Текст книги "Изгнание беса (сборник)"

Автор книги: Андрей Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Я не знаю, сколько эта демонстрация продолжалась: вероятно, недолго, но мне показалось, что – целый час. Наконец, появился лик ведьмы, терроризирующей Афины, а затем – иероглифы, и Флавиан небрежно выключил телевизор.

– Прекрасная операторская работа, – сказал он. – Цвет, изображение, панорамы, японцы это умеют. Между прочим, во время съемок погиб режиссер. Пожран його-його, не успели подхватить с вертолета.

Он беззвучно похлопал ладонью по подлокотнику.

– Патриарх о вашей деятельности осведомлен? – спросил я.

– Патриарх, разумеется, знает о том, что мы существуем. Но с другой стороны, мы по статусу – довольно независимое подразделение. Служба безопасности церкви – так это называется. Свои методы, свои магические приемы. Интересно, что некоторые идут еще со времен Царства Израилева. Ведь с так называемыми Пришествиями приходилось бороться еще тогда. И тогда еще разработаны были определенные ритуалы: заклинания, заговоры, разная мистическая дребедень. И потом это все копилось и отшлифовывалось тысячелетиями. Ничего, как видите, оправдывают себя. Ну а сам Патриарх – зачем ему знать подробности… – Флавиан улыбнулся мне, точно сообщнику, поведя ладонью по воздуху, сделал обтекаемый жест и, нажав пару клавиш на элегантной панели селектора, как о чем-то давно обговоренном, распорядился. – Люций? Давайте…

Дверь сразу же отворилась, и, как заключенная, держа руки сцепленными за спиной, по ступенькам спустилась Рита, сопровождаемая громоздким шофером. Выглядела она довольно прилично: в джинсах, в блузке, с немного отрешенным лицом, посмотрела на кресло, которое было, наверное, для нее подготовлено, но прошла не к нему, а к стулу, стоящему в отдалении. Села и тут же нагнулась вперед – изучая меня, как будто раньше не видела.

Глаза ее заблестели.

– Я это так и представляла себе, – сказала она. – Разумеется, дьявол и не похож на черта с рогами. Человек – вызывающий симпатию и любовь. И однако, печать Сатаны на нем явственно различима… – Она вдруг вся напряглась и выбросила вперед правую руку. Пальцы, стиснувшиеся в щепоть, прочертили пылающий крест по воздуху. А под кожей лица набрякли синие вены. – Изыди, Сатана!.. – Она совершенно преобразилась: кости носа и челюстей заострились, точно в агонии, выступили изогнутые клыки над нижней губой, и начесы волос зашевелились, как черви. – Изыди!.. Сгинь!.. Развейся!.. Провались в огнедышащую геенну!..

Ногти, видимо, покрытые чем-то, немного светились. И казалось, что она сейчас бросится на меня. Жестяные острые плечи, во всяком случае, выдвинулись.

– Достаточно, – сказал я.

Флавиан тут же звонко и как-то замысловато пощелкал пальцами. Точно высыпал короткую ксилофонную трель. И тогда Рита остановилась, распрямившись на стуле, а потом вдруг осела, как будто полностью выключенная.

Глаза ее потускнели.

Клочья огненного креста догорали в воздухе.

А ничуть не взволнованный Флавиан повернулся ко мне – с приветливой выразительностью.

– Вы можете побеседовать с ней, – любезно разрешил он. – Не стесняйтесь, поговорите, она ответит на все ваши вопросы.

Он медленно улыбнулся.

И однако, улыбка его застыла, потому что я спокойно положил ногу на ногу.

И в свою очередь медленно улыбнулся.

