355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Марченко » Вороново Крыло » Текст книги (страница 1)
Вороново Крыло
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 11:05

Текст книги "Вороново Крыло"


Автор книги: Андрей Марченко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Андрей Марченко
Вороново Крыло

1

На перекрестке стоял крест. Не на самом перекрестке, конечно, а чуть в стороне, на земле, что к нему примыкала. Но если ехать с той стороны, с которой подъезжали мы, то казалось, что дорога упирается в крест. Крест на перекрестке. От него уходило еще три дороги – на юг, север и почти на восток. Я потом проверил – до чисто восточного направления не хватало семнадцать градусов. Крест – столб с перекладиной почти возле самой вершины. Второй перекладины не было, и можно было бы с равным успехом сказать, что это подобие воткнутого в землю меча. Но меч на этой земле никто не собирался прятать – скорей даже наоборот. У подножия креста земля была чуть приподнята —то была могила.

– Ну что, лейтенант, – сказал генерал, подъезжая ко мне со спины. – А на камне том надпись – налево пойдешь, коня потеряешь, направо —сам погибнешь… А будешь долго стоять – прямо здесь по голове получишь? То был крест – не камень. И ничего на нем написано не было. Просто крест. Может быть над чьей-то могилой.

– Господин генерал, – спросил я, – а кто здесь похоронен?

– Да мало ли… Может какого-то прохожего бандиты убили. А может быть здесь даже какой-то упырь зарыт… Я покачал головой, но промолчал. Бандиты не хоронили своих жертв – тем более в чистом поле. Трупы убитых иногда находились по оврагам, где лисы и волки довершали работу убийц. Что касается упырей, то здесь бытовало поверье, что их надо убивать осиновым колом и хоронить у перекрестка семи дорог. Почему именно семи и почему только осиновым – никто сказать не мог. Безусловно здесь мог оказаться упырь, возможно он был настолько глуп, что дал себя убить неграмотным крестьянам. Только на могилах упырей не принято ставить кресты. Вообще… Это был последний день, когда я был адъютантом генерала. Формально я оставался им еще две недели, но все-таки последний приказ я получил именно на том перекрестке. Это была последняя часть, которой командовал генерал. Были времена, когда под его командой собирались армии и даже группы армий, но сегодня с ним была только сотня – его личная гвардия, почти охранная часть. Дорога на восток уходила в лес. Я знал – эти леса простирались на многие мили, и заканчивались у подножья гор. Генерал спешил – у нас, на равнине, осень только приближалась, лишь чуть охладив воду в озерах. Но никто не мог сказать, что будет творится через неделю на перевалах. Вернулся разъезд.

– Господин генерал, – доложил фельдфебель, – проводник прибыл. Он показал рукой на опушку, где появился силуэт всадника: фигура в черном плаще на черном же коне. Конь гарцевал будто пытался сбросить свою ношу, но всадник сидел будто влитой. Он не спешил подъезжать к нам, наверное рассуждая, что дорога бандеры все равно пройдет мимо него. Я знал, что мы сейчас расстанемся – это было оговорено раньше, и я ждал что генерал отдаст последние приказы. Но генерал не спешил, очевидно ему мешал фельдфебель, который не торопился отъезжать от нас. Тот будто понял неловкость и произнес:

– Господин генерал…

– Да?

– Может быть это не мое дело, но по-моему наш проводник не совсем человек…

– Я знаю, – кивнул генерал, – Он совсем не человек. Он вовкулак… Можете быть свободны. Фельдфебель пожал плечами и поехал прочь. я слышал, как он что-то бормотал под нос, сжимая рукой рукоять сабли.

– Стало быть начинается? – спросил я. Генерал кивнул.

– Собираясь к в страну мертвых, возьми в проводники покойника… Сам знаешь – мы готовы принять помощь хоть от нечистого. Если он ее предложит… Может быть оттуда я приведу новую армию… Я не знал, что за существа, что жили за горами, и если честно, не слишком хотел узнать этого. Иногда мне кажется: то, что миссия генерала не состоялась, это меньшее зло…

– Давай, что ли прощаться. – генерал вынул из-за пазухи запечатанный пакет и подал его мне. – Держи! Здесь твои документы. Там сказано, что до особого распоряжения переведен в резерв Генштаба… На перевалах я буду через неделю, значит через полмесяца в Тебро прибудет гонец с депешей. Я зашифрую ее…

– Я знаю код.

