога на вокзалы была закрыта: еще утром он обратил внимание на вооруженных постовых, охранявших входы в зал ожидания на Казанском вокзале, которые придирчиво проверяли билеты у всех, кто проходил мимо них. Попытка переночевать на какой-нибудь скамейке с высокой степенью вероятности закончилась бы в отделении милиции. Он сунулся в пару подвалов, но те были надежно заперты: Москва боялась террористов.

Баландин шел по тихой, плохо освещенной улице, высматривая люки подземных коммуникаций или какой-нибудь брошенный без присмотра грузовик, в кузове которого он мог бы с горем пополам перекантоваться до утра. Потом сплошной ряд пятиэтажек прервался, и Баландин увидел свежо белевший в темноте дощатый забор, за которым обнаружился обширный пустырь, засыпанный толстым слоем привозного песка и щебня и изрытый следами гусениц. Посреди пустыря, освещенные укрепленным на столбе прожектором, неровной шеренгой стояли три бульдозера и самоходный колесный экскаватор. Немного в стороне Баландин заметил строительный вагончик, окошко которого заманчиво светилось теплым оранжевым огоньком. В вагончике наверняка сидел сторож, который, как и все сторожа на свете, вряд ли отказался бы без труда подзаработать, пустив на ночлег незнакомого человека.

Через минуту Баландин убедился в том, что за время его отсутствия сильно изменился не только город, но и населявшие его люди. Сторож, крепко сбитый мужик лет пятидесяти с небольшим, выглядевший, как типичный отставник, был непреклонен. Он наотрез отказался пустить Баландина в вагончик или хотя бы в кабину бульдозера и твердо пообещал вызвать милицию, если тот не оставит его в покое.

– Пришить бы тебя, гнида толстомордая, – с тоской сказал ему Баландин. – Я что, много прошу? Мне переночевать негде, можешь ты это понять?

– Что ж так? – без тени интереса спросил сторож, продолжая загораживать дверной проем своим крепким, как астраханский арбуз, пузом. Позади него виднелся застланный стареньким шерстяным одеялом дощатый топчан, казавшийся усталому Баландину пределом мечтаний.

– Я же тебе объясняю, – терпеливо сказал он. – Откинулся я, понимаешь? А баба, тварь такая, пока я сидел, подала на развод и по второму кругу замуж выскочила. Прихожу я домой, а дома-то и нету. Переехали они, там теперь другие люди живут. И главное, не предупредила, тварюга! Куда мне теперь – в ментовку? Обратно на нары?

– А за что сидел-то? – с притворным сочувствием спросил сторож, которому не терпелось поскорее избавиться от назойливого ночного гостя, но было страшновато.

– Так она же, стерва, и посадила, – пожаловался Баландин. – В семье, сам знаешь, всяко бывает. Иной раз бабу и поучить не грех. Ну, навесил я ей разок по чавке, чтобы не гавкала, так она меня на три года и упекла.

– Да, бывает, – немного оттаивая, сказал сторож. Видимо, эта тема была ему близка и понятна. – Ты вот что, браток, ты не серчай, но пустить я тебя не могу при всем моем желании. Я ведь тоже русский человек, все понимаю, так ведь я-то русский, а хозяева у меня – турки. Чуть что не так – вышибут на улицу за милую душу, и никакой профсоюз не поможет.

– Какие турки? – опешил Баландин.

– Турецкие турки, – пояснил сторож. – Да ты сколько просидел-то, браток – три или трижды три?

– Четырежды, – сварливо буркнул Баландин, маскируя неопределенностью тона то обстоятельство, что говорит чистую правду. – Ладно, леший с тобой Дрожи дальше в своей собачьей конуре.

– Погоди, – сказал сторож. – Ты вот чего сделай. Ты выйди обратно через ворота, пройди направо вдоль забора, а дальше будет тропинка. Метров двести прошагаешь, а там флигелек стоит пустой, под снос. Там и заночуешь, если не гордый.

– Ага, – сказал Баландин, – вот это уже разговор. Ну, бывай.

Он без труда нашел флигель, о котором говорил сторож, и устроился на ночлег в одной из пустующих квартир на втором этаже. В прихожей сохранилась вешалка, на которой пылилось какое-то провонявшее плесенью тряпье: телогрейки, побитые молью драповые пальто и даже один облезлый тулуп, издававший подозрительный писк. Баландин, который после одиннадцати лет лагерей и пересылок не боялся ни бога, ни черта, засветил зажигалку и осмотрел тулуп, почти сразу же наткнувшись на угнездившийся в кармане мышиный выводок. Он разом покончил со всей семейкой, одним ударом кулака расплющив карман вместе с выводком о дощатую стену. Потом он выбрал на полу местечко почище, соорудил из тряпья что-то вроде постели и через две минуты уже спал, громко сопя переломанным носом.

Разбудил его сильный толчок в ребро. Баландин, которому снилась зона, проснулся сразу, но вида не подал. Он осторожно приоткрыл глаза, стараясь сквозь ресницы разглядеть склонившегося над ним человека, но оранжевое сияние керосиновой лампы слепило привыкшие к темноте зрачки, и он увидел только темный сгорбленный силуэт с растрепанными седыми космами вокруг головы и два маслянисто поблескивающих ствола, наведенных точнехонько ему в живот. Вид этого смертоносного вороненого железа заставил Баландина проснуться окончательно, и он наконец припомнил, где находится.

– Кончай под дурачка косить, рыло уголовное, – скрипучим голосом сказал косматый силуэт и для убедительности шевельнул ружьем. Баландин подумал, что, наверное, еще не проснулся: вряд ли наяву у московских ментов случаются такие голоса и такие прически, не говоря уже о том, что вооружают их, как правило, вовсе не двуствольными дробовиками. – Я же вижу, что ты уже не спишь, – продолжал силуэт. – Учти, если быстренько не расколешься, кто ты такой и что тут делаешь, всажу заряд дроби прямо в брюхо. Считаю до трех, два уже было!

Вот таким экстравагантным образом Баландин и познакомился с Агнессой Викторовной.

Когда выяснилось, что новый жилец не имеет никакого отношения ни к домоуправлению, ни к милиции, старуха размякла, пригласила Баландина к себе, накормила пустыми макаронами, из которых начисто лишенный брезгливости Баландин незаметно для хозяйки выбросил двух тараканов, напоила чаем и кое-что рассказала о себе. Оказалось, что в свое время норовистая бабуля отмотала полновесный «четвертак» по печально знаменитой пятьдесят восьмой статье сталинского УПК, так что одиннадцать лет Баландина как-то блекли по сравнению с этим чудовищным сроком. Власть старуха не признавала – ни советскую, ни новую, – а дом престарелых, куда ее пытались упечь участковый и разные собесовские деятели, считала своеобразной разновидностью тюрьмы.

Впечатленный ее рассказом Баландин и сам не заметил, как выложил Агнессе Викторовне всю правду о себе и своих планах. Старуха потерла скрюченным пятнистым пальцем поросший седой щетиной острый подбородок и посоветовала ему быть осторожным.

– Этот твой приятель – обыкновенное совковое дерьмо, – сказала она. От такого только и жди какой-нибудь пакости. Ножом, конечно, не ударит, но заложит при первой же возможности. Или наймет кого, чтобы рот тебе замазали.

Теперь, когда напряженность спала, старуха расслабилась, и речь ее стала соответствовать возрасту, сделавшись почти нечленораздельной из-за вставной челюсти. В сочетании с лагерной лексикой и решительным тоном это выглядело довольно забавно, но Баландину было не смешно. Он слушал старуху, одновременно думая о том, как странно порой оборачивается жизнь. Думал ли он когда-нибудь, что единственным человеком, которому он сможет доверять, будет наполовину выжившая из ума старая ведьма с замашками лагерного пахана? Между ними было так много общего, что на Баландина время от времени волнами накатывал суеверный страх: казалось, старуха была послана сюда специально ради того, чтобы угостить его макаронами и кружкой кипятка. А может быть, подумал он, не только для этого? Ведь должен же быть кто-то, кто закроет человеку глаза и станет ухаживать за его могилой…

От этой мысли его снова окатило холодом. Он вздрогнул и открыл глаза, только теперь поняв, что задремал под монотонный скрип старушечьего голоса.

Агнесса Викторовна, покачиваясь, спала прямо на табурете, напоминая траченое молью чучело какой-то экзотической обезьяны, забытое прежними хозяевами в этой покинутой квартире. Огонек керосиновой лампы мигал за покрытым толстым слоем копоти стеклом. Баландин, скрипя ржавыми пружинами, встал с продавленного дивана и поправил фитиль, мимоходом удивившись тому, где старуха в наше время берет керосин. Потом он бережно взял хозяйку под мышки и проводил на диван. Агнесса Викторовна проснулась на секунду, что-то невнятно пробормотала, с хлюпаньем втянула обратно в рот вывалившуюся челюсть и через минуту захрапела, как усталый грузчик. Баландин бережно укрыл ее драным ватным одеялом и украдкой огляделся, пытаясь сообразить, куда старуха засунула ружье. Ведь, казалось бы, они не расставались ни на минуту, а ружья как не бывало. Стараясь не шуметь, Баландин обошел всю квартиру, сильнее обычного припадая на искалеченную ногу, но ружья так и не нашел. Вернувшись в комнату, он с уважением посмотрел на спящую хозяйку: судя по всему, у этой бабули можно многому научиться.

Соорудив себе постель из старухиных тряпок, он улегся на полу в кухне и задул лампу. Откуда-то пришла облезлая серая кошка, улеглась на его ногах и принялась вылизываться. Даже на таком расстоянии от нее разило помойкой. Потом Баландина кто-то укусил. Это наверняка была блоха, но он не стал прогонять кошку, которая уже успела свернуться калачиком и завести спрятанный у нее внутри моторчик. Слушать мурлыканье кошки и ощущать сквозь старухину рванину и ткань брюк ее горячую тяжесть оказалось удивительно приятно. Баландин заснул с ощущением возвращения домой и проснулся только в десятом часу утра.

Он умылся над ржавой раковиной, сбегал в магазин и закатил для Агнессы Викторовны настоящий пир. По дороге он успел дозвониться до Рогозина и назначить старинному приятелю встречу, о которой мечтал долгих одиннадцать лет.

* * *

Матерчатая спортивная сумка еще не просохла, и Чек невольно вздрогнул, дотронувшись до влажной ткани. Сейчас его ночные приключения казались просто нелепым сном, поганым кошмаром, привидевшимся после чересчур плотного ужина с неумеренным возлиянием.

«Какого черта я ввязался в это дело? – уныло подумал он. – Ведь не умею же я этого, не умею и не хочу… Черт меня дернул позвонить Аверкину. Что мне, денег не хватает?»

Подогретый безумной спешкой энтузиазм минувшей ночи схлынул, как вода из ванны, откуда вытащили пробку, и теперь Чек с тягостным недоумением пытался понять, что заставило его пойти на такой риск. Даже сумма выкупа, названная им Аверкину, теперь казалась смешной и нелепой. Что такое сто тысяч? Для серьезного делового человека это не деньги, а для рядового обывателя – нечто из разряда астрономических чисел. Вот и получается, что он, Чек, ввязавшись в серьезную игру для взрослых людей, повел себя, как малолетний хулиган – все равно что потребовал у прохожего горсть мелочи на мороженое, угрожая заряженным пистолетом.