– А теперь послушайте меня, Флавиан. Вы подходите к этому делу не так, как надо. Некрасиво, да и бессмысленно прибегать к шантажу. Это только ухудшит и без того тяжелую ситуацию. Что вы заложили в нее, какие программы? «Ненависть», «любовь» и, наверное, еще «подчинение». Вы напрасно это сделали, Флавиан. Вы не представляете все-таки, с чем конкретно столкнулись. Я заранее чувствую ваши оперативные разработки. Вы сначала продемонстрировали мне знаки Пришествия, Флавиан, и, наверное, будете теперь убеждать, что это – катастрофа для человечества. Что служу я не Богу, а Дьяволу, поддавшись на искушение, и что мой человеческий долг – теперь сотрудничать с вами. Вы, конечно, особенно будете настаивать на сотрудничестве. И, по-видимому, у вас самая благородная цель: Царство Божие на земле, сошествие благодати. А с другой стороны – давление, типичное для спецслужб. Слежка, шантаж, угрозы. Так, Флавиан? – Флавиан, по-моему, намеревался что-то сказать, но я быстро поднял ладонь, остановив возражения. – Так вот, начинать надо с себя, Флавиан. И учтите, я не предлагаю вам теологический диспут. Я не собираюсь с вами ничего обсуждать, а тем более торговаться по какому бы то ни было поводу. Я сейчас заберу эту женщину, и мы просто уйдем. Понимаете, мы уйдем, а вы не будете нам препятствовать. И тогда вы, быть может, останетесь живы. В противном случае – вряд ли…

Во мне все дрожало.

Флавиан, как будто в задумчивости, опустил глаза.

– Не советую, – очень тихо и вежливо сказал он. – Вы еще не представляете всех наших возможностей. Мы ведь тоже не мальчики, у нас – тысячелетняя практика.

Он как-то странно, точно младенец, причмокнул. Просияла огнем голубоватая капля на перстне. Тут же каменная плита за спиной его повернулась, и из ниши выскочили два человека в зеленых одеждах. Это были, наверное, специально подготовленные монахи: капюшоны, веревки, охватывающие тренированные тела. И у каждого на груди, точно кровь, алела звезда Соломона. Вероятно, как средство против дьявольского наваждения. Они оба сейчас же, пригнувшись, ринулись на меня, и зеленые рясы на спинах вздулись бычьими пузырями: Й-й-й-е-го-о-о!… А-а-а!.. – Но красивый прыжок их замедлился, точно в воде, и они поплыли по воздуху, колебля рукава облачения.

Будто рыбы в аквариуме.

– Как включается «подчинение»? – сухо спросил я.

Флавиан не мог оторваться от страшноватых фигур, зависших над полом.

Губы его шевелились.

– Вам все равно не уйти – монастырь окружен, подтягиваются части спецназа…

Впрочем, поймав мой взгляд, он нацарапал что-то в открытом блокноте.

Слово было знакомое.

– Фата-моргана… – негромко сказал я Рите.

И она немедленно вспрянула, вытянувшись по стойке «смирно».

– Да, господин учитель.

Глаза у нее были пустые.

– Пойдешь со мной – не отставать, более ничьих приказов не слушать.

– Да, господин учитель.

Флавиан потряс головой.

– Зря вы это, – сказал он с гримасой откровенной досады. – У вас все равно не получится. Очень жаль, могли бы договориться…

Кажется, он был искренен.

Мы поднялись на первый этаж и прошли сквозь паноптикум выдвигающихся навстречу охранников. Все они были в просторных зеленых одеждах и держали кто автомат, а кто – меч с коротким расширенным лезвием. Непонятно, зачем им такие мечи понадобились. Нам они не мешали. Я лишь время от времени сторонился, чтоб не напороться на кончик. Рита тоже лавировала достаточно ловко. Она двигалась быстро, упруго и, кажется, без тени сомнения. Я сказал: Не называй меня «господин учитель», просто Сергей. – Слушаюсь, господин Сергей, – ответила Рита. – И без «слушаюсь», и без «господина», пожалуйста. – Да, Сергей, я вас поняла… – Удивительная безмятежность чувствовалась во всем ее облике. Я немного напрягся и как бы ее глазами увидел себя: ослепительный, властный, великолепный хозяин, тот, кто обладает правом и миловать и казнить, и кому так легко и сладостно подчиняться. Вероятно, следовало ее тут оставить.

Она была безнадежна.

Я скомандовал, касаясь ее плеча:

– Быстрее!..

Снаружи уже стемнело. Летние крупные звезды горели над монастырем. Выделялись на фоне их ровные крепостные стены. Двор был полон людьми, одетыми в комбинезоны. Заползал неизвестно откуда взявшийся транспортер, и, как пух одуванчиков, с него тихо соскальзывали солдаты.

