Текст книги "Утраченная реликвия..."

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– А в машине, – сказал доктор, возвращаясь к шкафчику и снова принимаясь чем-то звякать и булькать.

Юрий призадумался. Думать ему было тяжело, говорить – еще тяжелее. Тем временем доктор сунул ему в руку пластмассовый мерный стаканчик, в котором плескалось что-то прозрачное. Юрий понюхал, и в голове у него немного прояснилось.

– А, – сказал он, – так это ты меня подобрал! Добрый доктор Айболит, он на дереве сидит…

– Под деревом, – поправил Айболит.

– А?

– Под деревом, говорю, а не на дереве! Пей давай, пока совсем не отъехал. А лучше всего возвращайся в палату. Тебе сейчас покой нужен, это я как врач утверждаю с полной ответственностью.

– Какая там у тебя, на хрен, ответственность! – пробормотал Юрий, поднося ко рту стакан. – Пьянствуешь вторые сутки подряд, сначала в катафалке своем, с похоронной своей командой, потом здесь, с сестричкой, а туда же – ответственность! Слушай, ты же в таком состоянии можешь пациента зарезать! Легко! Признавайся, сколько невинных жертв на твоей совести?

– Думаю, меньше, чем на твоей, – негромко заметил доктор, поигрывая своим стаканчиком. – Ты в бреду любопытные вещи рассказывал – про спецназ что-то, про десант… И еще почему-то про кирасиров.

– Про кирасиров? – в голове у Юрия мигом прояснилось окончательно, как будто доктор дал ему понюхать нашатыря. – А, ну так это я в детстве, классе этак во втором, в третьем, очень любил «Книгу будущих командиров» перечитывать. До сих пор наизусть могу ее цитировать. Там и про кирасир есть, и про спецназ, и про десант – про все на свете, в общем.

– А дырок в шкуре тебе тоже в начальной школе понаделали? – как бы невзначай поинтересовался врач. – Ладно, твое здоровье!

Он поднял свою мензурку.

– Нет, твое, – возразил Юрий. – Ты, как-никак, мне жизнь спас.

– С контуженными не спорю, гиблое дело, – сказал Айболит.

Они выпили. Спирт, понятное дело, оказался неразведенным. Врач протянул Юрию графин с желтоватой водой, Юрий отрицательно помотал головой, и добрый доктор Айболит поставил графин на тумбочку, тоже не притронувшись к воде.

– А кто тебя так отделал? – как бы между делом спросил он, протягивая Юрию блюдечко с какой-то белой сыпучей дрянью. – Закусывай, закусывай, это глюкоза. Закуска в чистом виде, так сказать.

Юрий закусил, поморщился от кисло-сладкого вкуса и сказал:

– Отделали меня нехорошие люди. Глупые.

– А ты, значит, умный и хороший?

– Вроде того. Слушай, отпустил бы ты меня подобру-поздорову!

Доктор молча показал ему кукиш и вынул из кармана халата мятую пачку «Примы».

– А я в окно, – сказал Юрий и взял сигарету.

– А пятый этаж, – парировал Айболит и чиркнул зажигалкой. – Плюс метель, плюс без штанов. Валяй! Я тебя в Кащенко навещу, если сразу шею не сломаешь. Кстати, тебе известно, что о случаях вроде твоего мы обязаны оповещать милицию?

– Оповестили? – с деланным равнодушием спросил Юрий, затягиваясь сигаретой и сдерживая подступивший к горлу кашель.

– Ты просил этого не делать, – сказал врач. – Очень просил.

– Я просил?.. Ах да, ты же говорил, что я болтал в отключке… Здорово они меня по черепу треснули. И чего только из меня не высыпалось!

– Угу, – промычал Айболит, снова наполняя мензурки. – Но мы обязаны, понимаешь?

Юрий прищурился на него сквозь облако сигаретного дыма.

– Так ты, выходит, на «скорой» подрабатываешь, – сказал он, меняя тему. – Капусту, значит, шинкуешь…

Небось, денег куры не клюют.

– Не клюют, это точно, – Айболит сплюнул налипшую на язык табачную крошку. – А что жена четвертый год подряд зимой и летом в одном турецком плаще ходит, так это просто потому, что он ей сильно нравится. Она бы его и по ночам не снимала, да я с этим не согласен – любовью заниматься мешает, зараза.

– Слушай, ты не знаешь, где мой бумажник? – беря быка за рога, спросил Юрий. – У меня там долларов, наверное, четыреста наберется или даже четыреста пятьдесят.

– Триста двадцать семь, – хладнокровно поправил Айболит и, подумав секунду, добавил:

– Уже.

– То есть как это – триста? – удивился Юрий. – Что значит – уже?

– Сто забрал водитель, – попыхивая сигаретой, сообщил врач.

– Нормально, – сказал Юрий. – Вот это такса!

– Ты в самом деле ничего не помнишь? Ты сам ему эти деньги отдал. При условии, что он похоронит твоего пса.

– Ах, вот как… А он похоронит?

– Уже, наверное, похоронил. Ты не волнуйся, он мужик солидный, если что обещал – в лепешку расшибется, а сделает. Кстати, а как это вышло, что тебя обрабатывали ножом и дубиной, а у собаки – двойной огнестрел?

– Собака была хорошая, – сказал Юрий, глядя в окно. – Поэтому огнестрел у нее, а не у меня. Слушай, я не помню, я с него ошейник снял?

– Я почему-то так и думал, что ты первым делом об этом спросишь, – сказал Айболит, открывая тумбочку.

Он вынул оттуда полиэтиленовый пакет и перебросил его на кушетку. Внутри пакета лежал знакомый ошейник, вручную сделанный из офицерского ремня. – Держи. Любопытная вещица.

– Обыкновенная, – сказал Юрий и погладил ошейник сквозь прозрачный шелковистый пластик пакета.

Ошейник был запачкан кровью. – Ас чего ты взял, что я буду им интересоваться?

– А мы его у тебя всей бригадой отнимали, – с кривой усмешкой пояснил врач и зачем-то потрогал нижнюю челюсть. – А ты, даром что без сознания, водителю глаз подбил – не хотел расставаться с реликвией.

Собственно, он после этого и согласился заняться твоим псом. Хороший, говорит, наверное, был кобель, раз человек за него даже в беспамятстве глотку готов перегрызть…

– Хороший, – повторил Юрий. – Если бы не он, закапывать пришлось бы меня.

– Ну, тогда давай за все хорошее, – предложил доктор, наливая еще по пять капель. – За хороших людей, хороших собак.., и вообще, за хорошую жизнь.

– А такое бывает? – спросил Юрий. Спирт грел его изнутри, как будто он проглотил маленькое солнце – теплое и даже горячее, но почему-то не дающее света.

– От человека зависит, – ответил Айболит, помолчал чуть-чуть и добавил:

– Во многом.

Юрий хотел было заспорить, но подумал и промолчал: что толку спорить? Каждый из них будет по-своему прав, и каждый в результате останется при своем мнении. Никакая истина в спорах не рождается, это древние греки выдумали – просто так выдумали, для красного словца, от нечего делать. Айболит тем временем выпил, и Юрий выпил тоже, чувствуя подступающий прилив душевных и физических сил. Добрый доктор Айболит, похоже, туго знал свое дело и прописал Юрию именно то лекарство, в котором тот нуждался. А что?

Поломали его не так сильно, как можно было ожидать, он выспался, отдохнул под капельницей… Теперь можно было опрокинуть сто граммов для храбрости и – в путь…

– За ошейник спасибо, – сказал Юрий, облизывая пальцы, которыми брал с блюдечка глюкозу. – Но мы отклонились от темы. Триста баксов, конечно, не деньги, но и они, согласись, не каждый день на дороге валяются.

Ты не обижайся, док, но я хотел бы предложить тебе взятку.

– Долго же ты собирался, – Айболит криво усмехнулся, не глядя на Юрия, и выудил из пачки еще одну сигарету. – Будешь? Правильно, не надо. Тебе вредно, а мне потом за куревом выбегать… Что ж, триста баксов – бесспорно, деньги. Для меня – деньги, я имею в виду. А для тебя, я вижу, это и впрямь мелочь на карманные расходы. Да нет, это не упрек. Мне, к примеру, тоже никто не запрещает зарабатывать миллион зеленых в месяц. Никто, блин, не запрещает, но я почему-то не зарабатываю… Ну, и кто виноват? Да кто угодно, только не ты. Однако я никак не возьму в толк, за что ты их хочешь отдать, эти триста баксов. Выпускать тебя, конечно, рано, но ты, в конце концов, взрослый человек, и силой тебя здесь держать никто не станет. Не так уж сильно тебя поломали, если разобраться. Охота тебе с черепно-мозговой травмой по улицам бегать – да ради бога! Дождись утра. В девять обход.

Придет главный, осмотрит тебя, выслушает… Стукнешь кулаком по столу, он тебя и отпустит. Он – не я, с дураками никогда не спорит. Ходить можешь? Можешь.

Уйти хочешь? Ну, и вали на все четыре стороны… Расписочку подмахни – дескать, о последствиях предупрежден и всю ответственность беру на себя – и вали…

За что ж ты платить-то собрался? Неужели ломка на подходе?

– Ну, ломка не ломка, – усмехнулся Юрий, – а кое-что покруче. Понимаешь, нельзя мне здесь до утра сидеть. То есть оно, может, и обойдется, да экспериментировать что-то неохота. Кое-кто дело до конца не довел, понимаешь? Так что Гиппократ в нашем с тобой споре на моей стороне. Они ведь наверняка прямо сейчас меня ищут. Да я-то ладно… Охота тебе, чтобы они сюда всей компанией вперлись и устроили тут пальбу? У тебя ведь, кроме меня, и другие больные имеются.

Айболит протяжно вздохнул и раздраженно поставил мензурку на стол.

– Как вы мне все надоели! – воскликнул он с тоской. – Все время одно и то же, одно и то же! Покрошат друг друга, переломают, перебьют, дырок понаделают, а я потом чини. И каждому подавай особые условия, отдельную палату предоставь, уход особенный, и чтобы максимум через три дня был как новенький! А если что не так – сразу пальцы веером и ствол под нос…

– Это не про меня, – просто сказал Юрий.

– А я откуда знаю? – сказал врач, но посмотрел при этом удивленно и испытующе.

Юрий пожал здоровым плечом.

– От меня. Слушай, док, время идет. Думай про меня что хочешь, но держать меня тут – это убийство.

И самоубийство заодно. Это в том случае, если ты начнешь призывать их возлюбить ближнего и вообще путаться под ногами. А ты, как я понимаю, начнешь обязательно.

– А кто они такие? – без особенного интереса спросил Айболит, вставая с табурета. – Бандиты?

– Да нет, – ответил Юрий. – Просто кирасиры.

Я так думаю, во всяком случае.

Глава 11

Телефонный звонок остановил Аверкина в дверях ванной. Сан Саныч был одет по-домашнему, то есть в просторные камуфляжные брюки, линялую майку защитного цвета и босиком. На плече у него висело свежее полотенце – Саныч как раз собирался принять душ и лечь спать. Услышав мягкую электронную трель, долетевшую из спальни, Аверкин с присущим ему непроницаемым выражением лица повесил полотенце на крючок в ванной и подошел к телефону. Двигался он неторопливо: кому надо, тот дождется, а кто звонит просто так, от нечего делать, тому и вовсе не грех потерпеть. Впрочем, просто так бывшему майору Аверкину не звонил никто и никогда: не такой это был человек, с которым хотелось бы болтать о пустяках и изливать душу в полночных телефонных исповедях.

– Аверкин на проводе, – сказал он в трубку и покосился на дисплей стоявшего рядом с телефонным аппаратом электронного будильника. Часы показывали половину первого ночи – время, когда все нормальные люди уже спят. Значит, имели место какие-то форс-мажорные обстоятельства. Или это Ремизов нанюхался кокса и чудит по старой памяти?

Это был не Ремизов. Сан Саныч молчал целую минуту, терпеливо выслушивая доносившееся из трубки торопливое и сбивчивое бормотание. За это время он успел дотянуться до лежавшей слева от будильника распечатанной пачки «Голуа» и закурить. Он редко курил в спальне, предпочитая дышать во сне свежим воздухом, и потому пепельницы здесь не было. Поискав глазами вокруг себя и не найдя ничего подходящего, Аверкин придвинул к себе телефонный справочник и стал сбивать пепел прямо на его коленкоровый переплет.

– Все ясно, – сказал он, выслушав доклад до конца. – Ко мне. Да, все трое и прямо сейчас.

Голос в трубке что-то отрывисто проквакал. Похоже, звонок был с мобильного, находившегося в зоне затрудненного приема – сигнал все время прерывался, превращая слова в какие-то неразборчивые обрывки. Аверкин с трудом разобрал, о чем идет речь, а когда наконец понял – что-то о рваных ранах, ушибах, выбитых зубах и прочих производственных травмах, – лишь брезгливо дернул уголком тонкого, как хирургический шрам, рта.

– , Доберетесь, – сказал он. – Драпать здоровья хватило, значит, и на все остальное тоже хватит. Жду вас через час.

Он аккуратно, без стука положил трубку на рычаг, медленно сжал руку в кулак и занес его над ни в чем не повинным телефонным аппаратом. Костяшки пальцев побелели, рука слегка дрожала от напряжения; затем Аверкин окончательно овладел собой, каменные мышцы предплечья обмякли, кулак разжался, и рука Саныча расслабленно упала вдоль тела.

Бывший краповый берет глубоко вдохнул и выдохнул, приводя себя в порядок, а потом поднес к губам забытую сигарету и глубоко затянулся.

– Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам, – сказал он в пространство и выдул через ноздри две струи дыма.

После этого майор забрал с тумбочки посыпанный пеплом телефонный справочник, отнес его на кухню, сдул пепел в раковину и протер переплет влажной губкой, потому что любил во всем порядок и не имел привычки откладывать бытовые дела на потом. Аверкин, как никто, знал, что это пресловутое «потом» никогда не наступает; оно все время отодвигается, прямо как линия горизонта, а мелочи все копятся и копятся – не вымытая вовремя посуда, неоплаченные счета, невыстиранные носки, недобитые враги, – и однажды ты умираешь посреди всего этого бардака, и кому-то непременно придется разгребать после тебя дерьмо.

Он слегка открутил кран и сунул тлеющий окурок под тонкую струйку воды. Уголек коротко зашипел и сделался из серого черным. Саныч бросил его в мусорное ведро, смыл приставшие к раковине размокшие чешуйки сигаретного пепла, сполоснул руки и сварил себе кофе. Кофе он варил себе крайне редко, не желая вырабатывать лишнюю вредную привычку, но уж когда варил, то напиток этот был способен вызвать радостное сердцебиение. Сейчас Санычу требовалась свежая голова. Так уж у него сложилась судьба, такую он выбрал себе работу, что никогда не мог загадывать наперед. Вот, пожалуйста: скоро час ночи, человек собрался помыться и лечь спать, и вдруг, ни с того ни с сего, вынь да положь ему свежую голову!

Кофе был черный и почти такой же густой и горький, как отвар дубовой коры. Аверкин пил его без сахара и сливок, прихлебывая мелкими глотками, как лекарство, и думал. Ситуация осложнялась буквально на глазах, но он все еще не видел причин для настоящей озабоченности. Бывало покруче, и ничего, не подох, не сломался.

А что расслабился немного и наделал ошибок, так это из-за долгого отсутствия настоящего противника. Гроссмейстер, садясь играть с новичком, может позволить себе дать начинающему фору, уступить несколько фигур, иначе игра теряет интерес.

Впрочем, его нынешний противник, хоть и был одиночкой, никого не представляющим и потому не заслуживающим серьезного внимания, новичком все-таки не являлся. Теперь, после неурочного панического звонка, Аверкин почти уверился в том, что судьба свела его с легендарным Инкассатором, о котором ему несколько раз приходилось слышать и в существовании которого он до сих пор сильно сомневался. Так уж устроен человек, что ему мало реальных угроз и конкретных надежд.

Ему, человеку, подавай легенду о некоем высшем существе, способном по своему усмотрению карать не правых и защищать обиженных. На протяжении своей истории человечество сочинило уйму мифов и легенд, но это вовсе не означает, что ему наскучило фантазировать, – оно, человечество, никогда не устанет сочинять глупые сказки про Иванушку-дурачка, без усилий побеждающего всех подряд – и Бабу Ягу, и Кощея, и даже мутировавшего динозавра с тремя головами – Змея Горыныча. Вот и Инкассатор поначалу казался Аверкину героем одной из таких сказок, и Саныч был очень удивлен, убедившись, что такой человек существует в реальной жизни. Впрочем, сам факт его существования еще ни о чем не говорил. Молва всегда склонна преувеличивать, отсюда и легенды.

Допив кофе, он все-таки принял душ и на всякий случай переоделся, натянув свои неизменные джинсы.

Свитер он надевать не стал, поскольку в квартире было тепло, а бросил его на журнальный столик в большой комнате. Свитер, неряшливо валяющийся на столе посреди гостиной, раздражал его, но при этом отменно скрывал лежавший под ним взведенный пистолет. Давным-давно Аверкин взял себе за правило никому не доверять. Все на свете продается, все Покупается, в том числе и такие вещи, как доверие, дружба, преданность и боевое братство. Люди – это просто инструменты для достижения той или иной цели, вроде молотка или электродрели. Но инструмент, верой и правдой прослуживший тебе долгие годы, в один прекрасный день все равно выйдет из строя. И хорошо, если он просто сломается и тихо отправится на помойку! Но ведь молоток может отскочить и засветить тебе в лоб, а электродрели ничего не стоит убить тебя током. Поэтому Аверкин всегда держал пистолет под рукой – на всякий случай. Он просто привык к пистолету, как другие привыкают к наручным часам, и не видел в этой привычке ничего дурного или странного.

Они явились ровно через час, минута в минуту, хотя для этого им, наверное, пришлось выжать из машины все, на что та была способна: штатный врач «Кирасы», бывший военный хирург, жил далековато от Аверкина, но Саныч все-таки очень надеялся на то, что у этих троих дебилов хватило ума обратиться к нему, а не в ближайшую травматологию. А уж в том, что без медицинской помощи дело не обошлось, и сомневаться было нечего: стоило только глянуть на этих троих героев.

– Три танкиста, – принимая в кресле позу ленивого созерцания, констатировал Аверкин, – три веселых друга. Такое впечатление, что вы прямиком с Курской дуги.

У Рыжего вся левая половина лица вздулась, как от запущенного флюса, и приобрела багрово-синий цвет переспелой сливы. Правая рука у него болталась на перевязи, бронзовые кудри распрямились и обвисли, а на обезображенной чудовищным кровоподтеком морде застыло виноватое выражение.

Тимоха выглядел странно. В первый момент Аверкину вообще показалось, что этому идиоту кто-то с корнем вырвал обе руки, потому что изодранные в клочья рукава его кожанки были пусты; потом Саныч заметил, что куртка на животе у Тимохи выпирает горбом, и понял, что там, под курткой, скрываются его пострадавшие конечности. Щека у Тимохи была ободрана об асфальт, головной убор отсутствовал. Меньше всех досталось, кажется, Тюленю, но и он выглядел так, словно невзначай зацепился подтяжками за антикрыло гоночного «болида».

Все трое были грязны, оборваны и пребывали в агрессивно-подавленном настроении. Аверкин поймал себя на том, что вся эта сцена напоминает ему скверно отрежиссированный водевиль про то, как банда незадачливых негодяев пытается и все никак не может разделаться с одним-единственным недотепой. А почему не может? Да потому, что он, видите ли, честный, на его стороне правда, и вообще, в историях такого сорта добро непременно должно одерживать победу. Словом, все та же сказочка про Иванушку-дурачка и Кощея Бессмертного, только на новый лад…

– Сядьте, – сказал он брезгливо, но тут же спохватился:

– Впрочем, нет, лучше стойте, где стоите. Перемазались, как говновозы, всю мебель мне испоганите. Ну давайте рассказывайте, что у вас там вышло с этим Инкассатором, а то я по телефону ничего не понял. Это он вас так покусал?

– Не он, а пес этот бешеный, – ответил Рыжий.

В отсутствие Серого он, как правило, принимал на себя роль рупора общественного мнения, поскольку остальные с трудом могли связать пару слов. Да и у Рыжего ораторское искусство составляло, увы, далеко не самую сильную сторону натуры. – Вот уж, действительно, Шайтан, – продолжал Рыжий, морщась и осторожно трогая забинтованное запястье. – И, главное, сразу за руку, в которой ствол. И когда успел научиться?

– У хорошей собаки это в крови, – сказал Аверкин. – Такие вещи надо знать, особенно когда собираешься мочить человека, который гуляет с овчаркой.

– Так ведь убежал он, пес-то! – воскликнул Рыжий. – Рванул так, что только пятки засверкали. А этот баран его звал: «Шайтан, Шайтан!» Как будто тот вернется…

– Вернулся, как видишь, – напомнил Аверкин.

– Что вернулся, то вернулся. Аркадьич, изверг, каждому из нас по уколу засандалил в мягкое место. Говорит, надо еще пять штук в течение трех месяцев…

– Раньше сорок давали, – встрял Тюлень. – В брюхо.

– Цыц, – сказал ему Аверкин и повернулся к Рыжему:

– Давай по порядку, болезный. Очень мне интересно во всех подробностях узнать, как проходила «встреча».

Рыжий откашлялся в кулак и нехотя, монотонным голосом вызванного к доске двоечника принялся излагать подробности. Дойдя до кульминационного момента, он слегка замялся, покосился на приятелей, потом на Аверкина, запнулся, помолчал и стал рассказывать дальше.

Саныч отлично понял смысл этой заминки: Рыжему до смерти хотелось приврать, свалив неудачу на объективные обстоятельства, но он на это не отважился, потому что знал, что Саныч сразу же его расколет.

«Стоп, – подумал Аверкин. – Неудачу? Какую еще неудачу? Откуда у меня взялась уверенность в том, что эти придурки снова сели в лужу? Он же еще ничего толком не сказал…»

Но Рыжий говорил, и неприятная уверенность крепла. Потом он замолчал, сказав все, что знал, и в комнате повисла гробовая тишина: Аверкин держал паузу, давя в себе безудержный, слепой и бессмысленный гнев. Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам… Сам… Сам! Да какого дьявола, почему он всегда и все должен делать сам?! А эти обломы тамбовские ему на что – зарплату получать?

– Если я правильно понял, – сдавленным от загнанной в самые кишки ярости голосом процедил он, – весь этот народный эпос сводится к простой констатации того факта, что задание вами провалено. Выражаясь понятным для вас языком, вы упустили клиента, зато замочили никому не нужного пса, наделав шума, подняв на ноги всю округу и едва успев сделать ноги. Вы, трое здоровенных парней, тренированных, обученных, прошедших Чечню, не справились с одним человеком!

– Да чего там – не справились? – буркнул Рыжий, который тоже когда-то служил в спецназе и лучше других понимал, что Аверкин прав на все сто. – Так уж и не справились… Не спорю, контрольного выстрела не получилось, но отделали мы его так, что вряд ли до утра дотянет.

– Факт, – снова встрял Тюлень. – Я его битой по черепушке отоварил, а удар у меня – сами знаете.

– Какой у тебя удар, я знаю, – устало согласился Аверкин. – А вдруг у этого парня такая же черепушка, как у тебя? Тогда его ломом не убьешь, особенно если по лбу…

Это уже была шутка. Аверкин воспринял возвращение чувства юмора философски: ну что ж теперь делать?

Прокол, конечно, и притом позорный, дилетантский, совершенно необъяснимый, если принять во внимание послужные списки и богатый боевой опыт стоявших перед ним людей. За каждым из них из самой Чечни тянулся длинный кровавый след, и убивать они могли так же легко и бездумно, как плотник забивает гвозди, а профессиональный водитель вертит баранку.

Командирская шутка возымела ожидаемый эффект: битое воинство Саныча несколько приободрилось, воспрянуло духом, а Тюлень, к которому эта шутка была обращена, и вовсе изобразил на своей поцарапанной морде подобие улыбки. Саныч дал им расслабиться окончательно, а потом нанес удар.

– Вот что, бойцы, – сказал он, – давайте подведем итоги. Не знаю, в чем тут дело, но работаете вы день ото дня хуже. У нас не мебельная фабрика и не ликеро-водочный завод, так что придется обойтись без профсоюзных собраний, выговоров, больничных листов и лишения премиальных. Речь, ребятки, не о выполнении плана, а о наших с вами жизнях. Это совсем как на войне, только немножечко жестче, потому что от теперешнего нашего противника в тылу не спрячешься, в госпитале не отлежишься. Поэтому решим так…

Он легко встал из глубокого мягкого кресла и, бесшумно ступая по ковру, подошел к Тимохе.

– Руки болят? – участливо спросил он.

– А то! – буркнул Тимоха. – Этот бешеный шакал мне сухожилие перегрыз. Док говорит, если не сделать операцию, три пальца на правой руке двигаться не будут. Сук-к-кин сын!

– Да, это серьезно, – с прежним участливым выражением произнес Аверкин. Он говорил с таким сочувствием и теплотой, что сообразительный Рыжий начал что-то подозревать. Он даже слегка подался вперед, как будто намереваясь помешать Аверкину привести в исполнение его замысел, но Саныч только глянул на него, и Рыжий увял. – Отдохнуть тебе надо, – продолжал Аверкин, кладя Тимохе на плечо костистую широкую ладонь. – Какой из тебя, безрукого, работник? Вот и отдохни.

Его рука метнулась вперед неуловимым для глаза движением, раздался тихий, едва слышный хруст, и Тимоха, сломавшись в коленях, мягко повалился на ковер.

Через некоторое время в уголке его рта показалась струйка темной крови.

Аверкин резко повернулся к остальным, и те испуганно отпрянули.

– Закатайте эту падаль в ковер и выбросьте подальше, – спокойно скомандовал он. – Или у кого-то есть возражения? Что ж, давайте обсудим. Кто первый?

Первых почему-то не оказалось, вторых тоже, да и третьи как-то не спешили выйти на передний план. Вместо этого Рыжий склонился над Тимохой, пригляделся, прислушался, пощупал у него на шее пульс, выпрямился и проворчал:

– Дышит. Живого, что ли, в ковер закатывать?

– Дышит? – удивился Аверкин. – Старею я, что ли?

Он коротко и точно ударил ногой, обутой в высокий армейский ботинок на толстой рубчатой подошве. Тимоха булькнул, как наполненный водой бурдюк, и затих.

– Теперь не дышит, – сказал Аверкин. – Ну?!

Он вернулся в кресло, поближе к своему пистолету, и стал наблюдать, как Рыжий с Тюленем закатывают тело своего приятеля в ковер. Убитый был человеком Аверкина, одним из самых доверенных, и ковер тоже был его – потертый и затоптанный, но все равно свой, привычный, почти что родной, – и Саныч подумал, что кое-кто дорого ему за это заплатит. Слишком многое было принесено в жертву из-за какой-то ерунды, а дело все тянулось, и каждый день, как по заказу, приносил новости, преимущественно поганые – такие, что лучше бы их и не было.

– Лучшая новость – это отсутствие новостей, – сказал он вслух и закурил.

– А? – переспросил Рыжий, повернув к нему испуганное лицо.

– Ничего, – сказал Аверкин, массируя ладонью лицо, – это я так, думаю вслух. Ковра жалко, блин…

А у тебя, Рыжий, ничего не болит?

– Нет, – сказал Рыжий.

Говорил он невнятно из-за чудовищного кровоподтека на лице, но решительно и твердо.

– Врешь, – сказал Аверкин. – Плотнее перевязывайте, плотнее!

Тюлень и Рыжий в двух местах перехватили ковровый сверток шелковым шнуром, затянули узлы, и Рыжий отхватил лишний шнур своим спецназовским «скорпионом». Во время импровизированных застолий он любил хвастаться, что этот нож ему вручил сам президент, когда прилетал в Чечню на Новый год. Аверкин знал, что это не правда: в то время Рыжего в Чечне не было и быть не могло, он ушел из армии за три года до упомянутого события; тем не менее ножом Рыжий владел мастерски, а его вранье было очевидным и, следовательно, безвредным.

Толстый ковровый сверток, заметно вздутый посередине, здорово напоминал чудовищный блинчик с мясом. В некотором роде это и был блинчик с мясом;

Аверкин подумал, что крысы на свалке или раки на дне Клязьмы будут рады такому угощению. Вот она, жизнь: был человек, а стал ковровый блин с мясной начинкой.

– Теперь так, – сказал он, щелчком сбивая пепел с сигареты на оголившийся пол. – Сейчас избавитесь от этой штуки, – он указал на ковер, – потом поедете по домам, приведете себя в порядок. Пару часов разрешаю поспать, а потом позвоните Серому, узнайте у него адрес журналиста, и чтобы не позже шести утра вы были у него под окнами. Самого не трогать и ни под каким предлогом не попадаться ему на глаза. Просто дождитесь, пока он уйдет на работу. Через какое-то время его жена пойдет гулять с ребенком. Вы должны посадить их в машину и отвезти в наш тренировочный лагерь за городом. Надеюсь, с женщиной и годовалым ребенком вы справитесь. Это все. По окончании операции немедленно доложить мне по телефону. В подробности не вдаваться, телефон может прослушиваться.

Вопросы?

– Так ведь журналистом Серый с Коробкой занимаются, – отважился вякнуть Тюлень.

– Теперь этим будете заниматься вы. Инкассатора надо искать, а куда вы сунетесь с такими рожами? Вас же сразу заметут, тем более что о таких случаях медики обязаны информировать ментов. Им займутся Серый с Коробкой, а вы возьмете на себя их работу. Возражения? Возражений нет, и это, друзья мои, правильно. Нам незачем ссориться, правда?

Когда Рыжий и Тюлень ушли, захватив с собой ковер, Аверкин запер за ними дверь, закурил еще одну сигарету и снял телефонную трубку. Некоторое время он стоял, задумчиво играя ею и борясь с искушением начать обзванивать больницы в поисках Инкассатора. Делать это с домашнего телефона казалось ему неразумным, и в конце концов он решил, что клиент никуда не денется до утра.

Может быть, он так и остался лежать в парке, кто его знает? А может, как-нибудь дополз до своей квартиры и теперь отлеживается там…

Вообще-то, все получилось не так уж плохо, решил Аверкин. Главное теперь – не упустить журналиста.

Проломленная голова Инкассатора и похищенные домочадцы Светлова послужат отличным предупреждением дескать, это только начало, мальчики. Не хотите ли посмотреть, каким будет продолжение? А конец? Ах, не хотите! Ну, тогда исчезните, пожалуйста, с горизонта. Сами исчезните, без посторонней помощи, ладно?

Приняв решение, он позвонил Серому на мобильный и велел немедленно возобновить наблюдение за квартирой Инкассатора – прямо сейчас, посреди ночи. После этого Аверкин хотел было разбудить Ремизова, но передумал: толку от друга Вити было бы как от козла молока, зато крику… Ну его к черту! Пускай дрыхнет, пузан, а утром мы ему поднесем подарочек: скажем, что непобедимый Инкассатор ищет его, чтобы вернуть икону. То-то он взовьется! У него сразу возникнет острая нужда в профессиональных телохранителях, а мы тут как тут.

Семь шкур сдеру с мерзавца, он мне за все заплатит! Мелочь, конечно, но приятно. Да и перспектива кое-какая вырисовывается. Было бы, например, очень неплохо, если бы Инкассатор шлепнул Ремизова, а охрана уважаемого Виктора Павловича продырявила Инкассатора. Устроить это совсем нетрудно, надо только свезти два трупа в одно место и как следует продумать мизансцену. И все. И никаких проблем!

Не раздеваясь и даже не снимая ботинок, он прилег на диван, сомкнул веки и уже через минуту спал глубоким и мирным сном человека, которому не о чем волноваться.

* * *

«Вольво» Юрия Филатова ночевала то на охраняемой стоянке, то во дворе, но гараж у него имелся – капитальный, сухой, с просторным подвалом и прочными воротами. Располагалось это строение на территории гаражного кооператива в Марьиной Роще. Добираться туда было далеко, тяжело и неудобно, но Юрий не сетовал на это обстоятельство.