Текст книги "Вороново Крыло"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Что-то странное грядет, – проговорил Рейтер, – я, кажется, раньше не видел столько раздавленных животных. Они так и лезут под колеса: может у кошек закончилось их девять жизней, а собакам надоела собачья жизнь. Я устал от вещих снов – они мне снятся чуть не каждую ночь. Знаки на земле, знаки на небе

– все они сулят большие перемены. Я пожал плечами – все время, пока я жил на краю географии, я спал крепко без снов. Лишь иногда снились простые незатейливые сны.

– Грядет время, когда начнут сбываться пророчества.

– Какие пророчества?

– В том-то и дело. Было сделано столько пророчеств, что какое-то обязательно сбудется. Скажи мне – кто ты? Может, что-то говорилось и про тебя…

– Или про вас, господин генерал… Он криво улыбнулся и кивнул:

– Кстати, ты мне можешь объяснить, как ты меня нашел?.. Я обдумал все и ответил совершенно честно:

– Нет… Рейтер кивнул опять – он понял мой ответ даже лучше меня, и он его устраивал:

– Замечательно… Я так и думал. Но все же… Для того, чтобы я подсказал тебе путь надо решить куда ты идешь и кто ты… Расскажи мне о себе… И я начал рассказывать: про офицерский цензус экстерном, про то, как я убивал, про то, как я ел сырое мясо. Про котел, про прорыв, что был обречен с самого начала. Про плен, про школу, про то как мы убивали друг друга, как убивали нас… Про ветер, что дул на крыше мира, про побег… Мы заснули глубоко за полночь. Генерал отвел меня в комнату без окон, дал подушку, два оделяла и простынь. Одеяла были грубыми, солдатскими, подушка заполнена соломой, простыни были свежими, но немного сырыми. Я спал как убитый – проснувшись ближе к утру, я почувствовал, что напрочь отлежал левую руку, так, что даже ее не чувствовал. Тогда правой рукой я отложил ее в сторону и опять провалился в сон…

Генерал – я буду называть его генералом дальше, ибо никто не лишал его звания… Генерал жил просто. Он носил кавалерийскую форму со споротыми знаками различий, потертую и не глаженую, но подшитую и чистую. Из оружия носил только дагу, которой и брился каждый день. Свою спальню и кабинет-зал он разместил в корабле, а остальные помещения

– в катакомбах под площадью. От незваных гостей они были защищены магическими алармами и ловушками – туннели могла залить вода, проходы – завалить плиты. Первые два дня генерал потратил, объясняя мне как не попасть в западню, впрочем, снабдив меня по окончанию курса брелком-проводником.

– И что, никто не интересовался, что внутри корабля или под площадью? – спросил я как-то генерала.

– Сейчас люди больше заняты возведением новых памятников, чем ремонтом старых. Мальчишки, было дело, пытались озорничать, но я их пугнул одним заклинанием… В остальном генерала вполне устраивал жизнь приведения – катакомбы тянулись под площадью, подо всем городом и, насколько я понял, выходили за город. Генерал проходил под сторожами и брал все, что ему было нужно – еду со складов, мануфактуру из пакгаузов. Он даже пробирался в муниципальную библиотеку и присутствовал на всех премьерах в местном театре. Театр этот, к слову, был основан его бабкой. В театр я так и не попал – зимой труппы не гастролировали, но генерал постоянно приносил мне книги, по которым я учился. Никогда ранее я не учился с таким рвением. В училище нам вколачивали знания, жестоко наказывая нерадивых. Учителя знали, что они нам могут пригодиться, мы в это не верили и забывали все сразу после экзаменов. Теперь все было иначе – я понимал, что не знаю слишком многого, и старался наверстать это как можно быстрей. Я сжигал целые свечи, чуть не задувая их, когда переворачивал страницы. Хватал новое кусками, не удосуживаясь понимать – я собирался обдумать все это, после того, как погаснет свечка. Есть ли что еще более печальное, нежели когда сгорает последняя свеча? Когда фитиль уже совсем короткий готов упасть, и наконец, падает. Мы пытаемся поднять его, подбрасываем мелкие щепки, чтобы хоть немного продлить жизнь света. Огонь обжигает пальцы, но воск едва теплый. Но утро далеко и игра заранее проиграна. Наконец, сгорает последнее, искра убегает куда-то вовнутрь и уже нет ничего, кроме темноты. Так уходит жизнь. Как то, еще в кадетском корпусе, я поспорил с другом, насчет природы смерти. Я отстаивал ту простую истину, что каждый умирает в одиночку. На что товарищ возражал, что иногда люди гибнут сотнями или даже тысячами. Он был, конечно же не прав – в смерти все одиноки. Никто не в силах взять тебя за руку и ввести в страну мертвых. Как бы близки не были люди, но смерть проведет их отдельными дорожками. Потому-то человек и придумывает себе такое количество попутчиков в Запределье, тех кто не смог умереть вместо тебя, но способен умереть вместе с тобой. Но довольно обмана – смерть это высшая точка одиночества. Смерть – это то, что случается со всеми. Рано или поздно. Но никогда – вовремя…

