Текст книги "Изгнание беса (сборник)"

Автор книги: Андрей Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Тем более, что некая тень лежала на всем, что происходило в те светлые осенние дни. Нельзя было ни на секунду забыть, что и Алиса, и Геррик находятся в смертельной опасности, что у них – безжалостный и неутомимый противник, что их ищут и, как только найдут, черный ветер растреплет хрупкий мирок, который у нас случайно образовался. Она помнила об этом с утра до вечера.

И даже в те полные сентябрем часы, когда мы гуляли по городу, в те минуты, когда Алиса выглядела особенно веселой и беззаботной, она вдруг ни с того ни с сего замирала на одно-два мгновения, улыбка исчезала с ее лица, смех стихал, и она стояла, прислушиваясь к чему-то такому, чего я при всем желании слышать не мог. Кстати, время от времени так же прислушивался и Геррик. И мне тогда представлялась напряженная тревожная тишина, возникающая иногда в перерыве между концертными номерами: музыки еще нет, но она как бы сохранена и присутствует в виде гулкого эха, которое вот-вот грянет неистовыми аккордами. Алиса объясняла, что связаться с ними могут в любое время. Гийом знает, что мы здесь, и он нас разыскивает. А кроме того, об этом знает и Дом лорда Тенто. Самого его еще нет на Земле, но он несомненно сюда прибудет. Нам нельзя пропустить этот момент. Синева в ее непримиримых глазах темнела.

– А откуда он знает, что вы здесь? – спросил я.

– Геррик оповестил все Дома о твоем посвящении. Передачу можно засечь и установить, откуда она была произведена. У меня нет сомнений, что Тенто именно так и сделал. Теперь они обязательно нас найдут. Это – вопрос времени, двух-трех недель, может быть, дней…

Я был ошеломлен ее словами и даже до некоторой степени – рассержен.

– Ты хочешь сказать, что Геррик сам выдал место вашего пребывания? Что это дурацкое посвящение обнаружило вас, и что теперь вся свора ринется на его голос? Черт побери, да неужели нельзя было отложить эти игры?..

Алиса уже в который раз устало вздернула брови.

– Геррик был обязан тебя посвятить, если ты сам хотел этого. А поскольку он тебя посвятил, он обязан был известить Дома о совершенном обряде. Посвящение в воины – не такой частый случай, как ты думаешь…

– И Дом Тенто он, значит, тоже поставил в известность?

– Разумеется. Весть должны слышать все, кто в ней заинтересован.

– Но зачем, зачем, зачем?! – вскричал я в ужасе.

– Таковы Законы нашего мира, – сказала Алиса. – Алломар не обманывает никого, даже своих врагов. Причем, врагов – тем более!

– Как это глупо!..

Алиса помолчала немного, взирая на меня как бы несколько издали, а потом, не найдя, вероятно, слов, демонстративно пожала плечами.

– Глупо, но – честно, – сказала она с явственным холодом в голосе. И затем повторила – опять после томительной паузы. – Может быть, это и глупо, с твоей точки зрения, но – это честно…

Я помню, как при ее словах померк солнечный сентябрьский день. Дунул ветер и мелко зарябила вода в невском просторе. Из-за шпиля Петропавловской крепости потащились кривобокие облака с подгоревшей изнанкой. Я теперь тоже чувствовал тень, которая наползала на нас неизвестно откуда.

Ощущалась она буквально во всем. В том, что Геррик пропадал отныне целыми сутками – видимо, пытался кого-то найти, как я понял из намеков Алисы – в том, что он возвращался в квартиру уже заведомо после полуночи, быстро и отрицательно мотал головой в ответ на наши взгляды, быстро ел, ничего никогда нам не объясняя, и немедленно после ужина скрывался к себе в комнату. Тень эта ощущалась в тревоге, которая прорывалась теперь у Алисы чуть не в каждом слове. Она явно нервничала и раздражалась теперь по самому пустяковому поводу. Дважды довольно резко отвечала на мои реплики и, наверное, чтобы не наговорить лишнего, как и Геррик, немедленно уходила к себе. Хорошо еще, что у каждого из нас была своя комната. А потом через короткое время опять появлялась и старалась вести себя так, словно между нами ничего не произошло. У нее даже веки подергивались – такие нечеловеческие усилия она для этого прилагала. А однажды она, схватившись за оконную штору, чтобы ее отдернуть, неожиданно замерла и сказала стиснутым горлом:

– Кажется, за нами следят…

Я осторожно выглянул через ее плечо.