Вероятно, спецназ, обещанный Флавианом.

Ерунда, я не боялся никакого спецназа. Две секретные службы соперничали из-за меня в Париже, и потуги обеих распались, как дряхлая паутина.

И здесь будет – то же.

Я абсолютно не волновался.

Но когда мы пересекли этот зачарованный двор и уже миновали ворота, распахнутые навстречу еще одному бронированному чудовищу, над громадой монастыря вдруг раздался тягучий медный удар, и хлестнули сквозь вечернюю тишину несколько выстрелов.

Рита сразу остановилась.

– Бежим!.. – крикнул я.

Флавиан, вероятно, не хвастал. Они действительно многому научились. Я не знаю, как ему удалось разодрать пелену колдовства, но какая-то чугунная тяжесть обрушилась мне на спину. Шлепнул прямо в лицо мелкий гравий покрытия, резь железных когтей распространилась по легким. Я едва смог вздохнуть, чтобы не погрузиться в беспамятство. А когда я кое-как приподнялся под грохот пальбы, то увидел, что Рита лежит, как будто обнимая дорогу, руки у нее раскинуты по комковатому грунту, а тряпичное тело расслаблено и безжизненно скомкано.

Рита была мертва. Я это сразу же понял. И, наверное, я что-то крикнул в эту минуту. Я, наверное, крикнул что-то отчаянное, не помню. Но я помню, что со всего размаха ударил кулаком по земле, и земля тут же треснула, как корочка теста. Черная зигзагообразная впадина устремилась к монастырю – она слабо гудела внутри и на глазах расширялась, торопливо потек из нее едкий дым, и вдруг глыба строения как будто сложилась посередине. Купола со стуком ударились друг о друга, палец звонницы отчетливо заколебался. А затем монастырь провалился, точно его дернули снизу – донесся протяжный взрыв, огненное тусклое облако поднялось над местом провала, колыхнулась земля, и буран, перемешанный с пеплом, швырнул меня на обочину…

Здесь было тихо. Ласкали воду черные ивы, свежестью дышала река, и подрагивал в зыбкой ее глубине изогнутый ясный месяц. Теплый звездный шатер раскинулся над равниной. Звезд, казалось, было какое-то немыслимое количество – ярких, чистых, как будто промытых дождями. Они складывались в изломы созвездий и чуть меркли, спускаясь до кромки дальнего леса. Удивительное ночное безмолвие, пряный запах травы. И лишь с темного горизонта докатывалась возня фырчащих моторов, – вялый стук, и, как спицы, ощупывали небосвод прожекторные лучи.

Вероятно, там разворачивались сейчас воинские подразделения.

– Танки, кажется, – сказал я, невольно прислушиваясь.

А поднявший голову Зоммер равнодушно ответил:

– Да, по-моему, десятка полтора или два. Но пока они еще сюда доползут, пока разберутся. Успеете скрыться. У вас вся ночь впереди. – Он внезапно чихнул и поежился, видимо, от речной прохлады. А потом извлек из кармана мятый платок и прижал его к опухшему дряблому носу. Глаза у него заслезились. – Кажется, простудился, – невнятно сказал он. – Знобит что-то, этого еще не хватало. – Посмотрел на платок и издал трубный звук носовыми проходами. – Ладно, все равно уже недолго осталось. – Он засунул платок в карман. – Вы, однако, теперь не слишком полагайтесь на промысел божий. Танки танками, с ними вы, наверное, справитесь, но в дальнейшем вам следует избегать таких ситуаций. Потому что возможности ваши будут несколько меньше.

– Несколько – это насколько? – без особого интереса спросил я.

Зоммер пожал плечами.

– Откуда я знаю? Я уйду, и, соответственно, магический источник ослабнет. Разумеется, вы сможете творить какие-то чудеса, но, как я понимаю, довольно-таки ограниченного масштаба. Там – пройти по воде, воскресить, быть может, кого-нибудь. В общем разные мелочи, не слишком существенно… – Он слегка на меня покосился, почуяв, наверное, промелькнувшую мысль, и лицо его выразило некоторое удивление. Вздернулись белесые брови. – Нет, мон шер, этого как раз не получится. И психические и телесные повреждения слишком уж велики. К вам вернется безумная больная уродина. Подождите немного, встретитесь на Страшном суде. Там физический облик не будет иметь значения. Да и зачем это вам?..