– Отлично. Значит подождешь две недели. Если его не будет – действуй на свое усмотрение… Но не вздумай искать меня…

– Берегите себя, господин генерал, – сказал я.

– Береги себя, сынок… – ответил он.

– Постараюсь, – и первый раз за несколько месяцев, я вставил неуставное обращение, – я постараюсь, отец… Бандера ушла на восток. Почти на восток – если не брать в учет те семнадцать градусов. Я остановился у перекрестка, провожая их взглядом. Генерал первым подъехал к проводнику и они о чем-то говорили. Я был слишком далеко, чтобы услышать хоть что-нибудь. Потом поехали туда, откуда подымалось солнце. Всадник за всадником они исчезали в лесу. Мне хотелось забыть приказ и бросится за ними – в тот день я чувствовал себя таким одиноким, как никогда раньше. Я еще не знал, что уходила часть моей жизни, и начиналась новая. В тот день в степи шумел ветер и пыль заметала следы коней. Потом и я развернул коня и поехал по северной дороге. В Тебро прибыл вовремя, впрочем на той неделе гонца не было. Я не знаю, что должно было быть в той депеше, и почему она была так важна для моего отца. Но думаю, что это уже не имеет никакого значения. Гонец не появился ни на следующей неделе, ни в следующем месяце. Я не думаю, что он не дошел до цели – скорей всего гонец даже не был отправлен, ибо вся бандера отца пропала без вести.

Тебро был маленьким городишком, зажатым между склонами двух холмов. В лощине протекала небольшая речушка, такая же медленная, как и жизнь в этом городке. Когда ветер дул не в створ между холмами, в городе стоял жуткий смрад

– медленное течение не справлялось со всеми нечистотами. Две дороги вбегали в город – как раз вдоль течения реки, но в степях они распадались на многие направления. На обоих холмах были построены форты, в них стояли крошечные гарнизоны. Комендатура же находилась в центре, цейхгаузы и бараки стояли в верхнем течении. Я прибыл в город ближе к вечеру, почти ночью, и на посту, при въезде в город, меня долго не пускали. Я долго ругался с солдатами, пока не разбудил их фельдфебеля. Он только посмотрел на мои документы и приказал подымать шлагбаум. От него я узнал, что комендатура откроется завтра часам к девяти, что переночевать можно в казарме. Несмотря на поздний час, улицы шумели. Казалось, что весь город состоял из кузниц, борделей и кабаков. Пока я ехал к месту своей ночевки, я насчитал двадцать различных шевронов. Потом я сбился со счета. Конечно же столько частей в городе не было – я видел отпускников, едущих домой или возвращающихся в часть, раненых, по пути из госпиталей, посыльных. Да мало ли? Волею судеб этот город стал одним из перевалочных пунктов на дорогах войны. Это был тот редкий и странный случай, когда война приносила жизнь. Верней, эрзац жизни. Солдаты поломали привычный уклад, и вряд ли найдется сила, способная это исправить. Даже когда они уйдут – останутся могилы и бастарды – дети многих отцов. Как водится, центр города находился рядом с главным базаром. А может это базар размещался в центре, но смысл в том, что даже в комендатуре был слышен рокот базарного люда. В выходные дни, и неверное в праздники, торговцам было тесно и ряды расползались, занимая смежные улицы, и даже часть площади. С одной стороны базар ограничивала река, на мостах через которую торговали с рук, но на том берегу уже ничего не продавалось. За мостом начинался крутой подъем, выложенный брусчаткой. Он вел к храму. Я не могу сказать, каким богам здесь молились, и когда перестали, но от здания остались одни стены и ветер выл в пустых глазницах окон. Через дорогу, в двухэтажном здании размещался полевой лазарет. Тут же, на примыкавшем пустыре хоронили пациентов. Принадлежность кладбища можно было определить издалека. На всем пустыре не было ни одного дерева или куста, лишь одинаковые плиты ровными рядами. Здесь все были равны – их хоронили в одинаковых гробах на одинаковой глубине, майоров, рядовых, генералов, заполняя линии по мере поступления. Много лет потом, я опять попал в Тебро. Это был совсем не тот город, что я помнил, и, думаю, изменения пошли ему на пользу. Южного форта больше не было