– Да нет, это просто Васька Егоров, мой бывший одноклассник…

– Я уже третий день вижу его здесь, – сказал Алиса.

– Так он живет – вон где. С чего бы ему за нами следить?

– А если это басох?

– Какой басох?

– Басох не убивает человека, – терпеливо объяснила Алиса. – Он просто проникает в него и живет внутри. Внешне человек нисколько не изменяется – разве что глаза у него в темноте светятся красным, знаешь, как габаритные огни ваших машин – но с этой минуты всеми его действиями руководит темный зверь. Причем, сам человек об этом даже не подозревает…

– Кто, Васька?..

– Басох, – твердо повторила Алиса.

– Смотри-смотри! Он уже уходит!..

– Ну я не знаю, – протянула Алиса с сомнением. – Он ведь действительно толчется здесь чуть ли не каждый день.

Больше мы к этому вопросу не возвращались. Однако тем же вечером вспыхнул спор, который произвел на меня сильное впечатление. Я что-то делал на кухне и вдруг услышал громкие голоса из комнаты Геррика. Вероятно, дверь туда против обыкновения была не закрыта. Говорили они по-русски, хотя не раз до этого переходили при мне на гортанный язык, звенящий многочисленными согласными. Мне казалось, что такой язык должен быть у людей, живущих в высоких горах. Язык ледников, язык долгого горного эха. Впрочем, Алиса с Герриком пользовались им не слишком часто: у нас нет тайн от воинов, у нас есть только некоторые личные отношения. Вообще, мог бы уже давно говорить на языке Алломара. – А как? – спросил я. – Ну как? Открываешь рот и – говоришь… – Тут мы, по-видимому, опять упирались в какую-то стенку. Так или иначе, я понимал сейчас каждое их слово. Геррик жестковато настаивал, чтобы Алиса немедленно покинула Землю. Говорил, что это безумие, здесь они все равно по-настоящему сражаться не смогут. Нечего подставлять под удар сразу двоих, в то время как некому защищать базу на Орисгедо. – Там – Гийом, – не менее упрямо отвечала Алиса. – Гийом, Гийом!.. – недовольно восклицал Геррик. – Гийому уже давно пора было бы быть здесь! Его место – тут, а не там, где вполне достаточно Герша!.. – Пусть лучше – там, я, знаешь, не очень верю Гийому… – Он – наш брат, и не забывай, что сейчас он – единственный наследник Алломара… – Вот поэтому я ему и не верю, твердила Алиса. Вспомни Капараббаю – откуда Тенто узнал, что мы готовимся там обосноваться? – Прошу тебя, замолчи!.. – Ни в чем нельзя быть уверенным, когда речь идет о Гийоме. – Чувствовалось, что они оба сильно раздражены разговором. Алиса сказала: Может быть, ты и прав, но у меня все равно нет сил на это. – Ну, теперь у тебя есть, где взять силы, – странным голосом сказал Геррик. – Так ты его для этого посвятил? – Воин должен быть готов умереть за свой Дом… – Тише, пожалуйста, он может услышать, сказала Алиса. Петли скрипнули, дверь, вероятно, плотно прикрылась, голоса сделались неразборчивыми и скоро совсем пропали.

Речь у них, по-видимому, шла обо мне. Я был тем воином, который принес обет Дому Герриков, и глава Дома решал – умереть мне как воину или позволить пока жить дальше.

Кажется, только тогда я впервые понял, насколько все это серьезно. Тень другого мира росла, и все опаснее наползала на нас своим мрачным холодом.

Прикосновение ее я почувствовал уже на следующий день. Мы с Алисой прогуливались от Конюшенной вдоль Марсова поля, и когда свернули на отрезок Садовой, изгибом стремящийся к Невскому, Алиса чуть вздрогнула и, крепче взяв меня под руку, сказала, что за нами – басох.

Я как бы невзначай оглянулся.

Длинный трехвагонный трамвай как раз заползал на мостик между Марсовым полем и улицей, солнце пронизывало его от окон до окон, и видны были сгорбившиеся внутри редкие фигуры пассажиров.

Двое военных на переходе ждали, пока он освободит дорогу.

Мигнул огонь светофора.

– Не туда. Вон там – на бульваре…

Громадный лохматый пес возник между двумя тополями. Был он черен, будто только что вынырнув из кипящей смолы, и широкие медвежьи лапы его скребли землю. Угловатая, как у терьера, морда, вывесила синеватый язык.

Треугольные уши – торчком.

– Пошли-пошли, скорее!.. – Алиса даже царапнула меня ногтем по запястью. Повлекла вдоль изгиба Садовой, мимо чугунной ограды, – увидела выломанный в решетке прут и тропинку за ним. – Пролезай!.. Бож-же мой, какой ты неповоротливый!..

Сильный толчок в спину чуть не заставил меня упасть на руки.

– Поосторожнее!..

Здание за оградой, наверное, принадлежало какой-то казенной конторе: окна его с тыловой стороны были прикрыты решетками, а на пустыре, испятнанном вялыми листьями, догнивала огромная, в человеческий рост, катушка с кабелем. Тут же – обрезок его, вспушенный коричневой ржавчиной.

– Здесь, – сказала Алиса, охватив пустырь быстрым взглядом. – Спина будет защищена, это хорошо…

Я ничего не успел толком сказать.

Она крутанулась, как в тот момент, когда я ее впервые увидел, протанцевала три шага, словно пробуя почву, мелко подпрыгнула несколько раз, немного присела, выбросила, как на пружинах, руки по сторонам, и из обоих ее кулаков высунулись голубоватые острия кинжалов.

Короткие плоские лезвия чуть дымились.

– Может быть, милицию? – предложил я, чувствуя себя лишним.

– Отстань!

– А что?

– Не болтай ерунды!..

Она повела плечами, видимо, разрабатывая суставы.

Кусты на противоположной стороне пустыря раздвинулись, и из них не столько выступило, сколько вытекло черное тело басоха.

Слышно было его дыхание, забитое мокрыми хрипами.

– Отойди назад, ты мне мешаешь… – яростно прошипела Алиса.

Я попятился, и в этот момент басох прыгнул.

Я, наверное, до конца жизни буду помнить эту картину: быстро плывущее в воздухе осени вытянутое собачье туловище, мохнатые широкие лапы, прямоугольная голова между ними, голая розовая, как у настоящей собаки, полоска кожи на брюхе. Басох был страшен и неумолим в своем натиске.

Не знаю, что произошло со мной в эту минуту, я прекрасно осознавал, что я без оружия и что не умею сражаться, мне ни в коем случае нельзя было вмешиваться в происходящее, но когда я узрел воочию черную глыбу басоха, надвигающуюся на Алису, слабую вдруг такую, беспомощную, как мне показалось, перед загробной угольной тенью, во мне словно что-то проснулось нечто отчаянное – толкнуло сердце, кипящей кровью зашумело в висках – и я, замахав руками, ринулся, чтобы принять удар на себя.

Разумеется, я не успел. И, видимо, успеть не мог. Потому что я двигался не в том времени, в котором разворачивались события. Я едва-едва сумел сделать вперед два шага, как присевшая еще больше гибкая фигура Алисы взвилась в воздух, будто и в самом деле выстреленная пружиной, и одновременно в долю секунду провернулась вокруг оси – сначала левая ее рука коснулась басоха, потом так же – правая… Все произошло необыкновенно быстро. Момент равновесия при вращении, наверное, был потерян – Алису отбросило, точно зацепив мчащимся паровозом, и она покатилась по прелым листьям, переворачиваясь с груди на спину.

Кажется, я что-то крикнул.

Однако и для басоха быстрые прикосновения рук не прошли бесследно. Приземлился он, как и полагается псу, на четыре лапы, но они не спружинили, а подогнулись, не выдержав мнущей тяжести, и тяжелое мохнатое тулово, пропахав мордой почву, неуклюже кувыркнулось через голову.

Басох вытянулся на всю длину тела.

Уже в следующую секунду он, конечно, попытался подняться, лапы опять разъехались, брюхо безобразно зашуршало по листьям, приоткрылась ужасная пасть с коническими зубами, длинная конвульсия поставила дыбом шерсть вдоль хребта, туловище завалилось на бок, и прямоугольная оскаленная башка, вывернулась в обмяклом изгибе.

Я почти ничего не соображал.

А Алиса, уже вскочила с земли и, не разгибаясь, обходила распростертую тушу, по-прежнему держа наготове кинжалы в разведенных руках.

К свитеру прилипли скомканные мокрые листья.

Наконец, она шумно вздохнула и выпрямилась.

– Дурак, – сказала она, косясь на меня. – Дурак! Чуть было не испортил мне такой удар!..

Брякнула отодвигаемая задвижка, в здании приоткрылась дверь, обитая жестью, бритоголовый солдат в гимнастерке, перетянутой до складок ремнем, выглянул оттуда и чуть ли не со стуком захлопал глазами:

– Ну вы, земляки, даете!.. Что это вы, земляки, тут делаете?..

Он перебирал ногами, словно по малой нужде, но наружу не выходил.

– Пойдем-пойдем, – сразу торопливо сказал Алиса. Подхватила меня под локоть и потащила к забору.

– А как же басох? – спросил я.

– Насчет этого можешь не волноваться…

Я все-таки оглянулся.

Басох, зарезанная как овца, чернел на палой листве, и над кучерявой шерстью поднимался белый парок. Будто его, сваренного, только что вынули из кипятка. Вдруг грудинная часть просела и как бы треснула – темно-чернильный ручей выбежал из-под ребер и, сверкнув, как змея спинкой, устремился в канализационное отверстие.

Я вспомнил жутковатую лужу, виденную мной во дворе, в тот первый день, когда я наткнулся на Геррика.

– Что это, он – растворился?..

– Шевелись, шевелись!.. – теребила меня Алиса. – Она снова просунулась через дырку в заборе и, опять подхватив меня, выволокла наружу. – Соображай, наконец, он может быть не один. Ну что ты, в самом деле еле шевелишься?..

Коленки у нее были в сырой земле.

– Ты классно сражаешься, – сказал я, наконец-то протолкнув ледяной воздух в горло.

Я хотел высказать ей свое восхищение.

Однако Алиса, как кошка, отпрянула и сверкнула яростными глазами.

– Женщины не сражаются, – прошипела она – опять же, как кошка. – Запомни, воин: женщины, не сражаются, женщины – только любят. – И, увлекая меня по дуге Садовой в сторону Невского, тоже отдышавшись, добавила через некоторое время. – Я тебя об одном прошу: Геррику про это – ни слова…

– Хорошо, – сказал я. – А почему?

– Потому что ему не надо об этом знать!..

9

Сказать, впрочем, пришлось. Против всех правил, Геррик к нашему возвращению уже был дома – сидел в моем кресле, у окна, ближе к свету, и, немного морщась, отрезал ножницами рукав у рубашки. По всему плечу у него расплывалось темное пятно продолговатой формы, и когда, наконец, он осторожно отвернул липнущую материю, открылась рваная рана от плеча до локтевого сустава, откуда сочилась похожая на сироп, густая, алая кровь.

Он поднял на нас глаза и виновато, точно оправдываясь, улыбнулся.

– Сколько их было? – будничным, поразившим меня тоном спросила Алиса.

– Трое… И, кажется, четвертый – наблюдал издали…

– Только наблюдал?

– Да, не вмешивался, если он вообще присутствовал. Мне, знаешь, было не до того… Ты не беспокойся, я все сделаю сам…

– Ладно уж, молчи…

Алиса сдернула свитер, присела на корточки и внимательно осмотрела рану.

Приказала мне:

– Что стоишь? Принеси бинт или чистую тряпку! Пластырь у тебя в доме найдется?

Несмотря на возражения Геррика, впрочем, не слишком уверенные, она быстрыми опытными движениями, как медсестра, сняла лишнюю кровь и, не оборачиваясь, протянула испачканный бинт назад:

– На, держи…

Затем она положила пальцы на рану, прикрыла глаза и замерла.

Геррик тоже немного опустил веки.

От меня в этот раз ничего не скрывали, и я, подавшись вперед, в некотором ошеломлении наблюдал, как кровь между пальцами Алисы сразу же остановилась, как густая ее поверхность сморщилась, стремительно подсыхая, превратилась в коросточки, которые тут же потрескались, и Алиса легко их отшелушила, проведя ладонью вдоль раны. Показалась мягкая розовая нежная кожица.

Тогда Алиса выпрямилась и несколько раз медленно и глубоко вздохнула.

– Все. Остальное – сам…

– Конечно, конечно, – поспешно сказал Геррик. – Это была засада, я не представляю, откуда они могли знать… Всего трое бойцов…

– Ладно уж, молчи…

Лицо у нее заострилось, глаза стали большими, облепленные морщинами, как от бессонницы. Она опустилась на поспешно подсунутую мною подушку и, передернув плечами, точно в ознобе, сообщила нейтрально:

– У нас тоже – новости…

О басохе она рассказала сухо и сжато, без лишних подробностей, но одновременно так, что я будто заново обозрел всю картину: плывущее по воздуху лохматое черное тело, гибкую фигурку Алисы, расставившую кинжалы… Желтая от листьев земля… Дымящаяся поверх них мазутная лужа… Мне стало зябко. А Геррик, выслушав рассказ Алисы без единого замечания, приоткрыл веки и спросил удивленно:

– Что, так и бросился на него – с голыми руками?..

– Представь себе…

Я был готов сгореть со стыда.

– Ну-ну, – непонятно сказал Геррик. Откинулся в кресле и снова прикрыл веки. Изможденный, с провалившимися, как у Алисы щеками.

Мне было безумно жаль их обоих: одни на чужой планете, в чужом городе, в незнакомом и враждебном им окружении. Загнанные на квартиру к недотепистому аборигену, непрестанно преследуемые монстрами, выныривающими из мрака Вселенной.

Они были боги, но они были – гонимые боги.

Я будто вновь ощущал тот сквозняк, которым тянуло из черноты разбитого зеркала.

Вот откуда мелкий озноб.

И, вероятно, Геррик ощущал его тоже.

Потому что он передернул плечами, открыл глаза, посмотрел на меня, точно сумев разглядеть нечто новое, и повторил изумленно, не находя, видимо, других слов:

– Ну-ну…

Что он имел в виду, стало ясно на следующее утро. За завтраком, уже не избегая меня, как раньше, они с Алисой обсудили сложившуюся ситуацию. Оказывается, между ними существовали серьезные разногласия. Алиса считала, что им следует немедленно сменить квартиру, и, быть может, не только квартиру, но и город, а еще лучше – страну. Кольцо вокруг стягивается, их местопребывание будет вот-вот обнаружено. И что тогда? Тогда – только гибель.

– Басох шел по запаху, это необходимо учитывать, – сказала она.

Доводы ее казались разумными.

Геррик же полагал, напротив, что ничего страшного, в общем, не произошло. В любой другой точке Земли нас ждет то же самое. Басохи выйдут на след самое большее через две-три недели. Мы же не можем забиться в какую-нибудь дыру и сидеть там безвылазно? Зато если мы переедем отсюда, будут окончательно и бесповоротно обрублены все связи. Гийом не сумеет добраться до нас, силы опять будут разобщены. Следует подождать еще немного.

– Сколько, по-твоему? – сразу же спросила Алиса.

– Хотя бы несколько дней. Еще несколько дней, наверное, ничего не решат. А пока – всем троим ограничить передвижения по городу. Чтобы не оставлять следов, по которым могут прийти басохи…

Я заметил, что при упоминании Гийома Алиса мимолетно поморщилась. Но – ничего не сказала, сдерживаемая, вероятно, моим присутствием.

К согласию они так и не пришли.

Однако ясно было, что пока все остается по-прежнему. Окончательное решение в этих вопросах, как я уловил, было за Герриком.

– Ждем десять дней, – заключил он.

А Алиса пожала плечами и с очаровательной гримасой произнесла:

– Как хочешь…

Завтрак поэтому завершился в несколько отчужденном молчании. Я не вмешивался, чувствуя, что права на какое-то определенное мнение у меня еще нет. Алиса немного дулась и всем поведением демонстрировала, какие мы идиоты. Пожалеете потом, что ее не послушались, но будет поздно. В свою очередь, Геррик старательно делал вид, что ничего этого не замечает. Но в конце концов утомился и быстро допил свой кофе. А потом, с полчаса бесцельно побродив по квартире, заглянул ко мне в комнату и сказал, что нам пора бы заняться делом.

Под делом он, как выяснилось, подразумевал обучение меня боевому искусству. Ты теперь – воин, тебе необходимы хотя бы первичные навыки. Воин должен уметь отстоять при нападении себя и других.

– А получится? – спросил я, с опаской поглядывая на освобожденный от ножен матовый тяжелый клинок. Сразу чувствовалось, что он мне просто противопоказан. – Я никогда раньше не пробовал. Может быть, лучше не надо?..

Не отвечая, Геррик, как пушинку, поднял Эрринор на уровень глаз, двинул кистью так, что острие вычертило беззвучный круг в воздухе, посмотрел на меня искоса, словно призывая к вниманию, и вдруг, будто танцуя, сделал стремительный неуловимый выпад. Раздался свист нажатого воздуха, меч как бы отслаивая от себя тут же гаснущие отражения, быстрей, чем мог уследить глаз, описал замысловатую фигуру в пространстве – нечто вроде незамкнутой вытянутой восьмерки – по изгибу ее явным чудом прошел между торшером и телевизором, сверкнул в опасной близости от моего носа (я даже не успел отшатнуться) и уже на излете коснулся пергаментного сухого букета из трех разных трав, с незапамятных времен стоящего у меня на полочке неподалеку от зеркала.

Букет даже не шелохнулся, но спустя долю мгновения одна из пышных метелочек надломила соломинку стебля, нерешительно, будто задумавшись, отъединилась и упала на пол, разбросав вокруг мелкие семечки.

А Геррик снова поднял рукоять Эрринора на уровень глаз.

– Вот так, – без всякой рисовки, просто сказал он.

С этой минуты начались мои смешные мучения. Теперь два раза в день, утром и вечером, Геррик, не говоря ни слова, снимал со стены меч, покоящийся на двух шурупах, снимал с него ножны, кстати говоря, оказавшиеся действительно деревянными, и, подышав на клинок, пошептав над его разводами что-то неслышимое, протягивал его мне – вперед витой рукоятью.

Шептал он над дымным лезвием вовсе не просто так, и не случайно в тот первый вечер эфес показался мне вынутым из огнедышащего горнила. Никто чужой действительно не мог взять Эрринор в руки, рукоять сразу же раскалялась и способна была прожечь ладонь до кости. Успокоить ее можно было лишь особого рода магическим заклинанием.

Обнаружилось вообще, что в том мире, откуда пришли Алиса и Геррик, дело с мечами лордов обстоит весьма любопытно. Их, оказывается, не изготавливали из особых сплавов, как у нас, на Земле, не выковывали, не полировали и даже никогда не затачивали. Меч в том мире выращивался для каждого человека индивидуально. В глубоких Темных пещерах, лежащих под хребтами Гискара, у печального озера Аггерон, чьих нежных вод никогда не касался свет солнца, воспитанные в горных монастырях загадочные мудрецы, тайины, закладывают в день рождения мальчика светящуюся «нить жизни». Ежедневно они произносят над ней Древнее заклинание воинов, передаваемое из поколение в поколение, и ежедневно окропляют ее священной водой из озера – такой чистоты, что пить ее обыкновенному человеку нельзя. И ежедневно «нить жизни» подрастает вместе со своим хозяином… (А что такое «нить жизни»? – поинтересовался я. – Не знаю, спокойно ответил Геррик. – Как так, не знаешь? – А вот не знаю и все. Зачем мне это знать? – ответил Геррик)… В возрасте «первого разума», в три года, ребенок впервые касался теплого, еще живого металла. В возрасте «второго разума», в десять лет, меч приобретал режущие боевые грани. И, наконец, в возрасте «третьего разума», когда дымный металл окунался в жаркую кровь врага, он получал имя и с тех пор никогда не расставался с хозяином. А если хозяин его погибал, то утративший «нить жизни» меч погибал вместе с ним.

Вот каково было происхождение Эрринора. Не удивительно, что первый раз взяв его в руки, я почувствовал, что сжимаю в своих ладонях почти неподъемную тяжесть – переменчивую, словно ртуть, неуправляемую в текучих стремлениях – а когда попытался, подобно Геррику, чуть-чуть крутануть его кистью над головой, меня повело в сторону, запрокинуло назад, потащило, и я, заплясав, как клоун, чуть было не вылетел вместе с Эрринором в стеклянную дверь балкона.

Геррик, стоявший настороже, едва успел перехватить меня уже у самой ступеньки.

– Фу-у… черт!.. – сказал я, опасливо упирая острие в щель паркета. Это чтобы оно, не дай бог, не соскользнуло. – Ничего-ничего, я – сейчас…

Дальше, впрочем, получалось не лучше. Несмотря на солидные, прямо-таки танцевальные габариты моей квартиры, на высокие потолки и на почти полное отсутствие мебели, это обжитое пространство было, разумеется, совершенно не приспособлено для рукопашной схватки. Места для разных прыжков и отскоков здесь явно недоставало, и когда я, повинуясь отрывистым командам Геррика, разворачивался, например, направо, с одновременным взмахом меча снизу вверх – «полет стрижа» назывался такой удар – та же ртутная тяжесть неизменно утаскивала меня далеко в сторону, лезвие к моему ужасу устремлялось по направлению к Геррику или натыкалось на стену и оставляло на ней рваную полосу с лохмотьями штукатурки. Эрринор при этом по-человечески возмущенно звенел. Будто негодовал, что попал в неумелые руки.

Геррик объяснял мою растяпистость тем, что я абсолютно не ощущаю духа оружия.

– Для тебя меч – это не ты сам, а кусок неодушевленного металла, – объяснял он. – Существующий от тебя отдельно и подчиняющийся только усилию мускулов. Ты не поражаешь врага, ты пытаешься его ударить. А от удара любой твой противник может легко уклониться. Вот, например, я перед тобой без оружия – ударь меня…

– Как это?

– Ну – коли-коли, не бойся, изо всей силы…

Я делал выпад, и лезвие проходило в нескольких сантиметрах от Геррика. Мне не удавалось даже заметить, как и когда он перемещался со своего места. Еще выпад, – и опять клинок пронизывал пустой воздух.

– В тебе нет ненависти, ты не хочешь меня убить. А если ты не хочешь меня убить, значит, и не убьешь. Эрринор чувствует эту твою слабость и потому подчиняется неохотно. Удар идет в половину силы. Ты обязательно должен хотеть убить меня, иначе ничего не получится…

– Как я могу хотеть убить тебя?!.

– Очень просто. Взял в руки меч – значит, должен убить!..

– Ну знаешь ли!.. – я крутил головой.

– А ты как думал?..

И все же после нескольких дней тренировок у меня что-то начало получаться. Я не то чтобы стал ощущать скользящий к смерти безжалостный полет Эрринора – хотеть убить Геррика мне все равно было дико, – но вдруг, как бы сама собой, повинуясь взметающемуся клинку, моя рука, а вслед за ней и все тело совершали некое неожиданное движение и тогда острие действительно устремлялось к сердцу Геррика – он, танцуя, конечно, мгновенно перемещался из-под удара, и однако ясно было, что это уже в самый последний момент. У меня получались выпады, о которых я просто не имел представления. Я их не знал никогда и не мог применить на практике. Видимо, Эрринор, привыкнув к руке, вел меня за собой. Геррик в такие минуты одобрительно улыбался, и от этой улыбки у меня мурашки ползли по коже. Так улыбается смерть, прежде чем забрать человека в свои владения. Мне эта улыбка не очень-то нравилась.

И я был только рад, что тренировки наши продолжались не слишком долго: во-первых, сколько бы Геррик ни нашептывал заклинаний над дымным металлом, Эрринор, по-видимому, все равно полновластным хозяином меня не признавал, рукоять меча, сначала холодная и равнодушная, очень скоро теплела, но не от тепла ладони, а вероятно, от проступающей неприязни, и уже через полчаса раскалялась так, что ее невозможно было держать в руках.

Тренировка наша поневоле заканчивалась.

А во-вторых, я элементарно уставал от этих занятий. Все же, в отличие от владетеля Алломара, мне не вручали меча в возрасте «первого разума». Я с ним не рос, и у меня не было многолетней привычки размахивать тяжелым клинком по всякому поводу. Я вообще в своей жизни не слишком-то увлекался физическими упражнениями. Поэтому мышцы у меня начинали болеть уже минут через десять, колени дрожали и прогибались, как вареные макаронины. Я иногда боялся, что просто в бессилии опущусь на пол. А вдоль позвоночника, которому от различных наклонов доставалось больше всего, натягивались и дрожали, готовые лопнуть какие-то ноющие слабые жилочки. Перегретый легкими воздух вырывался из горла с астматическими похрипываниями. Я тогда останавливался и умоляюще просил Геррика: Хватит…

Алиса наблюдала за моими потугами со снисходительностью взрослого человека. Ну, возится и пыхтит несмышленый подросток, ну – пусть возится. Ничего страшного, лишь бы ему самому это нравилось. Время от времени я ловил на себе ее насмешливый взгляд. И, поймав его, сразу же делал сбой в движениях. Терпеть не могу, когда надо мною смеются. А однажды вечером, едва мы остались одни, она с извиняющейся улыбкой тронула меня за щеку:

– Ты же, наверное, понимаешь, что это бессмысленно. Любой мальчишка из Алломара сражается намного лучше, чем ты. И он всегда будет сражаться лучше, чем ты. Ты упустил время. Не трать его напрасно сейчас…

Я понимал, что она, скорее всего, права. Я – не воин и, вероятно, настоящим воином никогда не стану. Для этого действительно надо было тренироваться с детства. И вместе с тем, я чувствовал странную тягу к клинку, высоко поднятому над головой. Мне хотелось, чтобы он рассекал воздух так же свободно и элегантно, как это получалось у Геррика, чтобы дымный металл и у меня непринужденно пронесся между телевизором и торшером, чтобы он тоже описал замысловатую незамкнутую восьмерку в пространстве, и чтобы он, зацепив букет сухих трав на полочке, пересек бы остистый стебель именно там, где я это наметил.

Вот почему, несмотря на длинную, вдоль всего позвоночника, боль в спине, несмотря на слабость в коленях и скручивающиеся тугой судорогой мускулы я каждое утро вновь сжимал рукоять Эрринора, становился в позицию и нетерпеливо ждал первой команды.

Мне хотелось сражаться с врагом, который бросил мне оскорбительный вызов. Пронзить его сердце, увидеть в его глазах мутную пленочку умирания. Наступить на меч, выбитый из его руки, и услышать, как хрупнет клинок под моей подошвой.

Чувство это было для меня совершенно новое. Даже Алиса, в конце концов, стала поглядывать на меня как-то иначе и уже другим вечером, кажется, дня через три после первого, заметила с некоторой растерянностью:

– Ты какой-то не такой стал последнее время. Что с тобой происходит?..

Я догадывался, что со мной происходит. До сих пор я жил размеренной и спокойной жизнью, не выходящей за рамки привычного. Ходил на работу, как я уже говорил, вычерчивал не слишком интересные мне чертежи и схемы, – сдавал их Моисею Семеновичу, выслушивая дежурные благодарности, возвращался домой, смотрел похожие друг на друга фильмы по телевизору, читал книги, иногда – без особого, впрочем, успеха – ухаживал за девушками. Это была обычная жизнь самого обычного человека. Я не вылезал из нее, как моллюск не вылезает из своей раковины. И постепенно я привыкал к мысли, что именно так дальше и будет: я женюсь, скорее всего, каким-нибудь случайным образом, потом меня через два-три года повысят по службе, дадут должность конструктора, например, как уже пару раз намекал тот же Моисей Семенович, потом, еще лет через пять – должность руководителя группы. Видимо, это и будет пределом моей карьеры. Родятся дети, и в свою очередь пойдут по привычной отцовской дороге. А что делать, если колея так удобно натоптана? Я состарюсь, и незнакомая пока еще будущая моя жена тоже состарится. И по утрам мы будем вместе сидеть на скамейке в ближайшем скверике.