Генерал учился вместе со мной – верней, вместо меня. Уже утром следующего дня, я задал ему несколько вопросов, на которые он не смог ответить. Меня интересовал вопрос, чем травили нас в школе, подавляя магические способности. Рейтер принял вопрос и засел за книги. Он выцедил с меня пол пинты крови, которые жег химикалиями, перегонял в ретификационных кубах Я не считал, дней своего пребывания у генерала, но когда он нашел ответ, за бортами корабля вовсю бушевала зима.

– Вообще-то снадобий, что подавляют магические способности сотни, но в их основе может лежать только три вещества или их комбинации. Но последнее бывает редко… Стало быть это вииден, дармит и пардиум. Первый – это остаточный яд… Генерал выдержал паузу. Сначала я испугался, но потом подумал, что это вряд ли – тогда бы они свели выпуск к нулю. Рейтер подтвердил мои мысли:

– Но у тебя я его не обнаружил. Остается пардиум и дармит – оба короткоживущие. Но Дармит – растительного происхождения, и имеет такой противный вкус, что его невозможно ничем забить. А пардиум гонят из одной рыбы, связывая его… Короче, им вас и травили…

– А чем его можно подавить?…

– Чем-то можно… Хотя бы добавлять стабилизатор, чтобы он не усваивался внутри… В общем, это я сделаю… Тогда я поставил свой второй вопрос:

– Хорошо, а как обмануть психопробу?

– Никак. Для того, чтобы обмануть психопробу, надо обмануть себя. Они узнают даже больше, чем знаешь ты. Если ты скроешь свою цель от них – ты потеряешь ее сам. Можно вымарать некоторые куски…

– От некоторых воспоминаний я бы сам с удовольствием избавился. Генерал поморщился и отрицательно покачал головой.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Эти пустые места более странны, чем воспоминания – это борозды за которые зацепится любой магик… А структура ума такая, что все связано – нити, пусть оборванные, но останутся. И потом… Воспоминания – это и есть человек. Плохие или хорошие – они слагают нас. Деньги ты растратишь, друзья уйдут, слава развеется, а что останется тебе?

– И что мне делать?

– Заставь их думать, что они тебя хорошо знают. Отбрасывай тень! Я отрицательно покачал головой:

– Меня ищут. А когда найдут, мне небо с рогожку покажется. Мне нельзя следить.

– Я говорю не о твоей тени. Примерь чью-то шкуру. Мне подумалось, что генерал опять прав – это был не лучший, но выход. В голове промелькнула мысль, что у генерала уже есть кандидатура, в которую мне предстоит влезть. И я оказался прав.

Можно сказать, что я пересекался с его отцом. Или с тем, что было его отцом – или его частью. Или с нечто большим, чем его отец. Его звали Ади Реннер – от своего отца он не унаследовал ни имени, ни титула. Но к его чести, надо сказать, что он никогда на них не претендовал. Был ли он тем, за кого его выдавала молва? Наверное был. Ади Ферд Ше Реннер. Сын кондотьера, погибшего под Тебро. Он не был бастардом, но все, что ему досталось от отца – это слава. Ади Реннеру показалось, что это слишком много. Он никогда не видел своего отца – не хотел видеть. Это странно? Не думаю. Человеку свойственно сливать все зло воедино, забывая, что злым можно быть по-разному. Деление мира на добро с кулаками и беззубое зло ничего не даст – уж слишком они рядом. Ади Реннер был великим бойцом – говорят, выйди он на Дорогу Смерти, Четырем Всадникам бы пришлось сойти на обочину. Пятый всадник? Но нет – он всегда был Единственным. Он вступал в бандитские ганзы, был наемником. Но любое его объединение было ситуативным, а кондотту ему платили по особому тарифу. Говорят, он был девственником, ибо всегда спал только с мечом – слишком многие хотели его убить, и он не мог расслабится даже во сне…

– И что с ним сталось? – спросил я генерала.

– А что с ним могло статься. Погиб… Весной этого года его ганза форсировала реку и патруль расстрелял его из луков. Человек пять клялись, что видели, будто в него попало с полдюжины стрел и он утонул…

– Но никто не видел его трупа? Не слишком ли много воскресших покойников, подумалось мне. Если мертвецы продолжат воскресать такими же темпами, живым скоро придется потесниться. Но генерала это нисколько не смущало:

– А иначе быть не могло. Чертовски трудно воскреснуть, если у тебя есть могила. Тебе будет легко его играть – вы с ним немного похожи…

– Мы с ним совершенно разные.

– Многие эту разницу не заметят. Я понял, что мне придется согласиться – было похоже, что генерал все продумал, а остальные кандидатуры были еще хуже.

– С чего начнем? – спросил я, – с легенды?

– Легенда как раз не важна. Но, говорят, Реннер хорошо дрался…

– Я тоже хорошо дерусь!

– Ну вот, а ты говорил, что у тебя с ним нет ничего общего…

Я думал, что умею драться, но седеющий генерал был другого мнения и в первом же бою загонял меня как сам того хотел. Пока я сидел у стены, пытаясь восстановить дыхание, Рейтер ходил по комнате с эспадроном на плече:

– Драться надо естественней. Незачем становиться в красивые позы. В защите отдыхает тело, но напряжен ум. Думать же надо постоянно. Думай о смерти, планируй победу. Даже когда идешь по улице – смотри на окружающих и думай как их можно атаковать, убить… Я посмотрел на генерала – он даже не вспотел.

– Вы дрались нечестно… – попытался оправдаться я.

– Да ну? На войне нет нечестных приемов. В учебных боях не засчитывают удары, нанесенные с разрывом между крестовиной и рукой – но в настоящей драке никто не обращает на это внимание… Еще партию?… Второй бой оказался еще короче – пока я парировал удар справа, генерал кулаком ударил меня в солнечное сплетение. Пока я валялся в его ногах, глотая воздух будто рыба, выброшенная на берег, генерал бросил:

– Однако партия… Когда я все же отдышался, мне захотелось сделать какую-то гадость. Я сказал:

– Но я знал человека, который дрался лучше вас… Дрался бы…

– Бы?

– Бы… – я рассказал ему про слепого Мастера Мечей из Тебро и заметил, что будь у него глаза, равных ему не было бы…

– Не факт… Будь у него глаза, он бы стал таким как все. И может статься, дрался бы как обычный человек. Знаешь, был такой случай… В одной крепости рекрутов учили на мечах, что в два раза тяжелей боевых. Только на них

– а потом выяснилось, что обычным оружием они драться не умеют. Не правильно рассчитывают силу удара… Хочешь еще драться? Я отрицательно покачал головой.

– Ну что ж, – сказал генерал, – чему-то ты сегодня научился… пошли обедать.

Вечерами, уже после ужина мы играли в солдатики. Рейтер приносил коробки с оловянными бойцами – ландскнехтами, кирасирами, лучниками. Он клал меж нами карту и произносил заклинания, после которой на ткани вырастали горы, начинали шуметь леса в четверть дюйма высотой. Даже вода в реках будто текла – когда генерал отвернулся, я опустил палец в магическую воду. Она холодила, но была совсем не мокрой. Генерал научил меня простому заклинанию, создающему туман войны. Чтобы ввести фактор риска, мы бросали простые игральные кости… Генерал сказал про них:

– Пользительная вещь – знал бы ты как сильно тесеры смещают тересы… Первый бой, как водится, я проиграл – лобовая атака захлебнулась, при попытке обходного маневра кавалерия завязла в болоте.