– только руины, будто осколки рассыпавшегося зуба. Там был славный бой и многие обрели славную смерть. Северный форт был брошен, в здании комендатуры размещалась гимназия, а на месте храма воздвигли здание магистратуры. Армейское кладбище срыли и разбили на его месте парк. По ним гуляли почтенные старики и мамаши с детьми. На каждом углу торговали жаренными каштанами, что росли тут же. Я купил себе несколько, но так и не смог заставить себя съесть хоть один. Потом я набросил плащ и пошел на другое кладбище. И вы не поверите, кого я там встретил. Хотя это совсем другая история…

Как ни странно, но казарма оказалась практически пустой. Потом я узнал, что солдаты гарнизона размещались в фортах, а офицеры снимали квартиры по всему городу. В казарме был собачий холод и я выпросил у дежурного пару лишних одеял. Я провалился в сон как в омут. Может быть мне снились сны, но к утру я их не помнил. Утром я отправился в комендатуру. Военным комендантом Тебро был седой кавалерийский майор. Как и надлежит быть кавалеристу, у него были кривые ноги, маленький рост и обвисшие усы. Причина его перевода на штабную должность была очевидна – левая рука у него была отсечена по самое плечо. Он с безразличной физиономией пролистал мои бумаги и вернули их мне.

– Станете на учет в интендантской службе… И вдруг без перехода спросил:

– Вы воевали в пустыне? Хотя этот вопрос звучал больше, как утверждение, я переспросил.

– В пустыне?..

– У вас заужены штанины. Это не по уставу, но иначе в ботинки набивается песок… Я кивнул. В пустыне я провел только месяц, но он стоил многих лет. Было трудно – чертовски трудно. Но теперь я вспоминал о тех временах почти с нежностью. Так иногда думают о ранах, когда-то кровоточащих, но теперь зарубцевавшихся и саднящих тихой болью в тепле у камина…

– У вас наметанный глаз. Майор улыбнулся:

– Приходится… Я здесь за полгода насмотрелся на столько частей, сколько не видел за шест лет пребывания на фронтах… Неделю назад через этот город прошел сводный монашеский полк. Монахи и маршируют?!? С мечами и в броне? Ты можешь себе это представить?

– Могу. Говорится же: добро должно быть с кулаками.

– А по-моему добра в этом мир не осталось. Одно зло и сила. Боевые монашеские ордена, это сплошной шкурный интерес. Да, они неплохие солдаты – я сам видел как один разогнал патруль… Но как монахи… пьют, ходят по борделям. Все дело в том, что доходы церкви не облагаются налогами. Поверь – мы с этим когда-то здорово намучаемся… Он подошел к окну. Здание комендатуры размещалось на центральной площади, может в здании, где была когда-то мэрия. Окно выходило на площадь и через открытую форточку доносились звуки просыпающегося города – крики разъезжих торговцев, грохот подвод… Комендант продолжил:

– Впрочем, это неважно… Где вы устроились?

– В бараках.

– Это плохо… Не самое плохое место в этом мире. Но там сейчас, наверное, холодно. Можете переехать в южный форт. Условия там не лучше, но многим спокойней. А вообще бы я посоветовал бы вам съехать в гостиницу где-то в центре. Дерут здесь по-божески… В общем отдыхайте…

