Текст книги "Изгнание беса (сборник)"

Автор книги: Андрей Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Страстный взор ее обратился на Баггера. И почувствовалось в нем какое-то непонятное ожидание. Словно бы она давала ему что-то понять.

Баггер даже смутился.

– Да, конечно, пора идти, – с запинкой сказал он. Отступил и сдержанно поклонился, охватывая нас внимательным взглядом. – Мы вас ждем, господа. Какой вы все же счастливец, мсье Волкофф…

Ему, видимо, не хотелось оставлять нас одних. Тем не менее он вздохнул, показывая, как завидует, – отвернулся и пошел через громадную широту вестибюля. Его ладная внушительная фигура привлекала внимание. В миг прилипли к ней какие-то участники конференции.

Баггер в качестве Оргкомитета был нарасхват.

Его заслонили.

Встрепенувшаяся Октавия еще плотнее взяла меня под руку.

– Где ты пропадаешь? – капризно спросила она. – Почему я не видела тебя сегодня за завтраком? Мне пришлось провести это время с Бернеттами и Дювалем. Боже мой, они меня совершенно измучили!..

Выразительно просияли белки закатившихся глаз.

– Бедная, – сказал я.

Октавия притопнула каблуком.

– Ты не представляешь себе, какое это проклятие: и Дюваль, и Бернетты. Разговаривают они только по своей специальности, более ни о чем. И причем идет сплошной английский язык. «Микрохимия естественных социальных движений»… «Миф как косвенный смысл биологического в человеке»… И так – все время. Это были ужасные полчаса. Ты еще у меня за это поплатишься…

Она быстро подняла горячие губы, и я тут же склонился над ними, почувствовав запах духов. Знакомое гибельное ощущение встрепенулось во мне – с негой темного номера, с дурманным ароматом жасмина. Колыхалась от сквозняка паутинная штора, и шумели за открытым окном парижские улицы.

Это было вчера.

А сегодня тревожащий запах жасмина казался еще сильнее, и еще острее томила неизбежность прощания.

Все уже завершилось.

Октавия отстранилась разочарованно и сказала с упреком и с некоторым негодованием:

– Что-то ты сегодня какой-то отсутствующий, дорогой. Я тебе надоела, тебе вчера что-нибудь не понравилось? Знаешь что, давай поднимемся в номер. Ну их, этих Бернеттов. Пускай без нас обсуждают…

Она медленно, почти незаметно прогнулась и коснулась меня поднявшимися лацканами жакета. Вкус жасмина усилился. Я увидел себя как бы со стороны: озабоченный, хмурый мужчина, непрерывно зачем-то оглядывающийся – в чуть примятом костюме и галстуке, провисшем под горлом.

Зрелище было непривлекательное.

– Разумеется, дорогая, – примирительно сказал я. – Только мне не мешало бы позвонить по одному мелкому делу. Подожди здесь минуточку, я сейчас буду…

На мгновение мне показалось, что Октавия не хочет меня отпускать: мышцы левой руки ее как бы окаменели, враз и очень отчетливо затвердело плечо, пальцы стали вдруг – жесткими, цепкими, деревянными.

Однако продолжалось это недолго.

Уже в следующую секунду Октавия, видимо, смилостивилась:

– Ну иди. Ничего с тобой не поделаешь…

Я прошел к таксофону, прилепленному на шершавой стене. Таксофон был обычный, с прорезью для кредитных карточек. Карточки у меня, разумеется, не было, но за пару прошедших в Париже дней я уже научился справляться с подобной техникой. Резкое внутреннее усилие – и загорелся глазок, свидетельствующий о готовности. Раздался гудок в трубке. Я набрал длинный ряд цифр. Можно было, конечно, позвонить и из номера, но я чувствовал, что возвращаться в номер нельзя. В номере могла оказаться засада. Интересно, как все-таки они меня вычислили? Я ведь все же не Зоммер, картину мира не искажаю. Никаких аберраций быть не должно. Вероятно, ниточка протянулась сюда из Петербурга… Я спокойно и даже как бы лениво оглядывал вестибюль. В этот час народа тут было немного. Пребывал в столбняке за барьером лощеный портье, и топталась у скульптурной карты Парижа туристская пара. Пожилые, самодовольные, пестрые иностранцы. Более никого. Тишина, горка нежных фиалок у шепчущего фонтанчика. А в противоположном конце вестибюля – полуоткрытая дверь, и внимательный Баггер, выглядывающий из нее напоследок.