Он снова звонко чихнул. Его белый летний костюм чуть светился, казалось, на фоне обрыва. Пух волос окаймлял нежную детскую лысинку.

Прожужжало над головой какое-то насекомое.

– Действительно, – сказал я. – Вероятно, вы правы, не следует цепляться за прошлое. Вы мне лучше ответьте вот на такой вопрос: разумеется, физическое бессмертие теперь отменяется, – меня можно убить, меня можно теперь действительно уничтожить. Ну а все-таки что случится потом? Я воскресну, как Иисус, или, может быть, смерть является окончательной? Чем я лично располагаю в Царстве Земном, как мне быть и на что мне теперь надеяться?

Зоммер немного подумал.

– Каждый раз одна и та же история, – сказал он. – Для того, чтоб хоть что-то понять, приходится вочеловечиваться. А вочеловеченность, в свою очередь, приводит к мученическому финалу. В лучшем случае – к отторжению, к одиночеству среди людей. И такая судьба, по-видимому, неизбежна. Я не знаю, по правде, что вам сказать. Вы, наверное, можете стать основоположником новой религии. Стать пророком, ведущим фанатичные толпы на штурм, и, быть может, воздвигнуть в итоге еще одну земную Империю. Например, Империю Братства и Справедливости… – Зоммер скривился. – К сожалению, это все уже было. А с другой стороны, вы можете и просто угаснуть. И никто никогда не узнает о вас. Только странные слухи, только некие путаные легенды. Между прочим, такой исход гораздо правдоподобнее. Но и в том и в другом варианте то, что вы на своем языке называете нетленной душой и что, в сущности, представляет собой прикосновение Бога, неизбежно вольется в космическую пустоту – став и частью и целым, и Богом и Человеком одновременно. В этом смысле вы, конечно, бессмертны. Впрочем, как и все остальные.

Он махнул, отгоняя от себя что-то зудящее.

– Так, наверное, в этом и заключается наше предназначение? – спросил я. – Чтобы стать и Человеком и Богом одновременно? Чтоб отдать свою душу вечности, которая – пустота? То есть, Богу, как мы ее называем…

– Может быть, – сказал Зоммер, оглядываясь. – Только надо учесть, что вечность к этому равнодушна. И не следует неизбежность считать выбором осмысленного пути. Вы, наверное, понимаете, что выбора как такового не существует. – Он потрогал мизинцем, по-видимому, вспухший укус и добавил, непроизвольно передернув плечами. – Собственно, мне пора. Сыро, холодно, комары совсем одолели…

Звучно шлепнул себя по шее раскрытой ладонью.

– Прощайте, – сказал я.

Зоммер на меня даже не посмотрел, – он зевнул, опять непроизвольно поежился, и вдруг тело его начало стремительно истончаться – провалились глаза и щеки, сморщились дряблые уши. Что-то хрупнуло, наверное, отслоившись в скелете, соскочил, будто тряпка, излишне свободный пиджак, съехала клетчатая рубашка – высохшая тощая мумия, скаля зубы, опрокинулась с валуна, и ее подхватили, спружинив, густые заросли иван-чая. Чернели дыры в области носа, а на край желтой кости, очерчивающей глазной провал, осторожно уселась ночная серая стрекоза и задергала пленками крыльев, по-видимому, приспосабливаясь.

Шумный протяжный вздох прокатился над луговыми просторами. Задрожал в реке месяц, и бурно вырвались из ивняка какие-то птицы.

Даже комары отлетели.

Я зачем-то потрогал коричневую спеклость предплечья, и оно развалилось, как будто источенное тысячелетиями. А качнувшийся череп осел глубже в заросли.

И все стихло.

Тогда я поднялся и неторопливо побрел по песчаному берегу. Сонно струилась вода, чуть морщинила гладь высовывающаяся лапа коряги, доносилось издалека рычание мощных двигателей – это выдвигалась из района монастыря танковая колонна.

Вероятно, она уже приняла походный порядок, и сейчас могучий бронированный клин надвигался на замершую в обмороке речную излучину.

Меня это, впрочем, не волновало.

Впереди была ночь, и я знал, что она укроет меня от преследования.

Времени было достаточно.

Потому что над лесом, чернеющим в отдалении, затмевая все остальное, как над новым Вифлеемом, загорелась утренняя живая звезда…

Боги осенью

1

Странное событие произошло в Санкт-Петербурге в конце сентября этого года: в субботу, около четырех часов дня две огромные собаки вынырнули из безымянного тупичка, ведущего к Невскому от Армянской церкви, и, заставив прохожих вскрикнуть от неожиданности, сгустками лохматого мрака ринулись через мостовую. День был выходной, транспорта на проезжей части оказалось немного, и все равно машины, свободно льющиеся по асфальту, резко затормозили, а идущие сзади начали бодро выскакивать «елочкой» справа и слева. Жертв в этом происшествии, к счастью, не было, но наряду автоинспекции вместе с подоспевшим к месту происшествия патрулем потребовалось почти полчаса, чтобы навести порядок. Собаки же – два мохнатых угольно-черных чудовищных водолаза – даже не оглянувшись на крики и паническое взвизгивание тормозов, проскочили вдоль здания Думы, пугнув вышедшего из Литературного клуба прозаика (прозаик перекрестился и решил, что у него алкогольный психоз), а затем свернули в проулочек на набережную канала и исчезли, словно действительно являлись галлюцинацией.

Более их никто не видел.

Бойкая городская газета, не имеющая подписчиков, зато раздаваемая бесплатно у всех станций метро, откликнулась на происшествие заметкой «Петербург – родина ньюфаундлендов», а солидные «Ведомости», считающие своей обязанностью направлять и воспитывать русский народ, разразились громадной передовой на тему: «Куда идет демократическая Россия?». Вину за случай на Невском автор передовой возлагал непосредственно на нынешнего президента.

И еще одно загадочное событие произошло в этот день. По отрезку Екатерининского канала, загнутому от Сенной площади в Коломенскую часть города, протянулось даже с каким-то стоном медленное дуновение, темная осенняя вода зарябила, листья, уже скопившиеся у тротуара, закрутились тихим буранчиком, буранчик распался, из него шагнул на асфальт высокий человек в черном плаще до пят, наводящем на мысль о принцах, единорогах, звездочетах и магах. Впрочем, плащ человек сейчас же снял и перебросил через левую руку, прикрыв таким образом меч, притороченный к поясу, и оставшись в кожаной куртке с медными пуговицами, в темных джинсах или, во всяком случае, в чем-то на них похожем, и в красивых полусапожках, куда эти джинсы были заправлены. Одежда, может быть, не слишком обычная, но и не выделяющаяся из разнообразия городских фасонов. Человек поднял лицо, огляделся, кажется, с некоторым любопытством: пожелтевшие сухие тополя вдоль канала, пыль у поребриков, здания, подрумяненные немощным сентябрьским солнцем, – расширив ноздри, втянул холодноватый воздух, сказал: Ну что ж… – по-видимому, самому себе и, неопределенно пожав плечами, двинулся по каналу в ту сторону, откуда не доносилось городского шума.

Набережная в этот час была совершенно пустынна, цокот подковок на полусапожках отскакивал в вязь чугунного парапета, медленный порыв ветра утих, и хотя второе событие было намного важнее первого, появление человека в плаще прошло незамеченным.

2

Разумеется, я в те дни ни о чем подобном даже не подозревал. У меня были свои неприятности, говорить о которых сейчас не имеет смысла. Для меня эти события начались несколько позже, вероятно, через неделю, а именно в тот незабываемый вечер, когда я, засидевшись в одной компании, где отмечали первый день моего отпуска, несколько разгоряченный общением и одновременно опустошенный бессмысленными разговорами, прождав с полчаса трамвай и потому обозленный, после долгой ходьбы чуть ли не через весь город, свернул в свой двор и вдруг в темном его углу, куда свет редких окон почти не достигал, услышал тихий, но очень явственный стон.

Доносился он от скамейки, перед которой находилось нечто вроде песочницы: деревянный вбитый в асфальт прямоугольный ящик, где пересыпая землю, почему-то называемую песком, возились по утрам дети.

Я замер.

А стон повторился – такой же тихий, но слышимый чрезвычайно отчетливо, горловой, проталкиваемый болью сквозь напряженные мышцы, и неожиданно оборвался на всхлипе, будто стонавшему заткнули рот.

Это меня испугало.

Я потом часто думал, а что было бы, если бы я в тот вечер не остановился, услышав его, не стал бы оглядываться, поскольку не очень-то интересно, а просто пожал бы плечами и пошел дальше. Вероятно, тогда вся моя жизнь была бы совершенно иной. Однако, как уже говорилось, я был разгорячен бессмысленными разговорами, тратой времени, идиотским ожиданием на остановке, а потому, не слишком отдавая себе отчет в том, что делаю, шагнул в ту сторону и присел, всматриваясь.

Он лежал между песочницей и скамейкой, судорожно загребая пальцами серую массу песка, и даже при скудном дворовом освещении видно было, что рубашка на груди у него страшно разодрана, сквозь лохмотья белеет голая кожа, и она тоже разодрана, будто металлическими когтями, и он из последних сил стискивает рану ладонью, и на пальцах его блестит что-то липкое, коричневое и противное.

Причем в ту секунду, когда я с замиранием сердца присел, еще не зная, что делать, человек распахнул глаза, удивительно просиявшие светлым холодом, спекшиеся губы его дрогнули, и я понял, что он меня видит.

– Б… а… с… о… х… – просипел он, выталкивая каждую букву по отдельности.

– Что?

– Басох…

Человек немного скосил глаза, и неподалеку от песочницы я увидел масляную продолговатую лужу, словно на асфальт пролили мазут или черную тушь.

Долетел какой-то специфический запах.

Мне это не понравилось.

– Сейчас, – торопливо сказал я. – Подождите, я вызову «скорую помощь»…

Я уже хотел бежать к ближайшему телефону.

Однако человек медленно повернул зрачки, и от холода, который в них действительно обнаружился, меня бросило в дрожь.

– Нет, – хрипловато сказал он. – Зачем врача? Не надо…

Тон был таким, что я невольно остановился. Невозможно не подчиниться, когда приказывают подобным голосом. А человек, видимо, тут же забыв обо мне, с усилием сел, вцепившись в доски песочницы, дважды глубоко вздохнул, наверное, чтобы придти в сознание, и, немыслимо заскрипев зубами, поднялся, оказавшись почти одного роста со мной.

Опирался он на нечто вроде плоского посоха с крестовидной рукояткой, поблескивающей металлом, его ощутимо, будто колебалась земля, покачивало из стороны в сторону, и он, как кукла, переставляя ноги, двигался не туда, где темнела дворовая арка на улицу, а несколько вбок, словно намеревался упереться лбом в стену.

И опять у меня была возможность пожать плечами и пойти дальше. Я сделал все, что от меня требовалось: предложил помощь и получил недвусмысленный отказ. Больше я никому ничего не был должен. И я, вероятно, в конце концов, так бы и поступил – хочет обойтись своими силами, ради бога! – но в это мгновение человек, движущийся к стене, пошатнулся, закачался на посохе, видимо, не находя равновесия, и если бы я не подскочил и не обхватил его со спины, вероятно, шмякнулся бы во весь рост о твердь асфальта.

У меня было всего полсекунды, и я решился.

– Пойдемте, вам нужно лечь!..

– Куда? – плохо соображая, спросил человек.

– Ко мне. Я живу один, у меня – спокойно…

– К тебе?

– Ну да, пойдемте…

Некоторое время он как бы обдумывал предложение, причем глазные яблоки у него страшно закатывались под веки, а потом поднял руку и вцепился в мое плечо с такой силой, что затрещали кости.

Зубы его дико ощерились.

– Я тебе верю, – хрипло сказал он.

На лестнице он окончательно скис, навалился всей тяжестью, и мне пришлось просто волочь его по ступенькам. В лифте же он обморочно оседал на пол и таки осел, стоило мне уже на площадке отпустить его, чтобы отпереть квартиру. Хорошо еще, что никто не попался нам навстречу. А когда я все-таки затащил его в комнату и, как вязанку дров, уронил на тахту, тоже вымотавшись до предела, он и развалился именно, как вязанка дров: голова запрокинута поверх валика, руки разбросаны, точно у неживого, с сапожек прямо на покрывало сочится мазутная жидкость. Подошвы, подбитые гвоздиками, были заляпаны ей весьма основательно. Впрочем, сапожки я с него сразу же стянул. При этом плоский железный, кажется, посох ощутимо брякнулся на пол. Поднимать эту дурынду я, конечно, не стал, при безжалостном электрическом свете человек выглядел еще хуже, чем в дворовом сумраке: лицо и волосы, испачканы тем же самым мазутом, пальцы, будто в вишневом варенье, которое уже подсыхает, ужасные окровавленные лохмотья рубахи, кожаная безрукавка, тоже скользкая на ощупь от крови.

Я попытался осторожненько расстегнуть ее, но человек, не размыкая век, прошептал:

– Не надо… – и добавил, видимо, чудовищным напряжением удерживая сознание. – Просто лежать… Лежать… Больше – ничего…

Он также запретил мне его перевязывать и мучительным движением головы отказался от тканевого тампона, который я хотел подсунуть на рану. Попросил только воды и, постукивая зубами по краю стекла, выпил один за другим два полных стакана.

И все же я, вероятно, вызвал бы ему «скорую помощь». Я просто боялся, что он умрет у меня дома. Объясняйся потом с врачами или, хуже того, с милицией. Но внимание мое привлек тот плоский посох, что брякнулся на пол. Это был, оказывается, вовсе не посох, как я первоначально подумал. От удара о пол металлическая крестовина немного выдвинулась, между ней и тем, что, как я теперь понимал, было ножнами, засветилось обнаженное лезвие шириной примерно в три пальца – слегка выпуклое к середине, нежно-матовое, будто из тусклого серебра, и как бы чуть-чуть дымное, испаряющееся на воздухе. Мне казалось, что по нему пробегают слабые расплывчатые тени. А когда я пугливо тронул эфес, чтобы убедиться в реальности происходящего, пальцы мои точно прикоснулись к раскаленному утюгу.

Ожог был приличный. Я чуть было не закричал.

Это меня отрезвило.

И глядя на туманный клинок, на ножны из гладкого дерева, украшенного серебряными насечками, я понял, что никакого врача действительно вызывать не надо, врач здесь не требуется, здесь вообще ничего не требуется, а если что-то и требуется, то нечто иное – то, с чем я не сталкивался еще ни разу в жизни.

Ночью я несколько раз подходил к нему. Он то ли спал, то ли находился в обморочном забытьи. Скорее всего, второе, потому что дышал он неровно – то мелко, то глубоко, и в груди его на разные лады посвистывало, как при сильной простуде. А где-то ближе к утру он, не размыкая век, поднес ко рту сдвинутые ладони и несколько раз произнес свистящим шепотом: лисса… лисса… – Наверное, бредил. Мне показалось, что поверхность ладоней мерцает, как голубоватый экран телевизора. Но может быть, действительно показалось. Кровь, во всяком случае, остановилась, вишневый сок на руках подсох, затвердел и при движении осыпался малиновыми чешуйками. Я заметил на безымянном пальце кольцо с большим синим камнем. Гладкие грани вспыхивали даже в зашторенном полумраке. Следы мазута с лица исчезли, наверное, стерлись. Но исчезли они также и с покрывала, куда накапали довольно-таки обильно. Я не знал, что думать по этому поводу.

Наверное, он все-таки выздоравливал. Потому что где-то примерно в половине шестого, когда я в очередной раз заглянул посмотреть все ли в порядке, он совершенно неожиданно, будто не спал, открыл глаза и, не поворачивая головы, внятно сказал:

– Вы спасли мне жизнь, сударь. Я – ваш должник…

И, не дожидаясь ответа, снова прикрыл веки.