По совету майора, я съехал из казармы в тот же день. Но я не стал перебираться в форт или в гостиницу. На самом краю города я снял комнату с полным пансионом. Это было чуть дороже, нежели комната в гостинице, но многим удобней. Небольшой деревянный домик задним двором выходил в поле. В его комнатах было тихо – совсем не так как в беспокойном центре. Моя комната размещалась в веранде. В нее можно было попасть как из дома, так и с улице, через невысокое крыльцо. Пожалуй, единственным недостатком было то, что комната не отапливалась. Но меня это беспокоило меньше всего – в любом случае я не собирался оставаться здесь до холодов. Домом владела сухонькая старушка лет семидесяти. Она ложилась спать ровно в восемь, впрочем не возражая против моих ночных бдений. когда я просыпался, она уже во всю хлопотала по дому и я чувствовал некое чувство вины от того, что я до сих пор в постели. За время моего пребывания, раза четыре я выбирался за город, прятал одежду и взмывал в небо. Только один раз я летал над городом. С высоты он был таким же как и вблизи – маленьким и грязным. Спускаться ниже я не стал – он мне уже успел надоесть. Остальные разы я направлялся к востоку. От города я отлетал не так уж далеко, но с высоты были видны горы, из-за которых каждый день вставало солнце, горы, к которым ушел отец. Я летал над лесом, пытаясь рассмотреть хоть что-то, увидеть хоть какой-то знак, а может быть даже встретить гонца с перевалов. Но за кронами нельзя было даже рассмотреть дорогу, которая – я знал – вилась меж деревьев. Вершины гор были окутаны тяжелыми тучами и с каждым моим полетом они спускались все ниже. И еще – это было не спокойное небо моего детства, беззаботное небо, в которое я впервые взлетел. Земля ощетинилась войной, и небо стало другим. Внизу, по дорогам лязгала броня, в вышине звезд, чертя знаки новых бедствий неслись кометы. Мне казалось, что южный ветер доносит звуки далеких баталий, с севера веет холодом, надвигающейся зимы. Восток пугал неясной угрозой, на западе висела луна, более похожая на лик покойника, нежели обычно. И я спускался на землю Но ниже тоже не было покоя. По склону над рекой я возвращался в город. На другом берегу, петляла меж холмами дорога, по которой я прибыл в этот город. Из-под склонов били десятки родников, что разбивали пойму на множество лоскутков. Вода в источниках была холодная и чистая – я купался в них после полетов и у меня сводило зубы от свежего утреннего ветра. Несколько родников било из-под холмов, на которых располагалось кладбище. В первую свою вылазку я заблудился в камышах и по склону поднялся к дальнему краю погоста. Могилы здесь были совсем старые – побитые непогодой и временем, запутанные рогозой и акацией. Я пошел по изрядно заросшей аллее. Это кладбище, как и все остальные чем-то напоминало плохую пародию на плохой город. Склепы-дома разной архитектуры и времени то лезли друг на друга, то будто бы фамильные особняки, укрывались в зарослях жасмина. Аллеи-улицы разделяли кладбище на неровные кварталы. Я брел по аллеям сверяясь по датам как по указателям. Могилы, будто верстовые столбы мерили время: здесь покоится человек, что умер от холеры ровно за полторы сотни лет до моего рождения. А вот каменная дева же лицом скорбит над кем-то, кто был важным старцем, когда мой дед собирался на свою первую войну. Разве у каменной скульптуры может быть другое лицо, кроме каменного? Глупые люди – разве камень может скорбеть по человеку? Может, они поручают скорбь камню, потому что нет скорби в их каменных сердцах? На углу двух аллей за оградой лежали двое под одной почти квадратной плитой песчаника. Я остановился, пытаясь рассмотреть, что там написано. Но дождь вышелушил краску и я так ничего и не узнал, кто под ней покоится: брат и сестра, жена и муж… Люди умирают – а как иначе? Я не верил и не верю в жизнь после жизни. Предназначение, Высший Смысл – это нечто непонятное и размытое. С адом все ясно – я в нем живу, а вот с Высшим смыслом столкнуться не довелось. Печально другое – мало кого смерть оповещает о своем приходе заранее. И вот люди живут, строят планы, мечтают наконец. И умирают. Умирают, гибнут, их убивают – да мало ли… Но что случается с мечтой? Неужели она тоже гибнет? Или ее хоронят заживо на глубине двух саженей?.. Весь следующий квартал был обнесен единой оградой. Могилы были совсем не новые, но поправленные и ухоженные. Ближе к дальнему углу были видны свободные места, хотя рядом хоронили довольно плотно. Я перешагнул через ограду и прочитал надпись на надгробии. Под ним лежала молоденькая девушка, почти девочка – в день смерти ей еще не исполнилось шестнадцати. Я посмотрел на могилу рядом. Мне показалось, что здесь какая-то глупая ошибка, что мне померещилось. Я шагнул к другой плите, потом к следующей и еще и еще… Но ошибки не было – мне ничего не привиделось. Здесь были только покойницы и их объединял не только примерно одинаковый возраст, но дата смерти. Везде стояла одна и та же дата. Когда, год назад, вражеская конница прорвала фронт и ворвалась в наш лагерь я вышел из палатки с саблей в руках и добыл себе в том бою коня и первую рану. Испугался я уже потом, в лазарете, когда врач вырывал у меня из рук оружие. Сабля была при мне, но мне стало страшно. Я хотел кричать, но сдержал себя, боясь, что мой крик скроет что-то иное. И я побежал, спасаясь от страха, будто от него можно было сбежать. Кажется, я никогда так не бегал ни до, ни после этого. Я бежал, пока хватало сил и дыхания…

Следующее, что я помню – как я споткнулся на крыльце своей квартиры. Я зацепился носком за порог и чуть не растянулся на полу. Хозяйка была в зале, она сидела за обеденным столом и перебирала крупу. От грохота она вздрогнула и оторвавшись от работы, спросила:

– Вас что-то испугало? Хорошее дело – имперский офицер испугался покойников…

– Да нет, все нормально, бежал, запыхался. У вас ничего попить нет?

– Квас, кисель овсяной…

– А покрепче? Старушка покачала головой:

– И все-таки вас что-то испугало. Я пожал плечами – спорить с ней не было смысла, тем более, что она была права. Присев за стол, я сказал:

– Кваса, если можно… Старушка сходила в ледник и вернулась с кувшином ледяного кваса и куском сыра:

– Поешьте немного, – она села напротив и сложив руки на столешнице, пристально смотрела мне в лицо. У меня нет никаких табу относительно приемов пищи в присутствии других лиц – в казарме такие заблуждения отбивают раз и навсегда. Но от ее взгляда мне стало не по себе – я пытался сосредоточится на еде, но ничего не получалось.

– Бедный мальчик, – проговорила она наконец.

– Простите?

– Сколько вам лет?

– Семнадцать. А что?

– И давно в солдатах?

– Я не солдат, я – офицер… Полтора года в частях, до этого – четыре года училища. Она сочувственно покачала головой:

– Армия сломала вашу жизнь.

– Ну почему же? Довольствие за государственный кошт, хорошее жалование, карьера, ранняя пенсия, наконец…

– И похороны за кошт казны. У вас есть еще что-то, кроме этой войны? Семья, дети, любимая. Та, к которой можно вернуться?

– Нет, – ответил я.

– И что вас гонит по миру?

– Я давал присягу…. Я встал из-за стола и одним глотком допил квас. От ледяной жидкости защемили зубы, но я был не в силах продолжать этот разговор.

– Спасибо…

– Будете отдыхать?

– Сегодня пятница? Старушка утвердительно кивнула.

– Тогда мне надо съездить в город… Я вышел из дому и пошел на конюшню. Седлая коня, я на секунду остановился и посмотрел на правую руку – на месте ли родинка. Она была все там же – на первой фаланге указательного пальца – а куда ей деваться?..

