Текст книги "Без единого выстрела"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Он выслушал переданное ему сообщение, кивнул своей анемичной спутнице, давая понять, что беспокоиться не о чем, и спросил, четко артикулируя звуки «Сколько это будет стоить?» Ему ответили. Судя по всему, названная сумма удовлетворила черноволосого красавца, потому что он улыбнулся и коротко бросил в микрофон: «Действуйте».

С этого момента ночная Москва взорвалась телефонными звонками, в камерах сгорания начал воспламеняться дорогой этилированный бензин, и десятки красивых, сильных, неплохо образованных молодых людей взялись за дело с энергией, свидетельствовавшей о том, что им весьма прилично платят. В результате этих действий в Москве и Московской области произошло несколько прискорбных событий.

Мирно спавший на мансарде своей дачи Чапай проснулся лишь на одно короткое мгновение, когда на его лицо опустилась влажная, удушливо воняющая хлороформом тряпка. Он успел коротко замычать и два раза дернуться на кровати, сбивая к ногам легкое байковое одеяло. Когда сопротивление прекратилось, ему открыли рот, влили туда полбутылки водки и подожгли матрас. Старая комковатая вата горела неохотно, но в конце концов от тлеющей постели вспыхнули занавески, и через пару часов дача сгорела дотла вместе с Чапаем и урожаем лука, разложенным для просушки на веранде.

Напарник Чапая по кличке Клюв провел вечер в ночном клубе, где после полуночи начиналось стриптиз-шоу и можно было подцепить сговорчивую девчонку. Он как раз высматривал ножки постройнее, когда ему вдруг захотелось отлить. Он отлучился в туалет и больше не вернулся за свой столик. Его нашли под утро в запертой изнутри кабинке мужского сортира. Глаза Клюва были открыты, рот испачкан подсохшей белой пеной. В руке он сжимал пустой одноразовый шприц. Вскрытие показало, что Клюв умер от лошадиной дозы героина. Это было довольно странно, поскольку раньше Клюв никогда не употреблял наркотики, но, в конце концов, все когда-нибудь случается впервые.

Никто из лежавших в восемнадцатой палате травматологического отделения районной больницы пациентов не мог сказать, зачем покрытому гипсовой броней новичку, поступившему накануне, потребовалось выходить в коридор и, более того, на лестницу. Это было странно, поскольку дело происходило в промежутке между тремя и четырьмя часами ночи. Бедняга оступился на верхней ступеньке и скатился вниз. До нижней площадки он добрался уже мертвым, с неестественно свернутой набок головой. Дежурный врач, заглянув в его историю болезни, пожал плечами: у парня выдался неудачный денек, в течение которого он дважды ухитрился скатиться с лестницы. Если бы Ляпа мог говорить, он сказал бы, что все было совсем не так, но говорить он, увы, не мог – мешали сломанная шея и то обстоятельство, что он был мертв.

Той же ночью какие-то люди в черных масках ворвались в квартиру Свиста и вынесли оттуда все подчистую, не оставив даже мебели. Жену Свиста заперли в ванной, а самого Свиста, который пытался оказать сопротивление и даже ухитрился хорошенько приложить одного из грабителей, пырнули охотничьим ножом сначала в живот, а потом в горло.

Той же ночью, примерно в половине второго, полусонная дежурная сестра в приемном отделении института Склифосовского выдала позвонившей ей по телефону взволнованной женщине полную информацию о состоянии госпитализированного с ножевыми ранениями Николая Андреевича Аверкина. Состояние больного было тяжелым, но стабильным и не вызывало опасений за его жизнь. Аверкин начал идти на поправку, что очень обрадовало звонившую даму, которая представилась его женой.

Был самый глухой предрассветный час, когда подожженный Аполлошей бикфордов шнур догорел до конца, и очередь дошла до Николая Аверкина.

* * *

Молоденькая, симпатичная и оттого преувеличенно суровая медицинская сестра собрала свои причиндалы, суховато пожелала пациентам спокойной ночи и вышла из палаты. Близилась полночь.

