Текст книги "Николай II (Том II)"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 61 страниц)

36

Морская беседка на песчаной косе, выступающей далеко в Финский залив от береговой черты парка Александрия, своими ажурными чугунными конструкциями не препятствовала малейшим дуновениям лёгкого бриза, скользившего над водами. Но мгла по горизонту и запах гари от горящих лесов и торфяников никак не рассеивались. Даже повторившая полукруг беседки мраморная скамья источала тепло догорающего дня. Жара навалилась на столицу и её окрестности неожиданно и напомнила Николаю и Аликс недавний крымский отдых. Но разговор в беседке шёл не о нём, а о делах насущных.

…В этот воскресный день Государь никого не принимал и не читал докладов. Со старшими дочерьми он с утра уехал в Красное Село на освящение новой деревянной церкви лейб-гвардии уланского Её Величества полка. Старая церковь тоже была деревянной и года два тому назад сгорела от неосторожности, как говорили, пьяного лампадника. Государыня очень горевала, что храм её полка вознёсся дымом на небеса, поскольку вместе с ветхими стенами сгорели и ценные старинные иконы, а серебряная и бронзовая церковная утварь, как и оклады икон из благородных металлов, каменьев и жемчугов, расплавилась, потрескалась или обгорела.

Александра Фёдоровна любила старую уютную церквушку. С ней у царицы было связано много трогательных воспоминаний о богослужениях, которые она отстаивала в ней вместе с офицерами и солдатами как шеф полка. Естественно, Государыня внесла из своих личных средств половину денег на строительство нового полкового храма и, кроме того, подарила ему множество древних, намоленных икон из того большого собрания, которое украшало их покои в Александровском дворце. Хотя царица была экономной и даже прижимистой в отношении членов своей Семьи, в печальных случаях, имевших, так сказать, общественное значение, Аликс никогда не скупилась. Может быть, и напрасно, как считали её близкие друзья, но Александра Фёдоровна стремилась творить благо анонимно, ради Бога, а не для самопрославления…

Однако попасть на праздник освящения ей не удалось. Акклиматизация у хладного северного моря после берегов Тавриды, по словам доктора Боткина, требовала по крайней мере ещё недельного покоя, а у Алексея, непонятно отчего, началась боль в спине и поднялась температура.

Императрицу на церемонии представляла дочь Татьяна, тоже шеф уланского полка, только Иваново-Вознесенского. Как отметил про себя корнет граф Лисовецкий, в парадной форме улан великая княжна выглядела значительно элегантнее, чем в повседневном платье и широкополой шляпе во время пребывания в Костроме год тому назад…

«На церемонию прибудет твой товарищ по оружию…» – пошутил накануне вечером дневальный по полку, и Пётр сразу понял, о ком идёт речь. Он постарался заранее занять в церкви место поближе к приделу, где отстояла службу Царская Семья. Его счастью не было границ, когда оказалось, что командир полка князь Белосельский, размечая места гостей за царским завтраком в раскинутом рядом с храмом шатре, вспомнил «особые» отношения корнета с великой княжной и усадил его рядом с Татьяной Николаевной.

О чём Пётр и не подозревал, так это о том, что великая княгиня Мария Павловна Старшая попросила своего старого друга князя Сергея немного протежировать корнету и стараться приблизить мальчика к Царской Семье, используя разные полковые праздники и встречи. Князь Белосельский не совсем понял, зачем это надо великой княгине, но обещал ей свою поддержку графу Лисовецкому, хотя юноша был и не очень знатен, и совсем не богат. Правда, дед его, член Государственного совета, владел крупным состоянием и земельными угодьями в Орловской и Саратовской губерниях, обладал старыми связями и пользовался уважением великих князей за свою беспорочную службу трём Государям. Но сам Ознобишин за внука не просил, и князь терялся в догадках, какие планы строит в отношении его корнета Мария Павловна.

Государь узнал за столом лихого танцора и милостиво улыбнулся Петру, когда увидел его рядом с дочерью. Эта улыбка стоила корнету полдюжины новых врагов и завистников, которых у него, из-за слишком острого языка и бесшабашности, и так хватало…

Три часа церковной службы и последовавшего за ней завтрака пролетели как одна минута. Государь и две великие княжны уехали, а Пётр почему-то так расстроился, что целый день даже не мог вспомнить, о чём они весь завтрак болтали с Татьяной за столом. Он двигался словно в тумане. Через дым и гарь жаркого дня ему светили только сияющие серые глаза Татьяны, а не красное, словно на закате, солнце…

Николай Александрович перед обедом искупался в заливе, где вода достигла, как в Ореанде, двадцати одного градуса тепла. Освежённый, он с аппетитом съел, несмотря на царившую жару, лёгкий по-летнему обед и решил выйти на прогулку в парке с женой.

Ходить по парку, раскалённому солнцем, было душно, и Ники привёл Александру к своему любимому месту над морем – в Морскую беседку. Вокруг еле слышно плескался Финский залив, лёгкий бриз хотя и не нёс прохлады, но немного освежал. Беседка напомнила обоим стеклянный Павильон королевы Елизаветы на молу в Констанце.

– Аликс, как ты думаешь, почему наша девочка отказывается от брака с румынским принцем Каролем? Он ведь очень мил и совсем не глуп… Кажется влюблённым в неё… Оля тебе что-нибудь говорила об этом? Ведь возраст у неё самый-самый для того, чтобы не пересидеть в девках… – Николай вопросительно посмотрел на жену.

Александра сидела на скамье боком, вытянув по спинке руку и подогнув под себя ноги. Николай тоже вытянул свою руку и накрыл её ладонь своей. Аликс задумалась и не захотела отвечать сразу. Видимо, для неё это был тревожный вопрос, и она стала перебирать в мыслях то, что было в Румынии, а до этого – в Царском Селе, вспоминала, какими влюблёнными глазами смотрит её дочь на прежнего жениха – Дмитрия. Он был как сын в их Семье, вскружил голову Ольге, был помолвлен с ней, но оказалось, что с его стороны это была игра, стремление стать не просто великим князем – младшим двоюродным братом царя, а желанным зятем Государя Всея Руси… Содержание его разговоров и содомическая дружба с этим распутником Феликсом Юсуповым-младшим, пьяная болтовня в ресторанах, доложенные в конфиденциальных сообщениях начальника дворцовой полиции Спиридовича, настолько подмочили его репутацию в глазах её и Ники, что они не захотели видеть его мужем своей дочери… «Он стал из-за этого Юсупова каким-то сальным и липким!.. – подумала Аликс о Дмитрии. – А принц Кароль – милый мальчик и обещает стать славным и выдержанным офицером и наследником престола… Но он не затронул сердце Ольги, которое, наверно, всё ещё занято другим, хотя и недостойным… Но Ники этого не понять!..» – закончила она круговорот своих мыслей и куда-то в сторону, не глядя на Николая, чтобы не открывать своих женских сомнений, тихо вымолвила:

– Ольга, наверное, нисколько не увлечена Каролем… Я думаю также, что девочка не хочет покидать Россию и ждёт принца русских кровей…

– Где же я возьму такого равнородного?! – удивился Ники. – Ведь не Дмитрия же переделывать в нормального мужчину!.. А морганатических браков нам более чем достаточно… Кстати…

Государь полез левой рукой в нагрудный карман своего белого кителя, достал оттуда продолговатый конверт с какой-то монограммой и равнодушно сказал:

– Получил сегодня записку дяди Павла… Он пишет мне по поводу своего брака с Ольгой Пистолькорс… хм… графиней Гогенфельзен… и выдвигает шесть требований о том, как устроить её положение в Доме Романовых… Он, наверное, прознал, что я готов совсем простить его и её, и беспокоится теперь, как возвысить её достоинство в глазах старых знакомых… Я хотел обсудить с тобой, Солнышко, этот почти ультиматум… – Ники помахал листком бумаги.

Аликс нахмурилась. Она очень страдала, когда родственники пытались оказывать на её мужа давление во вред его мнению и авторитету.

– Если это ультиматум, то не позволяй разговаривать с собой подобным образом! – резко заявила она. Затем более мягко добавила: – Прочти, пожалуйста!.. Я не взяла свои очки…

– Охотно! – согласился Государь. У него было хорошее зрение, и очки ещё не требовались, хотя ежедневно он по многу часов «ломал глаза» над бумагами и книгами. – «О различных привилегиях для графини Гогенфельзен. Записка», – прочитал Ники заголовок письма.

Александра обратилась в слух.

– «Пункт первый. Дать жене и детям княжеский титул с наименованием светлости, как это было сделано для Зины, жены покойного Лейхтенбергского»… – Не успел Николай дочитать, как Аликс перебила его вопросом:

– А что? У письма Павла нет никакого обращения?.. Преамбулы, наконец, вроде «всеподданнейше прошу»?..

– Я тебе потому и сказал, что записка напоминает ультиматум своим категоричным тоном… – ласково ответил Император.

– Он что, отвык в республиканском Париже от того, как в самодержавной России следует обращаться к монарху? – зло спросила Государыня.

– Вот поэтому-то я и оставлю без последствий этот пункт его письма… Кстати, Павел забыл, что герцог Лейхтенбергский не входил в список членов Дома Романовых, имеющих права на престолонаследие, и его морганатический брак на неравнородной, урождённой Скобелевой, не затрагивал Основной закон Российской империи, – твёрдо заявил Николай и продолжил чтение: – «Пункт второй. Чтобы мой брак и дарование титула моему семейству были официально опубликованы указом, ознакомив меня предварительно с редакцией указа». Хм… – с сомнением покачал головой Николай, – эдак он у меня и право подписи моих указов потребует… Оставить без последствий! «Пункт третий. Разрешить жене и моим дочерям проходить на выходах и других официальных случаях сейчас за членами Семьи». – Ники задумался на мгновенье, а затем уточнил: – Здесь я ему, пожалуй, немного уступлю и дам Ольге Валерьяновне на высочайших выходах права жены генерал-адъютанта…

– Очень хорошо… – резюмировала Аликс.

– «Пункт четвёртый. Прошу разрешения самому представить жену членам семейства, без посредства гофмейстерин…» – зачитал Государь.

Императрица отреагировала раньше его:

– Совершенно справедливо! Было бы унизительно не дать ему такого права. Подумать только! Какая-нибудь злобная сплетница у «Старшей» будет представлять своей патронессе – великой княгине – хоть и морганатическую, но супругу великого князя, которая по своим душевным качествам стоит совсем не ниже её!..

– Хорошо! Продолжим… – подтвердил Николай. – «Пункт пятый. О разрешении жене не расписываться у великих княгинь, а оставлять карточки…»

Александра удивлённо подняла бровь.

– Ну, это – как пункт четвёртый, чтобы не ставить её на одну доску с разными знакомыми великих княгинь… даже и без титулов могут быть расписывающиеся по праздникам… – пояснил Ники и добавил: – Согласен! «Пункт шестой». Почти как просьба Феликса Юсупова о свадебном подарке, помнишь?.. – усмехнулся царь и дочитал: – «О разрешении мне с женой иметь ложи рядом с Императорскими»… Слава Богу, в наши ложи не просится… Я, пожалуй, посмотрю, как они будут вести себя, и тогда поговорю с Павлом об этой просьбе… Аликс, а тебе Аня что-нибудь рассказывала о том, как чувствует себя в Петербурге графиня Гогенфельзен? – поинтересовался Император.

– Нет, Аня ничего не слышала, а вот Лили Ден немного посплетничала… – отозвалась Александра. – Оказывается, Мария Павловна тайно её с Павлом принимала и обещала добиться у тебя как можно больше привилегий для Ольги Валерьяновны…

– До чего же тётя Михень двулична! – брезгливо скривил губы Николай. – А мне «Старшая» несколько раз говорила гадости о графине Гогенфельзен и прозрачно намекала, что такие особы не заслуживают введения в нашу Семью… Мне Михень говорит пакости об Ольге Валерьяновне, а ей потом будет доказывать, что только по её просьбе я дал кое-что графине… Помнишь, как было с Павлом? Как только я простил его, Михень сразу же написала ему, что это её заслуга, хотя она настраивала меня всё время и против него…

– Да, конечно, Михень очень хотела скандалом с Павлом отвлечь внимание от возмутительного поведения своего сыночка Кирилла… – зло высказала Александра свою точку зрения на сей предмет и негодующе добавила: – Кирилл тогда нашкодил своим брачным союзом с Викторией гораздо больше, но имел наглость не признавать твоего решения об исключении его из числа престолонаследников согласно Основному закону…

Императрица потёрла кончиками пальцев виски и с печалью вымолвила:

– Кажется, от всех этих неприятных разговоров у меня начинается мигрень… Пойдём, мой любимый, в дом…

Николай мгновенно, словно распрямлённая пружина, поднялся со скамьи и протянул руку жене. Аликс с трудом изменила положение тела и опустила ноги в туфли. Николай подхватил её и привлёк в объятья…

– Мой добрый Ники! Как я тебя люблю!.. – прошептала ему на ухо Александра…

…Петербургская белая ночь из-за белёсой гари наступила раньше обычного и была темнее, чем всегда. Ольга и Татьяна посидели после обеда за рукодельем, но из-за жары бросили это занятие и рано отправились в свою совместную комнату. Они улеглись было спать и выключили электрический свет, но даже при распахнутых настежь окнах было безумно душно и жарко, пахло гарью и не было никакого дуновения прохлады, хотя полночное солнце подошло к самому горизонту. Где-то громыхали сухие грозы, и атмосферное электричество вносило беспокойство и печаль в души людей.

– Тань, а Тань!.. – раздался вдруг громкий шёпот Ольги. – О чём ты всё время болтала за завтраком с корнетом Петей?..

– Хоть убей – не помню! – призналась тоже шёпотом Татьяна. – Но о чём-то таком интересном… важном для нас…

– А ты что, влюбилась в него? – задумчиво и с некоторой завистью поинтересовалась старшая сестра.

– Ой! Не говори! Боюсь, что есть немножечко… Он такой рыцарь, такой верный и преданный, не то что твой противный Димитрий! Ты его ещё любишь? – отозвалась Татьяна.

– Знаешь, Тань, у меня как-то болит душа, когда я его вижу или слышу разговоры о нём… Или вспоминаю, как неловко он ухаживал за мной, хотя и великий князь, и мог бы посмелее быть… А уж как вспомню, как Mama его тогда отчитывала и он соглашался, а потом опять по-своему делал, и грешил, и каялся, и лгал, – просто мне тошно становится… И он мне иногда нравится всё-таки, а иногда противен делается… – призналась сестре Ольга.

– Что же ты тогда на Кароля нисколько не обращаешь внимания?.. – удивилась Татьяна. – Ведь он, кажется, в тебя влюблён!.. И как Papa и Mama думают – он хороший жених!.. И Румыния совсем рядом с Россией, можно часто приезжать домой…

– Не мил он мне! – отрезала Ольга. – Вот если бы он был как Димитрий или как твой корнет Петя, может быть, и лежала бы душа к нему… А так – не могу… Как подумаю, что из-за такого нелюбимого – расстаться с вами, с Россией, с бабушкой и тётками!..

– Но что же нам делать, Оля?! – всхлипнула вдруг Татьяна. – Я не имею права любить Петра и выйти за него замуж, хотя он мне очень нравится… А если я очень захочу это сделать, то Papa и Mama будут очень огорчены… Особенно – Papa, ведь у него так много забот с этими морганатическими браками, а теперь ещё и тётя Мари Младшая убежала от своего Вильгельма Шведского и неизвестно, что с ней будет!..

– Не плачь, Тань!.. А то и так тошно на душе! – вполголоса попросила Ольга. – Как посмотришь вокруг, то счастливы лишь морганатические жёны… Одни Papa и Mama из нашего круга по-настоящему нашли друг друга, а остальные?..

– Бедная ты у нас, несчастная! – всхлипнула ещё раз Татьяна. – И самая старшая, и самая красивая, и Papa с Mama обещали не неволить никого из нас, а кого выбрать-то? И я несчастная… И Мари, и Настя!.. То ли дело у девушек из других сословий – выбирай кого хочешь… А нам нельзя!.. И что это за жизнь – одно мученье…

– Я прошу, Тань! Не плачь! Ты хоть можешь по любви морганатический брак заключить со своим графом Лисовецким… А я?.. Равнородных полно, а полюбить никого не могу!.. А что за жизнь без любви и согласия?.. Ты помнишь, как тётя Элла мучилась со своим дядей Сергеем?.. Хоть мы были и маленькие тогда, но я помню…

– Оль! А это ты насовсем решила про Кароля? Или, может быть, ещё и передумаешь? – с надеждой видеть сестру счастливой спросила вдруг Татьяна.

– Тань, может быть, и передумаю! Но давай по осени женихов считать будем! – улыбнулась в полутьме Ольга. Характер у неё был весёлый. Старшая великая княжна не могла долго печалиться и очень кстати вспомнила, что Papa обещал начать с осени вывозить их на балы, а там – что Бог даст…

Ведь настоящие браки заключаются на Небесах!

37

Финские шхеры – это особый замкнутый мир островитян – рыбаков и крестьян, страшно далёкий от треволнений и спешки столь бурно начавшегося кризисами и войнами XX века. Умиротворение и спокойствие мира шхер между городами Котка и Борго неудержимо влекло сюда каждое лето Царскую Семью. По фарватерам, проложенным в финских шхерах для яхты Александра III «Полярная звезда», стал ходить и «Штандарт» Николая Александровича.

Во вторник, 1 июля, в восемь часов с четвертью вечера Императорская яхта снова стала на бочку среди шхер на «рейде «Штандарт».

«Как славно было проснуться на яхте в этом чудесном месте!..» – думал Государь, отправляясь утром в стареньком белом морском кителе на байдарке вокруг близлежащего острова Тухольм. Лёгкое судёнышко из красного дерева, сделанное искусными руками знаменитого в Петербурге лодочного мастера Куна в Императорском Речном Яхт-клубе, быстро скользило по глади вод, движимое мощными взмахами весла. За Императором еле поспевали на таких же байдарках начальник Конвоя Граббе и дежурный флигель-адъютант Кира Нарышкин…

Первый день в любимых шхерах начинался безоблачным и чудесным. Запах гари, тревоживший ещё вчера в Петергофе, пропал. Но какое-то беспокойство продолжало зреть в груди Николая. Он попытался прогнать его усиленными движениями весла. Байдарка заскользила ещё быстрее, и «Штандарт» с эскадрой скрылся за мысом. Скалистые берега Тухольма который раз поражали царя своей дикой красотой.

Гладкие «бараньи лбы» серого гранита прорезали жилы жёлтого камня. Зелёная трава и мхи свешивались кое-где с утёсов над водой. В следующей бухточке мурава подступала к самому берегу, а берёзы сияли на солнце белыми манишками своей коры.

За изгибом берега выплывала из тени под огромными елями скала из розового гранита, а рядом, словно отколотая гигантским молотом Гефеста, торчала из воды огромная каменная глыба.

Ритмичные взмахи веслом гнали байдарку всё вперёд и вперёд, но они не могли вывести мысли царя из состояния глухой тревоги.

«Господи, упокой душу раба Твоего Франца Фердинанда и супруги его Софии!.. Но сколь мерзкий и богопротивный акт совершили, если не врут телеграфные агентства, наши друзья – сербы! Убить наследника престола и его жену, будущих миропомазанников, – это страшный грех, достойный самой суровой кары…» Николай наконец осознал, что так мучило его последние три дня, истёкшие с тех пор, как он узнал из срочного доклада Сазонова о покушении в Сараеве. А вслед за этим – телеграмма из сибирского села Покровского, родины Григория Распутина, о его тяжёлом ранении в живот…

Размеренная жизнь в Петергофе, сборы для столь желанного похода в финские шхеры отвлекли его внимание от трагического события в Боснии, хотя, разумеется, министр Двора и послал от его имени соболезнование дедушке императору Францу Иосифу. Но теперь, когда его мозг освободился от гнёта обыденности в Петергофе, весь ужас происшедшего стал заползать в его душу.

Он вспомнил, как 1 марта 1881 года – вдень покушения на дорогого Anpapa – отец взял его, двенадцатилетнего мальчика, за руку и подвёл попрощаться с умирающим после разрыва бомбы любимым дедушкой. Anpapa лежал на своей солдатской кровати, накрытый старой шинелью, заменявшей ему халат. Он еле открыл глаза и что-то прошептал любимому внуку. И кровать, и всё вокруг было залито кровью…

Эта страшная сцена навсегда запала Николаю в сердце, он проклял терроризм, а эхо взрыва на Екатерининском канале болезненно гудело в его сердце, когда он узнавал о новых и новых террористических актах в России или за границей. Он осуждал и проклинал терроризм не только как повелитель огромной империи, где его противники и поддерживающая их, молящаяся на народников и эсеров интеллигенция рассчитывали столь мерзким способом поколебать царскую власть. Он презирал террористов и не испытывал ни малейшего страха перед ними. Он не мстил террористам, не грозил им карами земными и небесными, но и не призывал покаяться, не прощал им, как простила сестра Аликс Елизавета убийцу своего мужа Сергея, так же разорванного бомбой террориста Каляева, как и бедный Anpapa.

Богобоязненный человек и истинный христианин, он, Николай, не подписал за всё время своего царствования ни одного смертного приговора. Даже самым кровавым террористам во времена революции пятого года… Но и не препятствовал соблюдать закон военно-полевым судам, приговаривавшим террористов, убийц и бандитов, разжигавших бунты и восстания, убивавших министров, губернаторов, генералов, полицейских, офицеров и других верных слуг престола и Отечества, к расстрелу и повешению… Не насилие, не воля одного человека должны карать преступников, а закон… И вот теперь какие-то мерзавцы и бандиты, пусть даже и славяне по крови, осмелились без суда приговорить к смерти и взять жизнь у двух милых людей, которые перед ними нисколько не провинились, как когда-то и его дедушка, собиравшийся дать России конституционные основы ещё тридцать лет тому назад и убитый накануне того дня, когда собирался рассмотреть вместе с Советом министров доклад о таком акте…[111]111
  4 марта 1881 г. Александр II собирался рассматривать проект конституции в Совете министров. Террористический акт 1 марта сорвал этот план.


[Закрыть]

Несмотря на бурю, разыгравшуюся у него в душе, лицо его оставалось бесстрастно, как всегда. Внешне спокойный, поднялся он на палубу «Штандарта», переоделся к завтраку. На рукав свежего кителя Гвардейского экипажа в знак траура по эрцгерцогу Францу Фердинанду и графине Хотек Николай собственноручно приколол чёрную повязку. Ему часто приходилось соблюдать протокол и надевать такие знаки печали по умершим родственникам из императорских и королевских династий Европы. В этот раз он действительно ощущал траур, словно по очень близкому человеку.

После трапезы, где добрая улыбка и лучистые глаза Императора скрыли от гостей и Семьи его глубокую печаль о милом эрцгерцоге и его супруге, Государь предложил Александре Фёдоровне съехать на берег к телеграфному отделению и подать депешу в село Покровское, чтобы поддержать выздоравливающего Друга. Николай видел, как тяжело переживала Аликс покушение на жизнь того, кто, по её разумению, просил у Вседержителя защиты и покровительства Ея близким. Он очень ей сочувствовал, да и боялся сам, что погибнет единственный человек на земле, который может спасти Алексея в критическую минуту его болезни.

…Гребной катер доставил в считанные минуты царя и царицу к лодочным мосткам на сваях у деревни. С дюжину лодок моталось на волне, заякоренные на илистом дне мелководья и привязанные носами к сваям. Пахло водорослями и морской солью. Чуть в стороне от мостков, из лодки, уткнувшейся носом в берег, рыбаки в высоких каучуковых сапогах выгружали корзинами в ящики со льдом утренний улов и раскладывали по сортам и размерам лососей, судаков, салаку и другую рыбу. Стального цвета лососи, серебряные судаки, полосатые оранжево-зелёные морские окуни, тёмно-серая треска и золотистые лини ещё двигались, били хвостами. На фоне тростника и валунов, рядом с крепкими рыбаками в мокрых, блестящих чешуёй и каплями воды зюйдвестках груды рыбы составляли такую живописную картину, что Николай и Александра подошли поближе полюбоваться ею.

У одного из рыбаков, сносно объяснявшегося по-русски, Государыня узнала о ценах на рыбу. Здесь, у рыбаков, она была смехотворно низка. Рачительная хозяйка, Аликс не устояла перед дешевизной и тут же купила за наличные все ящики с лососями. Весьма гордая собой, она распорядилась перенести ящики на катер, чтобы отправить на «Штандарт».

Никто не появился на улице и не выглянул из-за занавесок в окнах домов, когда царь и царица направились от пристани к телеграфной станции…

Белая дверь аккуратного маленького домика, стены которого были окрашены, как и все сельские дома в Финляндии, красным суриком, была призывно открыта. Внутри царил полумрак. Ники пропустил вперёд Александру и вошёл вслед за ней. Глаза сразу привыкли к тени и увидели чистенькую комнату, перегороженную пополам стойкой, за которой подле телеграфного аппарата на высоком табурете восседал древний старик с седой бородой. Одет он был в старенький, но отутюженный мундир министерства почт и телеграфов. На впалой старческой груди поблёскивали две медали за беспорочную службу.

Со стороны посетителей у стойки стоял массивный деревянный стол с чернильницей-непроливайкой и два стула. Когда почтовый чиновник увидел входивших, один из которых удивительно напоминал лицом портрет, висящий на стене, а дама в широкополой шляпе и светло-лиловом платье была вылитая Императрица с первых страниц иллюстрированных журналов, он почтительно встал, браво выпятил грудь с медалями, но от ужаса забыл поздороваться.

– Здравствуйте! – любезно сказал ему Государь.

– Сстравия шеллаю, Фаши Феличества!.. – с акцентом еле вымолвил финн. – Ччем могу слушшить?

Старик заторопился из-за своей стойки, чтобы усадить на стул Императрицу.

– Не беспокойтесь, – добро улыбнулся ему Николай, – нам нужно отправить телеграмму…

– Моментально фсё сделаю! – заверил старик, видимо, совмещавший должности начальника почты и телеграфиста.

С проворством, не соответствующим его внешности, он извлёк белые листки телеграфных бланков с надписями на финском и шведском языках, новую ручку-вставочку со стальным пером, промокашку и положил всё это перед Александрой Фёдоровной.

Государыня, одним из любимейших занятий которой было быстро и дельно писать письма родственникам во все концы Европы, по-русски начертала адрес: «Тобольская губерния, село Покровское, в собственном доме, Григорию Ефимовичу Распутину-Новых». Царица употребила фамилию, о которой недавно просил царя Святой старец, и на мгновенье задумалась. Затем твёрдо, с нажимом набросала несколько слов: «Глубоко возмущены. Скорбим с Вами. Молимся всем сердцем. Надеемся на милосердие Божие. Александра».

Царица протянула листок мужу, чтобы он прочитал и поправил текст, если в её русском языке есть ошибки. Ники пробежал строчки глазами, одобряюще улыбнулся и передал бланк чиновнику.

Старик стоя, забавно шевеля губами, сосчитал количество слов к оплате, затем склонился к столу, проставил дату, время и номер телеграммы, мгновенно выписал квитанцию, протянул её Государю и сказал, как говорили финские извозчики «вейки», прибывавшие зимами на заработки в Петербург:

– Фаше Феличество, пошшалуйте ритцать копеек!

Государь взял квитанцию, похлопал себя по карману, показывая жене, что у него нет денег, и перевёл акцент финна на чистый русский язык, чтобы его могла понять Государыня:

– Аликс, с тебя тридцать копеек!

– Very good![112]112
  Очень хорошо (англ.).


[Закрыть] – ответила царица и быстро нашла в своём ридикюле требуемую сумму…

Процедура подачи телеграммы и тот факт, что они снова, как и вчера, как и позавчера, смогли морально поддержать Григория Ефимовича, облегчил души Николая и Александры, болевшие о дорогом Друге. Настроение обоих заметно улучшилось. Они решили даже немного погулять по дороге около деревни и дошли до укромного местечка в маленькой бухточке с песчаным дном, где любил купаться Алексей.

Через час они уже сидели в кругу Семьи на променаддеке, куда был подан вечерний чай. После чая дети съехали на берег, чтобы поиграть в теннис на корте, специально оборудованном для них на одном из соседних островов. Аликс и Аня отправились с ними, захватив своё вечное рукоделие. Пригласили и нескольких молодых мичманов, свободных от вахты и успевших зарекомендовать себя сильными спортсменами. Государь решил почитать.

Суета последних дней не давала ему раскрыть книгу, и он приготовил для «Штандарта» с полдюжины новых томиков из тех двадцати, которые ежемесячно подбирал ему заведующий Собственною Его Величества библиотекой действительный статский советник Щеглов. Из стопки книг в своём кабинете он взял одну наугад. Это оказались рассказы Конан Дойля на английском языке.

В любимом кресле на юте, под тентом, читать было всего удобнее. Он открыл книгу и углубился в мир блестящих расследований Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Но ему отчего-то не читалось. Царь отложил томик и задумался о России, о внешних делах.

«Англичане, конечно, очень дальновидны и заключат с нами военно-морскую конвенцию… Джорджи Баттенбергский во время визита эскадры адмирала Битти в Кронштадт определённо намекал на это… – потянулась цепь размышлений Государя. – Но когда это будет? Сколько времени они будут, по своему обыкновению, тянуть?.. Только бы тучи войны, снова собирающиеся над Центральной Европой, миновали стороной мой народ, как это у нас получилось в годину Балканских войн…» Мысленно Николай стал перебирать и оценивать все сферы государственной жизни. Сердце опять сжалось, как бы предчувствуя надвигающуюся опасность.

«Срочно надо вызвать Сазонова и приказать ему вести такую линию, чтобы Россия ни в коем случае не была бы втянута в войну…» – решил Государь.

Мысли царя перекинулись и на внутренние дела России. Он подумал о том, что надо вернуться к рассмотрению проекта государственного секретаря Крижановского, который вместе со старым сенатором Ознобишиным подготовил предложение о разделении всей империи на одиннадцать самоуправляющихся областей. Эта идея волновала Николая, ибо, приняв такое решение, в каждой области можно будет создать свои Земские собрания. Они были бы особенно полезны тем, что, не нарушая Основных законов империи, могли бы принимать свои местные, исходя из нужд и интересов населения. Тогда Государственная дума не была бы нужна, а общегосударственное законодательство можно было бы сосредоточить в Государственном совете. И петербургские бюрократы, и болтуны думцы, которые всё время ставят палки в колёса правительства, остались бы ни с чем…

Лёгкая волна плескалась о борт «Штандарта», ветерок нёс прохладу и запахи моря, мешавшиеся с ароматами леса и трав. Шхеры дышали. Покой и мир царили над водами. Только хищные силуэты миноносцев, стоящих на бочках каждый на своём привычном месте, вернули Николая к мыслям о скором приходе в Кронштадт броненосца «Франс», на борту которого прибудет с визитом в Россию президент Франции Пуанкаре.

«Какие новые просьбы французского Генерального штаба к моим военным привезёт этот господин?..» – с лёгким раздражением подумал Государь. Он знал, что французы постоянно требовали изменить план стратегического развёртывания, принятый российским Генштабом на случай европейской войны и нацеливавший ответный удар России на слабейшего из двух членов противостоящего союза Центральных держав – Австрию. Французские же стратеги были одержимы навязчивой идеей: Россия с первых дней войны должна бросить все силы на Берлин, чтобы отвлечь германские армии от Парижа.