Я почему-то был горд его словами. Я чувствовал, что в моей жизни что-то заканчивается. Я до сих пор хорошо помню эти долгие ночные часы. Была ясная ночь ранней осени, какие иногда случаются в Петербурге. Звезд на небе высыпало в необычайном количестве. Они горели, как подсвеченный горный хрусталь. Из окна открывался вид на канал и на крыши, уходящие к Исаакиевскому собору.

Картина была просто великолепная.

И я чувствовал невообразимые просторы Вселенной, несравнимые с человеческой жизнью, колючий свет, летящий по холоду от одного ее края к другому, мертвые глыбы внезапно вырастающих астероидов и себя – на искре Земли, медленно истачивающей пространство.

Я чувствовал себя капитаном сказочного корабля, плывущего в вечность.

Правда, в другой комнате, на тахте, застеленной покрывалом, лежал в беспамятстве тот, кто, возможно, и был капитаном, вынырнувшим из далей Галактики.

У меня возбужденно и вместе с тем радостно бухало сердце.

Я заварил себе чай и пил его маленькими глотками.

В окно струился пепельный свет звезд.

Сна не было ни в одном глазу.

3

Поправлялся он удивительно быстро. Жуткая рана уже на другой день покрылась нежной розовой пленочкой, лохмотья кожи вокруг слетели, как прошлогодние листья, и лишай, раскинувшийся на груди, все время уменьшался в размерах. Сил у моего гостя явно прибавилось, он начал понемногу садиться и вообще разговаривать, а еще через пару дней – вставать и разгуливать по квартире.

Правда, слабость еще некоторое время сохранялась и, пересекая комнату, например, он вынужден был опираться о мебель, дыхание иногда прерывалось, а на лице выступала испарина, он тогда останавливался и некоторое время стоял, прижав ладонь к сердцу, а потом, стиснув в улыбке-оскале белые зубы, двигался дальше.

Однако даже эти болезненные явления стремительно исчезали. К понедельнику, то есть всего через трое суток после ранения, он уже полностью, на мой непрофессиональный взгляд, пришел в себя, и тогда стал похож на зверя, запертого в тесной клетке.

Ему явно не хватало пространства. Он часами в молчании нервными шагами мерял квартиру, подолгу, скрестив на груди руки, стоял у окна, видимо, размышляя о чем-то, вздувал каменные желваки на щеках, и исполненный ярости взор его был устремлен явно за земные пределы.

Сразу же обнаружились некоторые трудности общения.

Незнакомец – кстати он представился мне как Геррик (просто Геррик, добавил он после некоторого колебания) – с первых же минут стал мне начальственно тыкать, тот первый случай, когда он обратился ко мне на «вы» и «сударь», остался единственным. Далее он подобной вежливостью пренебрегал. Может быть, в этом и не было бы ничего особенного, но когда я, слегка задетый, начал разговаривать с ним так же, он ощутимо дернулся, точно его оскорбили, вскинул голову, надул крылья гордого носа, светлые глаза полыхнули молнией негодования, и лишь через секунду, взяв себя в руки, ответил на мой вопрос ровным и сдержанным голосом. Однако я уже понял, что сдержанность эта обманчива. Геррик был человеком сильных страстей, и лично мне не хотелось бы иметь его среди своих противников.

Тыканье, впрочем, было досадной мелочью, на фоне всего остального, я к ней привык и уже через несколько дней перестал обращать на это внимание, но вот то, что он категорически отказывался мыть посуду – вообще заниматься хозяйством в каком бы то ни было виде: покупать продукты, готовить, хотя бы изредка подмести комнаты или вытереть пыль – задевало меня, как человека ответственного и аккуратного, значительно больше. Что это, в самом деле, за барские замашки? Что я ему прислуга, чтобы убирать за ним, подметать и готовить? Это действительно доводило меня чуть ли не до остервенения. Однако, здесь ничего нельзя было сделать. Как-то, набравшись смелости – все же молния в светлых глазах меня настораживала – я со всей возможной вежливостью высказал ему это, а Геррик в ответ просто пожал плечами: