Текст книги "Беспокойный"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ну?! – весело изумился Рублев, весьма довольный тем, что разговор все же завязался, пускай и на такую явно скользкую тему, как качество русской водки.

– Ей-богу, так и сказал. Ну, я и отвел его за угол, к киоску, где тетка Вера из-под прилавка паленкой приторговывала. Уж и не знаю, выжил он после этого или нет. Но, если выжил, наверняка остался доволен: у тетки Веры не водка, а настоящий динамит, с первой рюмки крыша набекрень… Вон в тот проезд давай, уже почти приехали…

Он опустил стекло со своей стороны, вынул из кармана разрисованную камуфляжными пятнами пачку сигарет без фильтра и закурил. Настроение у него заметно поднялось, и Борис Иванович заподозрил, что этот прилив бодрости и оптимизма вызван зрелищем лежащей в бардачке бутылки дорогого коньяка. Думать так о боевом товарище было неловко и грустно, но это, увы, здорово смахивало на правду.

Сигарета, которую курил Сергей Казаков, воняла так, словно была набита дубовыми листьями пополам с сушеным навозом, но Рублев был этому даже рад: смрад тлеющей ядовитой смеси, которую производители имели наглость именовать табаком, успешно забивал тоскливый кислый запах грязи и запущенности, которым тянуло от пассажира. Следуя его указаниям, Борис Иванович медленно вел машину по лабиринту междворовых проездов, перебирая в уме свои полезные знакомства в поисках человека, который помог бы вернуть Сереге Казакову человеческий облик. С затянутого серыми облаками неба начал сеяться мелкий теплый дождик, ветровое стекло стало рябым от капель. Брызги залетали в салон через открытые окна, приятно холодя кожу. Одни благие намерения были забыты ради других, куда более важных, но ведущих в том же направлении – прямиком в пекло. «Здесь», – сказал Казаков. Борис Иванович остановил машину и под усилившимся дождиком вслед за своим бывшим взводным нырнул в подъезд, неся под мышкой бутылку дорогого коньяка и даже не подозревая, что над головой у него уже начали сгущаться тучи, куда более густые и темные, чем те, что висели в данный момент над Москвой.

* * *

Участковый был совсем молодой, явно сразу после школы милиции, невысокий, коренастый, круглолицый и белобрысый. На новеньких погонах поблескивали лейтенантские звездочки, а дерматиновая папка на «молнии», которую он держал под мышкой, распространяла острый, легко ощутимый в радиусе двух метров запах большой химии, из чего следовало, что ее купили буквально на днях. Лейтенант заметно смущался и оттого держался нарочито строго и официально. Его хотелось дружески похлопать по плечу, а то и погладить по стриженой макушке, предложить чувствовать себя как дома и угостить чаем с вареньем, а еще лучше – молоком.

Впрочем, Борису Ивановичу не стоило большого труда сдержать этот неразумный порыв. Находясь при исполнении, сотрудники милиции почему-то особенно болезненно воспринимают любые посягательства на свои погоны, которые, как известно, располагаются у них именно на плечах. Да и явился этот мальчишка сюда явно не затем, чтобы распивать чаи; судя по чрезвычайной суровости, которую он на себя напускал, дело у него было сугубо официальное и притом не особенно приятное – как, впрочем, и в подавляющем большинстве случаев, когда участковому инспектору милиции приходится посещать на дому одиноко проживающих мужчин, еще не достигших возраста, когда они уже не могут даже хулиганить.

Тем не менее, чайку Борис Иванович ему все-таки предложил. От угощения участковый отказался, но на кухню прошел и там, усевшись на придвинутый хозяином табурет, принялся доставать из папки и раскладывать на краю стола какие-то свои бумаги. При этом он, не особенно скрываясь, шарил глазами по углам, явно рассчитывая обнаружить признаки антиобщественного образа жизни – грязь, пустые бутылки из-под спиртного, а то и что-нибудь похуже. Борис Иванович поставил на плиту чайник – несмотря на полученный только что отказ, из расчета на двоих, просто чтобы в случае, если лейтенант передумает, не кипятить воду вторично. Он не терялся в догадках и не строил предположений, хотя и не знал за собой никакой вины, которая могла бы послужить причиной этого визита. К чему гадать, когда ответы на все твои вопросы сидят прямо перед тобой и будут в ближайшее время озвучены, независимо от того, хочешь ты их слышать или нет? Раз мент пришел к тебе домой, он обязательно скажет, что ему от тебя надо, потому что эти ребята не из стеснительных…

– Паспорт у вас имеется? – спросил участковый, мелким старушечьим почерком вписывая в стандартный бланк какие-то сведения.

– Помнится, выдавали когда-то, – пытаясь прощупать собеседника, сдержанно пошутил Борис Иванович.

– Хотелось бы взглянуть, – непреклонно объявил участковый, становясь еще суровее, как будто легкомысленное отношение собеседника к главному документу гражданина Российской Федерации подтвердило самые худшие его подозрения.

– Сейчас организуем, – пообещал Рублев. – А вы пока насчет чайку подумайте. Ну, и за чайником присмотрите, если вас не очень затруднит.

Участковый взглянул так, словно ему предложили станцевать стриптиз в дамском клубе с крайне дурной репутацией, но промолчал. Борис Иванович проигнорировал этот красноречивый взгляд и отправился за паспортом. Долго искать главный документ российского гражданина не пришлось: в квартире отставного майора царил истинно армейский порядок, да и переизбытка вещей, который превращает в кошмар любую попытку быстро найти то, что вам нужно в тот или иной момент, здесь не наблюдалось.

Задвигая на место ящик, из которого только что достал паспорт, он услышал, как на кухне коротко свистнул и сейчас же замолчал чайник. Борис Иванович улыбнулся в усы: нацепив погоны лейтенанта милиции, парнишка не утратил простых, нормальных человеческих качеств. Старший по возрасту попросил его присмотреть за чайником; чайник закипел, и паренек его выключил, не побоявшись унизить тем самым свой высокий статус представителя власти. Впрочем, особенно обольщаться не следовало: мальчуган служил еще совсем недолго, процесс превращения человека в столичного милиционера был в самом начале, и оставалось только гадать, каким окажется конечный результат. Эта служба накладывает на личность неизгладимый, заметный едва ли не с первого взгляда отпечаток; видимо, без этого не обойтись, но нужно иметь очень твердый внутренний стержень, чтобы, служа в милиции, не поддаться соблазну, не дать слабину и не превратиться в чудовище, в народе для краткости именуемое ментом поганым (и зачастую, увы, именуемое по заслугам).

Повернувшись к двери, он обнаружил, что участковый стоит на пороге, с прежним настороженным любопытством поглядывая по сторонам. С его стороны это было не слишком вежливо, но зато вполне разумно: в конце концов, выпить с хозяином на брудершафт он еще не успел (да, надо полагать, и не собирался) и по долгу своей нелегкой службы просто обязан был подозревать, что тот может вернуться на кухню не с паспортом, а с топором или заряженным охотничьим ружьем.

Борис Иванович вручил ему паспорт, но лейтенант еще немного помедлил, глядя на висящие на стенах фотографии. Эти снимки могли рассказать о хозяине квартиры больше, чем любые слова, и Рублев уже не впервые подумал, что их надо бы снять и убрать подальше от посторонних глаз. Предаваться воспоминаниям можно и с фотоальбомом на коленях, а этот вот мальчишка, к примеру, уже, наверное, сделал на основании увиденного определенные выводы и поставил диагноз: афганский синдром. Неуравновешенная, расшатанная войной психика, нервные срывы, и все это – на фоне отличной боевой подготовки и мастерского умения убивать и калечить людей… Ничего не скажешь, хорош подарочек для участкового, который только что вступил в должность!

Они вернулись на кухню. Внимательно изучив паспорт, лейтенант вернул его Борису Ивановичу и внес еще какие-то данные в свой протокол. Пока он писал, старательно водя по бумаге шариковой ручкой, Рублев заварил чай и уселся напротив. За окном брезжил тусклый серенький полусвет, полдень больше напоминал вечерние сумерки; потом пошел дождь, стало еще темнее, и Борис Иванович, поднявшись с табурета, включил свет. На кухне сделалось очень уютно – в самый раз для дружеских посиделок под шум дождя, – но официальный вид гостя и разложенные с краю стола бумаги к посиделкам, увы, не располагали – скорее уж они наводили на не слишком приятные мысли о возможной отсидке.

– Так что же это получается, Борис Иванович? – закончив писать, задал риторический вопрос участковый.

При этом он устремил на Рублева строгий, требовательный взгляд и сделал паузу, явно ожидая ответа.

– А что, собственно, получается? – поинтересовался тот.

– Общественный порядок нарушаем, вот что у нас с вами получается, – сообщил лейтенант.

Рублев глубокомысленно наморщил лоб.

– Что-то не припоминаю, – сказал он, – чтобы мы вместе с вами нарушали общественный порядок.

– Да нет, – вздохнул участковый, – вы его один нарушали, без меня. И я бы на вашем месте с этим не шутил. Плохо может кончиться, уважаемый. На вас коллективная жалоба поступила, вы в курсе?

– Признаться, нет, – сказал Борис Иванович.

Он был удивлен, поскольку всегда старался жить с соседями в мире и согласии – то есть придерживался вежливого нейтралитета, по мере возможности избегая любых форм чересчур тесного общения, будь то совместное распитие или громкое, на весь двор, выяснение отношений. Соседи обычно платили ему полной взаимностью; правда, в последнее время он начал замечать косые, вороватые взгляды, а при встречах на лестнице или во дворе некоторые из соседей старались, торопливо кивнув, поскорее проскочить мимо. Он не обратил на это внимания, решив, что становится мнительным; теперь выяснялось, что дело тут вовсе не в его мнительности, а в чем-то другом.

– Шумите, – с укоризной сказал участковый, – сквернословите. На человека напали…

– На какого человека?

– А на стоянке, помните? Вы с ним еще место на парковке не поделили… Вы понимаете, что, если он напишет заявление, вам грозит ответственность – возможно, даже уголовная?

– Ага, – сказал Рублев, разливая чай. – Вот откуда ветер дует! До чего же интересные на свете бывают люди! Вам с сахаром?

– Да, если можно, – сказал лейтенант, забыв о том, что пять минут назад гордо отказался от угощения. – Так что насчет драки, Борис Иванович? Комбат подвинул к нему сахарницу, закурил и ненадолго задумался, помешивая ложечкой в чашке. Ситуация получилась и впрямь интересная – вернее сказать, неожиданная. В самом деле, от подполковника ФСБ можно было ожидать чего угодно, но только не такой мелочной, обывательской, прямо-таки старушечьей мести. Это ж надо – коллективная жалоба! Не поленился обойти соседей – кому позолотить ручку, кого пугнуть служебным удостоверением, – собрал подписи и состряпал кляузу… Ай да подполковник!

– Честно говоря, не понял вопроса, – сказал он наконец. – Я так понимаю, что картина вам ясна. Есть коллективная жалоба, есть показания свидетелей… возможно, есть даже справка о побоях, полученных вашим так называемым потерпевшим. Побоев-то никаких не было, но справку взять – это же раз плюнуть. Особенно для человека, который сумел уболтать столько народу дать ложные показания в письменном виде. Я так понимаю, что в этих показаниях нет ни слова ни про то, кто именно затеял потасовку, ни про пистолет, ни про стрельбу…

– Какой пистолет? – насторожился участковый.

– Травматический. Из которого мне чуть башку не отстрелили. Но этого, понятно, никто не видел, а потому и обсуждать данную тему вряд ли стоит. Мои голословные утверждения против коллективной жалобы и свидетельских показаний – это же тьфу, верно? И после этого ты, лейтенант, еще спрашиваешь, что насчет драки… Да ничего! Не было драки, а было мелкое недоразумение. Которое я, между прочим, хотел уладить миром – по-человечески, по-мужски. Даже бутылку для этого случая припас. А потерпевший твой пропал, как в воду канул. А родственник его, у которого он тут гостил, молчит как партизан. Думает, наверное, чудак, что я его свояку эту бутылку собираюсь в задний проход завинтить. Я бы, конечно, и не против – чтобы, значит, было за что страдать, – да мараться неохота. Вот в общих чертах и все, что я могу сказать по поводу драки. А что до коллективной жалобы, так ты собери своих жалобщиков в кучу, и пусть они мне прямо в глаза повторят то, под чем сдуру подписались. Я понимаю, у тебя служба: раз жалоба есть, обязан реагировать. Ну, так реагируй! Зачем пришел-то – не арестовывать меня, надеюсь?

– Провести беседу, – едва заметно поморщившись, сказал лейтенант.

– Валяй, проводи, – разрешил Борис Иванович. – Да чай пей, а то совсем остынет. Участковый машинально хлебнул чаю.

– А скажите, – произнес он осторожно, – только честно: это правда, что вы один его машину передвинули?

– Это он говорит? – уточнил Борис Иванович.

– Нет, это так, один бомж… Так, говорите, пистолет? Вот, значит, что он искал в помойке…

– Если бомжу все это не привиделось с пьяных глаз, – снова уточнил Рублев, хлебнул чаю и затянулся сигаретой.

– Вот видите, – окончательно оттаял лейтенант, – вы же сами все понимаете…

– Собачья у тебя работа, – посочувствовал ему Борис Иванович. – Все видишь, а сделать ничего не можешь, потому что бумажка сильнее. Кто первый настрочил, тот и прав. Да если б я его хоть разок по-настоящему двинул, ему бы уже и писать-то нечем было. Ладно, не обращай внимания, лейтенант, это я так, к слову… Где тут у тебя расписаться?

– Вот тут, – участковый ткнул пальцем в протокол.

– Надеюсь, это не признательные показания?

– Да вы прочтите, я же не против…

Борис Иванович быстро пробежал бумагу глазами и усмехнулся.

– Впредь не повторится… – пробормотал он. – Что ж, по сути все верно, хотя по форме… гм… как-то… Вроде я и впрямь виноват.

– Вы же сами понимаете, – повторил участковый, глядя, как он ставит под протоколом беседы размашистую подпись. – Хотите совет? Если он все-таки напишет заявление, с вас возьмут подписку о невыезде. Так вот, пока он думает, я бы на вашем месте уехал из города. Что вы, в самом деле, тут сидите? Лето на дворе, море зовет… Да сейчас везде хорошо…

– Кроме Москвы, – подсказал Рублев. – Сговорились вы, что ли? Вот не было печали…

– И не тяните, – собирая бумаги, посоветовал участковый. – Да, и с соседями как-нибудь… В общем, постарайтесь обойтись без выяснения отношений.

– Делать мне больше нечего, – проворчал Борис Рублев.

Когда участковый ушел, он безо всякого удовольствия допил чай и некоторое время курил, глядя в окошко, за которым все еще шел спорый, частый летний дождь. Потом в дверь опять позвонили. Оказалось, что это явился с извинениями один из соседей: не держи зла, Иваныч, но ты же сам все понимаешь… Отметив про себя, что сегодня окружающие слишком часто взывают к его понятливости, Борис Иванович постарался извлечь из ситуации максимальную выгоду. Визитер, выступавший, как выяснилось, от имени всех остальных соседей, подписавших пресловутую коллективную жалобу, имел недурные связи, и Рублев, без зазрения совести воспользовавшись его неловким положением (поделом вору мука, нечего было кляузы подписывать), попросил его похлопотать насчет трудоустройства и, если понадобится, лечения Сергея Казакова. В другое время сосед наверняка счел бы такую просьбу чрезмерно обременительной, но сейчас он воспринял ее с видимым облегчением. Наверное, он ожидал, что Борис Иванович потребует от него дать правдивые показания против подполковника ФСБ Михайлова, и не знал, как от этого отвертеться, потому и обрадовался, когда вместо этого справедливого требования прозвучала пустяковая, по большому счету, просьба. Они расстались довольные друг другом, и каждому при этом казалось, что он заключил чертовски выгодную сделку. Сосед был во многом прав, Борис Иванович ошибался, но с некоторых пор это перестало иметь принципиальное значение, поскольку события уже свернули в колею, которая должна была увести его очень далеко от склочного подполковника ФСБ Михайлова.

Глава 5

Запыленный после долгой поездки по грунтовым проселочным дорогам джип въехал в распахнутые настежь тесовые ворота и остановился посреди ровного, заросшего шелковистой травой двора, который, не происходи дело в российской деревне, вернее всего было бы назвать газоном.

Собственно, деревня отсюда была не видна. Если выйти за ворота, можно было разглядеть над верхушками приречного ивняка пару черных от старости, испещренных изумрудными заплатами мха шиферных крыш да полуразрушенную, с провалившимся куполом колокольню заброшенной деревенской церквушки. Ветер изредка доносил с той стороны собачий лай, тарахтенье мотоциклетного двигателя или заполошное кукареканье перепутавшего время петуха, но на эти звуки можно было не обращать внимания, и, если специально не смотреть в сторону деревни, было легко представить, что ее нет совсем. Дом стоял посреди двора и был именно таким, каким его описывал Бородин: просторный, крепкий, бревенчатый, обшитый свежими досками, с резными наличниками и просторной верандой, на которой, должно быть, было очень приятно посидеть вечерком одному или в приятной компании, потягивая чаек… ну, или что-нибудь другое. Новенькие окна приветливо поблескивали отмытыми до скрипа стеклами, над домом склонилась, шумя листвой, старая могучая береза. У стены сарая громоздилась, уходя под самую крышу, поленница дров, крышка запертого на замок колодца блестела свежей краской. Дом стоял на невысоком пригорке, что полого спускался к тихой, медлительной реке, и стоявшие под навесом около сарая весла намекали на наличие в хозяйстве лодки. В целом это место здорово смахивало на уголок рая – по крайней мере, в представлении Сергея Казакова, который только что выбрался из джипа и стоял, озираясь по сторонам, как турист, впервые очутившийся среди циклопических каменных статуй и колонн древнего Луксора.

Казаков был непривычно трезв, выбрит почти до блеска и одет в свой единственный приличный костюм – тот самый, в котором гулял на собственной свадьбе, а потом хоронил жену и сына. Пиджак стал ему великоват и слегка помялся, неумело завязанный галстук сбился на сторону, а прическу не мешало бы подровнять, но запавшие глаза смотрели с осунувшегося, незагорелого лица с выражением живого, трезвого любопытства.

– Ну как, Серега, нравится? – хлопнув его по плечу, поинтересовался Бородин. На его одутловатой поросячьей физиономии сияла довольная улыбка, он с видимым наслаждением полной грудью вдыхал чистый, напоенный ароматами заречных лугов воздух и вел себя по-хозяйски, словно все это великолепие по праву принадлежало ему, а может быть, даже и было им собственноручно создано.

– На первый взгляд ничего, – скрывая граничащее с восторгом изумление, уклончиво ответил Казаков. Положа руку на сердце, в глубине души он боялся подвоха и ожидал увидеть развалюху с выбитыми окнами, худой крышей и сгнившим полом, но действительность оказалась похожей на сказку. – Надо бы осмотреться, что ли, нельзя же так, с бухты-барахты…

Водитель джипа, крепкий, слегка погрузневший мужчина лет пятидесяти, с квадратным загорелым лицом и короткой стрижкой, выбрался из-за руля и направился к крыльцу, на ходу разбирая бренчащую связку ключей. Он был одет в камуфляж, даже майка, что обтягивала широкую грудь и крепкий округлый животик, была разрисована маскировочными полосами и пятнами; картину немного портили цивильные кожаные туфли, которые так и подмывало назвать штиблетами, но в целом хозяин усадьбы все равно производил впечатление отставного военного – возможно, всего лишь прапорщика, но очень может статься, что и полковника. Представился он Андреем Константиновичем; фамилии его Сергей не разобрал, да она его и не интересовала: в том, что касалось чисто деловой, официальной стороны дела, он целиком и полностью полагался на Бородина. А почему бы и нет? Свет не без добрых людей, и за черной полосой в жизни, как правило, следует светлая. Вот и для Сергея Казакова, кажется, настало просветление: и старого друга встретил, и новым обзавелся, и оба готовы помочь. Правда, Иваныч остается в своем репертуаре: вся жизнь у него как бой, и держится он все время так, словно доводит построенному в каре батальону боевую задачу. Не можешь – научим, не хочешь – заставим, вот и весь его разговор. По-своему он прав и, конечно же, желает Сергею только добра. Но он предлагает стиснуть зубы, взять себя в руки и начать жить с чистого листа, с нуля. Знал бы он, как это трудно, почти невозможно! Да и смысла в этом особенного что-то не видать – по крайней мере, пока.

А вот Леха Бородин подыскал другое решение проблемы, предоставил Сергею тихую гавань, где он может жить по собственному разумению и делать что хочет: хочешь – гробь себя дальше наедине со среднерусской природой, а хочешь – залижи раны и по совету комбата начинай жить по-новому. Вот в этом и заключается главное преимущество его предложения: оно дает Сергею отсрочку, время на размышления и нисколько не противоречит тому, что предлагает Борис Иванович. Со временем, возможно, Сергею захочется вернуться к людям, а сейчас ему хочется побыть одному…

Он вдруг понял, что в душе уже окончательно согласился на переезд и хочет только одного: чтобы все формальности как можно скорее остались позади, и хозяин вместе с Бородиным уехал обратно в Москву, оставив его обживаться на новом месте, в которое он, кажется, влюбился с первого взгляда. Да и мудрено ли влюбиться, когда тут такая благодать! И простор, и воздух, и речка, и береза ласково так шумит, и дом – загляденье, и, главное, кругом ни души… Эх, хорошо! Собственно, формальности как таковые уже были позади. Во все подробности сложной многоступенчатой сделки, которую Леха Бородин провернул через знакомого риелтора, Сергей не вникал. Два часа назад он поставил свою подпись на документе, согласно которому его московская квартира переходила кому-то другому; ощущение было не из приятных, утешало одно: упомянутый документ все еще оставался при нем и, если бы его что-то вдруг не устроило, Сергей мог в любой момент разорвать эту бумажку в клочья вместе со всеми подписями и печатями нотариуса.

Но пока что его все устраивало, и он с нетерпением следил за тем, как хозяин в камуфляжном костюме, позвякивая ключами, отпирает дом. Справившись с этой ответственной задачей, он распахнул дверь и отступил в сторону, приглашая гостей войти, а сам спустился с крыльца и отправился открывать колодец – надо полагать, затем, чтобы продемонстрировать хваленое качество здешней воды, а заодно и исправность немудреного механизма, при помощи которого Сергею предстояло добывать ее из земных недр. За все это время он не проронил ни словечка, не предпринял ни единой попытки расхвалить свою собственность, и Сергею это импонировало: ему нравились люди, умеющие молчать и понимающие, что простые, настоящие вещи говорят сами за себя лучше всяких слов.

Он вздохнул, наслаждаясь покоем. Все здесь как раз и было простое, настоящее, не требующее украшений и словесной шелухи, скрывающей изъяны. Он прошелся по светлым и чистым, скудно обставленным комнатам, одобрительно похлопал ладонью по беленому боку русской печки и снова вышел на крыльцо, почти не слыша болтовни Бородина, который не уставал восторгаться окружающим и громогласно завидовать Сергею, который может себе позволить удалиться от московской суеты и жить отшельником.

Во дворе его дожидался хозяин. Он показал сарай, где, помимо топлива на зиму, рыболовных снастей и хозяйственного инвентаря, обнаружился исправный скутер с залитым под пробку баком, объяснил, где находится магазин (в полутора километрах по дороге, ближе, елки-палки, чем в городе), и угостил Сергея колодезной водой. Вода была ледяная, кристально чистая и, как показалось Казакову, сладкая; от нее сразу заломило между бровями, но ее все равно хотелось пить еще и еще, и Сергей с удивлением поймал себя на мысли, что, возможно, станет с удовольствием употреблять ее вместо своего излюбленного напитка – портвейна. – Ну, мужики, решайте что-нибудь, – сказал, наконец, хозяин, демонстративно посмотрев на часы. – Да – да, нет – нет… У меня дел невпроворот, да и кроме вас покупатели имеются…

Бородин посмотрел на Сергея.

– Да, – рассеянно ответил тот, борясь с желанием улечься на спину посреди двора, разбросать руки крестом и просто смотреть в безоблачное голубое небо. – Да, конечно. Меня все устраивает. Отличное место, и дом отличный.

– Нам скрывать нечего, – с удовлетворением заявил хозяин. – Как говорится, товар лицом. Ну, айда в дом – разберемся, что к чему, посчитаемся…

– Да, без этого никак, – поддакнул Бородин. – Дружба крепче, когда денежки посчитаны.

Они уселись за круглый стол в большой комнате, над которым висел старый, но чистенький зеленый шелковый абажур с бахромой. Бородин торжественно водрузил на середину стола свой атташе-кейс и щелкнул замочками.

– Вуаля, – провозгласил он, обеими руками выкладывая на стол толстые пачки банкнот. – Айн, цвай, драй… Считайте, Андрей Константинович, считайте, уважаемый! Денежки счет любят, а то скажете потом, что москвичи вас надули!

– Ну, раз вы сами предлагаете… – Хозяин усмехнулся, взял наугад одну из пачек, разорвал бандероль, посмотрел на свет одну купюру, другую и начал неожиданно ловко, прямо как банковская машина или матерый валютчик, пересчитывать деньги. Серовато-зеленые бумажки так и мелькали в его толстых, неуклюжих с виду пальцах. – Опыт, – сказал он, поймав на себе изумленный взгляд Сергея. – Я, брат, еще до дефолта девяносто восьмого года бизнесом позаниматься успел – по мелочи, конечно, купи-продай, но руку, как видишь, набил… – Он возобновил счет и, закончив, удовлетворенно кивнул: – Порядок, Москва. Так, сколько тут у нас?..

Он пересчитал пачки, сложив из них что-то вроде миниатюрной крепостной стены, потом снова взял одну и пробежался большим пальцем по срезу.

– Порядок, – повторил он уверенно и отодвинул деньги к середине стола. – Теперь бумаги. Вот купчая, оформлена честь по чести, можете убедиться. Вот это справка из администрации о том, что я – единственный владелец и никакие претенденты не объявятся, вот домовая книга… ну, словом, все, что положено. Бородин принялся внимательно, с придирчивостью, которая заставила Сергея испытать легкую неловкость за него, изучать бумаги. Пока он читал, а Казаков следил за выражением его лица, деньги со стола как-то незаметно исчезли. Видимо, хозяин не лгал и не преувеличивал, когда говорил, что давно перешел с деньгами на «ты». Казаков его за это не осуждал: каждый выживает, как умеет, – но его неловкость прошла, поскольку была здесь явно неуместной: люди совершали сделку, а в такие моменты не до деликатности и прочего политеса.

– Так, а где дарственные на лодку и… Ага, вот, вижу. Это лодка, это скутер… подписи, печати… – Бородин несильно прихлопнул ладонью лежащую на столе стопку бумаг. – Да, все в полном порядке. По крайней мере, с виду.

– Ну, я ваши баксы тоже в ультрафиолете под микроскопом не разглядывал, – напомнил Андрей Константинович.

– Верно, верно. – Бородин рассмеялся. – В самом деле, границы должно иметь все, даже бдительность и осторожность.

– Тем более что мы знаем, где друг друга найти, – добавил хозяин.

– Вот именно! Поэтому предлагаю считать сделку состоявшейся.

– Принято, – сказал Андрей Константинович.

– Вот, Серега, – сказал Бородин, обеими руками торжественно кладя на скатерть перед Казаковым тощую пачку украшенных гербовыми печатями бумаг, – теперь все это твое. Да, и еще тебе просили передать…

Он снова щелкнул замочками кейса. Андрей Константинович встал из-за стола и деликатно удалился на кухню, чтобы не мешать людям закончить между собой свои дела. Оттуда послышался стук деревянных дверец и звяканье стекла. Алексей Иванович открыл кейс и опять принялся выкладывать на стол деньги – много, гораздо больше, чем получил хозяин дома.

– Вот, – повторил он, придвигая денежную гору к Сергею, – это тоже тебе. Здесь рыночная стоимость твоей квартиры за вычетом стоимости этого дома и небольшого процента, который берет риелторская фирма. Можно было обойтись без них, но за скорость приходится платить. Домик мог уплыть в чужие руки, а домик-то хорош! Даже завидно, ей-богу.

– Спасибо тебе, Леха, – бережно, как некую драгоценность, беря в руки купчую на дом, произнес Казаков. Голос у него дрогнул, глаза подозрительно блеснули. – Даже не знаю, как тебя благодарить. Ты мне, считай, новую жизнь подарил…

– Благодарить тебе надо не меня, а человека, который все это устроил, – благодушно поправил Бородин. – Я же говорил, риелтор риелтору рознь. Или, другими словами, не каждый риелтор – жулик, и не каждый жулик – риелтор. Только, Серега, «спасибо» на хлеб не намажешь…

– Вот баран! – Казаков звонко хлопнул себя ладонью по лбу. – Совсем ополоумел от радости, ничего не помню! Извини, Леха, сейчас. Сейчас все будет в порядке, одну секундочку…

Он торопливо полез за пазуху, извлек оттуда и обеими руками старательно разгладил на столе уже слегка помявшиеся документы на квартиру.

– Вот, – сказал он, – держи, передай, кому там оно…

– Всенепременно, – торжественно заверил его Бородин, забирая бумаги. Просматривать их он не стал, поскольку лично присутствовал при подписании, да и нотариус, который их оформил, был ему хорошо знаком. Он уверенно вел дело к заранее предрешенному исходу, и этот красивый жест – взять документы, даже не взглянув, не убедившись, те это бумаги или не те, – должен был еще больше расположить к нему клиента. – Передам в лучшем виде, не беспокойся. Ты деньги-то прибери, Серега, от чужих глаз. Как говорится, подальше положишь – поближе возьмешь.

С этими словами он вынул из кейса и протянул Казакову через стол заранее припасенный черный полиэтиленовый пакет.

– Да ну, – запротестовал Сергей, тем не менее послушно начиная сгребать обандероленные пачки в пакет. – Мужик вроде нормальный…

– Все мы нормальные, пока большими бабками не запахнет, – назидательно возразил Алексей Иванович, пряча бумаги в кейс и убирая его со стола. – Ты когда-нибудь видел по-настоящему крупную сумму, чтобы деньги лежали кучей на столе – протяни руку и бери? Я имею в виду, до сегодняшнего дня – видел?

– Да нет, – пожал плечами Казаков, – как-то не приходилось. Я ведь человек военный, откуда в армии крупные суммы, да еще и прямо на столе?

– А вот я видел, и не однажды. И каждый раз испытываешь такое, знаешь, гаденькое волнение, искушение дьявольское: а может, рискнуть? Схвачу и дам деру – авось не догонят. Самый первый раз, помню, едва-едва с собой совладал. Деньги, Серега, хуже героина. Легко оставаться честным, когда соблазна нет! А когда он есть, с ним не каждый справится. И потом, при современном упадке морали многие рассудят так: а зачем справляться с соблазном – чтобы остаться бедным, но честным? Ха! С нами-то справиться легче, чем с искушением! Возьми, к примеру, обыкновенную охотничью двустволку, заряди ее жаканом, войди в комнату и пальни – сначала в тебя, ты поздоровее, да и приемчики знаешь, а потом в меня. Два раза нажал, и денег полные карманы – чем плохо? Так что убери ты их от греха – вон хотя бы и под стол. Зачем человека лишний раз в искушение вводить? Откуда ты знаешь, кто он есть и что у него на уме? А денежки-то серьезные, тебе их до старости хватит. Машину купишь хорошую – джип, по здешним дорогам без него не больно-то разъездишься, катер моторный… да все, чего душа пожелает. Эх, мне б так пожить хотя бы годик!