– Сам виноват, – подытожил генерал, когда позиции были раскрыты, – тебе бы стоило забыть, что за противник перед тобой. Твой обхват был слишком широким, а за дефиле стоило бы драться решительней…

– Но, господин генерал, в реальном бою вы выставили эту бригаду с другой стороны.

– А кто тебе сказал, что мои действия – последняя истина? Искусство стратегии всегда в развитии, даже в течении одной битвы… А вообще-то мне этот бой никогда не нравился – всегда хотелось переиграть… Но уже через неделю я одержал первую победу. К моему удивлению, к поражению Рейтер отнесся спокойно:

– Надо же… А я все думал, что ты держишь эту группу в резерве…

– У меня не было резерва с самого начала.

– А тыловое охранение? В случае восстания тебе бы пришлось брать один и то же город два раза…

– Надо было додавливать основную группировку, – ответил я. Генерал кивнул:

– Иной бы не засчитал такую победу… Но не я. Жизнь же засчитывает и не такие виктории… Поздравляю, лейтенант!

А однажды, в самые лютые морозы, меня опять разбудил крик. И когда я вскочил в кровати он еще звенел в моих ушах. Стояла глубокая ночь – тишина, была такой, что я слышал как бьется мое сердце. Мне не хватало воздуха – я вышел из комнаты и отправился в зал. Я прошел мимо комнаты генерала – там было тихо и темно. Рейтер спал. Я открыл дверь и поднялся на палубу корабля. На улице было холодно. Шел снег – верней какой-то его вид, что бывает только на берегу: мелкой крупой, которая летела с небес и секла будто плеткой. Когда снежинки падали на палубу, ветер тут же сметал их вниз. Снег тут же смешивался с пылью и собирался в дюны по углам и у деревьев. В свете луны он казался черным. Где-то далеко выла какая-то тварь. Может собака, а может холод выгнал к городу волка-одиночку, который теперь оплакивал этот мир. Я не знаю, сколько я простоял, пока не услышал за спиной голос:

– Что, лейтенант, не спится? Он подошел неслышно как приведение, но он не испугал меня – разве может одно приведение испугаться другого.

– Я разбудил вас, господин генерал? Он отрицательно покачал головой:

– Пить захотелось. А когда поднялся, увидел, что дверь открыта… Почему не спишь? И я решил рассказать ему все. Абсолютно все… К моему удивлению, генерал к рассказанному отнесся серьезно. Серьезно, но спокойно.

– Ей плохо… Но тебе не стоит так переживать, а тем более делать глупости – женщину не так просто сломить… Гораздо сложней, чем мужчину. Вообще женщины если не сильнее, то выносливей нас… Если ты хочешь ее спасти

– спасай, но только когда решишь, что ты в силах сделать это. Иначе ты погубишь себя, а значит и ее… К тому времени я понял, что Рейтер знал о женщинах все. Что с того, что в его жизни была только одна женщина – она была для него половиной мира. Он знал ее разной – он знал ее по разному… Одна из многих тысяч, но тысячи сливались в одной.

– Пошли в корабль, заболеешь ведь… – генерал развернулся и пошел к двери. Я последовал за ним.

Однажды во время обеда, генерал спросил меня, что я собираюсь делать, когда уйду с корабля.

– Воевать, – совершенно честно ответил я.

– Война закончилась…

– Меня об этом не известили… Эта была старая шутка, популярная в кругах близких к генштабу: «Если вы освободили территорию от врага, не забудьте оповестить его об этом «. Не знаю, знал ли Рейтер эту шутку, но улыбаться он не стал.

– Война закончилась, – повторил генерал чуть настойчивей.

– Это была не последняя война…

– Посмотри, – Рейтер подошел к щели в броне, – здесь нет войны. И никому от этого хуже не становится. Мир успокоился, люди сеют хлеб, не боясь налетов кавалерии. Они любят друг друга, рожают детей наконец. А ты хочешь опять воскресить голод, разруху, сирот – что там еще несет война? Не проще ли оставить все как есть?

– И остаться изгоем.

– Да какая разница. Они выиграли, но любое прекращение войны – это благо. Мне вспомнилась тюрьма, из которой выбрался, вспомнил застывшее лицо Шееля в свете магического солнца, ЕЕ лицо. Я подошел и стал рядом с Рейтером – свет ложился на его лицо полосой.

– Это только сегодня. Ты видишь детей – но они смотрят в глаза новой войне. Ты видишь мир, но за ним куются новые солдаты. Пленных ломают, превращая в шпионов. Война была, война будет – стало быть война есть. Ни на секунду на этой земле не прекращалась война ибо все дороги этого мира сложены в кольцо. Моя война не закончена.

– Ну что ж… – бросил генерал, – я хотел предотвратить хоть одну войну, но кажется не судьба… Он отошел вглубь в комнаты и продолжил уже спокойно, с какой-то обреченностью6

– Ты знаешь – я всегда старался перечить пророчествам, предпочитая быть роком этого мира. Но вот ведь – чтобы мы не делали, этот мир катится как сам того хочет. Верим ли мы в пророчества или нет – ничего это не меняет – все течет как течет. И быть по сему… Пошли, кой чего покажу…

От нечего делать, по книгам своей матери генерал соорудил магический приемник и коротал за ним зимние вечера. Ни с кем не связывался, в чужие разговоры не встревал, а просто сидел да слушал. Реляции о викториях великих, доклады о ретирадах, доносы злые да слухи неуверенные – все это он знал. Из потока сообщений Рейтер построил картину того, что в мире происходило. В одной из комнат подземных галерей была комната, где под стеклом была выложена большая географическая карта. Карта с обозначением рек, гор, городами, но без границ. Границы Рейтер наносил сам, выкладывая их цветными кубиками. На картах стояли оловянные солдатики – могло показаться, что какой-то ребенок играл в войну и не сложил игрушки. Но здесь не дети играли в войну…

– Каждый солдатик – это батальон… Хоругвь, если тебе удобней. – Пояснял мне генерал, – Положение тех, кто на дороге, дано с точностью шестичасового форсированного марша. Раньше я еще наклеивал имена командиров, но знакомых имен уже почти не стало… Мы гуляли по карте будто великаны в сказочной стране, перешагивая через реки и горные кряжи.

– Здесь, – он показал на устье Курух, – собирается армейская группировка, но еще нельзя сказать, куда будет направлен главный удар. Я все же думаю, что он пойдет по приморскому направлению. Тогда можно сманеврировать силами и высадить в тылу десанты… Я слушал генерала в пол-уха. Я нашел Сиенну, реку Соню и теперь искал Тебро. Даже на такой крупной карте он выглядел маленькой точкой. Граница была уже за ним.

– …но до весны они не ударят. Толстый лед здесь не становится, а тонкий только мешает… Стало быть как сойдет снег – жди заварухи.

– Опять война?

– Да нет, – ответил Рейтер, – ограниченная кампания с ограниченными целями… И, кстати, с ограниченными ресурсами. Генерал передвинул несколько фигурок на дорогах – движение к войне продолжалось.

– Ну да ладно, лейтенант, пошли отдыхать…

Проснулись мы уже весной. Утром я нашел Рейтера в зале, стоящего у его любимой амбразуры. Он слышал мои шаги, и когда я зашел в комнату, сказал:

– Никак не могу привыкнуть, как в этот город приходит весна. Я встал рядом с ним, глядя на метаморфозу города: на улице стремительно теплело, вчерашний снег таял, грязь на тротуарах засыхала, ее давили подошвы башмаков, и теперь ветер носил целые облака пыли. Странно – еще вчера была зима, а сегодня уже вовсю шумела…

– Весна, – сказал я, – все-таки весна… Мне пора в дорогу.

– А жаль… Мне будет тебя не хватать, лейтенант… Весь день прошел как обычно, за исключением того, что я спаковал свою сумку. Оказалось, что теперь уношу я из корабля меньше, нежели принес. Хотя Рейтер знал все ходы под городом и мог вывести меня через любой выход из катакомб в любое время суток, я был уверен, что уходить я буду тем же путем, что и пришел. Мог я сделать это только ночью, посему, днем я отсыпался. После захода солнца генерал разбудил меня и сказал:

– Пошли, подыщем тебе хорошую железяку… Рейтер провел меня под площадью узкими каменными лабиринтами. Тайными проходами, открывая потайные двери, сымая магические запоры. Стены поросли мхом – от них тянуло гнилью и холодом. На голых камнях выступала влага, она собиралась в капли и текла вниз будто слезы. Когда я спросил, откуда взялись эти катакомбы, генерал пожал плечами:

– Они всегда здесь были. Говорят, когда город строили, на месте многих домов находили старые фундаменты. На них кладку и клали… – почему-то мы разговаривали шепотом, будто в этой глубине нас мог хоть кто-то услышать. Самое странное в передвижении под землей, это полная потеря ориентации. После десятка поворотов я уже не мог сказать, где мы находимся и в какую сторону идем. И когда я уже думал, что мы уже вышли из города, Рейтер толкнул очередную плиту, пропуская меня вперед:

– Добро пожаловать в Рейтер – Палац… Я вышел из туннеля. Мы все еще были под землей, но уже в подвале дома. Рейтер прикрыл плиту и прошептал:

– Ходи осторожно – у старых сторожей чуткий сон… Иди за мной. Дом спал. Мы шли по коридорам, некоторые двери были закрыты, но Рейтер распахивал их одним движением:

– А что тут такого. Это мой дом – мои двери. Никому их не закрыть для меня. Я помню огромный зал – размером с манеж, потолок которого скрывался в темноте. Через высокие окна через которые холодный лунный свет строил белые колонны. И что-то огромное было на улице. Чуть позже я понял: это был корабль

– тот самый, в котором жили мы. В темноте он казался летучим фрегатом из старой сказки, что опустился на землю подобрать своих пассажиров. Рейтер угадал мои мысли:

– Знаешь, лейтенант, когда я был маленьким, я хотел стать за штурвал этого корабля и увести его в Славное Никогда. Но оказалось, что штурвал литой, а корабль пассажиров не берет…

– У этого корабля есть название?

– Такой была «Мгла». – Ею командовал мой прапрадед… – прошептал Рейтер,

– пошли… Вход в оружейную был этом же зале: его закрывала иллюзия колонны. Это была первосортная иллюзия – твердая, крепкая, выдержавшая многие десятки лет, и что самое главное – способная обмануть любого магика. Мы прошли сквозь нее и оказались в комнате, стены которой были завешены амуницией и оружием. Кольчуги, кирасы и латы, шестоперы, моргенштейны, несколько альшписов, рунки. Прислоненные к стенке стояли огромные клейморы и эспадоны. Рядом высился огромный стеллаж, на котором лежали одноручные мечи и сабли. Сперва из общей кучи я вытащил паризониум. Это была довольно симпатичная вещь – такими удобно драться в свалке, но в одиночном бою она была почти самоубийственной и мне пришлось отложить ее назад.

– Возьми малхус, – посоветовал Рейтер. Я взял его и тут же опустил на место.

– Слишком тяжел…

– Зато не надо бить два раза. Я отрицательно покачал головой и Рейтер не стал настаивать. И тут я увидел ее: она висела на крючьях, вбитых в стену. Эта была классическая скявонна – с ажурной закрытой гардой, длинным клинком. Я взял ее в руку, рукоять будто восковая легла под ладонь. Да что там – меч стал продолжением руки. Сделав пару взмахов, я убедился в ее великолепной балансировке. Весила она немного, как для мечей подобного вида. Линии в металле извивались будто многие тысячи змей – сталь была самой лучшей: «женский локон». В нескольких местах лезвие было немного пощерблено, но это нисколько не умаляло достоинств оружия. Я мог сказать только одно:

– Здорово! Рейтер кивнул:

– Великолепная вещь… Я дрался с ней лет восемь. Но я тебе ее не дам. Тебе нужна приличная железяка на время, а это – друг… Спорить я не посмел. Я выбрал себе фальшион – в другое время он показался бы тяжеловатым, но сейчас мне подумалось, что он подойдет мне лучше всего. Фальшион был простоват, но вполне добротно сработан. Впрочем, плохого оружия здесь не было… Рейтер к моему выбору отнесся спокойно, ничем не выразив свое одобрение или порицание:

– Еще что-то возьмешь? Щит, мизерекорду?… Я отрицательно покачал головой. Мы вернулись на корабль далеко за полночь. До утра было тоже далеко, но я не мог его дожидаться – мне оставалось только набросить наплечный мешок. Я думал, что генерал просто проводит меня до той двери, через которую я попал в корабль и закроет ее за мной. Но мы вышли на палубу вдвоем. Железо глухо гудело под нашими ногами и я опасался, что мы перебудим полгорода. Но Рейтер был спокоен, и мне оставалось хотя бы подражать ему. С моря, нанося туман, дул слабый ветер – было довольно свежо. Наше прощание не затянулось и обошлось без напутственных пожеланий. Генерал спросил:

– Все-таки решил идти на войну?

– Иначе нельзя… – ответил я, – но я уже привык.

– Это хорошо… Береги себя, сынок…

– Я постараюсь… господин генерал. Я спрыгнул на землю и пошел в туман. Пока корабль не скрылся за белесой пеленой, я несколько раз оборачивался

– но генерал продолжал стоять у фальшборта, будто тот капитан, что покидает свой корабль последним. Мне подумалось – этот капитан не покинет свой корабль никогда. Никогда!!!

Восход солнца я встретил еще в городе Рейтера. Я хотел бы убраться как можно скорей, ибо везде мне мерещился призрак генерала. Но мне надо было купить кой-какую мелочь и утро я встретил в забытой всеми корчме, где я тщетно пытался согреться стаканом курного вина. Корчмарь еще до конца не проснулся, равно как и его посетители. К нему зашел молочник, чтобы поделиться последними слухами. Краем уха я услышал:

– Слыхал!?! В магистратуре опять видели призрак генерала… Теперь он ходил еще с каким-то приведением – молодым парнем. Наверное, это сын его нерожденный. Они прошли по второму этажу и ушли в стену. Эта история не умерла – потом я не раз слышал ее в других изложениях все с новыми и новыми подробности. Но я никогда ни опровергал или подтверждал эту историю. Ведь чертовски приятно быть хоть частью легенды. Я покинул города еще до полудня – ушел тихо. Никто не заметил моего исчезновения, равно как никто не знал, что я в этот город входил. Это была личная просьба генерала – он просил, чтобы я не воскресал в его городе. Он предпочитал, чтобы на его родине не воскресали покойники и не происходили чудеса. В соседнем городе я купил себе коня. Во все времена конь под седло стоил дороже, нежели его собрат, впрягаемый в телегу. Но война вызвала кризис перепроизводства. И если демобилизованные тягловые лошади легко раскупались крестьянами и купцами, то ездовым оставался только один путь – на живодерню. Скакуна я купил за смехотворную цену и прежний хозяин гордо именовал его Тля… Когда меня и генерала Рейтера разделяло миль двести, я начал свою трансформацию. Для начала я сбрил волосы – Ади Реннер лысым не был, предпочитая, из прически короткий ежик. Из кармана я вытянул перстень – широкое стальное кольцо с оскаленной волчьей пастью – говорят, что сын кондотьера носил такое же. Говорили так же, что из оружия он предпочитал эсток

– меч-шпагу. Генерал предлагал мне достать такой же, но я отказался, сославшись, что драться панцеропробойником может только совершенный кретин, которым Ади Реннер наверняка и являлся. Еще у него была одна особая примета – одна, но она стоила многих. От уголка правого глаза узкой полосой шло родимое пятно, будто кровавые слезы текли по его щеке. Рейтер, не долго думая, предложил мне сделать татуировку. Когда я заметил, что не хочу оставаться Реннером на всю жизнь, он ответил, что можно татуировку свести. Займет это с полгода и кожа будет как после оспы. Я не согласился. Тогда генерал сварил состав, который я должен был нанести перед своим превращением, а потом – подновлять его хотя бы раз в неделю. И когда я закончил макияж, от меня прежнего почти ничего не осталось. И когда меня спрашивают, кто начал ту войну, я без зазрения совести отвечаю – Ади Реннер.

Я опять стал молодым Я вернулся в весну, которую собирался превратить в войну. Потом говорили, будто я был как ураган. Но это вряд ли: природа не бывает такой разрушительной. В свое оправдание могу сказать, что я убивал только тех, кто не сложил оружие. Но бросать оружие на этой земле считалось плохим тоном. Кровавый след стелился за мной по всему правому берегу: слухи и дурные вести обгоняли меня: скоро на каждом перекрестке судачили о воскресшем Ади Реннере, более кровожадном, нежели ранее. Чуть не на каждой стене появилась бумага, предлагавшая за меня деньги – за живого или мертвого. Мертвым я ценился в половину меньше – и я догадывался, кто собирался оплачивать разницу. Когда я решил, что мне пора, сумма за меня живого перевалила за тысячу серебром. К тому времени меня уже тошнило от такого количества крови: она была везде: на клинке, на одежде. Мне порой казалось, что я дерусь в багровом тумане. Я упился крови – но иначе я не мог. Ровно за две недели до того, как основные силы федератов начали форсирование устья Курух, аналогичную операцию проделал и я. И, хотя, на обоих берегах люди были довольно нервные, я пересек почти без приключений. Почти. Когда я спускался к реке, я нарвался на патрульного с самострелом. Уж не знаю, почему он был один, и почему он просто молча не всадил мне бельт в спину.

– Стой, кто идет, – крикнул он мне. Я обернулся. Он узнал меня. Верней – узнал во мне другого.

– Ты Ади Реннер, – сказал он, наводя на меня свою машинку.

– Брось свою игрушку, – ответил я, – тогда не убью… Он бросил его на землю и скрылся в чаще. Речка была широкой – может с четверть мили в ширину и хотя я переправлялся ночью, на том берегу меня встречало трое. Они были с обнаженными саблями, но драться я не стал, а попросил их отвести к их командиру. Уже к утру я сидел у командующего округа. Воевода предложил мне патент лейтенанта с соответствующей оплатой. Я рассмеялся и попросил патент майора. Исходя из славы Реннера мы сторговались на патенте оберлейтенанта, но с жалованием капитана. Рота, которую я получил под команду, вместо пяти штатных взводов имела только два. В случае вторжения должны были отмобилизироваться еще два, но мне дали ясно понять, чтобы я на них особо не рассчитывал. Так оно и оказалась. Войско мое было сборищем непрофессионалов, волею судеб, примеривших военную форму. Первым делом я переразбил роты по-новому, разделив их на просто плохих солдат и на очень плохих солдат. Нет, я ни в чем их не обвиняю – командир может сколь угодно выговаривать своим солдатам, но ругать их за глаза не имеет права. Да, я гнал их в бой – но я дрался вместе с ними, дрался впереди их… И моя рота дралась неплохо – во всяком случае не хуже остальных. Но это уже ничего не меняло…

Когда федераты начали переправу через Курух, в их первом эшелоне двигалось семь дивизий. На нашем берегу им противостояло пять дивизий. Казалось бы разрыв не такой большой, но только на первый взгляд. Моя рота являлась не единственной некомплектной – такое положение было хроническим: недомобилизированные роты собирались в недоформированные батальоны. Они составляли неполные полки, те, в свою очередь – неукомплектованные бригады, дивизии… В общем против полновесных семидесяти тысяч было выставлено только двадцать. И еще – семь дивизий шли в первой линии – у нас же первая линия была последней. И вот, в одно утро, когда пойма была затянута туманом федераты начали наступление. Первые лодки появились еще до того, как начало светать. Нашим единственным шансом было уничтожать их быстрей, чем они высаживаются. Выше по течению стали лить на воду масло и нефть и скоро вся река пылала, будто она несла не воду, а лаву. Это задержало их на некоторое время – кое-где нам даже пробиться к воде. Но федераты стянули свои войска на плацдармы и как только огонь потух, к ним начало переправляться подкрепление и уже к ночи того же дня им удалось выдвинуться миль на семь. Ночью переправилась кавалерия, утром саперы начали наводить первые понтоны. Наша кампания была проиграна – во избежания котлов пришел приказ отойти. Дороги войны опять свели меня с воеводой – моя рота оказалась его передним краем. Старик, наверное, не сильно верил в верность наемников, и был удивлен, что я еще вместе с ними. К тому времени мои потери были столь значительными, что я подумывал свети солдат в одну роту, но он приказал нам отойти для пополнения. Я бы хотел иной участи, но воевода оставил нас в качестве личного резерва, впрочем не брезгуя затыкать нами иные бреши. Но оттеснив нас миль на сорок, федераты неожиданно остановились. Когда это произошло, на передний край прибыл воевода. Я встретил его.