Той весной я приехал домой на каникулы, чтобы подготовиться к экзаменам. Но за книги я почти не брался – я упивался свободой, от которой уже почти отвык в училище. Я ложился спать глубоко за полночь, чтобы проснуться почти в полдень. Почти каждый день я седлал коня и выбирался в леса или мчался по полям. Однажды, вернувшись с прогулки я застал в конюшне Халека. Он валялся на сене, пытаясь настроить лютню. Расседлать коня он мне не помог – вообще среди слуг он занимал особое положение и брался только за те дела, которые его интересовали. Он был неплохим музыкантом, сильным бойцом. Говорили, будто он маг и бывший кондотьер, за голову которого вроде где-то была объявлена награда. Щипая струны он проговорил:

– Кстати, Дже, ваш отец просил, чтобы вы привели себя в надлежащий вид. Сегодня будут гости…

– Какие гости? Халек промолчал, терзая инструмент. Когда я решил, что мой вопрос проигнорирован, он издал особенно мерзкий звук и бросил:

– Генерал Гра … Забыл дальше… С дочерью. Затем повернулся к стене, всем своим видом, показывая, что я ему неинтересен. Генерал прибыл в полдень. Из окна своей комнаты, я видел как из остановившийся кареты вышел высокий, чем-то похожий на волка военный. В левой руке он держал огромную папку, в каких обычно перевозили карты. Другую руку он подал в карету. Помогая выбраться из кареты своей спутнице. Мой отец сбежал по леснице навстречу гостям. И тут я увидел ее. Еще не рассмотрев ее как следует, я понял, что пропал. Если бы в тот момент меня спросили, не влюбился ли я, я бы ответил отрицательно, согласившись про себя. Потом я часто вспоминал тот день, пытаясь понять, что со мной происходило. Да нет, вряд ли то было любовью – тогда я не умел ненавидеть, а значит и любить. Но что-то было… Дальше был обед. Нас посадили вместе, но я старался даже не смотреть на нее. За столом мы обменялись только несколькими фразами. Когда подали десерт, я бросил слуге:

– Торт мне не класть.

– Почему? – удивилась она

– Не люблю сладкого, ответил я.

– Говорят, что сладкое любят добрые, стало быть ты – злой.

– Да, – согласился я, – я – злой Обед подходил к завершению, когда отец сказал мне:

– Дже, сынок, будь так добр, развлеки нашу гостью. У нас с генералом дела безотлагательного свойства… Они ушли в кабинет отца, прихватив папку с картами и плотно закрыв за собой дверь. Потом я часто задумывался, что было в той папке, но потом решил, что это не так уж и важно. Планы наших отцов не сбылись, и быть посему… Сперва мы гуляли по дому. Я показал ей библиотеку, потом картины, которые собирала моя мать… В зале висела коллекция отцовского оружия Им никогда не дрались – оно было скорей украшением. Я вынул из ножен бастард – полутороручный меч. Он был довольно тяжел, но я попытался закрутить мельницу одной рукой – иногда у меня так получалось, хотя потом ныла спина и болела рука. Но я сделал только один оборот – щеки рукояти были плохо притянуты и под крестовину затянуло кожу с пальца. Меч пришлось опустить – было довольно больно. С пальца на ковер ручной работы уже капала кровь.

– Ты поранился, – сказала она.

– Пустяки…

– Дай посмотреть Я послушно протянул руку. Она слизнула с пальца выступавшую кровь.

– Осторожно. Будь осторожна…

– Почему? – спросила она.

– Говорят, ведьма влюбляется в того, чью кровь отведает… Она улыбнулась краешками губ. Затем прошептала заклинание – кровь перестала идти. Я посмотрел на руку на месте раны теперь было маленькое пятнышко – будто родимое.

– Говорят, – сказал она, – ты можешь обращаться в птицу… В ворона. У нее были прекрасные длинные волосы. Люди называют, таких девушек блондинками, но я то знал – она была рыжая. Светло рыжая, но рыжая – как и надлежит быть ведьме. Я засмотрелся на нее чуть больше чем допускает приличие и пропустил вопрос. Но она его повторила:

– Говорят, ты умеешь обращаться в ворона. Я отрицательно покачал головой:

– Не в ворона. В любую птицу… Просто предпочитаю ворона. Я подумал, как должны пахнуть ее волосы. Мне захотелось зарыться в них, утонуть в их запахе

– А как тебе это удается. Говорят это заклятие очень сложное. И потому забытое

– Я… я не знаю… Когда я хочу быть птицей, я просто становлюсь ей. Желание… Я не помню, как прошел тот день. Потом мы гуляли в парке, гворили о чем-то – тогда мне это казалось важным, но на следующий день я не помнил ни слова. Когда начало темнеть, мы вернулись в дом. И ближе к ночи двери отцовского кабинета открылись, выпуская двух генералов. Подали карету и гости собрались в дорогу. Отец шел рядом с гостем, заложив руки за спину. Они о чем-то разговаривали – если бы я захотел, я бы услышал о чем они говорят. Но я не хотел – мне было наплевать. И когда перед нами уже была карета, я подумал, что стоит сказать что-то важное. Сказать, не боясь быть смешным:

– Послушай! – сказал я, – Когда тебе будет нужна помощь – позови меня. Даже, если ты не будешь верить, что я приду. Просто крикни в ночь – и я отправлюсь в путь. Пройду небо на своих крыльях. Она улыбнулась и положила руку мне на плечо, а потом скользнула ладонью по предплечью и взяла мою ладонь в свои руки:

– На сильных вороновых крыльях… Они уехали. Та ночь была тяжелой – я пытался заснуть, но ничего не получилось. Ночь скользила, звезды рассыпали сны – но они не спешили мне помочь. Я грыз подушку, пытаясь не дать выйти наружу своему крику. Я пытался понять: почему? Почему она столь недоступна, зачем она так красива, отчего она так хрупка, что я хочу ее защитить. А на следующий день я узнал, что офицерский цензус будет приниматься экстерном – начиналась война…

А в тот день мне захотелось напиться. Давным-давно у меня появилась привычка напиваться в конце недели. Появилась она в училище, когда мы отмечали каждую прожитую неделю: дескать славно, что еще живы… Иногда что-то мешало нам собраться, и постепенно я начал пить в одиночку. Обычно я брал две пинты пива или бутылку вина. Настроение это не улучшало, но на время чувства притуплялись и жизнь не выглядела такой злой. Когда я был пьян, думать о проблемах было трудно – и это было огромным преимуществом. И я отправился в город, чтобы купить себе пару бутылей вина. Была суббота и я хотел отметить еще одну прожитую неделю за стаканчиком. Когда я привязывал лошадь у таверны, меня окликнули:

– Эй, лейтенант… Я обернулся – передо мной стоял комендант. Не знаю, что за дела привели его сюда, но очевидно они были уже закончены – он отвязывал своего коня.

– Как дела, как устроился?

– Спасибо, хорошо. Майор кивнул и посмотрел на небо:

– Хорошая погода, не находишь? Я собрался проехаться в южный форт, может, составишь мне кампанию? Я неопределенно показал рукой в направлении таверны, но майор не дал мен сказать и слова:

– Пустяки, там и пообедаем… Поехали! Я мог бы отказаться, но до вечера было еще много времени, а делать мне было нечего. Я отвязал коня, и мы тронулись. Сначала мы говорили ни о чем. Разговор не клеился – его постоянно прерывали горожане, которые то и дело здоровались с комендантом. Майор обменивался с ними несколькими ничего не значащими фразами. После этого мы пытались вспомнить на чем оборвался наш разговор. И когда мы выехали из города, майор спросил:

– Послушай, а что ты делал на кладбище?

– На каком кладбище… – Не сразу понял я. – заблудился… А как вы узнали?

– Это просто. У тебя на рукаве желтая глина. А здесь чернозем на фут. Насколько мне известно, строительство в городе не ведется. Я, было, подумал, что ты ездил на песчаный карьер, но тут вспомнил, что могилы роют на пол сажени.

– Здорово… Как вам это удается?

– Никак. Просто не брезгую приложить ухо к земле, посмотреть вслед прохожему…

– А что вы еще можете про меня рассказать? Майор пожал плечами:

– Чтобы я тебе не рассказал, ты это уже знаешь. Лучше ты мне что-нибудь расскажи.

– Что?

– Скажем, почему ты ушел из Корпуса Оборотней

– А это откуда?.. Комендант рассмеялся:

– Это есть в твоем личном деле…

– Этого нет в деле!

