Текст книги "Записки агента Разведупра"

Автор книги: Андрей Ольшанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

X

Бергман установил посредством своей агентуры, что один из сотрудников хозяйственной части полпредства Большаков взял «чаевыми» двадцать тысяч марок с поставщика М-а. Большаков был приглашен в кабинет Муценека и после упорного препирательства сознался и обещал Бергману, производившему следствие, искупить свою вину «разоблачением» шпионки, сотрудницы торгпредства.

Бергман «помиловал» его и предложил в кратчайший срок дать материал о сотруднице «американской» разведки.

Большаков, будучи женатым и оставив супругу в России, сошелся с миловидной «землячкой», машинисткой торгпредства К-ой.

В пространном рапорте Большаков «разоблачал» девушку в передаче «финскому майору», агенту американской разведки, секретной переписки экономического отдела торгпредства.

Указывая не только содержание бумаг, но и даты различных отношений ВСНХ, рапорт Большакова погубил его возлюбленную, готовящуюся стать матерью его ребенка.

Машинистку командировали в Внешторг с подотчетными документами, доставили в ВЧК и… расстреляли.

Но это дело не прошло даром Большакову. Путем случайных разоблачений была установлена фиктивность рапорта Большакова, и его привезли в конспиративную квартиру Арвола под «конвоем» чекистов Лагутина и Петрова для нового допроса.

Был приглашен и я, как информатор одной части деятельности провокатора. На этом импровизированном в московском масштабе допросе присутствовали Бобрищев, Муценек, Бергман и пьяненький секретарь Коренец.

Бергман, стуча по столу рукояткой нагана, потребовал признания, и бледный, с искаженным от страха лицом Большаков рассказал пространную историю о шпионаже своей жертвы.

Бергман встал и рукояткой револьвера ударил его по лицу.

– Собака, провокатор белогвардейский! Я тебе покажу, сволочь продажная! – крикнул он взвывшему от боли предателю и нанес кулаком новый удар в переносицу.

– Убить собаку мало, – прорычал Бергман вытирая залитую кровью руку о носовой платок.

– Все правда… она была шпионкой, – хрипло прошептал Большаков, закрывая рукой багровую щеку.

– Не лги, подлец! – бросил атташе и, повернувшись ко мне, спросил: – Материал у вас?

– Да. Заявление Большакова чистейшая ложь. Она никогда не была на службе «ама». Но у меня есть «кое-что», чем можно принудить господина Большакова к признанию, – ответил я, желая ускорить безобразную расправу.

– Что? – спросил Бергман.

– Фотография с письма этого провокатора, в которой он просит одного мясника одолжить ему пять тысяч марок под вексель. И если этого мало, то могу сообщить товарищам, что указанного в рапорте Большакова финского майора надо искать в воображении его гнусной фантазии. Невинно погибшая Кирсанова оставила письмо, которое многое расскажет о Большакове в прошлом. Я получил его от товарища Веры. Судя по этому письму, видно, что советский гражданин Большаков не кто иной, как Архип Семенович Семенов, отбывавший наказание в Литовском замке за грабеж, учиненный им в Курске, откуда родом и Кирсанова, – ответил я, вынимая из портфеля «дело».

– А вот ты какая птица! Офицер бывший – по анкете. Так-так. Ах ты б…. этакая! – воскликнул Бергман и навел на Большакова револьвер.

Бобрищев вскочил.

– Ян! – крикнул он резко и оттащил Бергмана от Большакова.

– Все равно я его поставлю к стенке… Собака паршивая, – прорычал резидент тяжело дыша и, отойдя от Большакова, опустился на диван.

Спрятал в карман револьвер и снова принялся вытирать руку.

– Вот какими бандитами кишит наше торгпредство, – продолжал он, не спуская злобного взгляда с Большакова, – жаль, что мне не дано полномочий «погребок» открыть. Настукал бы я черепов из подобной сволочи.

Облик чекиста Бергмана воскрес.

– Не стоить, товарищ, кипятиться, – хладнокровно заметил Муценек, – он напишет для нас подробное признание. В случае дальнейшей ошибки мы представим этот документ кому надо.

И Большаков написал докладную записку – право на расстрел без суда и следствия.

Но через месяц Бергман командировал Большакова в Москву, снабдив его лучшими рекомендациями.

Теперь он служит в Туркестане, в областной Чрезвычайной комиссии начальником оперативного отдела.

Такие сотрудники ценны для «пролетарской» власти.

Как-то вечером, сидя на скамейке в аллее Брунспарка, я «познакомился» с Арвидом Геймансом, безработным журналистом и участником финской освободительной войны…

Бедно одетый, в потертом непромокаемом пальто и выцветшей шляпе, небритый и, по-видимому, изголодавшийся тип попросил у меня папиросу.

Я предложил ему портсигар. Закурив, он обратился ко мне с вопросом:

– Вы не сердитесь за мое нахальство? Курить смерть хотелось.

– Нет, пожалуйста, – ответил я, бросив взгляд на исхудалое лицо «стрелка».

– Времена теперь тяжелые. Работы не найти. Тесно стало всюду жить. Трудно приходится всякому «оптанту», – сказал он через несколько минут и вздохнул.

Длинные, тонкие пальцы правой руки забарабанили по спинке скамейки.

– Простите, господин… что я пристаю к вам, но бывают минуты, когда хочется поговорить. Я ведь бывший финляндский интеллигент. Да… меня печатали в «Uusi Suomi» и других «хороших» газетах. Журналист, а теперь обитаюсь в ночлежке Армии спасения. Спился. Если вы имеете представление об этой «альтруистической» организации, то поймете всю ненависть обитателей ночлежных домов к «спасенным». Всех, каждого они хотят приобщить к своему балагану… Вчера меня увещевали целый час, а я спать хочу. Устал, вдребезги устал, а они со своими проповедями, – глядя куда-то вдаль произнес незнакомец и, сняв шляпу, положил ее на колени.

– Разве так трудно найти работу? – спросил я, заинтересованный ночлежником из бывших.

– Работы? Невозможно, абсолютно невозможно. Физической работы мне не дадут, а другой нет. Я владею семью языками, но применить их негде. Уехать отсюда и то невозможно. Визы и паспорт стоят немало. Удрать в Россию, что ли? – ответил сокрушенно он и повернул ко мне свое исхудалое лицо.

– А там что делать? – спросил я.

– Там, может быть, я пригожусь на что-нибудь, – ответил он улыбнувшись.

– Нет, вы не знаете, очевидно, жизни в России. Вы же не коммунист, а там лишь им открыт путь к человекоподобному существованию. Я был в России и заверяю вас: лучше тут быть пансионером Армии спасения, чем там искать счастья, – сказал я, подумав о возможности дать ему «работы».

– Может быть, но и тут мне делать нечего, – произнес он печально и опустил голову.

– Вы русским владеете хорошо? – спросил я.

– Отлично! Я же родился в Петербурге и жил до революции там, а что?! – воскликнул радостно незнакомец, и в его глубоко запавших глазах блеснул луч надежды.

– Переводить вы могли бы?

– Все, кроме строго научной литературы.

– Я имею отношение к американскому газетному тресту. Если вы пожелаете, я дам вам постоянную работу, – сказал я засиявшему от радости типу.

– То есть я буду работать? – спросил он робко.

– Да. Вы будете переводить мне все статьи о России с финского и шведского на русский язык и потом писать сжатые сводки. Об условиях мы поговорим детальней у меня, – ответил я.

Он, по-видимому, хотел протянуть мне руку, но не решился.

Взглянул на руку и спрятал в карман подведенные «трауром» ногтей пальцы.

– Вот спасибо, большое спасибо, – произнес он по-русски, и мне показалось, что с его лица сошел серый землистый налет горя и нужды. Он вытащил из кармана загрязненный матерчатый бумажник. Вынул пачку документов и дал мне со словами: – Вот все мое прошлое. Под судом и следствием не состоял и не состою… Но это было не за горами. Голод уже гнал на эту дорогу.

Истрепанная карточка журналиста, удостоверение личности, аттестат об окончании курса авиации, рекомендации нескольких торговых фирм Петербурга и Москвы и офицерский документ.

«Все в порядке. Вот был бы сотрудник Бобрищеву», – подумал я, рассматривая бумаги Гейманса.

– Отлично. Я дам аванс, на первое время несколько тысяч, а завтра жду вас у себя на работу, – сказал я, передавая ему документы.

Пальцы его задрожали от волнения. Шляпа упала на землю и, когда он наклонился за ней, я увидел, что у него не было нижнего белья.

Воротник был прикреплен к манишке.

– Сколько вам надо, чтобы купить платье и обувь? – спросил я, взглянув на стоптанный ботинок Гейманса.

– У меня есть чудный костюм, но он заложен у ростовщика Саарела. Триста марок должен ему. Ботинки – сто. Пальто, если разрешите, шестьсот марок. Пара белья. Шляпу. В общем надо бы тысячи две, – ответил он, пряча свой бумажник.

– Хорошо, получайте три тысячи и приходите завтра ко мне на Антинкату к десяти. Вот мой адрес и имя, – сказал я, передав Геймансу три тысячи марок и визитную карточку.

– Ей-богу я не пропью, – неожиданно произнес он и, взяв кредитки, встал.

Протянул мне руку и крепко пожал мою кисть.

– Благодарю вас, – произнес он глубоко взволнованным голосом, – вы спасли меня. Я пойду устраивать свои дела. Завтра явлюсь к вашим услугам. Смею заверить вас, что во мне вы найдете оправдание вашему благородному доверию.

Он пошел в сторону Брунстеатра энергичными шагами человека, почувствовавшего почву под ногами.

На другой день утром он явился. Теперь это был типичнейший финн-интеллигент, изящно одетый в синюю пару, выбритый и помолодевший.

– Я к вашим услугам. Вы, вероятно, подумали, что я пропью деньги и не явлюсь, не так ли? – сказал он, снимая серое пальто и шляпу.

– Нет, я был уверен, что вы придете, – произнес я, предлагая стул своему сотруднику.

– После пяти месяцев выспался на постели. Это такое было блаженство, – сказал он, усаживаясь к письменному столу, где была приготовлена бумага и пачка газет.

– Вы сняли комнату? – спросил я.

– Да, в отеле «Сайма». Если моя работа удовлетворит вас и вы меня не уволите, я подыщу комнату в частной квартире, – ответил он учтиво.

Я указал ему статьи экономического характера и предложил перевести их с финского и шведского языков на русский.

Он приступил к работе.

Переводил он прямо с листа, и первые страницы работы могли удовлетворить самого строгого шефа. Чисто и точно, отличным литературным языком.

Я оставил переводчика в своей квартире и, сославшись на дела, пошел в город.

Вернувшись через три часа, я застал его за работой, но во второй комнате, где было мое бюро, мне бросилось в глаза чье-то «любопытство».

Утром до прихода Гейманса я принял меры к выяснению заинтересованности нового сотрудника моей личной жизнью и деятельностью.

Не выдавая себя, я закрыл за собой дверь и принялся «ловить».

В письменном столе, на обсыпанных пудрой листах бумаги виднелись следы пальцев, кто-то развязывал перевязанные шелковой ниткой письма и забыл количество перевязей.

В шифоньерке – массивный блокнот сдвинул воткнутую в дно ящика булавку, сигарный ящик вышел из границ нарисованного мной прямоугольника и коллекция открытых писем Китая не была на отмеченном месте.

Факты были налицо – мой переводчик был шпион или же просто искал, что бы стащить.

Надо было разоблачить его и выяснить, кто скрывается под личиной безработного журналиста.

Если он был шпион, то опытный, хладнокровный и давно готовившийся к операции надо мной.

Чувство жалости и желание действительно помочь Геймансу сменились теперь открытой неприязнью. Я решился возможно скорей установить его профессию и под каким-либо удобным предлогом избавиться от него.

Ничто не выдавало его, когда я вернулся к нему.

– Можете идти обедать, а часов в пять придете продолжать работу, – сказал я, стараясь быть любезным.

Он передал мне исписанные листы бумаги.

– Я не знаю, как перевод вышел. Давно не работал, – произнес он, надевая пальто, – исправления необходимы.

– Отлично. Я просмотрю все. Если вас не затруднит, то купите мне у Даниеля бумаги для пишущей машины, – сказал я Геймансу и дал ему денег для покупки.

Как только он вышел, я переоделся и, заперев квартиру, поехал к «Спортсмену».

К пяти часам вечера на угол Генриховской и Антин улиц был поставлен агент для наблюдения за Геймансом… Газетчик.

Девять дней менялись агенты, дни и ночи велось наблюдение, и скромный переводчик приобрел подлинный лик.

Мне было все ясно – шпион. Один из его рапортов был выкраден из номера гостиницы и в заказном письме послан на имя Альбина Герна в Ригу, куда он поехал после депеши от начальника рижского отдела Разведупра.

Бобрищев потешался над влопавшимся «рижанином» и на моем рапорте, препровожденном в Ригу, поставил резолюцию:

«Герн отличный агент, но прошу в наш район не посылать. Сумму, выданную ему номер 5 рез., уплатить счет финотдела. Бобрищев».

– Откуда у этого парня финна документы? – спросил я у военного атташе после доклада по делу Гейманса.

– Гейманса «угробили» в Чека, а бумажки поступили в наш архив. Этот тип не дурак, но наша работа куда чище, – ответил Бобрищев, лукаво щуря глаза.

– Надо бы вас послать в Ригу и взять на «мушку» одного из рижан. Завербовать в какую-нибудь лигу «Белого коня» или «Возрождения дворянства», предложить свистнуть что-нибудь у резидента и потом «доказать», что и мы не лыком шиты, – продолжал Бобрищев, раскачиваясь в кресле.

– И влопаться самому в руки рижской… политполиции, благодарю вас, – добавил я.

– Я же шучу. Вас нельзя отсюда никуда посылать. Вы мне нужны. Итак, до свиданья. Я навещу вас, как только получу деньги. Нам надо поговорить об организации спортивного магазина, – сказал он, собираясь встать.

– Это что? – спросил я.

– Да, рабочая спортивная организация хочет учредить акционерное общество по продаже принадлежностей спорта. Некоторые товарищи просят финансировать это начинание. Я думаю бросить на это дело тысяч сто или полтораста. Буржуям все же назло, не так ли? – пояснил Бобрищев и, взглянув на часы, добавил: – Надо спешить.

Я проводил «щедрого» атташе до ворот.

«Новый пункт пропаганды и склад оружия», – подумал я о затее финских «рабочих»-спортсменов.

XI

Залькевич работала в «дамском комитете», писала сводки и «интересовалась» жизнью тех кругов, в которые понемногу стала проникать. Особой ценности ее сведения не представляли – они имели больше характер информационный о жизни и нуждах эмигрантских кругов.

Я тяготился этим «браком» и однажды сообщил Павлоновскому, что Залькевич необходимо откомандировать куда-нибудь.

Переговорил с ней, и она предложила послать ее в Данциг. Там оказались у нее родственники и знакомые.

И через две недели моя «жена» получила 1500 долларов путевых и командировочных денег для поездки в распоряжение Берлинского торгпредства.

Снабженная Фишманом фальшивым паспортом, она выехала в Торнео и оттуда в Стокгольм.

Через неделю в полпредстве была получена телеграмма о ее благополучном прибытии в Германию.

Она оставалась в Берлине до 1923 года и тогда вышла «замуж» за агента ГПУ – Левандовского и поехала с ним в Лондон, в пресловутый «Аркос». После разгрома этого шпионского гнезда Залькевич вернулась в СССР и работает во внешней разведке, ведет наблюдения за «знатными иностранцами».

Отзывы о ней были очень похвальны.

Исчезновение «жены» я объяснил, во-первых, Марухину, поездкой в Берлин по делам ликвидации кое-каких ценностей, а он уже оповестил всех, кто этим интересовался.

К концу апреля я был уже на хорошем счету и задания посыпались, как из рога изобилия. Одно другого рискованней и лучше оплачиваемые.

В первых числах мая месяца меня посетил особоуполномоченный Коминтерна, заведующий III группой Западной секции товарищ Глазман, он же Виноградов, Лопатин, Гейнце и Вейс. Снабженный мандатом Внешторга и прибывший для «закупки» газетной бумаги Глазман предложил мне организовать боевые дружины в Эстонии и для проведения в жизнь этого плана дал мне ряд указаний, сообщив, что с открытием навигации мне придется поехать в Ревель.

Для свидания с лидерами – Аневельдтом и Рястасом.

На организацию выступления Коминтерн отпустит 200 000 долларов и снабдит оружием.

Я указал ему на ряд затруднений в выполнении этой задачи, но он сослался на доклад подпольного комитета эст-секции и сказал, что устройство восстания в Эстонии не представляет ничего трудного.

По его словам, пролетариат Эстонии быль терроризирован «фашистами», безработных несколько десятков тысяч. Он намекнул на существующие уже, пока невооруженные, ударные группы, состоящие из рабочих Доброфлота.

На покупку быстроходного авиамотора для заказанной для сношения с «тем берегом» лодки мне было отпущено 300 000 марок, и 29 мая в Або состоялась первая проба…

Моторная лодка, развивавшая среднюю 28-узловую скорость, была внесена в списки яхт-клуба на имя члена-коммуниста и приведена к пристани северной гавани. Мотористом «наняли» надежного коммуниста «Оскара» с окладом 6000 марок в месяц.

Полпредство имело также моторную лодку, и теперь начались свидания с вернувшимся Розенталем, Бобрищевым, Коренцом и другими на взморье.

Однажды, во время такой поездки на скалистый остров, Розенталь сообщил мне, что необходимо усилить осторожность. По имеющимся у него сведениям, среди моих агентов кто-то работает для политполиции. Розенталь показал написанную на машине сводку органа разведывательного характера, из которого я прочел некоторые данные, указывающие правильность подозрения Розенталя.

Кто-то действительно «влез» в нашу запутанную паутину и выдергивал нити.

– Что вы скажете, а? Необходимо, товарищ, городскую агентуру перекинуть в провинцию. Временно снимать по одному. Выждать несколько дней – еще одного. Нарочно сообщить каждому в отдельности что-нибудь условное и потом ждать провокации, – сказал Розенталь взволнованно.

– Кто это может быть? – недоумевал я, ища предателя в среде пяти агентов, прикомандированных ко мне товарищем Фишманом.

– Давайте начнем с «Рыбака». Вы расскажите ему, что меня отзывают в центр, другим ни слова об этом. Завтра же вызовите его и бросьте «крючок». Если в сводке появится это – значит, он. Нет, других спровоцируем, а поймаем, – сказал Розенталь, и его глаза засветились злобными огоньками.

После этого Розенталь поручил мне подыскать надежное лицо среди русской эмиграции, могущее за очень крупное вознаграждение принять на себя роль «белого» курьера и поехать в Териоки к русскому генералу для вручения письма от видного монархиста в РСФСР. Фамилии арестованного генерала-монархиста Розенталь не сообщил, но передал только, что МЧК раскрыла крупную шпионскую организацию и человек двадцать уже арестовано. Теперь надо «примазать», по выражению резидента, связь с эмиграцией. Если провокатору удастся заручиться письмом, ответом на «донесение» монархиста, подписавшего его по настоянию Ягоды, то будет сфабрикован новый антибольшевистский заговор.

Я спросил, сколько могу предложить агенту за это поручение. Розенталь сказал, что до ста тысяч марок, так как ему по возвращении придется покинуть Финляндию.

Я дал согласие найти такого агента.

Через несколько дней мне передали письмо из Москвы. В нем арестованный генерал (80 лет и разбитый параличом) «сообщал» о подготовлении мятежа в Москве, Харькове и Одессе. Дальше шел перечень лиц, якобы принимающих участие в организации этого выступления.

Я продержал у себя это письмо около недели и вернул при пространном докладе обратно Розенталю, сославшись на невозможность найти надежное лицо. Ему это не понравилось, но потом, выслушав мои доводы, он согласился со мной.

– Рисковать не стоит из-за этого дела, – сказал он, – можно нарваться на какого-нибудь хулигана и вся ваша работа пошла прахом.

Розенталь был огорчен нераскрытием предателя, информировавшего орган финразведки о положении дел в полпредстве, и сообщил мне, что по чьему-то доносу финское правительство требует отозвания в РСФСР казначея Сайрио.

Так как у него было «рыльце в пуху» – полпред Черных решил послать его в Москву.

Розенталь предложил мне принять все меры к выяснению внешней деятельности редактора газеты Иорданского, получавшего от Сайрио 45 000 марок на газету и агентство «Норд-Ост».

Потом он намекнул мне о неблагонадежности одного финна-переводчика из торгпредства и велел поставить к нему одного из «пятерки». Наблюдать и поймать.

Эмигрантские списки были «составлены» и сданы для отсылки в Разведупр. Они обошлись мне в 9000 марок. Я их купил у бывшего «северозападника» Ш., уже служившего у большевиков в бюро печати и имевшего отношение к пресловутому агентству «Норд-Ост».

За составление списков мне была выдана премия в 5000 марок. На сей раз я понес убыток, но поднялся престиж!

Собирание новых сведений о финармии отняло у меня недели две, и агенты вручили материал, прошедший через тройной фильтр. Он должен был соответствовать действительным данным.

И вдруг разразился новый гром: ко мне явились Розенталь, Коренец и Муценек. Все взволнованные, перепуганные и предложили ехать на совещание в один из загородных ресторанов. По дороге выяснилось, что в полпредстве утечка документов – часть их попала в руки политической полиции.

Больше всех кипятился Коренец – секретарь полпредства.

В восточном кабинете, с двойными дверями и тяжелыми драпри, мы начали вырабатывать план обнаружения провокатора.

Коренец заказал для виду «сексер» и пива.

Вынул из портфеля принесенные на случай заседания виски и сигары.

В полпредстве того времени большим знатоком вин и сигар был Коренец, любивший хвастнуть под влиянием винных паров «академическим» образованием и личными связями с «Ильичем», у которого он когда-то числился секретарем.

По существу дела доложил Розенталь следующее:

– Я имею неоспоримое доказательство, что в среде нашей объявился провокатор. Его надо поймать и уничтожить. Из сводки, переданной мне агентшей, видно, что несколько совершенно секретных инструкций попало в руки белым. Кто-то продает нас. Товарищ Бобрищев обнаружил пропажу заготовленного рапорта, список приобретенных в Свеаборгской крепости «вещей» для главштаба и дешифрант. Хорошо, что все оказалось зашифрованным и пропавший ключ отмененным. Дальше, товарищи, наш «берлинский» резидент сообщает, что в белогвардейском «Руле» появились письма из Гельсингфорса, в которых некоторая наша работа освещается таким образом, что можно думать о нашем сотрудничестве в этой газете. И еще дальше – мы установили, через подкуп, что «письма из Гельсингфорса» подписываются каким-то типом под инициалами А.С. Я получил часть рукописи, и вам, товарищ Смирнов, предписывается найти эту сволочь, установив фамилию и место жительства. Он живет тут, скажу больше, ему известно многое о нашей частной жизни и деятельности. Я, поговорив с товарищем Черных, пришел к заключению временно отставить все другие работы и заняться выяснением шпионов или шпиона в среде служащих или агентов полпредства.

Муценек допил бокал виски и ленивой походкой направился к дивану в углу кабинета. Развалился на нем и, глядя в потолок, пробормотал:

– Совещайтесь, а я вздремну. Уже несколько ночей выезжал ловить «рыбу».

Муценек имел свою агентуру шпионажа, контрольную, и выезжал ночами на моторной лодке на свидание с ними.

– Из всего доложенного мне одно неясно, товарищи, – сказал я, – каким образом могли пропасть вещи военагента? Как оборудована его квартира? Кто живет в том же этаже и кому поручена уборка его комнаты?

– Очень все хорошо и надежно, – ответил Коренец, закуривая душистую сигару. – В ящике письменного стола хранился ненужный дешифрант, список и рапорт во втором. Уборку делает надежный товарищ, коммунистка Майя.

Ей-то можно верить. Мужа расстреляли, брата убили, и сама около года считала кирпичи. Она вне подозрений. В четвертый этаж вход воспрещен – на лестнице поставлен курьер. Свой – бывший коммунар МЧК. Из следствия выяснилось, что все благополучно в этом отношении, а вот пропал и конец. Что касается этого «А.С», то, по-моему, его выловить не трудно. Переберите всех белогвардейских газетчиков, выясните, кто из них имеет эти инициалы, и постарайтесь перещупать. Установите факт и изобличите лицо, снабжающее его информацией, и вы имеете получить от меня премию в сто долларов и ящик виски, – продолжал первый секретарь и, вынув золотой, осыпанный крупными бриллиантами портсигар, предложил мне советскую папиросу.

«Заказная» папироса для дипломатического корпуса РСФСР. Эти папиросы изготовлялись по особому наряду в Гостабаке из отборнейших сортов, и их предлагали лишь на раутах или банкетах представителям «добрососедских» государств.

– Журналиста я найду через несколько дней, но для облегчения дела дайте мне часть его рукописи, – сказал я уверенно.

Автор этих статей был мне известен, я мог бы теперь же получить премию и ящик виски, но это не входило в мои расчеты по известным соображениям.

– Пожалуйста, товарищ, это и в ваших интересах. Представьте себе: «Некто» и о вас узнает, а та скотина в «письме» и отметит, что, мол, бывший штабс-капитан и так далее. Вы пропали, а что можем сделать мы в таком случае? Отказаться от вас, и только. Да, вы и сами тогда не захотите нас знать. Не так ли? – произнес Розенталь, наливая в бокал золотистой влаги и, по-видимому, повеселев.

– Но второе дело подлей, – злобно проворчал Коренец.

– Это о чем же? – спросил я.

– Финская разведка имеет информатора! – почти вскрикнул он.

– Кто же он? – вновь спросил я.

– Дьявол его знает! В двух последних сводках сообщается о моей личной жизни. Я никому не рассказывал про один случай, а его знают там, – бросил он волнуясь.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Розенталь, – это про ваши свидания с буржуйкой? Не надо, товарищ, так яростно добиваться сердца бывшей «звезды» шантана. Ей нужны ваши доллары, и только!

– Убирайтесь вы к Каледину с вашими шутками, – вспылил секретарь, – очень мне нужно ее сердце. На кой дьявол мне ее любовь. Дело! Она же живет среди русской белогвардейщины. А там и плетутся сети против РСФСР. Что же касается долларов, на дело их не жалко. На что же работают наши станки государственной экспедиции!

– Так-то оно так, но надо поосторожней валандаться с бабьем, – заметил с дивана Муценек и громко зевнул.

– Вставай, Ян, чего развалился. Ехать надо, – бросил ему раздраженный Коренец и, встав, выпил залпом стакан виски.

– Эх, голеньких девчат бы сюда! – цинично воскликнул Муценек, – вот бы нашему секретарю лафа была!

Розенталь взглянул на меня и криво улыбнулся:

– Распетушились ребята, а у самих жены дома.

– Перестаньте морали учить! Жить надо по Коллонтаихе. Вот бабенка, эта «дыбенковская кухарка», – разошелся Коренец отходя, – на прошлой неделе дипкурьер Савостьянов говорил, что у нее четыре «первых» секретаря на любовных амплуа в «деле». «Рога» у Дыбенки не меньше, чем у достопочтенного папаши, наркомпроса Луначарского.

– Деловая баба, и только, – проронил Муценек, вставая, и подошел к столу. – Черти, все вылакали, – проворчал он, взглянув на пустую бутылку виски, – а у меня аппетит только разгорелся.

– Так за чем же стало, хозяйство у меня, – сказал Коренец, – поедем в «дом» и обратно с запасом. Ключи от винного склада у меня. Захватим царского запасца и сюда. Дел все равно нет сегодня! Посол на новой кровати, поди, дрыхнет.

– Нет, лучше в другой раз приедем, – сказал Розенталь сдержанно-строго.

– Ладно, отложим, – согласился охмелевший секретарь и, вынув бумажник, достал несколько кредитных билетов.

– Я плачу за счет представительства, – сказал он, швырнув на стол деньги.

Розенталь позвонил кельнеру и рассчитался по счету.

Коренец, Розенталь и Муценек поехали в частном автомобиле некоего спекулянта спиртом – поставщика торгпредства.

Я добрался до трамвая пешком.

Придя домой, переоделся и пошел в ресторан «Капелла» на Эспланаде.

Мне необходимо было встретиться с Марухиным.

«Гельсингфорсские письма» потревожили и меня…