Текст книги "Владимир Мономах"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

И сразу изменилась жизнь в Переяславском княжеском дворце. Вместе с Гитой в город приехали англосаксы, сторонники короля Гарольда, их жены, дети, а также датчане. Иноземцы ходили по дворцу в своих нездешних одеяниях, вежливо беседовали с руссами на их еле-еле выученном языке, рассказывали о жизни в иных странах.

Уже в первые дни их совместной жизни Владимир узнал, что его жена отличается во многом от русских женщин – не только умеет хорошо вышивать, но нре-красно читает по-гречески и латыни, знает содержание древпих и нынешних философских трактатов, искушена в литературе. Она также умеет скакать на коне, стрелять из лука. Мономах все с большим любопытством приглядывался к зтой хмурой, молчаливой тоненькой женщине. А она все больше привязывалась к мужу, своему единственному теперь защитнику и оберегателю, прирастая к нему всей своей стремительной, замкнутой, страстной и честолюбивой душой.

Всю зиму 1075 года князья готовили поход на запад. Святослав отдавал часть своей черниговской дружины и посылал киевских нешцев во главе с тысяцким; Всеволод выделял переяславскую дружину. Олегу приказано было прибыть к началу весны к Киеву с ростово-суздальской ратыо, а Мономаху надлежало встречать русское войско во Владимире вместе с волынской дружиной и полком. Святослав намерен был ударить по чехам, союзникам Генриха IV и врагам польского короля, и тем самым отблагодарить Болеслава за отказ в помощи Изяславу, а заодно и наказать Братислава чешского, во владениях которого обретался долгое время бывший киевский кпязь. Кроме того, Святослав был снедаем жаждой известности. Победа иад пояовцами при Снови не снискала ему больших почестей. Как воителя и сильного властелина его не знали в окрестных странах. Единственно, чем пока прославился он, так это огромными накопленными богатствами. Теперь же русское войско должно было добыть в далеких землях славу и честь Святославу, прославить его мудрость и силу правителя.

После долгих колебаний во главе войска он послал двух двоюродных братьев – Владимира Мономаха и своего сына Олега Святославича. Старшим князем, несмотря па молодость, был назначен Мономах. Отец хорошо знал Олега. Он пылок, безумно храбр, благороден, подлинный рыцарь, но им движут лишь сердечпые порывы, которые зачастую оборачиваются недопустимыми в серьезных деь лах власти просчетами, неразберихой, а то и прямыми несчастьями. Он может выиграть поединок, даже битву, но далее Олег уже не смотрит; он как ребенок довольствуется малым успехом. Тот приносит ему большую радость. Владимир – другой. Кажется, что его вовсе не интересуют нынешние приобретения и потери; он собран, устремлен в будущее; давно уже перестал быть отроком, приобрел большую не но годам зоркость и зрелость. Этот может проиграть битву, по выиграет ноход. Опасный молодой соперник его сыновей. Но делать нечего, надо посылать старшим Владимира. Поход в сердце западных стран должен закончиться успешно. Он должен принести мировую славу киевскому князю, по обеспечить это из нынешних князей могут только три человека – Всеслав Полоцкий, Всеволод и Владимир Мономах. Но Всеслав – достоянный враг Киеву, я хорошо, что сидит смирно в Полоцке, не сеет смуту. Владислав – второй князь на Руси, и не с руки Святославу посылать в поход своего единственного брата. Остается Владимир.

В начале лета 1076 года русская рать собралась на Волыпп. Перед тем Владимир перевез чреватую' жену в Чернигов к отцу, подальше от незащищенного дикого поля, и теперь все его помыслы были устремлены па предстоящий поход.

От Владимира-Волынского к польской границе каждое войско двигалось особо. Впереди шли киевляне и черни-говцы, возглавляемые киевским тысяцким, следом шла рать Олега, а замыкал войско Владимир с переяславской и волынской дружинами. Воли войска опытные проводники из ляхов, которые встретили руссов па выходе. из города и теперь провожали их по польским землям.

Прошли Сандомир, потом, оставляя Краков па юге, двинулись к Калишу. Сюда же подошла и рать Болеслава во главе с одним из ого воевод. Руссы вышли на правый берег реки, ляхи стояли на левом берегу, молча смотрели друг на друга недавние противники, а нынешние союз-пики, потом руссы начали переправу, и далее обе рати двигались уже вместе. Польская рать заходила в города, своему же войску Владимир приказал в поселениях не задерживаться. Устраивали привалы либо в чистом поле, либо в лесу: князь не хотел, чтобы войско разбредалось по улицам – в этом случае неизбежны стычки с ляхами, дело может дойти и до серьезных схваток, потому что русским дружинам ничего пе стоило взять па щит любой город Болеслава. После Калиша пошли на Глогов – последний крупный город ляхов па границе с чехами. Здесь русское войско переправилось через Одру. Это была третья большая река, которую пересекли руссы. Позади остались Висла и Варта.

Одру переплывали на многих ладьях, предоставленных ляхами. Коней ставили на большие, сколоченные плоты. На плотах же переправляли кампестрелы, телеги, новозки, камни для метания. Шум стоял над Одрой: неумолчный человеческий гомон, лошадиное ржание. Вла*-димир, Олег, воеводы смотрели с берега на переправу, руководили порядком. Враг был далеко, поэтому переправлялись поспешно, дружина за дружиной, полк за полком. Владимир вступил в ладью вместе с последними переправлявшимися дружинниками. Олег был давно уже па том берегу реки. Ему было невтерпеж сидеть здесь в седле, смотреть на воду, на бесконечные толпы воинов. Владимир не удерживал его – пусть резвится князь. Он не вошел в ладыо, пока лично не убедился, что все воины покинули берег реки.

За Глоговом начинался Чешский лес. Там простирались земли моравов, чехов, богемов, там лежала страна Братислава, и оттуда каждый час можно было ожидать выхода королевской рати. Но все было тихо.

Пока шли но лесной дороге, Владимир не опасался нападения. Опыт войн с ляхами на волыно-польской границе подсказывал, что тяжело вооруженные западные рыцари ж пешцы с большими прямоугольными щитами и длинными копьями не смогут развернуться в лесных чащобах. Удара надо ждать но выходе в поля, ближе к чешским городам.

А лес становился все гуще и мрачнее, и хотя руссы, особепио те, что были с севера, привыкли к глухим местам, но здесь, на чужбине, эта темнота наводила страх

и тоску; воины, особенно смерды, ремесленники, вздыхали, крестились, некоторые доставали с груди разные' заговоренные ведунами и ведуньями вещицы – корешок дерева, причудливый камешек, клочок пряжи, костяное изделие – и бормотали над ними заклинания, ограждающие от этого страха и тоски.

Владимир видел, что с наступлением сумерек войско стихает, настораживается. Он объезжал и свои – волын-ские и переяславские десятки и сотни, потом обгонял их, доезжал до других дружин и полков, заговаривал с воинами, бросал острое, смешное слово, просил смотреть веселее, говорил, что негоже унывать в походе предкам славных воителей – Святослава и Владимира, сокрушавших великую Византийскую империю. Люди видели перед собой молодого спокойного князя, слышали его негромкий, уверенный, уважительный к ним, простым воинам, голос и веселели, на душе становилось спокойнее. Потом проводники выводили к поляне, и она тут же покрывалась десятками небольших костров. Воины, а польские, и русские, согревались от ночной сырости, доставали котлы, варили мясо, раскрывали корчаги с цежыо – кисельной жижей, доставали с телег хлебы, сыры. Отужинав, расстилали на земле лаппик, прикрывались лошадиными попонами, пешцы – чем бог послал. Спали при оружии, снимали лишь брони и шишаки и то клали их рядом, чтобы можно было схватить и надеть в любой час. Поляна затихала, а Владимир и Олег выезжали вперед по ночной дороге, проверяли свои сторожи, засады и лишь после этого отходили на покой.

Едва занимался рассвет, войско поднималось. Воины наскоро доедали вечернюю еству, грузили подводы.

Владимир к этому времени был уже па йогах, объезжал поляну, чтобы все видели, что князь бодр и готов к новому боевому дню.

Как и думал Владимир, чехи и богемы не осмелились тревожить русское войско в лесу, но едва лес расступился и впереди зазмеилась дорога, уходящая к ближнему городу, сторожи донесли, что впереди стоит рать Вратш-слава.

Владимир быстро развернул свое войско, как эти обычно делали руссы. В челе встали полки из городов, там были пошцы-коиьеиосцы; княжеские коаяые дружины встали на крыльях, польскую конницу Владимир поставил сзади на случай преследования неприятеля, решив дать первый бой своими, русскими силами, опасаясь, что

союзники могут не выдержать коиной атаки закованных в брони чешских и немецких всадников.

Блистали на июньском ветру брони воинов, трепетали в синем небе княжеские стяги, разноцветные ленты на копьях чешских всадников радугой расцвечивали ряды чешского войска. Вот он, первый бой на чужбине! Владимир объехал строй своего войска. Стоят кряжистые, суровые ростовцы, суздальцы, а рядом, повеселее, киевляне, переяславцы; взгляды их спокойны. Они хорошо делают любую работу, сделают и эту – выстоят под на»-тиском рыцарей. Воины одобрительно кивали князю, некоторые, наиболее возбужденные, кричали, что выстоят. Мономах улыбался, махал им рукой. Радуга на той сто-ропе поля пришла в движение: рыцарская колпица, убыстряя бег, двинулась вперед. И вот уже земля содрогнулась под тяжестью сотен воинов. Лица руссов посуровели. Они закрылись щитами, теснее сомкнули ряды, выставила вперед копья.

Рыцари на полном скаку врубились в первый ряд русских пешцев. Копья руссов ударили в брони, прикрывавшие лошадиные груди, в щиты рыцарей, раздался оглушительный лязг, кони хрипели и рвались вперед, понукаемые шпорами. И в тот же миг русские стрельцы из лука осыпали нападавших тучей стрел. Первый ряд рыцарей лишь погнул линию пешцев, но следом подкатила новая волна закованных в латы всадников. Пока истцы смыкали свою расстроенную первым ударом линию, рыцари врезались в нее, раскидали руссов мечами; их копья уже были ни к чему в ближнем бою. Но тут же рыцарей встретил второй русский ряд и новый рой стрел, и все повторилось: снова длинные копья руссов как частокол остановили тяжелый конский бег рыцарей, и снова следующая волна рыцарей смела вторую линию русских пешцев. Владимир и Олег стояли на высоком холме позади своего войска, и битва развертывалась перед ними. Они видели, как атаки рыцарей все больше прогибали русский центр. Олег волновался, хватался за рукоятку меча, говорил, что уже сейчас надо ударить крыльями по краям рыцарской конницы, но Владимир хранил терпение. «Пусть увязнут поглубже», – отвечал он.

Мономах видел, как падают под ударами рыцарских мечей смерды и ремесленники из Ростовской, Суздальской, Киевской земель. Но что делать – па то сражение; воистину говорит древняя мудрость: «Воина без павших не бывает». Не о них сейчас надо думать, а об успехе дела, в далеком краю нужна только победа.

Вот совсем уже изнемогли пешцы, но и рыцарей поубавилось, совсем увязли опи среди русских стрельцов и копейщиков. И тут Мономах сказал Олегу: «Веди, князь, левое крыло, я пойду с правыми», и братья пришпорили копей. А вскоре русские дружины пришли в движение: двумя дугами рванулись они вперед, охватывая крылья рыцарского войска, а рыцари все врубались и врубались вперед, пытаясь рассечь русское войско надвое. Позади всадников охраняли немецкие пешие копейщики, которых прислал Братиславу в помощь германский император. Дружинники ударили по копейщикам, врезались в их строй там, где они соединялись с рыцарями: так Владимир задумал с самого начала. Рыцарям трудно раззерг нуться и оборотиться вспять. Б этом месте между пешца-ми и всадниками есть зазор, пет плотного ряда. Сюда с двух сторон и направили дружины Мономах и Олег. Оба князя рубились впереди. Телохранители прикрывали обоих сзади п с боков, а спереди каждый надеялся только на себя. Владимир отражал удары копий щитом и обрушивал вниз разящий удар своего меча. Стрел можно было не опасаться, в войске Братислава не оказалось лучников.

1 Все ближе сходились крылья русского войска и вот наконец встретились; руссы разъединили пеший строй и. конницу противника. Теперь чехи лишились возможности единых действий, а руссы, напротив, одновременно наступали и с центров, и с боков, теснили назад вражьих пешцсв. Поняв, что разъединить русское войско и уничтожить его по частям пе удалось, рыцари повернули назад и стали выходить из сражения; дружинники бросились за ними следом, оставив немцев своим копейщикам и стрельцам; русские пешцы приободрились и, наклонив копья, двипулнсь вперед.

В этот час противник дрогнул. Видя бегущих рыцарей, смешались немецкие копейщики.

А русские пешцы упрямо и медленно все шли и шли вперед, и вот уже их первые ряды приблизились к немцам вплотную, и те побежали прочь вслед за рыцарями, бросая по пути копья и щиты. Стрельцы выскочили вперед, и стрелы вновь засвистели в воздухе, поражая бегущих врагов, и тут же в бой вступила польская конница. Заколыхалось над полем боя королевское знамя, раздался боевой клич ляхов. Их свежая лавина смела остатки немецких копейщиков и достала рыцарей. Разгром нро-тивпика был полный. Союзники захватили рыцарский обоз, вражеские стяги. Остатки разбитой Вратиславовой рати укрылись за крепостной стеной ближнего города.

Олег рвался в бой, хотел с ходу овладеть городком, но Владимир воспрепятствовал этому: неизвестно было, где находятся основные силы Братислава, сколько их, каково число защитников крепости. Надо дать отдохнуть и своим воинам, накормить их, помочь раненым, похоронить убитых, выставить сторожи. Так и закончился этот первый военный день руссов на выходе из Чешского леса.

Дав войску небольшой отдых, Владимир приказал нзять приступом близлежащую крепость, куда укрылись остатки чешско-немецкой рати. Руссы поставили на колеса огромные, окованные железными листами бревна – тараны, подвезли к крепостной стене камнестрелы. Теперь хода назад не было – только вперед либо до сокрушения противника, либо до почетного мира – только так могли вернуться молодые князья на родину.

Перед ними лежал городок, окруженный высокой каменной стопой. За УТИМИ стенами текла обычная мирная жизнь. И теперь ему, Владимиру, силой судьбы надлежало брать приступом этот городок, как когда-то впервые в жизни он брал Минск, и, как в Минске, по взятии городка надлежало разграбить его дочиста, поделить добычу между воинами и сжечь городок, если проявит оп большое упорство и не откроет добром крепостные ворота.

Но жители не стали искушать судьбу. Едва руссы изготовились к приступу, как городские ворота открылись и лучшие жители городка но главе с местным воеводой запросили мира: воины складывали оружие, горожане давали руссам выкуп, какой пожелают, но просили не жечь город и пе волочь людей в полон. Владимир и Олег согласились.

В те же дни они послали гонца в Краков и писали Болеславу, что ляхи сами призвали Русь па Братислава, а ныне, когда руссы обретаются в Богемии, объявили, что примирились с чехами. Это остается на воле Болеслава, по руссы не могут возвратиться без почетного мира и положить стыд на Русь и на отцов своих. Князья объявляли, что они идут искать своей чести, а никакой вражды к ляхам у них нет.

Между тем руссы шли в глубь владений Братислава и достигли города Глаца. Глац затворился наглухо, и

' Владимир приказал взять его приступом.

Несколько дней простояли руссы под городом, били таранами в крепостные ворота, засыпали защитников города градом стрел и тяжелых, дробящих череп камней, потом с приступивши лестницами наперевес бросились к степе. На них лили горячую смолу, скатывали большие камни, толкали в грудь копьями, поражали из луков, а руссы упорно и быстро ставили иовые лестницы и взбирались по ним наверх. Владимир видел, как переяславская дружина, дравшаяся с его отцом еще под Минском, первой взошла на крепостную стену, а потом уже следом за ней в город скатились киевляне, ростовцы, черниговцы. Вопль взмыл над городом. Клубы дыма вырвались в синее небо, начался разгром Глаца. Потом рать отдыхала, а через день двинулась к следующему городу.

Вратислав, помогавший Генриху IV сокрушить восставших князей и епископов, не мог поддержать свои города. Он еще надеялся на силу их крепостных стен, но руссы брали город за городом, шли огнем и мечом по округе, и король запросил мира.

Епископ попросил на размышления день, а через день снова предстал перед русскими князьями и дал согласие на ряд, который предлагал Мономах.

Руссы возвращались в свои домы с честью, отяжеленные великой добычей и дарами. В Польше они узнали, что войско Болеслава завязло л Поморье и польские вельможи недовольны своим королем, возводят на него многие клеветы и поношения.

Иерод Кнпшм нойско оотаионшюсь; воины чистили оружие и Пропп, мили лошадей, и н город иступила рать хоть и ио|н';М'Р!|||"и1 "о it полном порядке, с несметным оболом, который долго еще тянулся нслед за воинами по км сие к им улицам.

Кнадпмир ехал стремя в стремя с Олегом. Оба на вычищенных конях, в пурпурных плащах, под своими стягами – веселый, улыбающийся Олег и строгий, с усталыми глазами Мономах. За эти четыре месяца, что они промели вместе в походе, Владимир сдружился со своим двоюродным братом. Тот был легок во всем – не жаловался на трудности похода, самозабвенно дрался в сражениях, не мешал Мономаху распоряжаться войском, был искренен и пылок в чувствах, но в ответ Олег требовал той же легкости и приятства от Мономаха, а тот, отягощенный высшей ответственностью перед Русью, перед старшими князьями, не мог ответить тем же. В каждом его слове, движении Олег угадывал какой-то высший смысл, и это его тревожило, выводило из себя. И все же они приехали к Киеву друзьями.

Колокольным звоном, толпами ликующих людей, богатым пиром в княжеской гриднице встретил Киев победителей.

Кончалось лето. Полных четыре месяца провел Владимир в чужих краях. И теперь ему надо было бы потер-

петь еще немного – принять участие в княжеских спорах о новом переделе столов, узнать, куда ему двигаться – снова ли на Волынь или в Смоленск, который братья до сих пор так и не поделили менаду собой. Но Владимир уже знал, что в июне месяце в Чернигове у него родился сын, что до сих пор он еще не наречен. И вот уже молодые князья скачут в Чернигов на крестины.

Гита, все такая же тонкая, неулыбчивая, встретила Владимира на княжеском крыльце, не таясь людей, повисла у него на шее, и он вдруг почувствовал, как ему не хватало этой молчаливой, тихой и твердой женщины. Сладко ему стало, и впервые при встрече с ней у него закружилась голова.

Олег Святославич был посажен крестным отцом. Княжича нарекли двойным именем, как и Мономаха, – русским в честь славного предка Мстислава Владимировича и Гарольдом в память погибшего отца Гиты, короля Англии. Гита хотела, чтобы ее и Мономаха сын сразу был приметен среди Рюрикова племени.

Святослав не торопился отблагодарить Владимира. Тот переехал с женой и сыном в Переяславль, жил во дворце отца, не спешил на Волынь. И великий князь не торопил его. Всю осень Святослав был занят еще одним великим трудом, который должен был увековечить его имя. К этому времени Феодосии умер, и теперь в монастыре сидел игумен Стефан, близкий к Святославу человек. По указанию тке Святослава грамотеи Печерского монастыря составили Изборник, куда поместили многпе известные труды тех дней о суде, власти и о прочем. Они рассказали о праведном и нелицеприятном судье, о добром князе, писали, что «князь бо есть божий слуга человеком милостью и казнию злым». Таким хотел видеть себя Святослав перед нынешним и последующими поколениями.

Наконец Изборник был закончен, и Святослав вспомнил про Мопомаха. Победитель чехов и немцев, князь, утишавший Волынь, был послан на княжение в Туров. Это был невесть какой стол, когда-то почетный, третий после Киева и Новгорода, но потом оттесненный Черниговом и Переяславлем. Но все же это ближе к Киеву, чем Владимир-Волынский. На Волынь же был направлен великокняжеский наместник.

В начале осени Владимир выехал в Туров. Гита и маленький Мстислав ехали с ним.

Но недолго довелось пробыть князю в Турове. Новый гонец из Киева позвал его в стольный город…

Владимир ехал в недоумении: войны утихли, столы подслепы. Кажется, всем уже может быть доволен великий князь. Но нет, нашлась у него еще одна забота.

Прежде чем идти на великокняжеский двор, Владимир, как всегда, пришел на совет к отцу, и тот в нескольких словах рассказал сыну о новых затеях Святослава. Теперь его сжигала мысль о том, чтобы встать вро-1Юиь с византийскими императорами. Долгими столетиями боролась мужающая Русь за это равенство и кое в чем преуспела при Олеге, Владимире, Ярославе. Но после смерти Ярослава, который уже именовал себя кесарем, и начавшихся распрей в его доме Русь потеряла многое иа накопленного, и вновь византийские императоры свысока смотрели па киевских владык.

Теперь Святослав вознамерился повторить дела своего прадеда. Киевский князь наказал воеводам готовить войско в поход на Балканы, куда собирался отправиться вместе с братом, а Владимиру п своему сыну Глебу приказал немедля, пока не сгустилась осень, спуститься на ладьях в устье Днепра, а потом ударить вдоль морского берега по корсунским владениям и по самому Херсоиесу.

Не время это было для новых сражений. Дружинники и вон едва отдохнули от изнурительного похода к Чешскому лесу, многие погибли в боях, войско поредело, но Святослав был неумолим. И вновь он верховенство в походе отдавал уже многоопытному, хоть и молодому Мономаху, а Глеба давал ему пе столько в помощь, сколько для надДвоюродные братья стали собираться в дорогу. К Киеву потянулись ладьи со всех, приречных городов, потянулись и воины из Турова п Новгорода, Смоленска и Чернигова. В эти дни у Владимира впервые появилась мысль двинуться на Херсоиес не водой, а полем. Пока минуешь пороги, пока преодолеешь корсунские заставы и городки в устье Днепра, корсуняне успеют подготовиться к обороне, запрут ворота, снарядят к бою стены, стянут, в город все военные силы, запасут еству и питье. Удар с поля был бы неожиданным, тем более половцы сейчас мирны, и можно было бы вынырнуть из глубины к самому морскому берегу.

Потом Святослав неожиданно занемог. Византийские послы без дела толклись в Киеве, просиживали в палатах у бояр и воевод, бродили по торговищу. Ладьи, собранные в поход, качались у днепровского берега, привязанные к многочисленным кольям, вбитым в прибрежный песок…

А 27 декабря от великого мучения преставился великий князь Святослав Ярославнч. По всему телу у него пошли желваки, и в несколько дней князя не стало. В тот же день Всеволод распустил войско по домам. Люди качали головами в недоумении: всего достиг Святослав Ярославич в свои неполных пятьдесят лет – утвердился на киевском столе, рассадил вокруг себя сыновей, накопил несметные богатства – золотом, серебром, тканями, сосудами, каменьями, подчинил себе Печерский монастырь, прослыл книгочеем и любомудром. И стал Святослав надменен, власть текла у него из глаз, веяла от напыщенного тела, слышалась в звуках его взвешенных, произносимых со значением слов. И вот он лежит, поверженный, несуществующий, жалкий, бездарный, завистливый и злой человек. И нет людям тепла от его памяти и его слов.

Тело князя повезли в Чернигов, в родовую Святослап-леву отчину, для того чтобы отпеть в храме Спаса. Туда же собралось Рюриково племя, оплакать своего родича.

Снова, как и у гроба Ярослава, как позднее на великие церковные праздники, как при перенесении мощей Бориса и Глеба, они стояли в молчании сомкнутым рядом: чуть впереди Всеволод – старейший в княжеской лествице из тех, кто обретался в русских землях, а чуть позади – Святославичи: Глеб, Олег, Давыд, Роман; стоят рядом с мачехой Одой, а возле нее малолетний единственный сын ее от Святослава Ярослав. На него уже никто не обращает внимания. Он наверняка затеряется

среди взрослых мощных Святославичей. Да и у Оды нет корней в Киеве, Владимир Мономах стоит рядом с шестилетним братом Ростиславом, здесь же Всеслав Полоцкий; рядом с матерью, Рослиславовой княгиней, отроки Рости-славичк (Василько, Володарь и Рюрик) – дети князя-изгоя; княгиня Анна – с маленькой Евпраксией, недавно родившейся сестрой Мономаха, другие Рюриковичи помельче, их жены, дети.

Всеволод стоял в тяжелом раздумье. Ему надлежало согласно старшинству занять великокняжеский стол; класть сама упала ему в руки, но жив скитающийся в дальних странах Изяслав; Киев полон сторонниками покойного Святослава, ненадежен Чернигов, а Святославичи – вот они, рядом, уже не дети, – взрослые князья, деятельные, долгие годы обделенные столами, землями.

Владимир пытался вслушиваться в молитву, хотел;:абыть о земном, смерть разом перечеркнула в его мыслях нелюбовь к Святославу, но суетные мысли одолевали. Мели отец займет великокняжеский стол, то где будет cn/uvii. on, Мономах? Вряд ли Всеволод позволит племянникам шшдсть почти псом и главнейшими русскими городами. Он чуть поднимал голоиу и смотрел искоса на Святославичей – они стояли скорбные, но видно было, что и их. мысли далеки от небесных, неземных забот. Ра-:-.ом все может измениться в их жизни. Если Всеволод станет первым, то кто станет вторым?

А над Черниговом уныло и тяжко вздыхал колокол храма Спаса, и галки, вспугнутые его густыми звуками, темной сетью висели над куполами, и их встревоженный гомон витал над застывшим в молении городом.