Он заметил меня и укоризненно покачал головой. Мол, опаздываете, это не принято. Лишь вчера договаривались, что – никаких опозданий на семинары.

Он даже прицокнул.

Я почувствовал внезапное раздражение. Сколько времени потеряно здесь впустую. В самом деле, сегодня уже третий день, а я так и не продвинулся ни на шаг в том, что требовалось. И нельзя утверждать, что все это время было потрачено зря. Нет, конечно, я услышал несколько удивительных сообщений. «Одомашнивание европейцев», доклад, например, или, скажем, «Культура письма как бремя цивилизации». Масса нового материала, множество парадоксальных гипотез. Я с такими проблемами еще никогда не сталкивался. Тут есть над чем поразмыслить. И тем не менее, я не продвинулся ни на шаг. Разговоры, дискуссии, вечное сотрясение воздуха. Никакой практической ценности они не имели. Никакого конкретного смысла выудить не удалось. Разве что как исходный материал для последующих раздумий. Вот и все, что почерпнуто… Я прислушивался к гудкам, уходящим отсюда в Санкт-Петербург. К телефону на другом конце линии не подходили. Вероятно, квартира была в этот момент пуста. Почему-то и Зоммер, и даже Рита отсутствовали.

Пора было возвращаться.

Я бросил трубку, а неслышно приблизившаяся Октавия опять взяла меня под руку.

– Не дозвонился пока? Ничего, не расстраивайся, попробуем позже…

Она уже вновь подкрасила губы – потянула меня, вытаскивая из-под колпака таксофона, страстно-черные глаза ее просияли. И в этот момент я заметил двоих молодых людей, деловым быстрым шагом пересекающих ширь вестибюля.

Оба они были в приличных серых костюмах, в чисто-белых рубашках и даже при галстуках. И они отрывисто переговаривались на ходу, поглощенные якобы какими-то своими проблемами. Оба не обращали на меня никакого внимания, но я сразу же, как ударенный, понял, что – это за мной. И Октавия тоже, наверное, поняла, потому что сказала казенным непререкаемым тоном:

– Спокойно! Не вырывайся!

И тогда я внезапно сообразил, что она не случайно просунула мне руку под локоть, что она очень мягко и незаметно согнула мне кисть руки и что я зафиксирован крепким профессиональным захватом.

В изумлении я посмотрел на нее, а Октавия, подняв брови, сухо предупредила:

– Гостиница окружена. Сопротивление бесполезно…

У нее даже лицо изменилось: то, что раньше я принимал за страстность, обернулось жестокостью, а сияющие колдовские глаза окатывали презрением. И держала она меня очень уверенно – надавила на кисть, и боль опоясала мне запястье. Вероятно, Октавия демонстрировала, что будет, если я начну вырываться. Вырываться поэтому было бессмысленно. Душная знакомая ненависть подступила мне к горлу. На мгновение перед взором мелькнуло: покрытый пламенем вестибюль, сизый воющий дым, прорывающийся сквозь окна и двери, и обугленная Октавия, как головешка, валяющаяся у фонтанчика. Уголь вместо лица, запах горелого мяса. Я не мог сделать этого, что бы мне ни грозило. Предыдущего раза мне было вполне достаточно. И, не знаю уж как, но я переплавил ненависть во что-то другое, и без всякого напряжения разогнул железную кисть, и легонько толкнул Октавию, чтоб она не мешала, и Октавия отлетела, ударившись о горку с цветами.

Мышцы у меня были словно из сверхпрочного сплава. Кто-то обхватил меня сзади и, как Октавия, – рухнул, шмякнувшись телом о стену.

Раздался сдавленный хрип.

Все произошло очень быстро.

Молодые энергичные люди, развернувшись на шум, разом сунули руки подмышки, наверное, за оружием, а Октавия, даже не поднимаясь, выхватила откуда-то пистолет, и зрачок его глянул мне будто в самое сердце.

– Не двигаться!..

Мне нужны были две-три секунды, чтобы убраться отсюда. Трех секунд мне, пожалуй бы, хватило с избытком. Я уже представлял обстановку: огромный диван и комод. Возникала в груди знакомая тяга перемещения. И, однако, у меня не было этих двух-трех секунд. Нужная картинка квартиры почему-то не возникала. Расплывались детали, Октавия давила указательным пальцем курок, и, наверное, выстрел мог грянуть в любое мгновение.

– Руки за голову!..

Но как раз в это время дверь конференц-зала открылась и оттуда выскочил Баггер также с пистолетом в руках и, по-моему, даже не целясь, выстрелил в распластанную по горке Октавию.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Правда, это было все, что он успел сделать. Молодой человек, который поближе, тоже выхватил пистолет, и на белой рубашке Баггера возникли кровавые пятна.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Грохот выстрелов наполнял вестибюль. Треснуло и вывалилось стекло, отделяющее террасу. Разлетелся плафон, бабахнули по стенам осколки.

– Бегите, Серж…

Баггер лежал на спине, и тупые ботинки его конвульсивно подергивались. И подергивалась обстановка квартиры, которую я пытался представить. Я не чувствовал, что способен через пространство шагнуть туда. Этот чертов конвейер пальбы, наверное, взбаламутил сознание. Я никак не мог по-настоящему сосредоточиться.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Как во сне я видел, что парни, застрелившие Баггера, поднимая свои пистолеты, медленно поворачиваются ко мне, а из узкого коридорчика выдвигаются еще, сразу трое, и такими же точно жестами засовывают руки под мышки.

У меня оставался единственный выход.

Я рванулся налево через выбитое пулей стекло и с размаху упал на железные перила террасы. Показались – веселая разнобоица крыш, трубы, трубы и Эйфелева башня над ними.

Это был десятый этаж.

Висело жидкое солнце.

– Стой!.. Куда?..

Молодые люди проламывались на террасу.

Однако, я уже перевалился через перила, и меня подхватил теплый свистящий воздух…

Демонстрация свернула к Адмиралтейству и застопорилась на трамвайных путях, которые прижимались к саду. Леха сразу же опустил транспарант и сказал, оборачиваясь, недовольным голосом: Ну вот, опять маринуют… – Лицо его исказилось. Он подумал и сунул круглую палку Жаконе, который бессмысленно озирался. – На, пока подержи! – А почему это я? – резонно поинтересовался Жаконя. – А потому, что ближе стоишь. Держи, не качайся!… – Жаконя обнял транспарант и двумя руками, как тонущий, схватился за перекладину. – Дык, это самое… Хорошо жить, ребята… – Он действительно ощутимо покачивался, и костыль, упирающийся в асфальт оказался не лишним. – Да здравствуют советские инженеры!.. – Между тем Леха извлек из внутреннего кармана бутылку, примерно ноль восемь, и умело, пройдя по пробке ключом, с хлюпом вытащил ее пластмассовую заглушку. Деловито повернул бутылку наклейкой вперед. – Так что, из горла примем или как культурные люди? – Есть, есть посуда! – немедленно откликнулся кто-то. Тут же образовались стаканчики, запахло отвратительным алкоголем, однако, выпить не удалось – как из-под земли вырос встревоженный Хеня и сказал умоляющим голосом, где вместе с тем чувствовались и командирские интонации. – Ну ребята! Ну мы же вчера договаривались!.. – Он насколько мог широко развел руками. – А что такое? – спросил недовольный Леха. – А такое, что договаривались, когда – выйдем с площади. – Дак застряли же, застряли – значит, не виноваты… – Леха с тонким прихлебом высосал из стакана портвейн, крякнул, хмыкнул, выдохнул свежак перегара и с удовлетворением слил в стаканчик остатки. Лицо у него прояснилось. – Ну что, Хеня, будешь? – Чувствовалось, что Хеня заколебался, и тем не менее принял стакан в ладонь, и втянул носом воздух, оценивая содержимое. – «Иверия», – уважительно констатировал он. – Раскопали «Иверию», где это вы, ребята? – Места надо знать, – ответил Леха. – И между прочим, вот ты подумал бы как парторг: обеспечивать надо трудящихся, делать централизованно, вышел, значит, на демонстрацию – получи бутылек. Вот и явка тогда образуется стопроцентная… – Рита рядом со мной неожиданно засмеялась. – Ладно-ладно, ты эти шуточки брось, – официальным тоном посоветовал Хеня. – Надо все-таки разбираться, как можно шутить и как нельзя. – А что я такого сказал? – А – думать надо! – С оскорбленным достоинством Хеня выдул стакан, тоже крякнул и вдруг побледнел всем лицом, диковато оглядываясь. У него даже уши зашевелились. – А где транспарант?.. – Вонвон-он!.. – откликнулись сразу несколько энтузиастов. – Сохранили твою фанеру!.. Жаконя присматривает!.. – Мы слегка расступились, чтобы не загораживать фигуру Жакони, тот рыгнул, и в это время я вдруг заметил среди демонстрантов Зоммера. Зоммер стоял с рабочими Металлического завода и о чем-то с ними беседовал, держа в руках майонезную баночку. Вероятно, тоже расслабился по случаю остановки. С его правого локтя свисала авоська, а расстегнутый плащ обнаруживал светлый дешевый костюм. Мятый галстук у горла, старенькие ботиночки. Ни дать ни взять – бухгалтер среднего предприятия. Он почуял мой взгляд и тоже ответил взглядом, но – с тупым равнодушием, как будто бы не узнав. Тем не менее у меня пробежала холодная дрожь по телу. Я отступил на шаг. Рита, явно обеспокоенная, дернула меня за рукав. – Что случилось, вспомнил что-нибудь нехорошее? – Ничего, – отворачиваясь от Зоммера, сказал я. – Как это ничего? У тебя щеки позеленели… – Говорю тебе: ничего. Не трогай меня, не надо…

Кажется, Рита обиделась. К счастью, в эту секунду где-то впереди грянул оркестр, демонстрация зашевелилась и двинулась по направлению к площади. Плотные сомкнутые шеренги оттерли Зоммера. Я надеялся, что – навсегда. Сердце у меня ощутимо постукивало. И поэтому когда из толпы вылез Хеня и плаксиво начал настаивать, чтобы я хотя бы немного понес транспарант: понимаешь, Жаконя нахрюкался, потеряет, мерзавец, я довольно-таки решительно ему отказал. Дескать, извини, дорогой, рука не сгибается. А слегка возбужденная Рита не к месту хихикнула. – Ладно, – сказал обиженный Хеня. – Будет обсуждаться твоя работа, припомним. – И, увидев Шаридова, шагающего с женой и с детьми, закричал, продираясь к нему через шеренги идущих: Подождите, Халид Ибрагимович, одну минуточку!.. – А вслед за Хеней вылез из толпы бодрый Леха и, потирая руки, со значением подмигнул: Ну что, деятели, сваливаем отсюда? – Неудобно, обещали пройти с коллективом, – сказал я. – Неудобно на потолке отдыхать, одеяло спадает. В общем, вы, как хотите, а мы всей конторой фью-ить!.. – Леха сделал кому-то из задних призывный жест и, как лезвие сквозь кисель, рванулся поперек демонстрации. Мы с Ритой также начали диффундировать к краю. Праздничный громадный портрет вождя взирал на нас с ближнего дома. Занимал он пространство от крыши до первого этажа и, наверное, создавал полумрак в закрытых им помещениях. – Посмотри, – толкнула меня в бок Рита. – Что такое? – Ты – посмотри, посмотри! – Вероятно, материя на портрете была довольно плохо натянута, прямо посередине его вздувался пузырь, и от слабого ветра казалось, что вождь шевелит бровями. Зрелище было забавное. – Всего через год, – сказал я. – Через год он умрет, а потом это все начнет постепенно разваливаться. Исчезнут Партия, КГБ, а республики образуют самостоятельные государства. Вся жизнь переменится. – Я и сам едва верил своим словам. Слишком уж нереальным казалось такое будущее. Пучина времени, десять лет. – Ты меня, по-моему, все же разыгрываешь, – ответила Рита. – Ну откуда ты можешь знать, тоже мне – прорицатель… – Она пожала плечами. – А чего бы ты хотела больше всего? – спросил я. – В жизни или прямо сегодня? – уточнила Рита. – Разумеется, в жизни… – Чтобы так было всегда… – Как сейчас? – Ну да, как в эту минуту…

Она тихо царапнула меня ногтем по ладони. Продираясь сквозь куртки, пальто и плащи, мы выбрались из демонстрации. Вероятно, в преддверии площади выходить уже было запрещено: вилась цепь ограждения и кучковались за ней наряды милиционеров. Двое тут же направились в нашу сторону, а один помахал рукой, приказывая вернуться. Рита в нерешительности остановилась. Однако Леха, подняв над головой пятерню, завопил что-то вроде: Да здравствует наша доблестная милиция!.. – и сержант показал нам тогда, что, дескать, давайте быстрее. Им, наверное, лень было спорить по этому поводу.

На середине улицы я оглянулся: еле-еле бредущий Жаконя упорно пер транспарант, а его самого поддерживал Бампер из технического отдела, причем шли они оба как будто через болотную топь, и башка у Жакони перекатывалась по груди, точно резиновая.

Он все же здорово нагрузился.

А с другой стороны к ним прислонился пухленький Зоммер – тоже, видимо, обессилев, отфыркиваясь и пыхтя, и его перекашивала раздутая посудой авоська.

Подготовился, значит.

Далее неторопливо подтягивались Валечка с Жозефиной.

Команда в полном составе.

– Нормально, – констатировал Леха, дождавшийся нас. – Пока обошлось без потерь. – И прикрикнул, наверное, сжигаемый нетерпением. – Давай-давай, мужики, шевелите конечностями!..

Светило майское солнце.

– А что это за энтузиаст? – кивая на Зоммера, спросил я. – Что за тип? Он, вроде, раньше в наших мероприятиях не участвовал.

Леха осклабился.

– Кто, этот? Да, толковый мужик, у него с собой четыре фунфурика. Ну? Пускай посидит, что нам, жалко?..

Он с большим удовольствием потянулся.

Я смотрел на вязкие толпы людей, продавливающиеся в створе улицы. Колонна была бесконечной: она шла и шла под вопли диктора из репродукторов. В настоящий момент приветствовали славных советских ученых. – Рра!.. Рра!.. Рра!.. – доносилось с площади. Точно ревело слоновье стадо. Плескались флажки и гирлянды. Качались над головами воздушные шарики. Я почему-то вспомнил доклад Дюваля. Одомашнивание человека, создание новых инстинктов. Трансформация психики в систему примитивных рефлексов. Индивидуум исчезает, отсчетом становится популяция. Генетическое единство постепенно устраняет конфликты. Человечество замыкается в благостном оцепенении.

Как-то так. Во всяком случае, близко к тексту.

– Ну ты что, совсем отключился? – Леха двинул меня кулаком.

Жил он, к счастью, недалеко, и когда мы всей гурьбой ввалились в квартиру, то, конечно, первым делом разместили совершенно обеспамятевшего Жаконю. Положили его на диван, а заботливая Жозефина подоткнула подушку под голову.

Набросили на него покрывало.

Жаконя только мычал, бессмысленные бельмы закатывались, и даже телевизор, врубившийся вдруг на полную мощь, как ни рявкал, не мог его потревожить.

Он лишь вялым движением навалил на ухо подушку.

– Убавьте звук, – посоветовала Жозефина.

Я уже схватился за ручку, чтобы ее повернуть, и в это время женщина, появившаяся на экране, сказала:

– Передаем подробности катастрофы в Санкт-Петербурге. По предварительным данным, погибло около тридцати человек. Продолжается сильный пожар на заводе «Пластмассы и полимеры», от огня взорвалась батарея, обеспечивавшая производственный цикл, около трех тонн горючих веществ попало на землю. Жители ближайших домов эвакуируются. Район катастрофы блокирован. Вместе с городскими пожарными действуют воинские соединения…

После этого звук пропал. Появился из кухни Леха, сжимающий в руках два фужера, и, уставясь в дрожащее прыгающее изображение, как ребенок, обалдело спросил:

– А разве телевизор работает? А он уже неделю, как хрюкнулся…

Экран тут же погас, и на нем проступила стеклянная гладкая серость. Я заметил, что и вилка в розетку, оказывается, не была воткнута. То есть, электричество не поступало. Тогда я тихо скользнул в соседнюю комнату и, дождавшись, пока Зоммер также тихо просочится за мной, посмотрел на него, еле сдерживаясь и стараясь не выплеснуть раздражения:

– Это ваша работа?

– Они пытались меня захватить, – сказал Зоммер. – Они нас опять каким-то образом вычислили. Полагаю, что без поддержки церкви не обошлось. Подтянули военных, наверное, особые подразделения. Между прочим, я там заметил какой-то чудовищный огнемет. Вероятно, они собирались залить квартиру напалмом. Извините, но как мне было еще отвязаться от них? Я ведь даже не защищался, я просто отодвинул их в сторону…

– Отодвинул? – с отчетливым клокотанием в горле переспросил я.

А задумчивый Зоммер похлопал мягкими веками.

– Вероятно, не стоит так волноваться по незначительным поводам. Если вас укусил, например, какой-нибудь муравей, то вы сами смахнете их всех, оказавшихся в это время на коже. Вы не будете разбираться, какой там именно укусил. Разумеется, всех, – и половину при этом перекалечите. Понимаете, это чисто инстинктивное действие. – Он смотрел сквозь меня, как будто в какие-то дали. Было тихо, лишь раздавался за дверью негромкий звяк. Вероятно, накрывали на стол в смежной комнате. Что-то пискнула Валечка, что-то ответила Жозефина. Мерной поступью протопал Бампер на кухню. Зоммер сжал смешные маленькие кулачки. – Честно говоря, меня волнуют сейчас совсем другие вопросы. Если вы не вернулись, значит на квартире – «замок». Вероятно, вас именно потому и отбросило в прошлое. В то же место, но в совершенно другую точку отсчета. И вот это мне, извините, очень не нравится. Я уже когда-то сталкивался с аналогичной проблемой…

Он, по-моему, целиком погрузился в воспоминания. У него даже дернулась, как будто от тика, щека, а зрачки блеклых глаз необыкновенно расширились.

Я безнадежно сказал:

– А быть может, вам лучше вообще оставить меня в покое? Десять лет в своем прошлом я уж как-нибудь проживу. Осторожненько так проживу, высовываться не стану. Но зато и гарантия, что здесь-то меня не найдут. А там, в будущем, вы ко мне просто не явитесь. Вы же видите, как-то не складывается у нас. Все, что я предлагаю, вам не подходит: голод, войны, а также ненависть и любовь. Почему-то вы это все безоговорочно отвергаете. Я уже и не знаю, что можно еще предложить. Семинар в этом смысле ничуть не облегчил ситуацию. Там – теория, а тут – реальная жизнь. Вам, наверное, следовало бы выбрать кого-то другого. Вы подумайте, время, по-моему, еще есть. И, наверное, вы согласитесь, что так будет значительно проще…

Зоммер, однако, меня не слушал, осторожно втянул в себя воздух, повел, как локатором, головой и расставил ладони, точно принимая сигналы.

– Нет, – сказал он после длительного молчания. – Нет, по-моему, здесь все в порядке. Извините, меня насторожил эпизод с телевизором. – И, наверное, успокоившись, весьма снисходительно объяснил. – К сожалению, тут все не так просто, как кажется. Вы однажды уже просили хлеба, и тогда начался поворот к земледелию и ремеслу. Вы просили любви и мира, и вам – со всей атрибутикой – дана была Нагорная проповедь. Вы просили затем личной свободы – началась Реформация, приведшая к множественности конфессий. К сожалению, все это уже было опробовано. А каковы результаты? Хлеба, чтоб накормить голодных, по-прежнему нет, войны стали ожесточеннее, особенно за последний век, а дарованная свобода приводит к затуханию личности. Человек растворился в среде вещественных благ: погружается в быт, превращается в окультуренное животное. Искра божьего духа в нем медленно угасает. Вы, по-моему, слышали об этом на семинаре. Нет, здесь требуется что-то иное. – Зоммер неожиданно замолчал и вдруг, сморщившись, сунул руку куда-то за ворот рубашки – с наслаждением почесался и выпрямился, несколько обескураженный. Мордочка его слабо порозовела. – Пррроклятье!.. – смущенно сказал он. – Досаждают слабости человеческого организма. То одно отвлекает внимание, то – другое. Между прочим, как вы полагаете, нас здесь покормят?..

– Наверное, – сказал я.

И тут дверь открылась, и просунулась из гостиной раскрасневшаяся Жозефина.

– Тебя к телефону…

– Меня, точно? – одновременно тревожась и изумляясь спросил я.

– Тебя, тебя, такой вежливый голос…

И Жозефина исчезла.

Я глянул на Зоммера, который пожал плечами, а затем переместился в прихожую и взял со столика трубку.

– Сергей Петрович, вы нашу передачу смотрели? – сразу же спросили меня. – Вот сейчас, она прошла по первой программе?

– Кто это? – выдавил я, внезапно похолодев от предчувствия.

А серьезный вежливый голос в трубке сказал:

– Неважно. Просто мы хотели увидеться с вами. Возвращайтесь обратно, ваша квартира свободна. Мы восстановили там всю прежнюю обстановку. А теперь – дополнение к показанному материалу.

В трубке что-то негромко щелкнуло, и Рита, как будто из могилы, произнесла:

– Сережа, я тебя жду. У меня все в порядке, но ты поторопись, пожалуйста. Я тебя очень прошу: приходи обязательно…

И опять внутри что-то щелкнуло.

– Эй!.. – растерянным шепотом сказал я. – Подождите минуточку, не разъединяйте!.. – Из прихожей я видел Риту, раскладывающую в это время салфетки. Она чуть прогибалась так, что обрисовывалась фигура. Чувствовалась в ней некоторая оживленность. И одновременно она находилась за десять лет от меня и безжизненным ровным голосом говорила, точно под чью-то диктовку.

Повеяло сквозняком.

– Алло! Я вас слушаю!..

Трубка, однако, молчала – не было ни обычных легких потрескиваний, ни гудка. И только когда я положил ее обратно на аппарат, что-то слабенько тенькнуло, свидетельствуя, что линия заработала.

– Все в порядке? – спросил Зоммер, появляясь в прихожей.

– Да, – надеясь, что он не прислушивался, кивнул я.

– Ну и отлично! Зовут…

Зоммер что-то жевал, равномерно двигая челюстью, – проглотил и понюхал затем следующий кусок колбасы. И лицо его выразило очевидное наслаждение.

Светлые глазенки замаслились.

– Вкусно, – сказал он…

Мне казалось, что в помещении пахнет дымом. Это было довольно обширное гулкое помещение с мощным каменным нефом, поддерживающим низкий свод, совершенно без окон и находящееся, видимо, ниже земной поверхности. Вероятно, было сделано все, чтобы придать ему некоторое подобие уюта: темным бархатом была задрапирована облезлая штукатурка стен, прикрывая кирпич, висели картины религиозного содержания, громоздился в простенке двух ниш распятый деревянный Христос, причем краска на дереве уже местами облупилась, еле слышно шуршал, по-видимому, включенный кондиционер, и ворсистый ковер растянулся от нефа до каминной решетки. Желтело медное ограждение. Полукругом стояли три кресла с широкими подлокотниками, и торчал перед ними на тумбочке прямоугольник плоского телевизора – видеоаппаратура возле него образовывала уступчатую пирамиду.

Здесь был даже высокий и узкий аквариум: в ярко-зеленой воде, между водорослями, подсвеченные люминисцентными лампами, еле-еле подрагивали плавниками лунообразные рыбы. Сплюснутые их тела походили на игрушки из дымчатого стекляруса, выделялись лишь бусины внимательных глаз и раздвоенные хвосты со слюдяными прожилками.

Дыма, вроде бы, не было.

И тем не менее, мне казалось, что горький раздражающий запах пропитывает помещение. Я сразу закашлялся. Я, наверное, уже сроднился с гарью пожаров. Дымом пахло в квартире, куда я, шагнув, переместился из прошлого, дымом пахло на лестнице, когда я спускался к «мерседесу», ожидающему меня, вдоль всей улицы слоились сиреневые густые усы: воздух был напластован, как будто в призрачной штольне. Солнце создавало ощущение миража. А когда «мерседес», прорываясь к окраинам, мягко вылетел на середину выгибающегося моста, обнаружились в открывшейся панораме проемы развалин – зубы зданий, скорлупы задранных крыш – и колышащаяся над ними поросль рыхлого дыма.

Вероятно, город был наполовину разрушен.

Даже мрачный, как мне показалось, туповатый шофер, соблюдая, по-видимому, инструкцию, не вымолвивший за всю дорогу не слова, тут слегка покосился на догорающий универмаг и всхрапнул, будто горло его было сделано из железа:

– Сожгли город, сволочи…

– Кто? – спросил я, на всякий случай прикидываясь идиотом. – Мы куда направляемся? И зачем? Что – вообще происходит?

Но шофер, уже взяв себя в руки, опять замолчал и молчал все то время, которое мы еще ехали. И только когда машина остановилась во дворе кирпичного монастыря, окруженного строительными лесами и, вероятно, бездействующего, открывая дверцу передо мной, он произнес неприветливо:

– Ну, приплыли… – и добавил, уже не скрывая накопившейся яростной злобы. – Шевелись, сейчас тебе все расскажут…

А затем деловито достал из багажника весь обтертый «калашников».

Так что, дымом, наверное, пахло и здесь, но особо прислушиваться к ощущениям времени не было – из ближайшего кресла поднялся навстречу мне человек и кивнул, не подавая руки, как будто боялся испачкаться:

– Наконец-то… Садитесь… А мы вас порядком заждались…

– Это вы мне звонили? – также без какого-либо приветствия спросил я.

А человек покивал:

– Давайте по порядку. Располагайтесь…

Он был одет во все темное: гладкий черный костюм и бадлон цвета сажи, из чернеющих туфель тянулись черные шелковые носки, а фалангу его безымянного пальца охватывал черный же перстень. Бриллиант, украшавший его, казался каплей воды. И он, видимо, не привык терять время даром, потому что сходу представился, сказав, что его зовут Флавиан, к сожалению, имя не русское, но так уж принято, усадил меня в кресло рядом с собой, и, нажав какую-то кнопку на плате, включил телевизор.

– Вы город – видели? Я сейчас покажу вам еще кое-что – в том же духе, имеющее к вам непосредственное отношение…

Экран телевизора прояснел, появилась заставка: зеленые иероглифы в рамке, а потом без всякого перехода пошли документальные кадры. Я увидел остатки знакомой деревни в Африке: пропыленную мертвую улицу и купы зонтичных на горизонте. Сохранилась даже станина грузовика – закопченая рама с торчащими электроприводами. Сам ребристый контейнер уже куда-то исчез, а от хижин остались кострища – как скопища головастиков. И по улице сгоревшей деревни равномерно трусило какое-то существо – нечто вроде мохнатого волка на коротеньких лапах. Шерсть у него отливала металлом, и когда оператор, не дрогнув, дал крупный план, я увидел, что это не шерсть, а никелированные колючки. Волк действительно был из металла – разинул железную пасть, и оттуда высунулся язык, дымящийся испарениями.

– Поселение Бенбе, к юго-западу от Кинталы, – прокомментировал диктор. – Його-його – согласно легендам, мифическое божество. Появление його-його свидетельствует о Великой Кончине.

Картинка сменилась. Теперь это был вполне европейский пейзаж: улицы в гудроне асфальта, каменные ухоженные кварталы. Я заметил коробки автобусов, замерших перед кирхой. Только эти автобусы были безнадежно пусты, корка тротуара потрескалась, и высовывались из нее железные суставчатые растения. А от тронутых ржавчиной, лапчатых листьев их – тоже, медленно и беззвучно, отделялись коричневые испарения. Словно сами растения были разъедаемы изнутри кислотой, над зазубренными шипами ныряли чудовищные стрекозы: вероятно, с полметра, выпуская кинжалы когтей.

– Любек, данные на шестое июня, – откомментировал диктор. – Апокалипсис, население город покинуло…

А затем я увидел Париж, охваченный паникой, гомерическое нашествие жаб на пригороды Миннеаполиса, вымершие кварталы Нью-Йорка, где бушевала холера, и еще какие-то города и брошенные поселения. И повсюду – железо, чудовища, вспышки болезней.