Текст книги "Утраченная реликвия..."

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Так и эта икона: ей, похоже, действительно не терпелось вернуться на свое место, она устала ждать и теперь гнула свою линию.

Словом, утром в понедельник Лев Григорьевич явился на работу в растрепанных чувствах и прямо с порога затеял свару с охранниками. Зря затеял, поскольку охранники ни в чем перед ним не провинились, и он это превосходно понимал, но ему нужно было хоть как-то разрядиться. Вот он и разрядился, хотя и понимал, что делает это напрасно и ведет себя как типичный представитель так называемого московского бомонда – то есть как набитый деньгами выскочка, в грош не ставящий окружающих на том лишь основании, что этих самых денег у них меньше, чем у него.

Закрывшись у себя в кабинете, Лев Григорьевич, чтобы успокоиться, долго листал каталог последнего лондонского аукциона, почти ничего перед собой не видя и не понимая, что, собственно, читает. Мысли его продолжали вертеться вокруг иконы, которая сейчас лежала в шаге от него, за толстой бронированной дверцей сейфа. И, казалось бы, что о ней думать? Церковь поставлена в известность, эксперты в рясах прибудут не сегодня – завтра. Воля умирающего исполнена, так чего, спрашивается, еще? Это дело можно считать благополучно завершенным, пора заняться другими – менее хлопотными, зато более прибыльными и, следовательно, приятными.

Однако икона все не отпускала, и, чтобы окончательно успокоиться и выбросить ее из головы, Лев Григорьевич открыл сейф, вынул оттуда икону и еще раз внимательно ее осмотрел. Делал он это с ухваткой бывалого профессионала, стараясь не встречаться глазами со взглядом нарисованных глаз Богородицы. Стараться-то он старался, да только выходило это у него очень относительно, и все время, что Жуковицкий рассматривал икону, его не оставляло ощущение, что икона не менее внимательно и пытливо рассматривает его, как бы пытаясь понять, что это еще за иудей, откуда он взялся и что у него, иудея, на уме. Мысленно проклиная давно умершего богомаза, который явно перестарался, создавая живой образ непорочной девы, Лев Григорьевич убрал икону обратно в сейф и решительно взялся за трубку телефона. Накручивая на старомодном диске номер справочной, он гадал, за каким дьяволом ему это нужно, и не придумал ничего лучшего, как свалить все на икону: несомненно, это она, чудотворная, подвигла его на очередные малоприятные хлопоты, связанные с получением информации о состоянии здоровья Петра Алексеевича Байрачного.

Это действительно оказалось хлопотно, а результат…

Что ж, результат был предсказуем. Именно такого результата Лев Григорьевич и ожидал – правда, не так скоро. Он-то думал, что Байрачный проживет еще хотя бы месяц. Ну пусть не месяц, неделю, но и этого хватило бы, чтобы бедняга умер со спокойной душой и чистой совестью, убедившись, что его предсмертная воля исполнена.

И потом, Байрачный ведь собирался умереть от рака, не так ли? Собирался от рака, а помер от банального удушья – задохнулся, уткнувшись лицом в подушку, как грудной младенец… Ну не странно ли? И произошло это, если верить медикам, едва ли не сразу же после ухода Льва Григорьевича.

«Ничего странного, – мысленно прикрикнул на себя Жуковицкий. – Сразу же после меня он ждал медсестру с морфием. Получил дозу и заснул. Заснул крепко, потому что намаялся, устал, ослаб… В таком состоянии немудрено задушить себя подушкой, и даже у подозрительных медиков такая смерть не вызвала никаких вопросов. Умер – и слава богу. По крайней мере, перестал человек мучиться…»

Правда, медики не знали про икону. И про Витюшу Ремизова они не знали тоже – про Витюшу, который позвонил Льву Григорьевичу в то время, когда Байрачного уже не было в живых.

Лев Григорьевич поймал себя на том, что снова держит в руках раскрытый на середине каталог и даже листает страницы, как будто и впрямь читает. Это было бы смешно, когда бы не было так… Да нет, не грустно – страшно.

"Нет, – подумал он, – это какая-то чепуха, дурацкое совпадение. Как я могу заочно обвинять человека в убийстве, ровным счетом ничего не зная об обстоятельствах дела? Конечно, Ремизов – прохвост, но убийство…

Не мог он отважиться на убийство, не из того теста слеплен. Однако… Если посчитать время, получается очень неприятная картина. Сразу после моего ухода к Байрачному явилась сестра с уколом, а после укола он, по идее, должен был уснуть сном невинного младенца. Он и уснул, судя по всему. Уснул и не проснулся, и в этом не было бы ничего удивительного, если бы не этот странный, ни с чем не сообразный звонок Ремизова – обвинения, угрозы, чуть ли не истерика. Как он мог узнать, что икона у меня, если Байрачный к тому времени уже умер? Зашел в гости, увидел открытую дверь? Вряд ли…

Если бы это было так, он бы еще, чего доброго, обвинил меня в том, что это я придушил Байрачного, чтобы завладеть иконой. Глядишь, еще и обвинит, с него станется… Тогда откуда он узнал?"

Лев Григорьевич закурил и заставил себя успокоиться. У страха глаза велики, и чересчур живое воображение способно завести человека очень далеко, особенно если человек этот – не писатель или художник и даже не следователь прокуратуры, а просто пожилой, обремененный тяжким грузом своих и чужих проблем антиквар. Очевидно, рассказ Байрачного о закате и гибели его семейства запал в душу Льву Григорьевичу гораздо глубже, чем ему того хотелось, и теперь ему совсем как Борису Годунову повсюду мерещились кровавые мальчики. Почему, собственно, он решил, что имело место убийство? Откуда он взял, что Ремизов в тот день посещал квартиру Байрачного? Достаточно было простого телефонного звонка, сделанного вовремя – скажем, сразу же после инъекции морфия. К тому же Ремизову ничего не стоило рассчитать время так, чтобы его звонок застал Байрачного именно в таком полусонном состоянии. На месте Виктора Павловича сам Жуковицкий поступил бы именно так, то есть постарался бы улучить момент, когда клиент пребывает в размягченном состоянии. Ему, клиенту, спать охота, у него наконец-то перестало болеть внутри, и он хочет только одного: чтобы его оставили в покое и дали ему насладиться каждым мгновением этого покоя… А тут звонок!

В такой ситуации отдашь все на свете, лишь бы от тебя наконец отстали…

Жуковицкий сердито пососал безвкусную, чересчур легкую сигарету и снова полез в сейф, где у него была припрятана заветная бутылочка коньяка. На полдороге он спохватился, встал из-за стола, снял с рогатой вешалки свою широкополую шляпу и аккуратно закрыл ею любопытный глаз следящей видеокамеры. Безопасность безопасностью, но новому охраннику вовсе незачем любоваться тем, как Лев Григорьевич Жуковицкий, пожилой, уважаемый человек, хлещет в рабочее время коньяк прямо у себя в кабинете.

Выпив рюмочку, он решил, что прежде всего ему следует переговорить с Ремизовым. А вдруг этот разговор развеет все его подозрения, как сигаретный дымок?

Вряд ли, конечно, но все-таки… Все-таки будет чертовски приятно задать этому скользкому типу прямой, в лоб, вопрос и посмотреть, как он станет выкручиваться. Пускай и он понервничает, в конце-то концов! А потом, в зависимости от того, что скажет Ремизов, решить, обращаться со своими недоумениями в милицию или не стоит.

Тут его осенило, что вся эта мрачная чепуха может касаться его гораздо ближе, чем он предполагал. Ведь если допустить, что Байрачный умер не случайно, что Ремизов убил его ради иконы, то и жизнь Льва Григорьевича в таком случае все это время находилась в опасности! Уж если Ремизов помешался на этой иконе настолько, что убил из-за нее человека, то он не успокоится, пока не доведет дело до конца. В противном случае убийство Байрачного автоматически становится бессмысленным…

Он поспешно хлопнул вторую рюмку, налил еще одну и снова схватился за телефонную трубку. Домашний номер Ремизова не отвечал, там тянулись заунывные длинные гудки. Лев Григорьевич позвонил Ремизову на мобильный, но и тут не добился успеха: бодрый женский голос на фоне бравурной музыки сообщил ему, что абонент заблокирован. Уже ни на что не надеясь, Жуковицкий позвонил в магазин Ремизова. Здесь трубку сняли – барахолка продолжала функционировать и приносить своему владельцу доход, – но лучше бы не снимали: нагловатая девица на том конце провода заявила, что Виктора Павловича на работе нет и, когда он появится, никто не знает, потому что Виктор Павлович, оказывается, как уехал в субботу куда-то за город, так до сих пор и не появлялся.

Впрочем, немного поразмыслив, Лев Григорьевич пришел к выводу, что отсутствие Ремизова в городе разом снимает множество тревожных вопросов: тот, кто готовит убийство, не уезжает пьянствовать на чью-то дачу, рискуя окончательно упустить и без того уже наполовину потерянную добычу. Конечно, будь Витенька Ремизов серьезным человеком, его отъезд насторожил бы Льва Григорьевича. Серьезный человек никогда не пачкает рук, предпочитая пользоваться услугами специалистов. А пока специалисты делают свое дело, серьезный человек находится, как правило, за несколько сот" километров от того места, где все это происходит, обеспечивая себе алиби…

«Вот и славно, – подумал Лев Григорьевич, с удовольствием смакуя третью подряд рюмку дорогого французского коньяка. – Вот и хорошо. Значит, Ремизова можно смело сбросить со счетов. Значит, все-таки совпадение… Вернется он со своей гулянки, созвонимся, и обязательно выяснится, что насчет меня ему сказал Байрачный – сам сказал, без принуждения. Завтра или послезавтра приедут представители церкви, и я упрошу их забрать икону от греха подальше – пусть выясняют, та это икона или не та, у себя, за толстыми стенами и прочными решетками. А до завтра можно и потерпеть, тем более что Ремизова в городе нет. Ах, как это славно, что его нет в городе!»

Где-то в глубине души Лев Григорьевич все-таки сомневался, что это так уж славно, но он не позволил сомнениям снова завладеть своим сознанием, закурил еще одну сигарету и по новой наполнил рюмку. Рюмка у него была малюсенькая, граммов на двадцать, что позволяло Жуковицкому долго наслаждаться процессом и при этом не терять ясности ума. Он поднес очередную рюмку ко рту, и тут постучали в дверь.

Он быстро спрятал бутылку и рюмку под стол, придал лицу деловитое выражение, прикрылся развернутым каталогом и крикнул: «Войдите!» Дверь открылась, и Марина Витальевна, просунув в щель свою золотоволосую голову, спросила, можно ли ей идти на обед.. , Лев Григорьевич бросил взгляд на стенные часы и удивленно поднял брови: было уже две минуты третьего. "Вот те на, – подумал он. – Полдня как не бывало!

Однако…"

– Разумеется, Марина Витальевна, – сказал он как можно приветливее. – Ступайте. Я сегодня побуду в кабинете. Что-то аппетита нет, и вообще…

Марина Витальевна понимающе кивнула и ушла, плотно затворив за собой дверь. Лев Григорьевич заглянул под стол, с сомнением потрогал пальцем свои аккуратные усики и решил, что пить сегодня больше не следует. Спору нет, дело это приятное, однако с инфарктом шутки плохи – ахнуть не успеешь, как тебя повезут ногами вперед вслед за беднягой Байрачным…

Он аккуратнейшим образом перелил содержимое рюмки обратно, ухитрившись не пролить ни капли, закупорил бутылку и вернул ее на место, в сейф. Икона лежала там же, на средней полке, поверх мятого вороха хрустящей оберточной бумаги, напоминая сердцевину какого-то диковинного прямоугольного цветка. Лев Григорьевич встал, с усилием оттолкнув тяжелое кресло, и склонился над раскрытым сейфом, опираясь рукой на его массивную дверцу. Икона притягивала взгляд; в полумраке стальной коробки глаза Богоматери казались совсем черными, полными тревоги и едва ли не угрозы. Жуковицкий все еще вглядывался в них, пытаясь понять выражение этих странных глаз, когда дверь у него за спиной снова распахнулась, на сей раз без стука.

Лев Григорьевич обернулся, увидел стоявшего на пороге человека и сразу понял, что ошибся: Ремизов оказался крепче и решительнее, чем он предполагал.

– Два шага в сторону, – глухо скомандовал гость, чье лицо было скрыто черной трикотажной маской, и сделал движение толстым коротким стволом автомата, иллюстрируя свои слова.

– Простите? – с трудом разлепив неожиданно ссохшиеся, утратившие подвижность губы, переспросил Лев Григорьевич.

– От сейфа, говорю, отойди, – пояснил незнакомец. – Нет, закрывать его не надо.

– Передайте Ремизову, что ему это даром не пройдет, – найдя в себе силы, пригрозил Жуковицкий и отошел от сейфа, где лежала икона.

– Непременно передам, – пообещал гость. – А пока получи то, что просил передать тебе Ремизов.

Короткий автомат в его руках запрыгал, шепеляво плюясь свинцом. Длинная очередь бросила Льва Григорьевича на стену, откуда он медленно сполз на пол, оборвав портьеру и оставив на светлых обоях широкий кровавый след. Антиквар сел на пол и медленно подтянул ноги к простреленному животу. На губах у него пузырилась розовая пена, но он все еще силился что-то сказать.

Тогда убийца пересек кабинет, бесшумно ступая по пушистому ковру обутыми в сапоги на толстой резиновой подошве ногами, подошел вплотную к антиквару и, держа автомат с глушителем в вытянутой руке, дал короткую очередь. Голова Льва Григорьевича взорвалась, как яйцо в микроволновой печке, забрызгав своим содержимым весь кабинет, затвор автомата лязгнул вхолостую и замер. Убийца небрежным жестом профессионала сменил плоский магазин, передернул затвор, сунул оружие под мышку и, переступив через ноги убитого, вынул из сейфа икону. Удостоверившись, что других икон в сейфе нет, он бросил добычу в спортивную сумку, повесил сумку на плечо, вынул из-под мышки автомат и вышел из кабинета.

Дракон все еще стоял на своем месте у зеркальной двери магазина, возвышаясь посреди прохода горой дрожащего мяса. Правда, несмотря на шок, свою часть работы он выполнил, и кассета с сегодняшней записью, извлеченная из соединенного со следящими камерами видеомагнитофона, была у него в руке. Морда у Дракона была серая, как сырая штукатурка, а глаза – белые, как у мраморного Геракла.

– Соберись, – сказал ему гость, с облегчением сдирая с лица трикотажную маску. – Уже все, можешь расслабиться.

Дракон покосился на распахнутую дверь кабинета и посерел еще больше, хотя это уже казалось невозможным.

– Круто вы его, – выдавил он голосом человека, который с огромным трудом подавляет рвотный спазм. – По мне, так хватило бы одной пули.

– Этому сморчку хватило бы и хорошего удара кулаком, – сказал гость, забрасывая на плечо ремень своей спортивной сумки. – Зато теперь все выглядит как личная месть, совершенная полным отморозком, – море крови, мозги по всей комнате… Учись, пока я жив! Ну, хватит болтать. Давай кассету, и я пошел.

Дракон безропотно отдал ему кассету. Гость положил ее в сумку и задернул «молнию».

– А как же… – промямлил охранник. – Что я ментам скажу?

– Ментам? Ах да… Ну, скажешь, как договорились: болевой шок, ничего не помню, трали-вали, семь пружин… Ранение мы тебе сейчас организуем.

С этими словами налетчик поднял автомат, продолжая левой рукой придерживать сползающий с плеча ремень сумки.

– Только аккуратно, – попросил Дракон, опасливо жмуря глаза.

– Ты когда-нибудь видел, чтобы я промазал? – обиделся налетчик. – Стой, не дергайся. И вообще… Ты знаешь, Алексей, я вдруг подумал: а какого черта? Зачем тебе это надо – менты, допросы? А? Ты ведь знаешь, как наши менты умеют выбивать показания. У них и невиновный в чем угодно признается, не то что ты, горемычный. Ты со мной согласен? Надо бы тебя хорошенько спрятать.

– Искать будут, – осторожно возразил Дракон.

– Не будут. Я тебя так спрячу, что ни одна собака не найдет.

Толстая труба глушителя, до этого момента смотревшая Дракону в правое плечо, начала неторопливо перемещаться, пока не уставилась ему прямиком в живот.

Дракон не сразу заметил этот маневр, а когда заметил, испуганно отшатнулся и сделал шаг в сторону, уходя с линии огня. При этом он натолкнулся спиной на стоявшие у входа латы. Железный болван покачнулся, но устоял, лишь длинный двуручный меч вырвался из захвата и с лязгом запрыгал по каменным плитам пола.

– Аккуратнее с оружием! – крикнул Дракон и потянулся за пистолетом – потянулся неуверенно, даже робко, как будто не мог поверить, что все это происходит с ним наяву.

– Я всегда аккуратен с оружием, – спокойно ответил налетчик, снова наводя на Дракона автомат.

Это решило дело: Дракон наконец поверил, что не спит, и заученным, тысячу раз отрепетированным жестом выдрал из кобуры тяжелый девятимиллиметровый «стечкин». Налетчик хладнокровно дождался этого момента и спустил курок. Дракон сплясал короткий танец смерти и рухнул на спину, сшибив с подставки латы. Доспехи загрохотали, как куча жестяных труб, вываленных из кузова самосвала на булыжную мостовую, и разлетелись во все стороны. Поморщившись от этого грохота и лязга, налетчик шагнул вперед и почти в упор произвел контрольный выстрел. Тело Дракона подпрыгнуло на гладком, как стекло, полу и безвольно обмякло, рука с пистолетом откинулась в сторону, пальцы разжались.

Окинув тело равнодушным взглядом, налетчик убрал автомат в сумку и вышел из магазина. Через несколько секунд на улице глухо взревел изношенный двигатель, взвизгнули по асфальту покрышки, и наступила тишина.

Глава 6

Мордатый дежурный, зевая и что-то невнятно бормоча под нос, вернул Валерию шнурки, брючный ремень, галстук и личные вещи, заставил подписать какую-то бумажку – дескать, личное имущество возвращено в целости и сохранности – и нажатием кнопки отпер электрический замок решетчатой железной двери. Задребезжал звонок, под потолком вспыхнула и погасла красная лампа, забранная проволочной сеткой, и Валерий, шлепая незашнурованными туфлями, вышел в коридор.

Навстречу ему из какой-то двери шагнул Сан Саныч собственной персоной, в вечном своем растянутом свитере, обтерханных джинсах и наброшенной на могучие плечи потертой кожанке. Кожаное кепи было надвинуто чуть ли не до переносицы, так что тень от козырька скрывала выражение глаз, гладко выбритое лицо, как всегда, казалось начисто лишенным каких бы то ни было эмоций, и лишь брезгливо опущенный уголок тонкогубого рта выдавал владевшее им презрительное раздражение. В опущенной левой руке Саныч держал скомканную ременную сбрую, и из самой середины этого кома высовывалась хорошо знакомая Валерию потертая коричневая кобура с верным старикашкой «макаром» внутри – его, Валерия, кобура с его пистолетом.

Саныч молчком пожал Валерию руку своей жесткой, как слесарные тиски, ладонью, дождался, пока тот приведет в порядок свой туалет – завяжет шнурки, вденет обратно в брюки ремень и спрячет в карман мятого пиджака не менее мятый галстук, после чего все так же молча протянул ему кобуру и махнул рукой в сторону выхода: айда, боец.

На крыльце они ненадолго задержались, чтобы закурить из протянутой Санычем сине-белой пачки. Саныч курил «Голуа» – крепчайшую французскую отраву, и притом без фильтра. У этих сигарет даже пачка была как у нашей «Примы» или, скажем, «Памира» – плоская, поперек себя шире, с откидным клапаном на обратной стороне. Словом, Саныч и тут был в своем репертуаре – он всегда отдавал предпочтение вещам натуральным, простым и проверенным временем, как вот эти сигареты, кожаная куртка или его неизменная никелированная «зиппо», затертая и поцарапанная до такой степени, что казалась изготовленной из тусклого алюминия.

Валерий затянулся крепким дымом, удержал в груди чуть было не вырвавшийся кашель, поежился от холодного мартовского ветерка и, спохватившись, спрятал под пиджак кобуру с торчавшей из нее рукояткой пистолета. Саныч запрокинул голову, выпуская дым через ноздри и щурясь из-под козырька кепи на заходящее солнце, и стал легко, чуть ли не вприпрыжку спускаться по ступенькам.

Его черный «Хаммер», неуловимо похожий на гигантского энцефалитного клеща, был нахальным образом припаркован прямо у крыльца ментовки, непосредственно под знаком «Остановка запрещена». Эта зверская телега, нагло сверкая полированными плоскостями, кособоко торчала на краю проезжей части, забравшись двумя колесами на выложенный фигурной плиткой тротуар, и привлекала полные черной зависти взгляды двоих сержантов, пытавшихся в сторонке реанимировать ушедший в глухую несознанку сине-белый «уазик». Саныч прыгнул за руль и сразу же опустил стекло: он привык курить в открытое окошко и туда же выбрасывать бычки, а на муниципальные штрафы за несоблюдение чистоты на улицах ему было наплевать.

Валерий уселся рядом с ним и тоже опустил стекло.

Сквозняков Саныч не боялся, а Валерию сейчас было безразлично – хоть сквозняк, хоть ураган, хоть землетрясение. Он все никак не мог отойти от шока, вызванного дневным происшествием, и, честно говоря, никак не мог поверить в то, что свободен.

Саныч запустил двигатель, снял с бритого черепа кепи и небрежно зашвырнул его на заднее сиденье.

– Ну, – сказал он, не выпуская из зубов сигареты, – очухался, боец? Рассказывай, сильно они тебя замордовали?.

– Терпимо, – сказал Бондарев, откидываясь на обитую натуральной кожей спинку сиденья и нащупывая затылком упругую мягкость подголовника. – Спасибо, Сан Саныч. Как вам удалось так быстро меня вытащить?

– Мы своих не бросаем, – включая передачу и мягко трогая тяжелую машину с места, проворчал Саныч. – А ты думал, это просто слова, вроде рекламного объявления? И потом, это было совсем несложно. Им нечего тебе предъявить, и сказал ты все, что знаешь… Или не все?

Он бросил на Валерия быстрый косой взгляд через плечо. Бондарев глубоко затянулся сигаретой, окутавшись дымом, и прищурился, глядя в окно. Над ответом следовало хорошенько подумать.

Впрочем, Саныч не первый день жил на свете и расценил его молчание как вполне определенный ответ. Он переключил передачу, небрежно смахнул пепел с сигареты в открытое окно и сказал:

– Я так и думал. Правильно, боец. Много будут знать – скорее запутаются. А они, когда запутаются, начинают хватать всех, кто под руку подвернется, и шить все подряд, невзирая на обстоятельства. Я знал одного парня, у которого было стопроцентное алиби, а ему все равно прилепили десятку строгача за вооруженное ограбление с покушением на убийство. И свидетели нашлись, и потерпевшие его опознали, и вообще… В общем, хорошо еще, что вышку не дали. Шесть лет до амнистии парился, как один день… Пива хочешь?

– Водки хочу, – честно признался Валерий.

– Водки дома выпьешь, – сказал Саныч. – Не возражаю и даже рекомендую, но – дома! А пока – вот, держи…

Не снижая скорости, он запустил руку за спинку сиденья, порылся там, весь перекосившись, и протянул Валерию жестянку – холодную, разве что не запотевшую. Валерий вскрыл ее, выбросил в окно сигарету, которая уже начала жечь пальцы, и сделал основательный глоток. Он был вынужден признать, что Саныч прав: пиво подействовало не хуже валерьянки. По крайней мере, теперь ему не приходилось делать над собой усилие всякий раз, когда он хотел разжать челюсти.

– Послушай меня внимательно, Бондарь, – снова заговорил Саныч, ведя машину с рассеянной ловкостью коренного горожанина и прирожденного автогонщика. – Я по морде твоей вижу, что ты себя поедом ешь: дескать, ушел, бросил товарища в беде, подставил, предал…

Ты это брось, понял? С точки зрения уголовного кодекса ты чист, как новорожденный младенец. Ты даже нашу внутреннюю инструкцию не нарушил, а соблюсти ее, поверь, иногда бывает посложнее, чем уголовный кодекс.

Обеденный перерыв, лавочка закрыта… Вы имели полное право по очереди отлучиться на обед, и никто не виноват, что первым ушел ты. Если бы получилось наоборот, на твоем месте сейчас сидел бы Дракон и тоже корчил из себя кисейную барышню: ах, я подлец, как я мог!

– Я не дитя малое, – сказал Валерий, задетый за живое «кисейной барышней», – сам все понимаю. Все равно погано на душе.

– Хорошего мало, – согласился Саныч. – А только твоей вины тут нет. Ты меня знаешь, Бондарь, я в утешители не гожусь, и, если бы Дракон был на твоей совести, у тебя бы уже ни одной целой кости не осталось.

Но ты ни при чем. Если тут кто и виноват, так это сам Дракон. Ч-ч-черт!!! Не для того я вас днем и ночью, как собак, дрессирую, чтобы вы подыхали, даже не сняв ствол с предохранителя!

Он затянулся микроскопическим окурком, обжег губы, зашипел, выругался и выбросил бычок в окно. Тот ударился о капот шедшего чуть позади «Лексуса», подпрыгнул, отскочив, и рассыпался дождем искр на его лобовом стекле. «Лексус» протестующее засигналил, наддал и, не переставая протяжно ныть клаксоном, поравнялся с «Хаммером» Саныча. Саныч повернул голову к открытому окну и несколько секунд, не отрываясь, смотрел на «Лексус» бесстрастным взглядом сфинкса.

Сигнал оборвался на высокой ноте, «Лексус» притормозил, отстал и вскоре затерялся в потоке уличного движения.

– Ого, – вяло восхитился Валерий и отхлебнул из банки.

– Разъездились, козлы, хозяева жизни… – проворчал Саныч, закрывая окно. – Куда ни плюнь, обязательно попадешь в чернозадого на ворованной тачке! О чем это я говорил? А! О Драконе. Так вот, повторяю, ты ни в чем не виноват, и я за тебя буду биться до последнего.

Однако имей в виду, что ментам нужен не виновник, а козел отпущения. Им дело закрыть надо, а судя по протоколу, который ты им подписал, это не дело, а стопроцентный глухарь. Никто ничего не видел, никто ничего не знает… Поэтому самое интересное у тебя еще впереди.

Колоть они тебя будут всерьез, по-настоящему, потому что больше зацепиться им не за что. Милое дело: заказуха, исполнитель – перекупленный охранник, никто и не удивится… Это я к тому, что, если ты что-то от них скрыл, стой на своем до последнего. Чуть подашься назад, уступишь хоть миллиметр, начнешь что-то «припоминать» – все, пиши пропало, суши сухари.

– Поговорить надо, Саныч, – сказал Валерий, сминая в кулаке пустую жестянку.

– А мы что делаем?

– Саныч, – с нажимом сказал Валерий, – я видел машину.

Саныч глубокомысленно подвигал бровями, морща выбритый до зеркального блеска лоб, и побарабанил пальцами по ободу руля.

– Да, – сказал он после продолжительной паузы, – это разговор. А ментам почему не сказал? Или машина была знакомая? Смотри, Бондарь, месть – она как наркотик. Не заметишь, как втянешься, а потом тебя сам Господь Бог из этого дерьма за шиворот не вытащит, не то что я, грешный.

– Машина была знакомая, – подтвердил Валерий. – Моя была машина.

Саныч аккуратно притормозил, свернул к обочине и выключил двигатель. Некоторое время он сидел молча, продолжая глядеть прямо перед собой, а потом медленно вытащил из кармана сигареты, звонко щелкнул крышкой зажигалки и закурил.

– Так, – сказал он с нажимом, и Валерий вдруг увидел его осьминожьи глаза, казавшиеся странно живыми и глубокими на лишенной мимики физиономии. – Так-так-так… Это уже интересно. Постой, а ты ничего не путаешь? По-моему, твоя тележка как стояла у нас во дворе, так и стоит.

Валерий дернул плечом.

– Может, сейчас и стоит, а в пятнадцать восемнадцать она была у дверей магазина. Вероятность ошибки – ноль целых, хрен десятых.

– А водитель?

– Водителя я не видел. Черт, мне бы прийти туда на минуту раньше! А лучше на две. Тогда бы этот урод от меня не ушел.

– Или уроды, – задумчиво сказал Саныч. – Если их там было несколько, то тогда, скорее всего, ты бы остался лежать рядом с Драконом. Ах, суки! Ну, держитесь. Вы мне за это ответите. По полной, блин, программе!

– Знать бы, кого к ответу притягивать, – сказал Валерий, – я бы и сам справился.

– Ты в это дело не лезь, я сам все узнаю! И тогда этим говнюкам небо с овчинку покажется!

– Это как же? Я имею в виду, как вы будете их искать?

– Ты дурачка-то из себя не строй. Постороннему на нашу территорию не попасть. И вообще, сам посуди: тебя не было четверть часа, а сколько они за это время успели! Дверь магазина не взломана, замок не поврежден – значит, им кто-то открыл. Антиквара завалили в кабинете, да и не стал бы он сам дверь отпирать, когда возле нее охранник стоял. А Дракон бы черта с два открыл постороннему. Выходит, приехали знакомые, и не просто знакомые, а свои…

– Я так и подумал сначала, – признался Валерий. – Думал, за мной приехали. Ну, там, дома что-то случилось, или вы решили меня на другой объект перекинуть, вот ребята тачку и подогнали, чтобы я зря туда-сюда не мотался…

– Да, боец, – пропустив мимо ушей его последнюю реплику, задумчиво сказал Саныч. – Выходит, в семье не без урода. Выходит, в нашем дружном коллективе завелась какая-то сука, которая за деньги согласилась товарища грохнуть… Ну, тут уж ничего не попишешь.

Одно могу обещать: эта гнилушка не успеет даже свои тридцать сребреников потратить. Своими руками удавлю гада… И учти, Бондарь: никому ни слова. Кстати, с этого момента ты тоже под подозрением, и если выяснится, что… В общем, не обессудь.

– Вот спасибо, – не сдержавшись, буркнул Валерий.

– Не обессудь, – повторил Саныч, не глядя на него. – Мы теперь на военном положении, и так будет, пока я не вычислю и не раздавлю эту гниду.

– Раз так, выходит, я – подозреваемый номер один, – сказал Валерий. – Вы только не ошибитесь, Сан Саныч. Обидно будет подохнуть просто так.

– Я не ошибусь, – мрачно пообещал Саныч. – Я буду очень тщательно все проверять и обещаю тебе, Бондарь, что не ошибусь.

…Дежурный на воротах вышел из своей застекленной будки, пожал Валерию руку и посетовал на то, что так нехорошо получилось с Драконом. Валерия так и подмывало задать ему простенький вопрос, но он сдержался:

Саныч стоял буквально в двух шагах и сверлил его щеку непроницаемым взглядом. Под этим взглядом Валерию вдруг сделалось не по себе – пожалуй, впервые с того момента, как Саныч вытащил его из ментовки. Валерий затруднился бы припомнить, когда в последний раз его с такой силой одолевали необъяснимые сомнения и страхи. Он кивнул дежурному, пробормотал какой-то ничего не значащий вздор, сел в машину и уехал домой, где его с нетерпением дожидался Шайтан.

По дороге ему пришлось заехать на заправку: тот, кто пользовался его машиной днем, не позаботился о том, чтобы долить в бак бензина. Воспользовавшись остановкой, Валерий тщательно осмотрел салон и багажник, но, естественно, ничего не обнаружил. Да и что там можно обнаружить – оружие, деньги, похищенные из антикварной лавки раритеты? Разумеется, ничего подобного в машине быть не могло.

Подумав об оружии, Валерий немного загрустил: ему показалось обидным, что на прощание Саныч заставил его сдать пистолет, как будто он действительно проштрафился и был с позором отстранен от работы. Впрочем, обижаться на Саныча было глупо: очутившись на его месте, Валерий и сам действовал бы так же. Скверно было то, что за последние полтора года Валерий привык к оружию как к продолжению собственного тела, а теперь в одночасье его лишился, и притом как раз в тот момент, когда в нем наконец могла возникнуть нужда.