Текст книги "Кавказ в воде"

Автор книги: Андрей Ефремов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Слышь, Филиппов, – на ходу пристёгивая фляжку к нижней лямке разгрузки, спросил капитан, – здесь же на прошлой неделе ручья не было?

– Ага, не было! – согласился сержант, – наверное, вода где-то пробилась, бывает.

– Пробилась… – ротный заметил что-то неправильное, а оттого настораживающее в поведении впереди идущих, – что это с ними, окончательно от жары опупели!? – головная группа повела себя странно: солдаты бестолково, совершенно не по правилам сбились на тропе в кучу и старший машет обеими руками, зовёт к себе не то командира, не то всех остальных, – всем прикрывать, Филиппов – со мной!

Филиппову в третий раз за прошедшие сутки стало плохо: его вырвало прямо в ручей: на тропе лежал труп!

Плохо не только ему одному: у всех солдат были бледные лица, двое уже вытирали перчатками свои мокрые рты. Протекающий лесной ручей упёрся в тело и, огибая его, равнодушно бежал дальше.

– Та-ак… – капитан дал сигнал: сделал круговые движения над головой рукой с вытянутым вверх указательным пальцем – «все ко мне, общий сбор». Непроизвольно прикоснулся к пуговице чехла своёй фляги, но тут же отдёрнул руку, – Горохов, Коломейко, осмотреть местность, остальные на прикрытие! – сверив с картой местоположение, нанёс на ней карандашом координаты, – по-человечески похоронить надо, по-христиански… фаш-шисты! – последнее относилось к чеченцам, зверски изуродовавшим пленного.

Тело воина, раскинув руки в стороны, лежало на спине, на синих кишках вспоротого живота лежала начинающая разлагаться отрезанная голова – сама Смерть. Пальцы рук тоже были отрезаны, причём некоторые – не до конца; вероятно, перед тем как убить, бандиты основательно над ним поиздевались. Чем же можно испугать человека не боящегося смерти? Только убить.

Над телом, видно, поработали и мелкие грызуны, следов крупных хищников не было – вероятно их отпугивал запах рассыпанных рядом автоматных гильз. С противным жужжанием роились мухи, приторно-сладковато пахло смертью. Из-за реки, с той стороны, куда ушли милиционеры, судя по звуку километрах в двух от берега, с гор, донеслись звуки скоротечного боя: автоматные очереди, и раза два-три ухнули гранаты – значит, можно надеяться, здесь пока всё будет спокойно.

Капитан с замкомвзвода закончили прикрывать неизвестного ветками, прибежал Коломейко:

– Товарищ капитан, нашли! – солдат подал командиру найденный документ, – там ещё шприцы валяются!

Командир принял офицерскую книжку:

– Кирилл Алексеевич Денисов… Красноярск… звание – капитан… – положил документ в карман, отцепил фляжку и, выливая воду на землю, произнёс, – мы вернёмся за тобой, Кирилл…

* * *

Вечером, после ужина, Филиппов, сидя на своей кровати, в который уже раз внимательно перечитывал строчки письма матери:

«Здравствуй, Юрочка! Ты, наверное, забыл, что у твоего братишки сегодня день рождения, а у меня позавчера было? Вчера купила игрушки, вручила Егорке досрочно, это вроде как сама себя поздравила. Доволе-ен! После работы накупила фруктов, соки, торт, посидели втроём: я, Егорка и Катя. Поздравили меня и Егорку. Катя сейчас в третий класс переходит, учится хорошо. Говорит что Егорку в армию «работать» не отпустит, смешная такая. В мыслях ты был с нами в этот день, говорили о тебе, вспоминали. Дурачилась, их развлекала. Настряпала много вкусненького, а то совсем дошли у меня: сильно похудели. Очень скучают по тебе. Егорка каждый день говорит себе: «Сколо блательник плиедет!».

Я как всегда пишу на работе, дома только сплю. Дачу совсем забросили, тебя же нету. Дома всё в порядке, чистота. Собачка наша растёт. Катя аж целует его: любит сильно. Приедешь, прививку надо будет собаке поставить.

А Егорка артист, когда бежит на кухню, он же всегда без трусиков, двадцать первый пальчик трясётся, а собачка за ним бегает и всё норовит куснуть. Егорка шмыг на табуретку, пальчиком грозит и кричит: низзя, низзя, фу! А щенок – гав-гав! Почему-то на Егорку только и лает, а так он молчун.

Недавно сидим на кухне с Катей, разговариваем, Егорка телевизор смотрит. Вдруг грозно поворачивается к Катюшке и кричит: заткнись! Катюшка: ой-ой-ой, не даёт телевизор смотреть! А Егорка: заткнись, казал! Во даёт, да? Так вот они и живут дружно, ладно.

Ну, пока, сынок. Очень скучаем по тебе! Сил нету, истосковались, дни считаем. Почему не пишешь? Как там у вас в Уссурийске? Говорят у вас прохладно, дожди идут. Ты одевайся потеплей, береги себя. Твоя мама».

Надо бы ответ написать. А то, в самом-то деле, давненько не писал.

«Здравствуй, моя дорогая мама! Извини что вовремя не поздравил тебя с Днём Рождения. Мама я тебя поздравляю с Днём Рождения Егорку и тебя! Самое главное желаю тебе крепкого здоровья щастья радости в личной жизни. Мама я тебя Люблю очень сильно! Хочу поцеловать тебя и твои добрые руки и каждый твой пальчик! Мама у меня всё отлично не беспокойся за меня. Мама мне писать даже нечего. Несмотря что я непишу вы сами мне пишите времени даже нету писать. Недавно пришли с полевого выхода. Мама я соскучился по твоим пирожкам, по систрёнке с братишкой. Выросли изменилися приеду не узнаю. Соскучился по Городу говорят изменился очень Город. А в Уссурийске всё нормально, ты не беспокойся. Командиры меня уважают, уже старшего сержанта присвоили и молодых солдат уму-разуму учу», – больше, уже минут двадцать, ничего толкового на ум не шло. Как много хочется сказать, но подходящих слов нет

Ладно, – Филиппов порылся в вещмешке, выудил блокнот с солдатским фольклором, раскрыл на нужной странице, продолжил выводить непослушными пальцами неказистые, но душевные, идущие от самого сердца неизвестного армейского дарования, строки:

 
«Дорогая милая Мама
Я пишу эти строки тебе
С Днём Рождения милая мама
От души поздравляю тебя.
Я желаю тебе в этот праздник
И во всей долгой жизни твоей
Будь здоровой, счастливой, красивой
Никогда никогда не болей
За меня будь спокойна ты тоже
Со мною всё хорошо,
Отслужу эти полгода
 

(над этой строчкой Филиппов крепко задумался: что-то долго – полгода то, – но решил – и так сойдёт),

 
И приеду скоро домой.
Не грусти моя мама не надо
Но прости есть солдатский закон.
И прости если где-то, когда-то
Я тебе как-нибудь нагрубил
У меня теперь сердце солдата
Но я ласку твою не забыл».
 

У солдата в жизни есть четыре основных радости – поспать, поесть, дембельский альбом и блокнот. Блокнот оформляется обстоятельно, красиво: на титульном листе сам хозяин или кто-то из «молодых» художников обязательно красочно нарисует войсковую эмблему и желательно с орлом. При желании рядом можно расположить обнажённую красотку. Девицы обычно присутствуют на большинстве страниц: некоторые из них бывают вооружены мечами или автоматами и в самых разнообразных позах; также присутствуют живописные пейзажи, изображения техники, вооружения, (на некоторых видах техники опять же присутствуют красотки). Снова эмблемы (бывают с красотками на огромных орлах и даже в строгих камуфляжных трусиках), стихи, как местных ротных авторов, так и неизвестных, тексты военных патриотических песен, лозунги и афоризмы. И, конечно же, адреса: домашние, подружек личных и по переписке – если есть, друзей, сослуживцев, и многое другое.

Перелистав и аккуратно уложив блокнот обратно, в вещмешок, Филиппов дописал: «Мама я сильно скучаю по всем вам. Вышли газеты», – поставил точку, стал думать дальше. Кто-то присел напротив – на соседнюю койку.

– Филиппов! – сержант попытался вскочить, это подошёл его взводный – Соловьёв – ох, и вредный мужик! – сиди, сиди, Филиппов. Письмо пишешь, – приятно улыбнулся, сквозь бороду блеснул золотой зуб, – шишку чешешь?

– Пишу, товарищ старший лейтенант.

– О чём пишешь, – проявил взводный простое человеческое участие, – про погоду?

– Да, муть всякую.

Зам был армянином по национальности, но почему-то, по слухам, при регистрации брака взял фамилию жены, наверное, комплексовал – другого объяснения этому явлению у солдатской братвы не было. Солдаты за глаза дали ему погремушку – Соловей. Соловей был ярым уставником, очень мстительным и любителем похвастаться. Сегодня лейтенант был слегка поддатым, и оттого несколько подобревшим. Ротного в палатке не было, а Соловью с кем-то лясы поточить надо: скучно.

– Правду говорят, что вы труп на ручье нашли? А то я командира то, ещё не видел.

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

– И эту воду пили?

– Пили, – Филиппов непроизвольно скривился, но нашёл в себе силы подавить рвотный рефлекс. Изобразив лицо мученика, в надежде хоть на какое-то время откосить от службы, спросил, – что теперь будет? Может в госпиталь обратиться к врачам, анализы, то-сё?

– Да ни хрена вам не будет, человек – что крыса – всё переработает, не волнуйся. – Старлея понесло, по всему видно – мрачные мысли овладели им уже довольно давно, и засели в глубинах сознания крепко, – даже гены у человека и крысы на девяносто процентов схожи, а скелет – так вообще – один к одному: столько же косточек, разве что череп да ступни разные. Сам знаешь, крыса – она живучая. Так что ни хрена вам не будет.

– Поживём, увидим, – с надеждой в голосе произнес сержант.

– И вообще, мы же всё-таки спецназ, в условиях выживаемости должны с крыс пример брать и их же употреблять в пищу. Вот скажи мне, Филиппов, ты – разведчик?

– Разведчик, товарищ старший лейтенант.

– Да какой же ты разведчик?.. – Соловей привалился к спинке кровати, – вот я, например, к чехам пойду, так они меня за своего примут, я с ними и поговорить могу, выяснить что-нибудь ценное.

– Так точно, товарищ старший лейтенант, вы и к нам в Якутию пойдёте – там тоже из-за бороды боевиком сочтут, только ничего не выясните. А меня и тута за ногайца принимают! – парень не хотел обижать офицера, просто не подумав, ляпнул первое, что на ум пришло.

Но взводный не на шутку разобиделся, встал, вскочил и Филиппов.

– Силён ты байки травить… боевиком сочтут…

– Извините, товарищ старший лейтенант!

– Ты у меня, Филиппов, 31-го декабря на дембель уйдёшь!

Дембельнулся Филиппов одним из первых, буквально через три месяца – в начале октября.

Байка

«Раз споткнулся – споткнешься семь раз».

Чеченская пословица.

Полевая мышь[24]24
  Мышь – на самом деле бедную мышку никто не давил. Хоть я и не тот самый Брэм – который «любитель животных», и никакого отношения к этому не имею, описанию природы все же решил уделить некоторое внимание. Также и псевдоним, как предполагают, не от названия боевой машины БРЭМ. Брэм – ни с чем не связанная, прилипшая с древних детских времён кличка, которая стала со временем вторым именем.


[Закрыть], обнаружив в мусорной яме кусочек чёрствого хлеба, бежала домой, в свою норку, где её с нетерпением ждали маленькие, недавно произведённые на свет, мышата. Не забывая время от времени посматривать на хмурое недоброжелательное небо, откуда в любой момент могла спикировать смерть в виде орла или какой-нибудь другой большой птицы, как капелька ртути катилась она по известной только ей дорожке. Причём не забывала по пути придерживаться скоплений больших камней: под ними и между ними в случае внезапной опасности можно найти надёжное прибежище.

Ещё одна гряда, – обогнув её мышь выбежала на открытое место и… в этот момент на неё наехало равнодушное ко всему живому колесо автомашины чеченского полковника.

Уазик с лицами кавказской национальности, но разодетыми как российские федералы, разве что почище и все поголовно в натовском камуфляже, притормозил возле БМП, с которой разгружались прибывшие с гор уставшие милиционеры. На лобовом стекле машины видна бумажка с изображением российского флага и печатью – пропуск – значит союзники, иначе бы в группировку не пропустили. По всему видно – сидящие в машине люди не могут сориентироваться: озираются в открытые двери, вроде ищут что-то.

Сылларов, проходя мимо, проявил здоровое любопытство, при этом сам того не замечая ступил ногой на то что осталось от несчастной мышки (в природе всё взаимосвязано: трагедия этой серой мыши косвенно отразится на дальнейших событиях в героической жизни Владислава):

– Здгавствуйте! – заметив, что край накинутого на плечо солдатского одеяла волочится по земле – поправил; непроизвольно дал о себе знать ментовский рефлекс, – кого ищем?

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался и полковник, представился, – полковник Такой-то, чеченский УБОП, – на Владика это не произвело никакого впечатления: всяких насмотрелся, – а где здесь якутский командир?

Владик показал рукой направление:

– Во-он синий вагончик с антенной, там он, – и собрался было уже идти дальше, но полковник задержал:

– Слушай, тебя как звать, – полковник с виду мужик солидный, но в сером выцветшем камуфляже выглядит по боевому, простецки, – вы – ногайцы?

– Владислав. Якуты мы.

– Ого! – судя по всему полковник, да и не только он, тоже удовлетворил своё любопытство, махнул рукой, – поехали! – хлопнули двери, машина рванула в сторону вагончика, где проживали командиры группировки и отряда.

– Ого-ого… – задумчиво повторил Владислав вслед, и ещё раз погромче, но с нотками восхищения, – огого! – И направил стопы в сторону своей палатки, возле которой сидя на снарядном ящике, несёт нелёгкую службу молоденький мазутный вечный дневальный-постовой.

– Как дела, Костя, всё пучком?

– О, Владик, привет! Прибыли? – солдат заметил непорядок, – а у тебя одеяло по земле волочится!

– О, ёпти! – Поправил, – что делаешь?

– Да них… да вот, облаками любуюсь…

Вечный дневальный – это, конечно, громко сказано, всего лишь неполных два месяца – это намного точнее будет. Костя проходил учебку в танковых войсках, его натаскивали на командира танка Т-90. Буквально в последние дни перед выпуском командование решило провести учения максимально приближённые к боевым, и заодно принять экзамены на уже всемирно известном танковом полигоне в Дарьяльском ущелье. Ущелье это находится на территории Северной Осетии, в своё время там, в высокогорных условиях, проходили горную подготовку отправлявшиеся в Афганистан спецназовцы.

Генералы с полковниками в присутствии приглашённых телевизионщиков с наблюдательной вышки понаблюдали за слаженными действиями танкистов в горных условиях, восхищённо поцокали языками, надо бы это дело, по установившейся доброй традиции, и отметить. По окончании приготовленных заранее запасов подзывают к себе лучший Костин экипаж, суют им деньги наивных налогоплательщиков и отдают приказ как можно скорее доставить на вышку ящик водки. Ближайший интересный магазинчик находится выше – на территории Ингушетии, в мелкотравчатом посёлке Чми.

Танк вылетает из ущелья на шоссейку, мчится мимо серьёзно укреплённого пограничного блокпоста «Кавдаламит». Менты его не тормозят: мчится, значит так надо, даже в ответ на Костино приветствие руками помахали. И надо ж такому случиться – мужик, хозяин заведения, уже закрывает дверь магазина на замок – не успели! Костя, как самый главный в экипаже просит хозяина, поначалу вежливо: «извините, пожалуйста, будьте любезны» и т. д. Хозяин некультурный попался, хамит: «не видишь? Закрыто уже»!

А солдаты, надо сказать, весьма злые на местное население: не секрет, бывали случаи, когда солдатики частенько пропадали из этого ущелья, а «мирные жители» их потом либо перепродавали в рабство, либо требовали выкуп у родственников. Но власти с командованием, несмотря на то что контрразведка обычно о таких делах была прекрасно осведомлена, почему-то не торопились вызволять пленников. Правда, одному солдатику крупно повезло: с ним в зиндане сидел известный футболист – однофамилец, по получении денег за спортсмена по ошибке отпустили солдата: живи, говорят, свободным! Всем известный факт – продажа боевиками тел казнённых солдат за огромные деньги родным матерям – тоже бизнес, поставленный на конвейер.

Конечно, были случаи освобождения заложников, но в основном только силовыми методами: либо во время жёстких зачисток населённых пунктов силами федеральных войск, либо в результате предъявляемых злыми командирами подразделений ультиматумов главам администраций посёлков: «…или отдавайте нам пленных солдат, или разнесём ваш посёлок ко всем матушкам!».

Памятуя о таких случаях, а также о том, что генералы ждут-с, Костя, запрыгнув в башню, подаёт команду:

– Экипа-аж, на боевой расчёт перейти!

– Лязгают люки, механизмы.

– Наводчик, по вражеской цели – магазин сельпо, наводи!

Пока башня танка с угрожающим звуком разворачивается, поступает команда заряжающему:

– Кумулятивным снарядом!.. – ствол орудия уже упёрся в дверной замок, ещё немного и дверь, вместе с проёмом, попросту выдавится.

– Не нада снарядом! – хозяин грудью встал на защиту своего денежного станка и стал лихорадочно совать ключ в замок, – берите-берите, не нада денег!

Костя широким жестом барина отдаёт хозяину заведения деньги и летит обратно за получением благодарности от генералов, торопится. На обратном пути, на Кавдаламите, менты всё-таки осуществляют попытку остановить Т-90, оказывается, к ним тоже какой-то генерал прибыл с проверкой и со свитой, и необходимо, стало быть, показать ретивость в службе. Костя, чтобы никого не раздавить, подаёт команду остановиться, танк даже несколько занесло при торможении, отчего толпа бдительных проверяющих резво отскочила в сторону. Костя кричит из люка:

– Чего надо? – спрашивает услужливо так, с готовностью оказать любую посильную помощь, но в то же время с достоинством, – случилось что?

– Я генерал Такой-то (то ли Капустин, то ли Фаршев, прим., автора). Вы кто такие, почему не знаю, что тут ездите!?

Командир экипажа в клубах поднявшейся пыли всё же разглядел генеральские погоны, но эмблемы вроде не войсковые, эмвэдэвские:

– Очень Вас прошу (вырезано цензурой), будьте так любезны (вырезано цензурой), извините, пожалуйста (вырезано цензурой), торопимся, генерал! – и покатил дальше.

Через некоторое время после получения благодарности от командования последовало торжественное срезание сержантских лычек перед строем – это хозяин магазина с тем генералом пожаловались руководству воинской части на солдатский беспредел и хамство.

С тех пор Костя подходил к любимому танку только тёмными холодными ночами, пока никто не видит, да и то – разогреть двигатель машины. Но тот факт, что телевидение успело показать лучший Костин экипаж и крепкое генеральское рукопожатие, грел материнское сердце дома и долгими промозглыми ночами Костину душу.

…Милое дело – спустился по вырезанным в земле и ладненько устеленным ивовыми прутиками ступенькам – и ты уже в сухости и тепле, приятно пахнет печным дымком, свежей заваркой. Вроде как даже и надёжность ощущается: снаружи палатка мешками с камнями обложена. Его боевой товарищ, верный друг – Рома Дилань, уже находится там. Солдат в палатке нет – редкое явление, никто не шумит, дневальный на улице – никому не мешает, так что можно прекрасно выспаться в тишине.

Владик развесил под потолком влажную одежду, с которой тут же закапали капли воды, разогрели чайник, нашли в цинке от патронов, заменяющий сковородку, остатки кой-какой солдатской жарёхи, поставили на печку, вскрыли сухпай с литрой, расставили на столе посуду, нарезали хлеб, смахнули крошки и мусор в буржуйку. Все эти манипуляции делаются быстро, но без излишней суеты, движения чёткие, наработанные. Сели.

– Хмурые и вялые…

– Мы сидим усталые…

– Чтобы душу возродить, нужно рюмочку налить!

– Наливай!

– Ну, как говорится, – Рома поднял кружку, – «за спокойной ночи»!

Владислав стукнул по ней своей, согласился:

– Ага, «за п`иятных сновидений»!

Приступили к незамысловатой трапезе и умной беседе. С хорошим преданным и проверенным другом во время завтрака можно и подурачиться:

– Гом, я вот всё думаю, покоя себе не нахожу: что значит твоя фамилия – Дилань?

– А хрен его знает, так что спи спокойно, дорогой товарищ.

– Ну как же, у всех же своя семейная истогия должна быть… – хрум-хрум, – вот Владика Богомольцева же знаешь?

– Ну… – чавк-чавк, – знаю.

– Так вот он гассказывал: его пгадед очень пгаведным, вегующим человеком был – из це`кви не вылезал… ты наливай, не сиди… ну, значит, люди всё в`емя на него и спгашивают, мол, что это за богомолец там такой, на коленях всё сидит, лбищем об пол стучится, молится?.. ага… – кружками – туцк! содержимое – глык… – хо`ошо-о… ну, говогят: такой-то и такой, шибко вегующий, однако… вот и стал Богомольцевым.

– Ага, вроде слышал это где-то… а когда это было то?

– Ну, я же говогю – пгадедушка – давно значит. В то вгемя все в Бога вегили.

– Давно значит… Вот у нашего опера – Джавата Исмаилова, ну, ты его должен помнить, уехал куда-то, тоже фамилия какая-то, с Кораном связана. А твоя фамилия что означает?

– Сыллагов? Ну, это ничего библейского, это с якутского – Поцелуев, или Поцелуйчиков.

– Да-а!? – удивился Рома, – а как это прилепилось то?

– А у нас пгадедушка был, тоже тёмный, необгазованный… ты не сиди, наливай… Тоже в це`ковь постоянно ходил…

Рома, проявляя незаурядное мастерство, уже наливает: тютелька в тютельку – точнёхонько поровну, по самый ободок.

– …Батюшку всё п`еследовал, гучку всё лобызал.

– Из-за этого что-ли?

– Ну, давай тгетью, не чокаясь.

– Ага… – глык, – царствие им небесное.

С устатку друзей разморило, Владислава понесло в таком духе:

В старину его предки безграмотные были, тёмные, умели разве что батрачить да детей рожать. Долгожданный свет просвещения с собой принесли казаки, которые междоусобные войны и восстания подавляли, попы, крестившие людей целыми селениями, и при этом направо и налево неугодным фамилию Попов давали, а угодным – нормальные русские имена с фамилиями; и Екатерина II с последующими царями, которые ссылали на севера неугодных политических. А политические, в свою очередь, уже настырно занимались образованием туземцев и, озаботившись (неважно выглядящей цифрой статистики и внушающей тревогу демографической обстановкой), повышением рождаемости в среде местного населения.

А в известном 1812 году, этот самый предок, по имени Мефодий и по фамилии Попов, был призван в якутский полк и отправлен на войну. После того как он сколько то лет потоптался по Европам, вернулся в свой дремучий улус в каком-то унтер-офицерском звании, с ярким орденом на полгруди, кажется, второй степени чего-то, но при этом – сам не в себе: впечатлений же – уйма. Отстроил дом в своей деревне на манер европейских, одевался только в городе у модных в то время евреев-портных, благо денег с трофеями заработал предостаточно, батраков завёл с хозяйством, церковь исправно начал посещать в начищенных сапогах.

Благодаря благочестивости обрёл уважение в обществе. После литургии дома ужины званные устраивал; на местных женщин не смотрел, ни-ни: всё на жёнушек политических заглядывался да заигрывал с ними.

И надо ж такому случиться – одна полячка, из тех, про которых говорят – ягодка опять, втайне от благоверного ответила ему взаимностью. А надо отметить, – у северных народов в старину не принято было целоваться: носами тёрлись да нюхались – темнота – одно слово. Ну и до того Мефодию понравилось целоваться, дамочка же между делом приучила, что при любом удобном случае он нахрапом и лез ей в рот. Мир не без добрых людей, – доложили законному: вы тут, пан, сидите, чаи с брусникой распиваете, а паненка ваша вроде уже и не ваша, оне вроде как товой-то…

Дворянин с одышкой и в великом гневе, полный благородного негодования прискакал к Попову: так, мол, и так, в чём-то вы, пан, не правы, даже белую перчатку Мефодию в лицо бросил. Мефодий давай извиняться, лопочет: вы, пан, перчатку потерямши, я здесь вообще ни при чём; подобрал, отдаёт поляку, – не угодно ли чайку с брусничкой испить? А тот ещё пуще разъярился: к барьеру! Вы изволили унизить моё достоинство, моя честь запятнана самым бесчестным образом! Вы завладели… вы завладели… – здесь дворянин закашлялся, Попов его услужливо по спине похлопал, но тот в гневе отмахнул его руку, – Дуэль, только – дуэль! Завтра же, – вынул из кармашка атласного жилетика часы, посмотрел, – завтра же, без четверти семь, высылаю секундантов!

Что-то Роме в повествовании показалось подозрительным и, считая себя трезвым и реалистически мыслящим человеком, наливая следующую, перекрывает краник чистого потока:

– Ой, Владик, ну ты и мастер заливать-то!

– Ты Сегошевского читал? – невозмутимо отвечает Влад.

– Читал.

– Там этот случай досконально… – (туцк, глык, – хо`ошо!) – …описан. Книга называется «Польские двогяне в Якутии» – гекомендую. – И снова краник открывает:

Так вот: на следующее утро спозаранку прискакал пан дворянин с дружками, опять-таки с гневной одышкой да с пистолетами в чемоданчике. Видать так торопился, что даже сабельку нацепить позабыл.

– Ты чего гонишь то, – вновь перебил Рома, и, заразившись стилем речи товарища, спросил, – какая, таки, сабелька? Он же ссыльный, что за вздор вы, Владислав Зиновьевич, несёте, в самом-то деле!

– Как вам будет угодно, Гоман Г`игогьевич… Да х`ен с ней, с этой сабелькой, ему же не до этого!.. Чего это я?.. фабулу утратил… Ага, жёнушка его в сторонке стоит, лицом бледная, мнётся, нервничает, платочек теребит, сквозь вуаль слёзы поблескивают; отмерили десять шагов, бросили жребий, в результате чего пан перешёл в вечность. Дамочка – «Ах!» – платочек выпадает, тыльной стороной ладони ко лбу прикасается, и – в обморок. Естественно шум поднялся. Был бы Мефодий простым человеком, в лучшем случае – каторга, а так – вроде бы приближённый к знати, все же у него отобедывали, соболями с песцами одарены. Сам – герой войны, да и застрелил то, собственно – врага Отечества (ишь чего удумал – Польшу от России отделить)!

Роман Григорьевич вновь попытался перебить:

– Дык ить Польша то…

Владислав Зиновьевич не дал развить вопрос до конца:

– Я ещё не закончил, наберитесь терпения…

– Набрался…

Рома, видно, и в самом деле «набрался», а вот Владику – хоть бы что, крепкий парень:

– Вы, Роман Григорьевич не сидите, наливайте… значьтак, Глава Якутска – граф Не Помню Как – тоже из ссыльных, из немцев, но русский патриот – с главным попом его судьбу решали: каким-то образом задним числом, с помощью подкупленного, Мефодием же, губернского секретаря, произвели Попова в некое высшее сословие и порешили, что дуэль была на законных основаниях. А после того как Мефодий стал их с поцелуйчиками да со шкурами преследовать, так и вообще окончательно это дело замутили: фамилию ему сменили. А паненка, стало быть, недолго муженька оплакивала, отличалась необыкновенной кротостью и…

– Ну, ты и залива-ать… ладно, давай по последней, и – баиньки…

Рома уже примерился на розлив, но в этот момент в палатке нарисовался Кеша Топорков с болтающейся у колена огромной пошарпанной деревянной кобурой пистолета имени Стечкина:

– Ага… вот так значит!? – лоб прорезала исключительно государственная складка.

– Третьим будешь? – Рома встряхнул ёмкость, в которой тут же запрыгал заблудившийся солнечный зайчик, – но здесь мало осталось.

– Влад, тебя командир вызывает, срочно, прямо сейчас! – раз без умничанья – значит, реально срочно.

– Ёх`ёпти, без меня – никак!?

* * *

Стоявшие рядом с машиной чеченцы с каким-то заинтересованным любопытством проводили Владика взглядом.

Приоткрыв дверь, Влад аккуратно просунул голову в командирский вагончик:

– Вызывали, Павел Адольфович?

За маленьким столиком, на котором ещё скворчит в сковородке аппетитно пахнущая яичница, сидели: улыбчивый командир группировки гвардии полковник Семёнов, командир отряда майор Птицевский, и тот самый серьёзный чеченский полковник. Столик втиснут между двумя, стоящими у стен кроватями; рядышком примостилась невесть где раздобытая старенькая деревянная табуретка, на которой находятся не уместившиеся на столике тарелка с крупно нарезанными кусками хлеба и банка солёных огурцов. Разгрузки с оружием висят на вбитых в стену гвоздях. Лучи солнца, пробиваясь сквозь маленькие окна, преломлялись в початой бутылке водки, стоящей на том же столе. Отчего на стенах, крашеных краской цвета морской волны, плескались весёлые солнечные зайчики.

– Проходи Владик, садись, – Птицевский потянулся за дополнительной кружкой, – будешь?

– Нет, товагищ майог, – решительно отказался Влад, – я этого допустить не могу, только чай! Сами понимаете – служба.

– Наш человек, – одобрил ответ чеченец.

– Редкое явление в наших краях, и это похвально, – хрустя огурчиком, похвалил и гвардеец, и, похоже, совершенно непроизвольно выскочило, – наубля.

Птицевский подбоченился: вот, де, мы – такие! Предложил:

– Всё-равно садись, Владислав, можно и чайку, – майор пододвинулся на кровати, освобождая место. Влад не стал кочевряжиться и выяснять – откуда яйца, уже наминает, – это лейтенант Владислав Сылларов, наш, можно сказать, главный козырь! Назначен в отряде старшим группы, – представил командир своего подчинённого полковнику убоповцу.

– Угу, – мычит Владик.

– Знакомься, Владислав – полковник Такой-то Султан Баирович, зам начальника чеченского УБОП по СКМ. Губы у майора всегда поджаты, вроде как зубы стискивает, на переносице вечно хмурая складка – отпечаток оперативной работы, и выражение лица у него ни при каких обстоятельствах не меняется.

– Угу… – наконец прожевал, – очень пгиятно…

Полковник Семёнов сидит, молчит, улыбается. Султан Баирович взял слово:

– Вахид, можно тебя так называть? А то пока выговоришь… – и выговаривает довольно солидную фразу: – я из оперативного отдела по борьбе с бандитизмом и экстремизмом МВД Чеченской Республики.

– Лейтенант Сыллагов, товагищ полковник… – наконец до Владика начал доходить до сих пор непонятный и мутный смысл всего происходящего, – …конечно, можно… – в мозгу опытного мента выстроилась довольно дурно пахнущая цепочка: ингуши-Вахид-Торговкин-командир-УБОП, вспомнились фразы Торговкина: «…голову отрежут, оружие заберут…..вызывает, срочно, прямо сейчас!..»

Семёнов, взяв банку и сосредоточившись, пытается с помощью страшного, с пилообразным обушком, ножа, вытащить оттуда огурчик:

– Н-наубля!.. – наконец, разрезав продукт прямо в банке и вытащив на кончике ножа половинку, смачно захрустел, сморщился, – ядрёные, наубля.

Перед глазами Владислава в цвете встала жуткая картина (господи Иисусе!): одиноко стоящая БМП у дороги, обезображенные тела обезглавленных ребят, которые ещё сегодня утром, ещё живые, сменили его группу… А во всём он виноват – Владислав Сылларов: своим недостойным поведением преподал всему отряду отрицательный пример, усыпил бдительность товарищей, друзей; доверился оборотням в погонах: ингушам. Подпустил их близко, вступил с ними в товарищеские, чуть ли не в дружеские отношения. Потерял бдительность. А ведь Торговкин, хоть и сволочь ещё та, предупреждал. Стала понятна и психологическая подготовка: Птицевскому оперативного опыта не занимать – крайнего обязательно найдёт. А крайний – это он – Владислав, и Торговкин с радостью это подтвердит. Уже и конвой местный прибыл (Господи Иисусе, почему не наши!?)… Вон и Семёнов, военный, сидит весь зловещий – эвона как его перекосило то.

– Наубля, – полковник уже хрустит второй половинкой, – уксуса многовато, что ли…