Текст книги "Утраченная реликвия..."

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Это еще что за хрен с бугра? – поинтересовался он, с недобрым прищуром оглядывая Юрия с головы до ног. – Документики предъявите!

Документики у Юрия были с собой – как же, он ведь, как-никак, на работу шел устраиваться! – и он их предъявил, отлично зная при этом, что будет дальше. Капитан невнимательно пролистал его паспорт и сунул его во внутренний карман плаща.

– Уведите задержанного, – сказал он.

– Погоди, капитан, – запротестовал Юрий. – Не горячись. В чан с дерьмом нырнуть всегда успеешь. Я тебе судом грозить не буду, хотя и мог бы. Поверь, в моих силах тебя без погон оставить, но речь сейчас не об этом.

Речь о том, что я тебе помочь хочу, а ты меня гонишь.

Не знаю, что тут у вас происходит, но собака-то уж точно не виновата. Зачем же в нее стрелять? В квартиру тебе надо, а пес не пускает? Ну так ведь он для того там и сидит, чтобы посторонних в дом не пускать. Давай, я его уведу, и стрелять ни в кого не придется – ни в собаку, ни в меня. А меня тебе придется вместе с псом завалить, это я тебе клятвенно обещаю.

– Пройдемте, задержанный, – сказал стоявший позади Юрия сержант.

– Отвяжись, – отмахнулся Филатов. – Ну, так как, капитан?

– Отставить, сержант, – сказал капитан. – Кулаков, отставить. Вы, собственно, кто? – обратился он к Юрию.

– Мой паспорт у вас в кармане, что, кстати, абсолютно незаконно. Я пришел в гости к знакомому, к Валерию Бондареву, хозяину вот этой самой квартиры номер тридцать и вот этого самого пса по кличке Шайтан, который вас в эту квартиру не пускает. Пес меня знает, и хозяин меня тоже знает…

– Ну, хозяин-то роли не играет, – пробормотал за спиной Юрия сержант, и Филатов едва успел сдержаться, чтобы не выбить ему зубы.

Шайтан продолжал гулко лаять за дверью, и, чтобы слышать друг друга, Юрию и капитану приходилось кричать. Из-за этого волей-неволей получалось, что они не беседуют, а орут друг на друга, и Юрий очень опасался, что эта глупая случайность окажет самое негативное влияние на исход переговоров. Однако оперативник, даром что капитан, оказался не так уж глуп. Что-то прикинув в уме и переглянувшись с коллегами, он отступил от двери и сделал в сторону Юрия приглашающий жест:

– Прошу! Только без фокусов.

– Я не Дэвид Копперфилд, – огрызнулся Юрий, – а у вас тут шесть стволов. Самая та обстановка для фокусов… Чего ты боишься, капитан, – инструкцию нарушить?

– Прошу, – повторил капитан, явно задетый за живое упоминанием об инструкции, и отошел подальше от двери.

Юрий встал на его место, вздохнул и для начала позвал пса по имени. Шайтан ответил новым взрывом яростного лая, но Юрий не отступал, звал его ласковым голосом, и постепенно пес начал успокаиваться. Через пару минут вместо бешеного лая из-за двери послышалось вопросительное поскуливание и энергичное царапанье – пес просился на волю. Тогда Юрий толкнул дверь и вошел.

В квартире почему-то было прохладно, чтобы не сказать холодно, и, заглянув в комнату, Юрий увидел открытое настежь окно и работающий телевизор. Теперь он начал кое-что понимать: если Бондарев погиб, то произошло это не здесь, а на улице. Он либо выпал из окна и разбился (десантник!., с третьего этажа!..), насмерть! – либо выпрыгнул, спасаясь от какой-то угрозы, и угодил прямиком в лапы преследователей.

– Черт знает что, правда, Шайтан? – сказал он собаке, присаживаясь на корточки и озираясь в поисках поводка. Поводка нигде не было видно, и Юрий решительно потащил с шеи галстук. – Но ты не волнуйся, пес, я во всем разберусь. Вместе разберемся, правда?

А пока то да се, поживешь у меня. Мы с твоим папашей знаешь как дружили? 0-го-го, как дружили! Буквально не разлей вода… Да и хозяин твой… М-да… Ну, насчет хозяина мы сейчас все узнаем.

Продолжая нести чепуху ласковым, успокаивающим голосом, он осторожно протянул руку к собачьему ошейнику. Пес негромко зарычал, показав очень белые и чертовски крупные, прямо как у льва, клыки, но Юрий не убрал руку, потянулся еще дальше и медленно, осторожно ухватился за ошейник.

– Тихо, Шайтан, – приговаривал он, – тихо, мальчик. Пойдем, дорогой, пойдем, хорошая собака. Я свой, ты ведь меня помнишь, правда? Конечно, помнишь! Если бы не помнил, давно бы на ленточки порвал своими зубищами… Зубищи у тебя, брат, прямо как у крокодила, ей-богу. Пойдем гулять, Шайтан. Гулять! Ты ведь воспитанный пес и привык делать свои дела на улице, да?

Слово «гулять» подействовало – пес хоть и очень неохотно, но все-таки встал и дал привязать к ошейнику галстук. Юрий намотал свободный конец шелковой тряпицы на кулак, гадая, выдержит ли этот импровизированный поводок, если Шайтан все-таки решит посмотреть, что внутри у сотрудников славной московской милиции. В принципе, шелк – материал прочный, да и толщина у скрученного жгутом галстука приличная, так что, по идее, должен выдержать…

Он стукнул в полузакрытую дверь и крикнул:

– Мы выходим! Кто не спрятался, я не виноват!

"Господи, что я несу, – подумал он, открывая дверь и выводя собаку на площадку. – Что я несу! Кто не спрятался, я не виноват… Бондарь не спрятался. Я не виноват?

Посмотрим, посмотрим…"

Увидев сгрудившихся на ступеньках между третьим и четвертым этажами посторонних, пес присел на пружинистых лапах и глухо зарычал. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом, треугольные уши плотно прижались к черепу.

– А намордник? – возмутился кто-то из оперативников.

– Если найдешь, принеси, – ответил Юрий. – А заодно поводок. Это не моя специальность – по чужим квартирам шарить. Капитан, я буду в своей машине. Серая «Вольво» – там, на углу. В общем, найдешь. Принесешь мой паспорт, а заодно и потолкуем.

– Разбежался, – сказал капитан. – В смысле, слушаюсь. Будет сделано. Ты кто такой, чтобы я с тобой разговаривал?

– Гражданин России. А не хочешь разговаривать, гони обратно мой паспорт. Подойди и отдай, как взял – из рук в руки. Пойдем, Шайтан. Фу, не трогай! Кусать милицию – очень нездоровое занятие. Мало ли какую заразу подхватишь…

Протащив рычащего, упирающегося пса сквозь пугливо расступившееся кольцо зевак, Юрий прошелся с ним по частично оттаявшему газону, дал ему сделать свои дела и не без труда загнал на заднее сиденье машины. Здесь Шайтан, похоже, смирился с судьбой, перестал вырываться и покорно улегся на сиденье, положив тяжелую голову на лапы и испустив напоследок протяжный, совсем человеческий вздох.

Юрий сел за руль, опустил оконное стекло и закурил.

– Вот такие дела, брат, – сказал он, не поворачивая головы. – Выходит, осиротели мы с тобой, Шайтан. Привыкай, друг, такая наша солдатская доля – все время терять хороших ребят. Эх ты, собака… Ну, что молчишь?

Ведь ты же все видел, все знаешь…

Пес снова вздохнул, тихонько заскулил и отвернулся от Юрия, упершись мокрым носом в обивку сиденья.

Юрий тоже вздохнул, откинулся на спинку, выставил в окно локоть и стал ждать капитана: ему нужно было наконец выяснить, что произошло с Валерием Бондаревым.

Глава 7

Понедельник – день тяжелый, это известно всем и каждому, но далеко не каждый из тех, кто кряхтит и ворчит, проклиная этот день недели, доподлинно знает, каким тяжелым он может быть на самом деле. Александру Александровичу Аверкину это было известно как никому, и этот мартовский понедельник выдался у него действительно тяжелым – тяжелым по-настоящему, до хруста в костях, до головокружения, а не просто потому, что ему пришлось, как иным-прочим, после бурно проведенных выходных тащиться на постылую работу. Впрочем, Александр Александрович не жаловался, не сетовал на судьбу и не цитировал слова знаменитой песенки: «им бы понедельники взять и отменить». Так оно обычно и происходит: те, кому действительно тяжело, ни на что не жалуются по той простой причине, что на жалобы у них не остается ни времени, ни сил, ни дыхания.

Конечно, сил и дыхания Александру Александровичу Аверкину было не занимать, а вот со временем у него в этот понедельник случился полный завал – что называется, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Да и не привык он жаловаться и сетовать на судьбу, ибо не видел в этом занятии ни малейшего смысла. Жалуйся не жалуйся – все едино; один черт, никто тебя не пожалеет, не скажет: «На тебе, Саня, счет в оффшорном банке, остров в теплом море, виллу на побережье, гарем и яхту для морских прогулок – живи и ни о чем не думай». А раз не скажет, то и смысла в нытье нет никакого. Да и вообще, Александр Аверкин с молоду жил по принципу: «Не верь, не бойся, не проси» – никому не верил, ничего не боялся и никогда ничего не просил, даже если было очень нужно.

Золотое это правило он нарушил один-единственный раз в жизни, и вылезло это ему, как и следовало ожидать, боком. Вот как раз в этот самый понедельник и вылезло…

Он думал об этом, ведя машину сквозь море вечерних огней по проспекту Вернадского в сторону Воробьевых гор. Понедельник, чтоб ему ни дна ни покрышки, уверенно катился к концу: до полуночи осталось чуть больше часа, но дневные дела, увы, еще не были переделаны. С делами всегда так: стоит взяться за них всерьез, как они начинают плодиться с неимоверной скоростью, ветвиться и разрастаться, – ей-богу, хоть ты брось все и беги куда глаза глядят. Это способно вывести из душевного равновесия, особенно когда ты взялся за дело не по собственной воле, а в силу сложившихся обстоятельств.

«Дурак, – подумал Аверкин, зубами вытаскивая из плоской синей пачки сигарету без фильтра и чиркая зажигалкой. – Не надо было связываться с этой мелкой сволочью, так и не пришлось бы теперь на него ишачить за здорово живешь. Знал ведь, что нельзя к нему обращаться, нельзя одалживать… Ну а что я должен был делать – по миру идти? В наемные стрелки? Обратно в Грозный? Хватит, навоевался, пора и честь знать…»

Крепкая французская сигарета, потрескивая, тлела у него в зубах, дым длинной непрерывной струйкой тек в открытое окно, и там, за окном, плотный поток встречного воздуха подхватывал его и рвал в мелкие клочья, незаметные глазу. Габаритные огни попутных машин горели в ночи, как рубиновые звезды Кремля – те самые, вместо которых теперь установили двуглавых орлов; поток встречного транспорта катился навстречу рекой крупных, как махровые астры, белых электрических огней. Цветные блики реклам, уличных фонарей и ярко раскрашенных витрин переливались, текли по полированным капотам и крышам машин, расплывчатыми пятнами света дрожали в матовом зеркале мокрого асфальта. Ночной город был едва ли не красивее дневного, но Аверкин оставался равнодушным к этой красоте: она была нефункциональна, бесполезна, а значит, с его точки зрения, могла и вовсе не существовать – он, Александр Александрович Аверкин, ничего бы от этого не потерял.

Напротив высотки МГУ он немного сбавил ход, краем глаза всматриваясь в обочину. Вскоре фары его внедорожника вырвали из темноты приземистый и обтекаемый, как обточенная морем галька, серебристый корпус; золотистым сиянием вспыхнул номерной знак, и Аверкин получил возможность рассмотреть красующийся на нем державный триколор – признак принадлежности владельца автомобиля к депутатскому корпусу.

«Пронырливый кретин, – подумал Аверкин, аккуратно притормаживая и принимая вправо, – тщеславный осел, выскочка… Он бы еще с мигалками приехал!»

Да уж, парочка получалась что надо – новехонькая серебристая «Ауди» с государственным флажком на номерах и страшный черный «Хаммер», на котором можно было с одинаковым успехом катать по проселкам визжащих от сладкого испуга девчонок и ходить сквозь кирпичные стены. На таких тачках только на тайные встречи и приезжать. Типа встретились два одиночества, разожгли у дороги костер…

Он потянул на себя рычаг ручного тормоза и, не глуша двигатель, откинулся на спинку сиденья. Из серебристой «Ауди» никто не выходил – мордатый подонок совсем зарвался, возомнил себя чуть ли не заместителем Господа Бога и думал, наверное, что вот сейчас Саня Аверкин выскочит из машины, подбежит к нему, возьмет под козырек и отрапортует: товарищ типа олигарх, ваше задание выполнено в срок, с перевыполнением, блин, на пятнадцать процентов. Разрешите типа быть свободным, как сопля в полете…

Этот мелкий засранец Ремизов явно метил в олигархи, хоть и взялся за дело не с того конца: продолжая оставаться тем, кем был, то есть наворовавшим некоторую сумму денег аферистом, не имея ни настоящего капитала, ни влияния, ни положения в обществе – словом, ничего, – он тем не менее стал обзаводиться замашками настоящего хозяина жизни. Впрочем, это как раз было довольно легко поправить: просто взять говнюка за шиворот и поставить на место.

С этой целью Аверкин дважды моргнул фарами, выбросил в окно окурок и тут же закурил новую сигарету.

Шрам на макушке начал чесаться, как будто внутри него поселился жук-короед, и он почесал его ногтем мизинца.

Дверца «Ауди» распахнулась, и из нее, придерживая на голове мягкую белую шляпу, неуклюже выбрался Ремизов. Он немного постоял, щурясь на слепящий свет фар «Хаммера», а потом медленно, неуверенно двинулся к машине Аверкина, прикрывая глаза ладонью. Сжалившись, Аверкин выключил фары, потянулся через соседнее сиденье и открыл правую дверь. Ремизов, кряхтя, забрался на сиденье, от души хлопнул дверцей и завозился, поудобнее устраивая свой жирный зад – так, чтобы, упаси бог, не помять полы длинного бежевого пальто.

– У тебя дома холодильник есть? – поинтересовался Аверкин, отпуская ручник и включая передачу. – Как вернешься, непременно поупражняйся в закрывании дверцы. Когда научишься, позвони мне, я у тебя зачет приму.

– Дурацкая шутка, – проворчал Ремизов, снимая шляпу и приглаживая ладонью русые, уже заметно поредевшие волосы. – И к тому же не твоя. Куда ты меня везешь?

– Подальше от твоего корыта с думскими номерами, – ответил Аверкин. – Ты бы еще эскорт на бэтээрах прихватил для пущей секретности. Черт тебя знает, Витек, чем ты думаешь. Мы, по-твоему, в подкидного дурака играем, что ли?

– Оставь свои нотации для своих мордоворотов, – огрызнулся Ремизов. – Привез?

– Я-то привез, – с уклончивой интонацией ответил Аверкин, – но ты все же послушай. Моим, как ты выразился, мордоворотам такие нотации читать бесполезно, потому что они так не лажаются. Если ты такой умный, так и делал бы все сам. А если сам не можешь и доверил это дело мне, так будь добр не мешай мне вытаскивать твою задницу из дерьма.

– Между «не можешь» и «не хочешь» есть разница, – надменно заметил Ремизов, – и притом существенная. С какой это радости я стану мараться, когда у меня есть ты?

Он вынул из кармана сигарету и принялся чиркать зажигалкой, высекая огонь. Аверкин хладнокровно подождал, пока он закурит и уберет руки от лица, оторвал от руля правую ладонь и тыльной стороной этой ладони вмазал Ремизову по губам, расплющив заодно сигарету.

Удар был не сильный, но довольно болезненный. Ремизов качнулся назад, стукнувшись затылком о подголовник, прижал ладони ко рту, а потом захлопал ими по коленям, гася рассыпавшиеся угольки. Краем глаза Аверкин заметил, что рот у него в размазанной крови, и брезгливо вытер ладонь о штанину.

– Ты чего?! – немного придя в себя, взвизгнул Ремизов. – Ты что делаешь, паскуда бритоголовая, скинхэд великовозрастный, фашистюга! Ты мне губу разбил!

– Утрись, – сказал ему Аверкин и остановил машину. До ближайшего фонаря отсюда было метров пятьдесят, и, чтобы окончательно раствориться в темноте, он заглушил двигатель и погасил габаритные огни. – Утрись и заткнись, не то я тебя заткну. Я тебе не холуй, запомни это раз и навсегда. Никогда им не был, а уж теперь-то и подавно. Понял?

– Понял, – промычал Ремизов сквозь прижатый к губам носовой платок.

– Запомнил?

– Запомнил.

– Тогда гони мою расписку.

Ремизов оторвал от губ носовой платок и посмотрел на него. Платок был покрыт смазанными пятнами, которые в слабом свете далекого ртутного фонаря казались черными, как мазут.

– Сначала доску, – сказал он.

Голос у него слегка подрагивал от страха, но держался он все равно нагло – видно, решил быть твердым до конца, характер решил продемонстрировать, сволочь такая. Чтобы убедить его в ошибочности такого решения, Аверкин вынул из-под полы кожанки старую добрую «тэтэшку» и ткнул ее стволом в пухлую щеку собеседника.

– Вот интересно, – рассудительно произнес он, взводя большим пальцем курок, – что мне мешает прямо сейчас снести тебе башку? Ведь мешает же что-то…

А, знаю! Салон пачкать неохота. Ну-ка открой дверцу!

Дверь открой, я сказал!!!

Ремизов вдруг звонко, явно непроизвольно икнул и начал шарить дрожащей рукой справа от себя, пытаясь нащупать дверную ручку.

– Шутка, – сказал Аверкин и убрал пистолет. – Но шутка с намеком. Давай расписку, Витек.

– Какая же ты все-таки тварь, – не пытаясь скрыть предательскую дрожь в голосе, плаксиво проныл Ремизов. – А еще друг называется!

– В бизнесе друзей не бывает, – заново раскуривая потухшую было сигарету, напомнил ему Аверкин. – Ты же сам мне это заявил, помнишь? Неужто забыл? Странно, а я вот помню. Я, Витя, ничего не забываю. Расписку мою отдай.., пожалуйста.

– Я отдам, а ты меня замочишь, в кусты выбросишь и уедешь, – блеснул прозорливостью Ремизов.

– Хочется, – признался Аверкин. – Ну просто сил нет, как хочется! Но я ведь не маньяк, чтобы лишнюю мокруху просто так, от нечего делать, себе на шею вешать. Я, Витя, человек разумный и никого за здорово живешь не убиваю. Да и доска твоя мне без надобности.

Продать я ее не смогу, это не паленая тачка, не ствол и не кило героина. Да и ты, сколько бы ни пыжился, наверное, не сможешь. Не надо было ее брать, Витя. Такими делами, чтоб ты знал, ФСБ занимается, а им палец в рот не клади.

– А раньше ты где был с этими разговорами? С чего это ты вдруг так резко поумнел?

– Раньше я не знал, о чем речь, а теперь знаю. Интернет – штука полезная, оттуда что хочешь можно выудить. Ну-ну, не дергайся. Уговор дороже денег. Я не ты, цену набивать не стану, хотя и мог бы, заметь. Я просто говорю: сдержи свое слово, Витя, верни мою расписку.

– А ты?

– А я свое сдержал, хотя это оказалось сложнее, чем ты расписывал. Ну, давай, давай, не тяни, а то ты, я вижу, трепаться любишь, как настоящий депутат.

Что-то неразборчиво шипя сквозь зубы. Ремизов полез во внутренний карман пальто, вынул оттуда сложенный вчетверо лист плотной бумаги и отдал Аверкину.

Аверкин чем-то щелкнул, и под потолком салона зажегся тусклый плафон. Александр Александрович расправил бумагу на руле, внимательно прочел от начала до конца и придирчиво осмотрел печать нотариуса. Ремизов презрительно фыркнул, но Аверкин спокойно довел осмотр до конца и лишь после этого удовлетворенно кивнул: бумага точно была та самая, которую он подписал пять лет назад, – проклятая бумаженция, на пять долгих лет загнавшая его в кабалу к этому мордатому ничтожеству.

Аверкин вынул из кармана своей потертой кожанки тусклую металлическую зажигалку, со звонким щелчком откинул крышку, чиркнул колесиком и погрузил уголок расписки в ровный бензиновый огонек. Плотная бумага неохотно занялась, потом огонь набрал силу и пополз вверх, одну за другой пожирая строчки. Аверкин выставил руку с горящей распиской в окно и, невозмутимо попыхивая сигаретой, смотрел, как его тридцатитысячный долг обращается в пепел.

История этого долга была проста до банальности. Вернувшийся с войны майор спецназа Александр Аверкин, орденоносец, бывший командир разведроты, бывший краповый берет, а отныне инвалид второй группы, непригодный к несению строевой службы, не захотел вести уготованное ему судьбой полунищее существование. С головой уходить в криминал он не захотел тоже, хотя такие предложения ему в ту пору поступали в большом количестве.

Но майор Аверкин знал, что у киллеров и бригадиров короткий век, а ему вдруг захотелось пожить, и пожить по-человечески. Такая вот странная фантазия посетила бывшего крапового берета, и ему казалось, что он знает, как воплотить ее в жизнь.

Идея была простая: собрать для начала хотя бы человек десять таких же, как он, осколков войны – сравнительно молодых, обладающих боевым опытом, натренированных, отчаянных, никого и ничего не боящихся – и сколотить профессиональное охранное агентство с широким перечнем услуг и высочайшим уровнем конфиденциальности. Судя по тому бедламу, который творился в Москве, спрос на подобные услуги должен в ближайшее время достигнуть заоблачных высот.

В принципе, так оно и оказалось, да и с поиском сотрудников проблем не возникло: прошедших Чечню солдат и офицеров в Москве было более чем достаточно.

Ими можно было укомплектовать хоть полк, хоть дивизию, а не то что скромное охранное агентство. Проблема была в другом: клиент пошел какой-то разборчивый, юридически подкованный, каждый настаивал на заключении договора по всем правилам, и каждый требовал предъявить документы – не паспорт или пенсионное удостоверение, а лицензию на право оказания охранных услуг. А вот с лицензией возникли проблемы, которые даже несгибаемый майор Аверкин чуть было не признал неразрешимыми. Лицензию ему не давали, ссылаясь при этом на всевозможную чепуху – от несовершенства законодательно-правовой базы до отсутствия потребных бланков включительно. Прошла не одна неделя, прежде чем майор Аверкин понял, что из него попросту вымогают взятку, и притом в особо крупных размерах. Он знал, конечно, что так бывает – слышал по радио, по телевизору видал, да и опытные люди о том же говорили, – но даже представить себе не мог, что так бывает ВСЕГДА, что это – неотъемлемая часть системы. Ему казалось почему-то, что, поскольку лично он, майор Аверкин, не затевает ничего противозаконного, то и проблем с оформлением лицензии у него не возникнет – по крайней мере, таких больших. К тому же лицензия сама по себе стоила немало; речь шла о суммах, для военного пенсионера Аверкина попросту немыслимых, запредельных, и он почти махнул рукой на свою глупую, как выяснилось, затею, когда совершенно случайно наткнулся в городе на Виктора Ремизова, с которым в незапамятные времена десять лет просидел за одной партой.

Правда, большими друзьями они никогда не были, и случалось, что физически крепкий Санька Аверкин поколачивал толстяка Ремизова, тыкал его мордой в какую-нибудь лужу и вообще не давал прохода. Ну, так когда это было! Кто старое помянет, тому глаз вон, и встреча одноклассников прошла на самом высоком уровне – как говорится, в теплой, дружественной обстановке.

За второй бутылкой коньяка Аверкин поведал Ремизову о своих затруднениях. Ремизов отреагировал странно – он расхохотался и хохотал так долго, что майор даже немного струхнул: а не сошел ли его приятель ненароком с ума? Впрочем, насмеявшись вдоволь, Ремизов заявил, что это он, Александр Аверкин, псих ненормальный, раз затеял такое безнадежное дело, не имея ни денег, ни связей – ничего не имея, кроме умения бить морды, каковое в данном случае ничего не решает. Сказано все это было таким тоном, что становилось ясно: в отличие от Аверкина, у Виктора Павловича Ремизова имеется все перечисленное плюс еще многое другое.