– Есть. Там написано, что ты две недели состоял в 48-ом отдельном корпусе. Такой части нет на свете. Этим прикрытием пользуются всякие специальные части – корпуса хамелеонов, оборотней, вампиров… Так почему?

– Не я ушел. Меня ушли. Оказался неспособен к ликантропии – не самое сложное заклинание… Мы замолчали. Дорога вилась по склону змеей, вопреки полевому уставу, который предписывал наводить мосты и вести дороги прямо, обеспечивая наикратчайшее расстояние. На вершине холма возвышался сам форт. Мост через пересохший ров был опущен. Один вопрос мучил меня, но я стеснялся его задать, и когда мы проезжали через ворота, я не выдержал:

– Господин майор, – спросил я, – там на кладбище угол выложен юными девицами. Они все умерли в один день. Не скажете, что за день такой был? К тому времени я был почти уверен, что майор знает все на свете, но он меня впервые разочаровал:

– Ума не приложу. Я вообще-то думал, что ты был на солдатском кладбище… Мы въехали во внутренний двор форта. К нам ту же подбежал грум, чтобы забрать лошадей, и громыхая кованными сапогами по лестнице к нам спустился командир этого здания – сухонький гауптман. Я ожидал салюта и рапорта, но вместо этого комендант и командир форта обменялись рукопожатиями.

– Я распорядился, чтобы стол накрыли на стене.

– Распорядись, чтобы добавили еще один столовый прибор… Господин лейтенант отобедает сегодня с нами. Мы трапезничали на узкой крепостной стене. Обед был по-солдатски скромен, но никто не обращал на это внимания. С крепостной стены открывался прекрасный вид на пойму. За столом, как водится, говорили о войне. Гауптман сетовал на плохую подготовку резервистов:

– В случае прорыва фронта мы можем отмобилизировать где-то четыре – три с половиной тысячи ополчения. Амуниции у нас меньше трех тысяч. Но не это самое плохое – резервисты подготовлены отвратительно – времена, когда копейщики атаковали с бега, прошли… А если прорыв будет на нашем участке, то мы даже не успеем призвать и этих…

– Может, прорыв будет не здесь. А может, его не будет вовсе, – сказал я, стараясь скрасить мрачное настроение командира форта.

– Это вряд ли, – прервал меня комендант. Верить в лучшее – это хорошо, но не видеть пути развития – опасно.

– Так что мне делать?

– Ничего. Партия разыграна. Мы должны умереть достойно, но втягивать местных я бы не стал. Это наша война.

– А воевать как? Майор поморщился, будто раздосадованный тем, что ему приходится объяснять очевидное:

– У тебя есть преобладающая высота и полсотни гарнизона.

– Да даже эти солдаты обучены – хуже не бывает.

– Учи. Еще немного времени есть. Может, господин лейтенант согласиться нам помочь? – спросил он, обращаясь ко мне.

– А как же ваши учителя? – спросил я.

– Наш Мастер Мечей отличный фехтовальщик, но к сожалению, его искусство боя далеко от классического и он не всегда… чувствует грань между учебным боем и дуэлью…Кстати, как вам вино? Я пригубил кубок:

– Неплохое… Вино действительно было неплохим. Я пил лучшее, но в последнее время армии требовалось много выпивки за кошт и здоровье императора, чтобы хоть как-то поднять дух в армии. Посему в те времена гналось множество всякой дряни, которую брезговали использовать даже в лазаретах.

– Я рад. Мы его сами гоним. Снабжение сейчас неважное. Что можем – растим сами. У нас есть свои виноградники, и мы еще докупаем на базаре, а бочки отстаиваем в подвалах. Я могу предложить бутыль вина авансом и скажем, три пинты в неделю. Это не много – но всякий труд должен быть вознагражден… Плюс обеды.

– Давайте лучше завтраки. Стараюсь драться утром… Потом мы говорили о фехтовании, затем перешли на оружие и доспехи. После… уже не помню. Да и не важно… Наконец, комендант решил, что ему пора. Гауптман предложил мне задержаться, но я тоже сослался на дела.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю