Текст книги "Петр III"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 53 страниц)

V

События во дворце не прошли бесследно и для великой княгини. Екатерине Алексеевне уже было в описываемый момент тридцать два года, но по её стройной фигуре, блестящим тёмно-синим глазам и живому, красивому, подвижному лицу ей нельзя было дать более двадцати пяти лет. Немилость императрицы заставляла великую княгиню вести замкнутый образ жизни, и Екатерина Алексеевна посвящала почти всё своё время чтению, увлекаясь преимущественно книгами философского содержания. Великая княгиня сидела в своей спальне – большой комнате, обитой серой шёлковой материей. Шторы были спущены, густой, мягкий ковёр заглушал шаги, и лампа, спускавшаяся с потолка, освещала комнату ровным, нежным светом. В нише помещалась большая кровать, скрытая тяжёлым пологом. Откинувшись на спинку кресла, стоявшего у камина, Екатерина Алексеевна читала книгу, и по её оживлённому лицу видно было, что абстрактные выводы философа очень интересовали её. По временам она опускала книгу на колени и задумчиво смотрела на пламя топившегося камина. Эта уютная комната и прекрасная, погружённая в книги женщина производили впечатление такой тишины и покоя, что просто не верилось, что тут, в непосредственной близости, решается судьба целого государства, что страшная борьба на жизнь и смерть идёт между многими людьми, интересы которых столкнулись в этой борьбе.

Великая княгиня снова опустила книгу на колени, задумавшись над только что прочитанной фразой. Вдруг её слуха достиг какой-то смутный гул, напоминавший отдалённый шум моря. Екатерина Алексеевна приподняла голову и начала прислушиваться; лёгкая тревога отразилась на её лице.

«Кажется, сегодня собрание во дворце, – подумала великая княгиня, – до сих пор императрица всегда приглашала нас на свои собрания, хотя бы ради того только, чтобы в присутствии всех показать нам свою немилость и дать таким образом сильнее почувствовать её. Теперь она считает лишним даже и такое приглашение. Да, несомненно, удар, который готовят нам наши враги, не замедлит опуститься на наши головы. Великий князь не создан для короны, ему не удержать её. Да и лучше ли было бы для меня, если бы мой муж оказался на троне? Где, где они, эти мечты о могуществе и величии? Для чего я пожертвовала им всем счастьем любви? Напрасно я старалась сохранить ясность мыслей, мужество духа; для чего всё это нужно? Человеку, с которым связала меня судьба, никогда не понять меня и моих стремлений! Молодость уходит, и даже надежда, которая, как говорят, сопровождает людей до могилы, и та отвернулась от меня. Одиночество и унижение – вот мой удел! Нет, нет! – внезапно переменила свои мысли Екатерина Алексеевна. – Будь что будет, а я не позволю унизить себя; я сама поднимусь высоко и, уважая себя, сама заставлю и слепую толпу уважать меня. А, впрочем, для чего всё это? Сколько силы и труда потратил философ, написавший эту книгу, для того, чтобы познать человека и его зависимость от природы и других внешних условий существования! Стоит ли человеческая жизнь такой большой работы? В молодости она представляется нам высокой горой, вершина которой покрыта роскошными цветами и свежим зелёным лесом; в недрах горы нам чудятся золото и дорогие камни, но, добравшись до вершины, мы находим вместо цветов глубокий снег и лёд, а вместо золота – мусор». Великая княгиня глубоко вздохнула и опустила голову на грудь.

В комнату вбежала взволнованная камеристка.

– Что случилось? – спокойно и равнодушно спросила Екатерина Алексеевна. – Кажется, во дворце собрание? Я нахожу, что гораздо лучше, что нас не пригласили. Мы избавлены, по крайней мере, от недоброжелательных взглядов и новых унижений.

– Нет, ваше императорское высочество, во дворце не собрание, – ответила камеристка, вся дрожа от испуга. – Сюда созваны войска. Всюду расхаживают преображенцы и измайловцы. Государыня императрица в театре; она велела актёрам играть для неё одной и взяла с собой лишь великого князя Павла Петровича. По приказанию государыни императрицы были спешно вызваны Преображенский и Измайловский полки. Нет, ваше императорское высочество, здесь затевается что-то недоброе, и вы не должны оставаться в бездействии.

– Что же, по-твоему, я должна делать? – спросила Екатерина Алексеевна, пожимая плечами.

– Если бы вы, ваше императорское высочество, согласились убедить своего августейшего супруга показаться вместе с вами в ложе императрицы, – ответила камеристка, – то никто не решился бы…

– На что не решился бы? – нетерпеливо прервала великая княгиня.

– Никто не решился бы отстранить от престола его императорское высочество Петра Фёдоровича и провозгласить будущим императором вашего августейшего сына.

Екатерина Алексеевна вскочила с места; её лицо оживилось, а глаза заблестели.

– Ты думаешь, что собираются провозгласить императором моего ребёнка? – воскликнула она. – Неужели об этом говорят во дворце?

– Не только во дворце, об этом говорит весь свет! – возразила камеристка. – Все утверждают, что государыня императрица позвала в театр гвардейцев для того, чтобы показать им маленького великого князя, объявив его будущим императором и заставить присягнуть ему как наследнику престола. Что касается вашего августейшего супруга, то говорят, что государыня императрица собирается отправить его обратно в Голштинию.

– Так вот что говорят! – воскликнула великая княгиня. – Что же, это вполне возможно, и если бы действительно случилось – я была бы спасена. Новые надежды возникли бы в моей груди.

– Как? Вы были бы спасены, если бы вашего августейшего супруга отстранили от престола? – с удивлением спросила камеристка.

– Да, – подтвердила Екатерина Алексеевна. – Мой супруг – прежде всего герцог Голштинский, и его можно всегда выслать из России; но если голову моего ребёнка украсит корона, то я, как мать императора, являюсь почти священной особой для русского народа. Посадив моего сына на престол, меня не могут изгнать, не могут оскорбить, так как, унижая мать императора, оскорбляют его самого. Понимаешь ты это? Пока со мной могут делать что угодно, но, как только мой сын станет императором, я буду после него первым лицом в государстве. Да, если такое событие ожидается, я должна быть готова к нему. Моё место теперь возле своего сына, и никто не может отнять у меня это право. Скорей, скорей! Дай мне придворный костюм!..

Камеристка повиновалась.

Екатерина Алексеевна быстро сняла с себя домашнюю блузу и надела на себя богатый костюм, отделанный горностаем и расшитый драгоценными камнями. Через плечо она повязала екатерининскую ленту и приколола орден к груди.

– Пойди теперь в покои государыни и послушай, что там говорят, – обратилась она к камеристке. – Постарайся узнать, что происходит в театре, и, как только что-нибудь узнаешь, беги сюда!..

Камеристка поспешила исполнить приказание великой княгини.

Екатерина Алексеевна остановилась посреди комнаты, напряжённо прислушиваясь к каждому звуку. Её глаза блестели; она чувствовала внезапный прилив жизненных сил.

Дверь снова открылась; великая княгиня нетерпеливо оглянулась, ожидая увидеть камеристку, но вместо неё вошла какая-то женщина, вся закутанная в длинную шубу. У Екатерины Алексеевны невольно вырвался крик разочарования.

Вошедшая женщина оказалась княгиней Екатериной Романовной Дашковой, дочерью генерала графа Воронцова и родной сестрой возлюбленной великого князя. Как бы желая вознаградить великую княгиню за все страдания, причиняемые ей Елизаветой Романовной Воронцовой, княгиня Дашкова была бесконечно предана Екатерине Алексеевне. Юной княгине было всего восемнадцать лет, но, несмотря на это, на была уже три года замужем. Во всём облике княгини Дашковой проглядывало что-то детское; только в больших лучистых глазах видна была недетская серьёзность; они зорко и проницательно смотрели на людей и окружающие предметы, не теряя в то же время выражения ясности и доброты.

Когда Екатерина Романовна вошла в комнату великой княгини, её лицо было бледно, а глаза лихорадочно блестели; роскошные каштановые волосы были небрежно связаны узлом на затылке.

Екатерина Алексеевна, узнав свою гостью, быстро пошла ей навстречу и обняла её.

– Каким образом вы очутились здесь, княгиня? – спросила она радостным голосом. – Мне говорили, что вы серьёзно заболели. Разве вы не получили моего письма, в котором я просила вас беречь своё здоровье? Я собиралась завтра ехать к вам, чтобы узнать, как вы поживаете.

Молодая княгиня еле дышала от волнения и слабости; она сбросила с себя тяжёлую шубу и оказалась лишь в одном батистовом пеньюаре, а её голые ноги чуть прикрывались красными кожаными туфельками, расшитыми золотом.

– Боже мой, в каком вы костюме! – воскликнула Екатерина Алексеевна. – Как вы могли в такой холод выехать в подобном виде?

– Я немного простудилась, – ответила княгиня Дашкова, – и доктор уложил меня в постель, но, узнав, что происходит во дворце, я не могла оставаться в своей комнате и полетела к вам в том виде, в каком была дома. Правда ли, что государыня императрица призвала во дворец гвардию? Это – дурной признак, даже опасный, и прежде всего опасный для вас и вашего августейшего супруга, – продолжала княгиня. – Понятно, что, когда мне сообщили эту новость, я не могла оставаться спокойно в постели. Знать, что вы находитесь в опасности, и не быть с вами!.. Разве это возможно? Разве существуют такие болезни, которые могли бы удержать меня в ту минуту, когда вы, может быть, нуждаетесь в моих услугах? Мой дух, моя воля сильнее физических страданий; я преодолею их и буду вместе с вами бороться со злом, которое хотят причинить вам, или же погибну вместе с вами.

Глаза великой княгини наполнились слезами; глубоко растроганным взглядом смотрела она на нежную, хрупкую фигурку Екатерины Романовны.

– А я отчаивалась, теряла веру в людей, – взволнованно проговорила великая княгиня. – Да разве можно мрачно смотреть на будущее, когда имеешь такого друга, когда благородное сердце принадлежит тебе? Но, Боже, княгиня, вы дрожите, вы шатаетесь! Вы убьёте себя из любви ко мне. А что на свете может мне заменить вашу дружбу?

Екатерина Алексеевна обняла молодую женщину, дрожавшую от лихорадочного озноба.

– Что за несчастная натура! – проговорила Дашкова, сжимая руки, – неужели сила духа не может победить физическую слабость?

– Скорее, скорее ложитесь в постель! – с тревогой сказала Екатерина Алексеевна. – Вы можете так умереть.

Она подвела молодую женщину к своей кровати, откинула полог и, подняв княгиню, как ребёнка, на руки, опустила на мягкие подушки, прикрыв её до самого горла пуховым одеялом.

Несколько минут Екатерина Романовна лежала молча, полузакрыв глаза. Озноб становился всё слабее и наконец совсем прекратился.

– Ну вот, силы опять возвращаются ко мне, – проговорила Дашкова, облегчённо переводя дыхание. – Теперь я снова могу думать и говорить. Я поборю слабость жалкого тела и до своего последнего вздоха не покину надежды работать с вами и за вас.

Екатерина Алексеевна наклонилась и поцеловала молодую женщину в лоб.

Опять послышался отдалённый глухой гул; он стал приближаться и становился всё громче. Великая княгиня прислушивалась к нему с большим беспокойством.

Дверь распахнулась – и на пороге показалась взволнованная и возбуждённая камеристка.

– Государыня умерла, – громко воскликнула девушка, – сейчас её вынесли из ложи. Все потеряли головы, не знают, что им делать!

Екатерина Алексеевна опустилась на стул, стоявший рядом с постелью.

– Теперь всё погибло, – проговорила она с глубоким вздохом. – Государыня не успела провозгласить наследником моего сына, и теперь я никогда не буду матерью императора. На престол вступит Пётр Фёдорович и прежде всего постарается освободиться от меня.

– Этого не может быть! – воскликнула Дашкова, приподнимаясь с подушек и приводя камеристку в страшное изумление своим присутствием. – Этого не может быть!.. Я первая подговорю народ столкнуть с престола мою заблудшую сестру. Но если государыня действительно умерла, то нам нечего медлить, нам незачем здесь оставаться. Наше место на улице, среди народа. Мы должны искать поддержки в казармах, у солдат. Если вас признают там императрицей, то и здесь все склонят головы пред вами. Умоляю вас, не медлите больше ни минуты! Наденьте мою шубу и поезжайте к войскам!.. Мой муж предан вам; он поедет с вами в гвардейские казармы; там теперь ваше место, вы можете вполне положиться на гвардию.

– Да, вы, пожалуй, правы, – промолвила Екатерина Алексеевна. – Но как же я оставлю вас в таком положении?

– Ради Бога, не думайте обо мне! Уезжайте скорее, скорее! – упрашивала Дашкова.

Екатерина Алексеевна накинула её шубу и направилась к выходу; но в это время дверь отворилась и на пороге показался граф Иван Иванович Шувалов.

Изумлённая великая княгиня отшатнулась назад, а Екатерина Романовна быстро опустила полог кровати, чтобы остаться незамеченной и иметь возможность видеть и слышать то, что будет происходить в комнате.

– Государыне императрице только что сделалось дурно, – сообщил граф Шувалов, – и её императорское величество перенесли из театра в опочивальню. Врачи считают этот припадок очень серьёзным.

Екатерина Алексеевна быстро оправилась. Граф Иван Иванович Шувалов всегда принадлежал к числу её врагов, и она не могла ожидать, чтобы в настоящую минуту он пришёл к ней с добрыми вестями.

– Я услыхала горестные вопли, – сказала она холодным тоном, – кричали, что императрица умерла, и я собиралась выйти осведомиться, правда ли, что Россию постигла такая тяжкая скорбь.

– Государыня императрица не умерла, – возразил граф Шувалов, с непоколебимой твёрдостью выдерживая подозрительный взгляд великой княгини, – в этом вы, ваше императорское высочество, можете убедиться в любую минуту. Пожалуй, даже ни ближайшие часы, ни ближайшие дни не угрожают опасностью её жизни, тем не менее – это я не могу скрыть от вашего императорского высочества – весьма возможно, что тот горестный вопль, который вы слышали, в скором времени оправдает себя. Припадок, случившийся с её императорским величеством, по словам врачей, повторится, и тогда он будет смертелен.

Екатерина Алексеевна молча опустила голову, а потом посмотрела на графа таким взглядом, который как будто допытывался о цели его посещения.

– Государство, – сказал граф Шувалов, – переживает тяжёлый и серьёзный кризис. Долг добрых патриотов подготовить всё, чтобы он благополучно миновал; и я пришёл сюда с целью просить вас, ваше императорское высочество, о содействии.

– О содействии? – насмешливо спросила Екатерина Алексеевна – Неужели после такого долгого забвения вспомнили наконец, что я ещё существую, что у меня также есть обязанности и права в России? Это меня удивляет! А ещё более удивляет меня, граф, что в вас, по-видимому, первом пробудилось воспоминание о великой княгине, которой до сих пор вы уделяли так мало места в своей памяти.

Граф спокойно выдержал эту насмешку За пологом кровати послышался лёгкий шум, точно кто-то слегка хлопал в ладоши.

Екатерина Алексеевна поняла, что княгиня Дашкова подаёт ей знак одобрения.

– Ваше императорское высочество! Вы несправедливы ко мне, – возразил обер-камергер. – Вам хорошо известно, что я был не более как слугою её императорского величества, и это принуждало меня согласовываться во всём с волею и мнением государыни императрицы. Но теперь вы убедитесь, что я – ваш друг и отлично сумею в решительную минуту вспомнить, какие права и обязанности подобают вам, какие высокие услуги призван оказать русскому государству ваш богатый ум.

Губы великой княгини снова сложились в насмешливую улыбку, она кивнула графу, чтобы он продолжал.

– Теперешнее положение дел, – снова начал тот, – требует быстрых и решительных действий. Вступление на престол великого князя невозможно: духовенство и армия одновременно воспротивились бы его воцарению; мне нет надобности объяснять это вам, ваше императорское высочество, государыня императрица была уверена в этом и решила изменить свои прежние намерения относительно передачи престола великому князю. Может быть, болезнь помешает ей изъявить свою волю по этому предмету, но нам, советчикам её императорского величества, известно её решение. Мы своей подписью можем удостоверить пред целым миром, что она собиралась исполнить его; мы можем достоверно подтвердить её последнюю волю, и чем быстрее это произойдёт, тем спокойнее минует теперешний кризис, тем менее потрясений придётся пережить государству, тем в большей безопасности будет даже особа великого князя, который при иных обстоятельствах, пожалуй, был бы устранён от трона насильственным путём.

Екатерина Алексеевна продолжала слушать молча, но по её глазам было заметно, что слова графа возбуждают в ней возрастающий интерес.

– По этой причине мы пришли к решению… – продолжал граф.

– Вы? – спросила великая княгиня.

– Да, я, мой брат и гетман Кирилл Разумовский, – ответил граф Шувалов, – решили тотчас собрать войска, объявить им волю государыни императрицы и велеть им провозгласить императором малолетнего великого князя Павла, сына ваших императорских высочеств.

– Ребёнка? – произнесла Екатерина Алексеевна с холодной сдержанностью.

Она видела, что полог кровати слегка шевелился. В густой тени драпировок появилось лицо княгини Дашковой, которая с жаром трясла головой.

– Именно потому, что он – ребёнок, у него нет врагов, – возразил граф Шувалов. – Будет легко склонить в его пользу гвардейцев и народ, а его возведение на престол не нарушит порядка наследования; будет устранён только великий князь, который не мог бы утвердиться на престоле; для того же, чтобы совершенно обезопасить целость правительства, чтобы устранить всякую тень революционного переворота, будет достаточно, чтобы вы, ваше императорское высочество, стали на место вашего супруга.

– Чтобы я стала на место моего супруга? – повторила Екатерина Алексеевна. – Да разве это возможно? Ведь во мне не течёт кровь ваших императоров.

– Зато вы – мать будущего императора, – возразил граф Иван Иванович, – и в качестве таковой больше всех имеете право царствовать на его месте и просвещать его своим примером до тех пор, пока он не будет в состоянии сам взять в руки бразды правления. Мы решили – согласно намерениям государыни императрицы, – прибавил обер-камергер, – провозгласить вас, ваше императорское высочество, регентшей государства на время несовершеннолетия вашего августейшего сына; в вашем распоряжении будет состоять регентский совет, занять президентское место в котором находят достойным меня. Поэтому прошу вас, ваше императорское высочество, от имени и по поручению моих друзей соизволить немедленно отправиться с юным великим князем и с нами в казармы, куда только что вернулись войска. Вашему императорскому высочеству понадобится лишь показаться солдатам, ведя за руку августейшего сына. Мы же объявим волю государыни императрицы, и в несколько мгновений всё будет сделано. Вы, ваше императорское высочество, при торжествующих кликах народа вернётесь регентшею обратно во дворец; великий князь, без всякой опасности для него, будет содержаться в почётном заключении, а вслед за тем его препроводят обратно в Голштинию.

Екатерина Алексеевна прижала руку к своему сильно бившемуся, взволнованному сердцу. Она отлично понимала, что этот план, если только он соответствовал тайным помыслам императрицы, был исполним, и что сопротивление, которое вздумал бы оказать Пётр Фёдорович, осталось бы безуспешным. Великая княгиня увидела вдруг совсем близко блестящую цель власти и господства, манившую её к себе, как лучезарное видение, в продолжение долгих мрачных и тяжёлых лет; ей стоило только протянуть руку, чтобы достичь её. Соблазнительное искушение ослепляло Екатерину Алексеевну, слово согласия было готово сорваться с её уст, как вдруг она услышала тихий, точно случайный шум за драпировкой своей кровати; когда же она обернулась в ту сторону, то увидала в отверстии полога, куда не мог заглянуть со своего места граф Шувалов, княгиню Дашкову, которая отрицательно качала головой и делала отклоняющие жесты рукой.

Великая княгиня потупилась в замешательстве; ответ замер у неё на губах. Она ломала себе голову над вопросом, почему Екатерина Романовна так настойчиво предостерегает её от принятия блестящего и соблазнительного предложения. Но вскоре она получила объяснение такой загадки от самого обер-камергера; он, по-видимому, неправильно истолковал колебание великой княгини и сказал:

– Всё подготовлено; вам, ваше императорское высочество, как я уже заметил, стоит только посетить казармы со своим августейшим сыном и показаться войскам. Акт, вручающий вам регентство, готов. Список членов регентского совета, за исключением случайных добавлений, составлен и требует только вашей подписи и подписи юного великого князя, чтобы быть немедленно обнародованным в случае смерти государыни императрицы.

Лицо Екатерины Алексеевны прояснилось, как бы под наитием внезапной мысли.

– А где же акт? – спросила она. – Он при вас, граф?

– Он совершенно готов, – ответил обер-камергер, вынимая из кармана пергамент. – Как только мы убедимся, что войска на нашей стороне, и овладеем особой великого князя, то нам не понадобится больше ничего, и мы можем тогда ожидать решительного момента.

– Покажите мне документ, – сказала Екатерина Алексеевна, протягивая руку и в то же время исподтишка кидая робкий взгляд на драпировки кровати.

Когда граф подавал ей пергамент, княгиня Дашкова энергично кивнула головой, точно желая выразить великой княгине своё полное согласие, как пред тем она подавала ей знаки предостережения.

Екатерина Алексеевна развернула пергамент и начала внимательно читать его. Всё мрачнее становилась она, всё с большей горечью сжимались её губы. Наконец она, возвращая графу документ, промолвила:

– Вы, граф, позаботились возложить как можно меньшую ответственность за управление государством на мои плечи. Мне кажется, что регентский совет под вашим председательством удержал за одним собою работу по делам правительства.

– Августейшая мать императора, – возразил граф Шувалов, – должна стоять выше всякого неудовольствия, которое могли бы от времени до времени возбуждать в народе отдельные мероприятия правительства; её имя не должно быть связано с отдельными правительственными действиями, которые при всей их обдуманности и необходимости всегда возбуждают неудовольствие в тех или иных сферах. Понятно, – продолжал обер-камергер, – что мы, то есть я и все мои сотоварищи в регентском совете, при всех наших мероприятиях будем согласовываться с волею вашего императорского высочества и руководствоваться суждением вашего ясного и острого ума; если же мы принимаем на себя исключительную ответственность пред народом, то это делается единственно ради того, чтобы не смущать народной любви и доверия к регентше мимолётными впечатлениями отдельных законов и ответственностью за них.

Лицо Екатерины Алексеевны снова приняло выражение холодной сдержанности, с какою она встретила сначала обер-камергера.

– Благодарю вас за доверие, граф, – сказала она, – я серьёзно обдумаю ваше решение. Каждый шаг в данный момент до такой степени важен и влечёт за собою такие тяжёлые последствия, что бесповоротному решению должны предшествовать самый подробный разбор и обдумывание.

Она отдала обратно графу документ. Его брови мрачно нахмурились.

– Я имел честь заметить вашему императорскому высочеству, – сказал он, – что данный момент принуждает к безотлагательной решимости и что лишь благодаря быстроте и решительности действий кризис может благополучно миновать.

– Решительные действия, – возразила Екатерина Алексеевна, – могут вести к верному успеху лишь после зрелого размышления. Я поразмыслю; будьте уверены, что ценность времени при настоящих обстоятельствах совершенно ясна мне. Моё решение будет вскоре объявлено вам.

Граф затрясся от гнева; его губы надменно дрогнули.

– Ценность времени так велика в данный момент, – резко и почти с угрозой произнёс он, – что даже ни одна его крупинка не должна пропадать даром. Если вы, ваше императорское высочество, не можете решиться действовать с нами, то не удивляйтесь, когда мы примемся действовать одни и без вас.

– Я подумаю, – холодно и спокойно ответила Екатерина Алексеевна, тогда как княгиня Дашкова снова и на этот раз громко захлопала в ладоши, так что граф Шувалов с величайшим удивлением посмотрел в ту сторону.

Потом он повернулся с коротким поклоном, чтобы выйти из комнаты.

Однако в дверях обер-камергер почти столкнулся с великим князем, который выпустил на пороге руку майора Гудовича и быстро вошёл в комнату.

Пётр Фёдорович с сильнейшим изумлением взглянул на нежданного посетителя, после чего направился к своей супруге, которая с беспокойством и боязнью, несколько нерешительно пошла ему навстречу.

Он с благородным достоинством, которое умел придать порою своей осанке и лицу, когда его не обуревали гнев страх или тревожные страсти, сказал ей:

– При виде здесь, у вас, графа Ивана Ивановича Шувалова я догадываюсь, что вы уже знаете о прискорбном случае, который постиг нашу всемилостивейшую тётку и грозит государству опасностью лишиться столь мудрой и украшенной всеми добродетелями повелительницы. В настоящий момент у нас с вами одинаковые обязанности к империи и престолу, на который, хотя и с печальными чувствами, нам предстоит взойти вместе, пожалуй, в скорое времени. Я пришёл, чтобы обдумать с вами сообща, что должны мы делать в эту скорбную минуту, чтобы исполнить свой долг и удержать за собою свои права, – прибавил он, покосившись на графа Шувалова.

Тот был не в состоянии говорить. Его недавнее безграничное изумление сменилось яростным гневом. Все его расчёты и надежды были разрушены в этот миг, потому что они основывались на враждебном отчуждении между великим князем и его супругой. С того момента, когда Пётр Фёдорович обнаружил такое единодушие и супружеское согласие с Екатериной Алексеевной, становилось почти невозможным предпринять что-либо в пользу юного великого князя Павла Петровича. Императрицу в её теперешнем состоянии полного изнеможения нельзя было склонить к беспощадным и крайним мерам; вместе с тем Шувалову казалось сомнительным, чтобы ему с его единомышленниками удалась их отчаянно смелая затея, чтобы по их наущениям войска и народ приняли сторону юного великого князя Павла против его родителей.

Екатерина Алексеевна взяла протянутую ей руку своего супруга и сказала:

– Благодарю вас, что вы пришли. Вдвоём у нас достанет силы привести к благополучной развязке кризис, переживаемый государством. Граф Иван Иванович Шувалов, – прибавила она, бросая обер-камергеру успокоительный взгляд, тогда как в её тоне слышалась лёгкая, еле заметная ирония, – пришёл сообщить мне о внезапной болезни государыни императрицы и просил меня обсудить с вашим императорским высочеством, что подобает и предстоит нам делать в настоящем случае.

Граф Шувалов молча поклонился великой княгине. По его лицу нельзя было угадать, хотел ли он выразить этим своё согласие с её словами или же изъявить ей благодарность за великодушный оборот их опасного разговора. Действительно, он был благодарен великой княгине, так как если бы попытка устранить великого князя от престолонаследия не удалась, то разоблачение Екатериной Алексеевной его коварных замыслов пред её супругом обрекало заговорщика на неминуемую гибель. Великая княгиня, со своей стороны, пощадив его в критическую минуту, хотя до известной степени приобретала в нём друга. Её собственное положение было пока слишком опасно и шатко для того, чтобы увеличивать без надобности число непримиримых врагов, которых у неё было немало.

– Главнейшая из всех обязанностей, которую надлежит нам исполнить, – сказал великий князь, – это идти к одру болезни нашей августейшей тётки, чтобы в качестве первых её верноподданных изъявить ей наше глубокое, почтительное участие и просить её благословения, дабы мы, если Господу Богу будет угодно отозвать её, освящённые и укреплённые этим благословением, могли предстать пред русским народом как его повелители.

За альковом кровати раздались лёгкий возглас радости и хлопанье в ладоши, которое было на этот раз так громко, что Пётр Фёдорович, испуганный и побуждаемый любопытством, бросился в ту сторону и раздвинул драпировку.

– Вы здесь, княгиня Екатерина Романовна? – воскликнул он, поражённый такой неожиданностью при виде молодой женщины, которая поднялась с подушек и смотрела на него в радостном волнении.

– Княгиня навестила меня, – сказала Екатерина Алексеевна, – хотя ей сильно нездоровилось; она страшно озябла, почувствовала изнеможение, и я заставила её лечь в мою постель, чтобы согреться.

– А я стократно счастлива, – подхватила княгиня Дашкова, что была здесь и сделалась свидетельницей сцены, которая устраняет все заботы и опасности, потому что вам обоим в дружном единении не сможет противиться никто и по всей России грянет клич: «Императрица скончалась, да здравствует император!». О, вы тысячу раз правы, ваше императорское высочество! – сказала она Петру Фёдоровичу. – За ваши слова я готова расцеловать вам руки; да, да, первое и важнейшее для вас – это спешить к одру болезни государыни императрицы, чтобы её императорское величество дала вам своё благословение и чтобы весь народ узнал об этом.

Граф Шувалов смертельно побледнел.

– Вы спрятались тут, княгиня? – пробормотал он, – Вы слышали…

– Я слышала, – перебила Дашкова, – то же самое, что и её императорское высочество, государыня великая княгиня, которой вы доложили о внезапной болезни её императорского величества и предложили свои услуги. Так как в моём лице вы видите пред собою верного, преданного и покорного друга её императорского высочества, то можете рассчитывать, что я отношусь к вам точно так же, как и великая княгиня.

Она отбросила от себя подушки. Её изнеможения, лихорадочного озноба как не бывало; глаза молодой женщины сверкали радостной бодростью. В своём белом батистовом одеянии, с распущенными волосами и прекрасным лицом она походила на гения победы, готового ринуться навстречу всем опасностям и ниспровергнуть все преграды.

Пётр Фёдорович казался совершенно счастливым. Такое пылкое одобрение Дашковой оживило и ободрило его слабый ум, который постоянно колебался в нерешительности, подчиняясь только внешним впечатлениям. Он обнял майора Гудовича, расцеловал в обе щеки и воскликнул:

– Ты прав, ты прав, Андрей Васильевич; видишь, всё идёт хорошо, твой совет был самым лучшим; ты – самый верный друг. Итак, граф Иван Иванович, ступайте к её императорскому величеству и скажите, что мы желаем предстать пред нею, чтобы выразить ей наше нежное участие и попросить у неё благословения. Вы исполните одну из высочайших обязанностей своего звания, когда в эту минуту решения, чреватого такими последствиями, доложите больной государыне, которая готовится предстать пред Всевышним, о приходе наследника престола и его супруги.