Словом, они договорились. Ремизов ссудил Аверкину начальный капитал – под нотариально заверенную расписку, естественно, – и поделился с ним кое-какими связями – в частности, свел его с парой чиновников, а заодно и с представителями «крыши». Через месяц после той исторической встречи ЧОП «Кираса» приняло свой первый заказ; через полгода Аверкин окончательно разобрался с «крышей». О том, как он с ней разбирался, можно было бы написать роман; было сломано немало костей, пролито немало крови, а кое-кто даже умер, не дожив до окончательной победы. Среди всего прочего взорвались четыре машины вместе с их владельцами, и никто не мог с уверенностью сказать, почему это произошло. Многие подозревали Аверкина, но объявить открытую войну организованному им сообществу ветеранов спецназа так никто и не отважился. Мало-помалу все наладилось, Аверкин начал получать стабильную прибыль и уже готовился досрочно вернуть Ремизову долг вместе с набежавшими процентами, когда грянул август девяносто восьмого, и бывший майор остался, что называется, с голой ж.., на морозе.

Вот тогда-то и прозвучала историческая фраза:

«В бизнесе друзей не бывает». Произнес ее, само собой, не Аверкин, а Ремизов, и именно в тот момент бывший майор подумал, что друг Витюша, похоже, забыл далеко не все детские обиды. Это был день, когда Александр Аверкин избавился от последних иллюзий; за ним последовало еще много дней и ночей, когда он, стиснув зубы, боролся за выживание – прямо как встарь, в перепаханном бомбами Грозном, только на ином, чуть более интеллектуальном уровне. Ремизов, чьи деньги в полной безопасности лежали в оффшорном банке, от дефолта не пострадал и согласился дать старому приятелю отсрочку, не забыв при этом вдвое увеличить процентную ставку. Аверкин попал в самую настоящую кабалу: теперь львиная доля его доходов ежемесячно уходила Ремизову в счет процентов.

В ту пору, помнится, Сан Саныч страстно мечтал пришить двух человек: Ремизова и Кириенко. Но маленький премьер, прозванный в народе «Киндер-сюрпризом», был недосягаем, а Ремизов, эта скользкая сволочь, хорошо позаботился о собственной безопасности, поместив расписку Аверкина в банковский сейф вместе с пояснением: «В случае моей неожиданной смерти..»

Ну и так далее. Да и без всяких пояснений, с одной только распиской на руках, любому следователю станет ясно, кто поспособствовал неожиданной смерти Виктора Павловича Ремизова.

Год тянулся за годом, и конца этому не предвиделось. А в минувшую субботу Ремизов вдруг назначил Аверкину встречу и попросил об одолжении, в обмен на которое обещал забыть о долге и вернуть расписку.

Для Саныча, который уже без малого пять лет вкалывал на этого упыря, подобное предложение было подарком судьбы. И вот теперь этот подарок был у него в руках, оставалось только развязать розовый бант, снять цветную обертку и открыть коробочку, внутри которой лежала долгожданная свобода. Странно, но, добившись своего, Аверкин почему-то не испытывал ничего, кроме усталости и глухого раздражения: тоже мне, подарок – свобода…

Огонь лизнул ему пальцы. Аверкин немного повернул расписку, чтобы пламя не жгло руку, а когда от нее остался только небольшой клочок, небрежно уронил его на асфальт.

– Доску, – напомнил Ремизов.

– На заднем сиденье, – сказал Саныч, – в сумке.

Только сумку не забирай. Я – человек не богатый, у меня в хозяйстве лишних сумок нету.

Ремизов перекрутился на сиденье, дотянулся до спортивной сумки и поставил ее на колени.

– Бедные люди на «Хаммерах» не разъезжают, – ворчливо заметил он, расстегивая замок.

– Я не сказал – бедный. Я сказал – не богатый.

Твоими молитвами, между прочим. А «Хаммер» – не роскошь, а средство передвижения, не в пример твоему корыту с думскими номерами.

Ремизов бегло осмотрел икону, не вынимая ее из сумки. Рядом с иконой в сумке лежала трикотажная спецназовская шапочка, по желанию владельца легко превращавшаяся в маску с прорезями для глаз и рта. Виктор Павлович наполовину вытащил шапочку из сумки, показывая ее Аверкину, и бросил на него вопросительный взгляд.

– А ты думал, это будет кража со взломом? – насмешливо спросил тот, затягиваясь сигаретой и морщась от попавшего в глаз дыма. – Твоего знакомого пришлось… Ну, ты понимаешь.

– Ничего не знаю, – быстро сказал Ремизов. – Запомни: я ничего не знаю, ничего не понимаю и ничего не хочу понимать.

– Ну, еще бы. – Аверкин в последний раз затянулся сигаретой и выбросил бычок в промозглую тьму за окном.

В тусклом свете потолочного плафона испуганное лицо Ремизова с испачканным кровью подбородком казалось желтым с прозеленью, как у лежалого покойника. – Еще бы ты интересовался подробностями! Ты ведь у нас чистюля, мухи не обидишь. Ну ладно. Твое у тебя, мое у меня, никто никому ничего не должен… Так?

– Так.

– Вот и хорошо. Давай греби отсюда. И сделай одолжение, не попадайся мне больше на глаза. Я пять лет себя за руку держал, помня о расписке. А теперь, когда ее : нет, могу ведь и не утерпеть…

– Не волнуйся, – буркнул Ремизов, – в друзья набиваться не стану. Ноги моей не будет ни в твоей вонючей конторе, ни в городе этом идиотском, ни в этой отмороженной стране. Пропадите вы все пропадом!

– Сам, главное, не пропади где-нибудь на таможне, – посоветовал ему Аверкин и выключил в салоне верхний свет. – Учти, если тебя заметут, мы не виделись с самого выпускного вечера.

В наступившей темноте Ремизов зашуршал целлофаном – видимо, прятал икону в заранее припасенный пакет. Потом щелкнул замок, по салону потянуло сырым ночным сквозняком, в котором чувствовалось дыхание неохотно уходящей зимы.

– Будь здоров, – сказал он перед тем, как закрыть за собой дверь.

– Споткнись и сломай себе шею, – ответил Аверкин и запустил двигатель.

* * *

Капитан подошел к машине, неся в руке свернутый поводок и кожаный намордник. Юрий вышел капитану навстречу – ему не хотелось лишний раз беспокоить Шайтана, которому и без того пришлось несладко.

– Странно, – сказал капитан. – Я думал, вас уже и след простыл.

– У вас мой паспорт, – напомнил Юрий.

– Можно подумать, липовый паспорт – проблема, Откуда мне знать, что у вас в кармане нет еще парочки паспортов на разные фамилии?

– Брось, капитан, – сказал Юрий. – Если ты действительно так думаешь, зачем было меня отпускать?

– В собаку стрелять не хотелось, – признался опер. – И потом, даже если авторы детективных романов правы и убийцу тянет на место преступления, все равно, редкий отморозок, застрелив человека, станет затевать драку с опергруппой, прибывшей на место убийства.

– Значит, Бондаря все-таки убили, – вздохнув, констатировал Юрий и полез в карман за сигаретами.

– А ты сомневался? Думал, мы к нему просто так, в гости заглянули?

Юрий молча протянул ему пачку, и они закурили, наблюдая за тем, как эксперты грузятся в свой баклажанный микроавтобус, а сержанты, покрикивая, разгоняют зевак.

– Ну так как, – первым нарушил молчание капитан, – показания давать будем?

– А толку? – ответил Юрий. – Впрочем, почему бы и нет? Если тебе от этого станет легче… Только сначала, если можно, я отвезу домой собаку. Пес, насколько я понимаю, с вечера ничего не ел, да и вообще…

– Хорошо, – сказал капитан. Он вынул из кармана паспорт Юрия, но возвращать его не торопился, а снова принялся зачем-то листать, так внимательно вчитываясь в записи, словно и впрямь боялся, что тот окажется фальшивым. – Три вопроса можно?

– Всего три? – устало удивился Юрий, наблюдая за его манипуляциями с паспортом. – Ну, валяй. Все равно ведь не отвяжешься?

– Не отвяжусь. Сам пойми, мне некогда ждать, пока ты собаку покормишь. Мне убийство распутывать надо, поэтому, как говорится, не обессудь. Итак, три вопроса.