Укол принес облегчение. Боль, которая вгрызалась прямо в кишки раскаленными железными зубами, начала утихать, и по телу стала быстро распространяться приятная умиротворяющая прохлада. «Слишком быстро, подумал Аверкин, чувствуя, как начинают слипаться глаза. – Слишком быстро и слишком приятно. Морфий, что ли? Надо бы отказаться от этой дряни, пока она мне не понравилась по-настоящему. Боль – ерунда, терпели и не такую, и без всякого морфия, между прочим. Правда, дело тут не только в боли. Дело в том, что после укола можно заснуть и ни о чем не думать. К примеру, о том, каким кретином я оказался. А все потому, что мне очень хотелось хотя бы на время остановить мясорубку, которая вертелась в голове. Забыться-то я забылся, но вот мясорубка не остановилась и сама собой навертела такого фарша, что вспомнить стыдно. Хорошо, что эти мерзавцы украли диктофон вместе с пленкой, на которой записано, как я строю из себя идиота и называю бандита Забродовым. Впрочем, какая разница? Придется во всем признаться Иллариону. Вот придет завтра он и спросит: Коля, друг, какой черт понес тебя на эти галеры? Что я ему отвечу? Правду я ему отвечу, вот что».

– Ну что, – спросил сосед по палате, – спим?

– Да, – сказал Аверкин, словно со стороны слыша свой слабый голос, спим.

– Правильно, – сказал сосед. – Для тебя сейчас сон – первое дело. Надо силенок набираться.

Аверкин подумал, что надо бы ответить или хотя бы пожелать соседу спокойной ночи, но сил на это уже не было – он стремительно проваливался в глубокий, без сновидений, сон. Последним, что он услышал, был щелчок выключателя настольной лампы.

Двухместная палата погрузилась в темноту, разжиженную лишь пробивавшейся из-под нижнего края дверного полотна полоской электрического света да сочившимся сквозь легкие занавески голубоватым сиянием далекого уличного фонаря. Сосед Аверкина еще немного повздыхал, повозился, скрипя панцирной сеткой, на кровати, пошуршал накрахмаленными простынями и затих. Наступила тишина, нарушаемая лишь размеренным сонным дыханием Аверкина и едва слышным посапыванием его соседа.

Около трех часов ночи в подвальном помещении больницы словно бы ниоткуда возник молодой человек, никак не относившийся к числу обслуживающего персонала. Он проник в подвал через пандус, по которому из находившегося здесь морга отправляли наверх тела к безутешным родственникам, чтобы те могли отвезти покойника домой.

Некоторое время молодой человек стоял неподвижно, настороженно вслушиваясь в тишину обширного пустого помещения. Роста он был невысокого, с тонкой гибкой фигурой, длинными русыми волосами и гладким безволосым лицом, которое очень нравилось стареющим состоятельным мужчинам. Это лицо, обычно холодное и надменное, как у светской красавицы, сейчас было собранным и деловитым. В руке молодой человек держал небольшую спортивную сумку.

Убедившись, что его появление осталось незамеченным, молодой человек приступил к делу. Он расстегнул сумку, извлек оттуда аккуратно сложенный белый халат, шапочку и мягкие шлепанцы на толстой резиновой подошве. Разложив все это на одной из стоявших вдоль стены каталок, он наклонился и подвернул штанины своих просторных брюк, обнажив белые безволосые икры – не худые, но и не чересчур мускулистые, приятной округлой формы. Увидев эти икры, стареющие обеспеченные мужчины всякий раз убеждались в том, что не обманулись, соблазнившись миловидным лицом своего партнера.

Быстро сбросив туфли и носки, молодой человек натянул на ноги длинные, чуть выше колена, нейлоновые гольфы телесного цвета и сунул ступни в стоявшие наготове шлепанцы. Собрав свои русые локоны на затылке, он прихватил их яркой пластмассовой заколкой в форме бабочки. Белая шапочка, халат, немного косметики и фальшивый бюст довершили дело: теперь посреди подвала стояла медицинская сестра, почти неотличимая от настоящей. Правда, у этой сестры были чересчур широкие плечи и слишком узкие бедра, но такие фигуры в наше время давно перестали быть редкостью.

Затолкав пустую сумку и туфли с носками под одну из каталок, фальшивая медсестра тронулась в путь, двигаясь с уверенностью человека, хорошо изучившего свои маршрут. Через пять минут она достигла дверей травма тологического отделения и без колебаний вошла в длинный, освещенный дежурными лампами коридор.

Примерно в десяти метрах от входа у стены стоял стол, за которым, уронив голову на скрещенные руки, в конусе отбрасываемого настольной лампой света крепко спала дежурная сестра. В дальнем конце коридора появилась фигура в больничной пижаме, нетвердым шагом пересекла коридор и скрылась в сортире, не обратив никакого внимания на стоявшую у дверей фальшивую медсестру.

Переодетый медсестрой молодой человек проводил беспокойного пациента ничего не выражающим взглядом серо-голубых, умело подведенных глаз и двинулся по коридору, всматриваясь в таблички с номерами палат Проходя мимо стола, за которым спала дежурная, он слегка напрягся, но двадцатилетняя красотка, делавшая Аверкину укол, не проснулась.

Миновав пост дежурной сестры, молодой человек свернул в боковое ответвление коридора, еще раз оглянулся на всякий случай и без колебаний повернул ручку двери, которая вела в двухместный послеоперационный бокс, где лежал Аверкин.

В боксе было темно. Молодой человек немного постоял у двери, давая глазам привыкнуть к темноте и вслушиваясь в ровное дыхание спящих. Наконец его зрачки начали различать очертания предметов, и он разглядел две кровати и лежавших на них людей.

Справа от входа, повернувшись лицом к стене, спал мужчина с забинтованной головой. Судя по его свободной позе, все остальное у него было в полном порядке, и молодой человек потерял к нему всякий интерес.

Пациент на левой кровати был перевит тугим марлевым коконом от живота до подмышек. Он лежал на спине, запрокинув осунувшееся небритое лицо, голая мускулистая рука свесилась с кровати, почти доставая до пола. Две или три секунды молодой человек смотрел на эту руку, словно примериваясь, а потом вынул из кармана заполненный какой-то желтоватой прозрачной жидкостью шприц и бесшумно двинулся к Аверкину.

Он склонился над постелью бывшего спецназовца и поднял шприц острием кверху, готовясь вогнать его в руку спящего. Вдруг позади него резко скрипнула панцирная сетка, что-то щелкнуло, и вспыхнул показавшийся его привыкшим к темноте глазам нестерпимо ярким свет.

Молодой человек резко обернулся, щурясь и прикрывая глаза свободной рукой. Он увидел, что сосед Аверкина сидит на постели, держа в правой руке огромный черный пистолет, дуло которого было направлено прямо в живот фальшивой медицинской сестры.

Киллер действовал без раздумий, решительно и быстро. Необходимости колебаться, взвешивая «за» и «протав», у него не было. Он отлично знал, как должен действовать, угодив в засаду, и был готов к такому повороту. Раньше, чем сидевший на постели человек с пистолетом успел что-нибудь понять, киллер точным движением вогнал шприц в свое левое предплечье и до упора надавил на поршень. По всему его телу волной прокатилась мучительная судорога, подкрашенные темной помадой губы раздвинулись, обнажая зубы в смертельном оскале, И он бревном рухнул в проход между кроватями, задев свесившуюся руку Аверкина.

Аверкин проснулся, повернул голову и некоторое время, недоуменно моргая и щурясь, смотрел на своего соседа.

– Ты чего? – спросил он наконец, разглядев в его руке пистолет. Приснилось что-нибудь?

– Черт подери, – оставив его вопрос без ответа, с досадой произнес полковник Мещеряков, снимая «б-ретту» с боевого взвода и раздраженно швыряя ее на тумбочку. Уродливая итальянская пушка смотрелась на заставленной пустыми стаканами и бутылками с апельсиновым соком больничной тумбочке неуместно и дико. – Проклятый камикадзе!

Аверкин, кряхтя от прилагаемых усилий, до отказа вывернул голову и наконец сумел разглядеть то, что лежало на полу. Пустой одноразовый шприц все еще торчал из белого халата, как ядовитая колючка, и на том месте, куда он вонзился, темнело крошечное пятнышко крови. Подол халата задрался, открыв закатанные почти до паха брюки и перехваченные тугими резинками чулком мускулистые бедра. Лишенное выражения восковое лицо трупа теперь стало больше похоже на лицо мужчины, чем при жизни, и даже умело наложенный макияж, казалось, только подчеркивал это обстоятельство.

– А тетенька-то оказалась дяденькой, – с трудом выговорил Аверкин и снова откинул голову на тощую больничную подушку.

– Сволочь он, а не дяденька, – проворчал Мещеряков, вынимая из-под подушки сотовый телефон… Сорокин прибыл через сорок минут после того, как звонок Мещерякова поднял его с постели. Одевался он второпях, был непривычно всклокочен и глядел волком.

Из-за его плеча, как и следовало ожидать, выглядывала безмятежная физиономия Забродова, который, судя по всему, старательно делал вид, что он тут ни при чем. Мещеряков подумал, что Забродова наверняка разбудил и привез сюда Сорокин, и с трудом сдержал злорадную ухмылку: Сорокин вряд ли упустил случай высказать Иллариону все, что думает о «рыцарях плаща и кинжала», которые путаются под ногами у органов следствия.

Позади Забродова стояли заспанные и сердитые медсестра и дежурный хирург, не понимавшие, чем вызвано такое вторжение. Служебного удостоверения Сорокина оказалось достаточно для того, чтобы ворваться в больницу посреди ночи, но недостаточно для того, чтобы успокоить персонал. «Но позвольте, – услышал Мещеряков хмурый голос дежурного врача, – я все-таки не понимаю..»

Сорокин стоял в дверях палаты, загораживая проход своими широкими плечами, и переводил не сулящий ничего хорошего взгляд с Аверкина на труп, с трупа на смущенно улыбающегося Мещерякова, снова на труп и опять на Мещерякова. Вместо ответа он слегка посторонился, пропуская медиков в палату.

– Ax! – сказала миловидная сестричка.

– Черт подери, – воскликнул дежурный врач. – Это еще что такое?!

– Думаю, это цианид, – любезно пояснил Мещеряков. Спохватившись, он взял висевшее на спинке кровати полотенце и как бы между делом бросил его поверх лежавшего на тумбочке пистолета. – Хотя наверняка это смогут определить только специалисты. Ты привез с собой специалистов, Сорокин?

– Я много чего привез, – глядя мимо него, угрюмо процедил Сорокин. – В том числе и две пары наручников.

– Он грозился меня посадить, – немедленно пожаловался Забродов.

Сорокин медленно повернул голову и вперил в Иллариона тяжелый взгляд красных от недосыпа глаз.

– Гм, – смущенно сказал Забродов и скромно отступил в сторонку.

– Я все-таки не совсем понимаю… – снова подал голос дежурный врач.

Сорокин все так же медленно повернул к нему голову, но доктор, в отличие от Забродова, не стушевался.

– Здесь медицинское учреждение, – заявил он, – я хотел бы понять… Я тоже, – перебил его Сорокин. – Поверьте, я очень не люблю ничего не понимать, а в данный момент именно это со мной и происходит. Что же касается вас… В данный момент мы с вами находимся на месте преступления, и лучшее, что вы можете сделать, это очистить помещение и постараться сделать так, чтобы ваши больные и персонал не путались у меня под ногами.

– Но позвольте!..

– Тише, тише, – вмешался Забродов. Он обнял доктора за плечи и мягко, но настойчиво повлек его к выходу. – Полковник не выспался и очень зол. Пойдемте от греха, а то сейчас он привяжется к вам со своими расспросами. Почему, скажет, в отделении посторонний? Да не просто посторонний, а бандит, наемный убийца… Кто, скажет, пропустил?! Тут, скажет, без взятки не обошлось… Ступайте, доктор, ступайте, а то не миновать нам с вами кутузки.

– А вас-то за что? – взяв тоном ниже, спросил доктор уже за дверью.

– Да уж он найдет, за что, – послышался ответ Забродова.

Мещеряков улыбнулся, а Сорокин бросил на дверь свирепый взгляд.

– Посадить его, что ли, в самом деле? – задумчиво произнес он, ни к кому не обращаясь.

– Ну-с, господа полковники, – бодро воскликнул Забродов, снова возникая на пороге, – насколько я понимаю, лед тронулся.

– Лично я ничего не понимаю, – сказал Мещеряков. – Сначала мы думали, что этот компьютерный воришка действует в одиночку. Но на Аверкина напали уже двое, еще двое были в квартире, а теперь еще и этот…

– В какой квартире? – быстро спросил Сорокин.

– Болтун – находка для шпиона, – заметил Илларион.

– Так, – сказал Сорокин, – так-так-так… Значит, это вы там шарили… То-то же я смотрю, что показания свидетеля отдают водевилем. Шум, гам, тарарам, потом по лестнице спускается какой-то тип, несущий на плечах другого типа, а через некоторое время картина повторяется: опять по лестнице бежит герой, выносящий с поля боя раненого товарища. Я-то думал, что дед просто сочиняет с перепоя. Так вы опять за свое?

– Да мы-то здесь при чем? – огрызнулся Мещеряков. – Кто их просил пугать нас пистолетами?

– Ах, пистолетами! Ну, и где они, эти пистолеты? Мещеряков, которому этот вопрос как-то не приходил в голову, посмотрел на Забродова.

– У меня, – кротко признался тот. – Дома. Целый день ломаю голову, пытаясь сообразить, как бы их половчее сдать родной милиции. Слушай, Сорокин, раз уж мы с Андреем раскололись, может быть, ты распорядишься, чтобы отсюда убрали этого… гм… трансвестита?

– Точно, – поддержал его Аверкин. – Долго он будет тут валяться?

После того, как труп осмотрели, сфотографировали с разных ракурсов, описали, запротоколировали, упаковали в черный пластиковый мешок и унесли, Сорокин решительно поставил на освободившееся место табурет, без спроса уселся на кровать Мещерякова и водрузил на табурет принесенный с собой плоский чемоданчик.

– Ну, – сказал он, – теперь вы будете говорить, а я слушать. И перестаньте водить меня за нос! Я же вижу, что ваша контора здесь ни сном ни духом, и что безобразничаете вы исключительно по собственной инициативе.

– В силу сложившихся обстоятельств, – поправил его Илларион. – Мы безобразничаем исключительно в силу сложившихся обстоятельств… Кстати, а что это у тебя в чемоданчике?

– Оборудование, необходимое для эффективного ведения допроса, – сухо ответил Сорокин, щелкая замками.

– Ой, – сказал Забродов.

– Я больной, – простонал Аверкин, – меня нельзя пытать.

– Я тоже, – присоединился к нему Мещеряков. – Рви ногти Забродову, он здоровый.

– Как хотите, – сказал Сорокин, вынимая из кейса бутылку коньяка. Забродову так Забродову. Подай стаканы, симулянт, – добавил он, обращаясь к Мещерякову.

Тьма за окном начала редеть, на глазах теряя густоту и приобретая серовато-жемчужный цвет. Наступало утро, до которого не дожили ни Свист, ни Ляпа, ни Чапай с Клювом, ни белокурый бисексуальный киллер с прозрачными серо-голубыми глазами.

Глава 16

– Светает, сява, – предупредил Баландин. Он сидел на корточках, по-обезьяньи свесив между колен длинные костлявые руки. В правой был зажат украденный из квартиры Аверкина пистолет. Прежде Чек видел такие только в кино: тускло-черный, старый, с громоздким угловатым казенником, удобно изогнутой рукоятью и тонким сизым стволом. Баландин сказал, что это «вальтер», и даже показал Чеку вытравленное готическим шрифтом название. Вид этой штуковины неизменно вызывал у Чека легкое содрогание: в руках Баландина она словно обретала собственный голос и криком кричала об убийстве.

– Сейчас, – сказал Чек, не отрывая взгляда от экрана ноутбука. – Я уже заканчиваю. Мне нужно буквально две минуты.

Баландин кивнул, сунул пистолет под мышку, как градусник, и принялся закуривать сигарету, ловко орудуя своими беспалыми клешнями. На Чека он не смотрел, сосредоточив все свое внимание на проходившей в десятке метров от их убежища грунтовой дороге.

По мнению Чека, осторожность Баландина граничила с паранойей. Даже если бы на дороге ни с того ни с сего появилась машина, водитель и пассажиры ни за что не сумели бы разглядеть их сквозь непролазную гущу кустов. Что это были за кусты, Чек не знал и знать не хотел, но они надежно скрывали их с Баландиным от нескромных взглядов, почти сплошным кольцом охватывая заросшую бурьяном крохотную полянку. На противоположной стороне высилось небольшое строение, сложенное из черных от времени и непогоды бревен. Оно вросло в землю по самые окна, шифер с крыши давно разворовали предприимчивые дачники, но на трухлявой стене слева от пустого дверного проема все еще висела побитая ржавчиной табличка, утверждавшая, что когда-то здесь размещалось отделение связи.

Чек знал, что, выйдя из укрытия, увидит за этим строением еще несколько вросших в землю гнилых халуп без крыш, слепо уставившихся на зарастающую сорняками улицу пыльными бельмами грязных окон. Деревня умерла и была похоронена – при въезде в нее даже не осталось таблички с названием, – и, хотя до ближайшего дачного поселка было не больше полутора километров, здесь царила мертвая тишина, как будто дело происходило на обратной стороне Луны. Даже шустрые и всеядные дачники давно перестали заглядывать сюда, поскольку здесь не осталось ничего, что можно было бы отодрать и уволочь на собственном горбу или в багажнике машины.

Тем не менее, укрепленный на трухлявом покосившемся столбе телефонный распределительный шкаф все еще был жив. Его ржавая дверца болталась на одной петле, внутри было полно сухих прошлогодних листьев и принесенного ветром мусора, но, наудачу воткнув разъем модема в гнездо, Чек обнаружил, что старая жестянка еще дышит. Это было чудо, но Чек воздержался от бурных выражений восторга. В последнее время он сильно повзрослел, как-то подсох и осунулся, а разговаривал только тогда, когда в этом была необходимость. Баландин не был приятным собеседником, да и пожиравший Чека изнутри огонь нельзя было потушить словами.

Раньше он даже не подозревал, что такое возможно – жить с огнем внутри. Ему казалось, что это просто образ, ради красного словца придуманный нечистыми на руку литераторами и советскими поэтами-песенниками, но теперь он почти физически ощущал наполнявший грудную клетку сухой жар.

Баландин по-прежнему сидел на корточках, дымя сигаретой и задумчиво почесывая худую загорелую шею стволом пистолета. В этой позе он мог сидеть часами, нисколько при этом не уставая. Чек как-то попробовал, но ему не понравилось: через пять минут у него затекли колени, а через десять стало ломить спину так, словно в поясницу ему с размаха загнали заостренный кол. Баландину же такая поза, казалось, на причиняла ни малейшего неудобства.

Закончив сеанс, Чек отключил модем, захлопнул крышку компьютера и аккуратно смотал провода. Можно было уходить, но Баландин не двигался, целиком уйдя в какие-то свои мысли, и Чек воспользовался этой краткой передышкой, чтобы еще раз проанализировать то, что он уже сделал и что намеревался предпринять.

В том, что он успел натворить, Чек видел очень мало смысла. Знай он, что ему предстоит охота на собственного работодателя, он ни за что не затеял бы аферу с Аверкиным, которая, как он сейчас понимал, была задумана второпях, кое-как, а проведена и того хуже. Теперь он вообще не понимал, зачем ввязался в это дело. Видимо, решил Чек, ему было на роду написано прожить неспокойную жизнь. Не будь Аверкина, решил Чек, я непременно придумал бы что-нибудь еще – возможно, еще более глупое и самоубийственное, чем игра в кошки-мышки с ГРУ. А потом возник Баландин с его леденящей внешностью и историей, которая напрямую касалась Чека. В то, что хромой волк возник в его жизни случайно, Чек не верил. Возможно, где-то – может быть, на небе, а может, и в гораздо более теплом местечке, – все-таки существовала некая сила, призванная вершить правосудие. И если ему довелось родиться на свет только для того, чтобы послужить орудием этого правосудия – что ж, так тому и быть…

И еще он хотел увидеть, как умрет Рогозин. Он не знал, зачем ему это, но чувствовал, что не сможет успокоиться до тех пор, пока убийца его сестры будет топтать землю. Собственная одержимость немного пугала его, он не ожидал от себя ничего подобного. В конце концов, уговаривал он себя, мертвым место на кладбище, а живые должны жить. Нельзя двигаться вперед, глядя на то, что осталось позади – так недолго и шею свернуть. И, тем не менее, успокоиться он не мог.

Возможно, подумал Чек, во всем виноват Баландин. Он же сумасшедший, и его сумасшествие заразно. Я просто заразился от него, как заражаются гриппом и скарлатиной… и СПИД ом тоже, между прочим. Вот именно, СПИДом. Эта болезнь не проходит сама собой. Она может длиться годами, но в конце концов инфицированный все равно умирает. И я умру, понял Чек. Сколько мне осталось: месяц, неделя, час? Что это будет: пуля, нож или вылетевший из-за угла огромный «чероки» Канаша? Он понял, что это, его не волнует. Главное, успеть расплатиться с Рогозиным…

Маме он сказал, что уезжает в длительную командировку, и постарался выбросить ее из головы. Как ни странно, это ему удалось. Он жил странной жизнью, почти лишенной эмоций и переживаний – без страха, без радости, без угрызений совести, с одной лишь спокойной ненавистью и желанием убить, которое постепенно стало привычным фоном всех его мыслей я чувств.

– Заснул, сява? – не оборачиваясь, спросил Баландин. – Минут пять уже сидишь, как пенек у дороги, даже моргать перестал.

Чек тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли.

– У тебя что, глаза на затылке? – спросил он, вставая с земли.

– Они у меня везде, – ответил Баландин, заталкивая пистолет в глубокий карман брюк. – Пошли, что ли?

Чек кивнул, подхватил сумку с ноутбуком и поднял лежавший в сторонке обрез. Баландин собственноручно обкорнал украденное у Агнессы Викторовны ружье, укоротив стволы и отпилив украшенный резьбой приклад. Чек наблюдал за этой варварской операцией совершенно равнодушно: глупо сожалеть об испорченном ружье, когда его хозяйка осталась лежать в замусоренной кухне брошенного жильцами дома, где ею наверняка успели полакомиться крысы, а может быть, и ее собственная кошка, прежде чем кто-нибудь нашел ее тело.

Обрез был заряжен самодельной картечью, которую Чек и Баландин вместе нарубили из куска толстой стальной проволоки. Когда Баландин на пробу пальнул этой картечью в одном из заброшенных домов, в дощатой перегородке возникла дыра, в которую можно было свободно просунуть руку. «Незаменимая штука для ближнего боя, – сказал Баландин, вручая Чеку обрез. – Главное, что целиться не надо. Куда ни попади, клиенту все равно крышка. Если сразу не подохнет, то кровью истечет наверняка. Следи, чтобы эта штука всегда была под рукой. Только яйца себе не отстрели, грамотей».

– Ну, – сказал Баландин, когда они двинулись в путь, осторожно пробираясь по задам заброшенной деревни параллельно дороге, – и чего ты добился с этой своей балалайкой?

Чек коротко усмехнулся.

– А чего ты добился со своим стволом и своими ооновскими понтами? – огрызнулся он. – Я-то кое-чего добился, можешь не сомневаться.

– Например?

– Например, подбросил твою историю парочке газет – тех, у которых тиражи по несколько миллионов экземпляров. Если все будет нормально, наш материал выйдет в свет уже сегодня, самое позднее – завтра.

– Бесплатно?

– Плевал я на деньги! – резко сказал Чек.

– Я тоже, – после короткого раздумья согласился Баландин. – Тогда какой в этом толк? Доказательств-то у нас никаких, а без доказательств все это пустой треп.

– Доказательства нужны суду, – сказал Чек. – А для того, чтобы подмочить репутацию, достаточно всего лишь туманного намека. Можешь мне поверить, последние пару лет я получал свои деньги именно за это. И потом, все это ерунда. Репутация Рогозина меня не интересует. Я хочу его раздразнить, чтобы он начал действовать побыстрее. Когда человек торопится, больше шансов на то, что он допустит ошибку.

– Раздразнить? – переспросил Баландин. – Да, это ты хорошо придумал. Вытащить эту историю на свет божий – это все равно что засунуть нашему Юрику в задницу палку с гвоздями и пару раз хорошенько крутануть. Взовьется, как наскипидаренный. А что дальше?

– Дальше будем думать, – сказал Чек. – Ни на работе, ни в городской квартире нам его не достать. Я узнал, где у него дача.

– Я знаю, где была дача его папашки, – перебил Баландин. – Поселок Раздолье, кажется.

– Улица Широкая, дом пять, – подхватил Чек. – Даже не верится. Неужели за столько лет и с такими деньгами он так и не удосужился выстроить себе приличный загородный дом?

– Не волнуйся, – проворчал Баландин. – Дом там такой, что дай бог каждому. Конечно, староват, но десять лет назад это был настоящий дворец. Он задумчиво поскреб покрытую шрамами макушку. – Да, прихватить его там было бы неплохо. Только как это сделать? Сидеть в лесу и дожидаться, когда хозяин решит подышать свежим воздухом?

– Что-нибудь придумаем, – пообещал Чек.

Баландин покосился на него с невольным уважением. Парнишка оказался крепче, чем он думал. Баландин никогда не связался бы с этим интеллигентным хлюпиком, если бы мог выбирать. Но выбирать-то он как раз и не мог – мешала засевшая в плече пуля, – а когда способность управлять собственной судьбой вернулась к нему, было уже поздно: мальчишка прилепился к хромому волку намертво, и неожиданно выяснилось, что пользы от него больше, чем от самого Баландина. Без этого парня с его компьютером Баландин был как слепой котенок. Если бы не Чек, надежды поквитаться с Рогозиным не было бы.

Первое время Баландин пристально следил за своим напарником, готовый прикончить его сразу же, как только тот даст слабину или вздумает идти на попятный. Это была дорога с односторонним движением, и Баландин не собирался погибать только из-за того, что по воле случая оказавшийся рядом с ним сопляк решит, что с него довольно, и запросится обратно к маминой юбке. Но Чек шел к цели со спокойным упрямством, и Баландин вынужден был пересмотреть свое мнение на этот счет.

Постепенно он начал понимать, что голова у Чека варит гораздо лучше, чем у него, и без споров принимал советы своего компаньона, больше напоминавшие короткие приказы. Хотя главным в их небольшой команде оставался Баландин – и по праву сильного, и потому, что его ненависть была старше ненависти Чека на долгих одиннадцать лет. Кроме того, существовала одна вещь, которой Баландин не знал о своем напарнике, и до выяснения этой последней подробности Чек оставался для него сявой.

Они вернулись в свое логово, когда над верхушками ближнего леса уже занялось розоватое утреннее зарево. Прежде чем выйти из кустов, Баландин внимательно осмотрелся по сторонам, и лишь убедившись, что за время их отсутствия здесь никто не побывал, махнул рукой Чеку и двинулся вперед.

Они обосновались в единственном более или менее сохранившемся доме. Половина оконных стекол отсутствовала и здесь, но в перекошенном дверном проеме болталась на полусгнивших кожаных петлях тяжелая дубовая дверь, а над головой уцелела хоть и дырявая, но все-таки крыша.