Текст книги "Почти живые"

Автор книги: Андрей Дышев

Соавторы: Сергей Дышев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Я со злорадством понял, что обскакал Удава.

– Есть хорошие люди, – со вздохом сказала девушка. – Погибает совершенно незнакомый человек, а они чувствуют, они не могут равнодушно пройти, беспокоятся.

– Ничто не бывает бесплатным, даже благотворительность, – сорвалось у меня – я не собирался касаться этой темы.

У девушки недовольно дрогнули губы.

– Вы, наверное, просто циник, раз не верите в добродетельность и бескорыстие?

– За добродетелью кроется желание искупить свои былые грехи, а бескорыстие – это тщательно скрытая корысть.

Не знаю, чего меня понесло. Но девушка не стала спорить. Возможно, пожалела меня. Ведь я только вернулся с войны. Мозги набекрень. Насмотрелся всякого…

– Вы подруга Ксении?

– Да, Ксюша моя лучшая подруга, – как эхо, отозвалась она.

– Разве среди журналистов одной редакции бывают подруги?

– Бывают. Почему вы об этом спрашиваете?

– Конкуренция вечная, конфликты творческого коллектива… – ответил я и, решив переменить тему, спросил: – Как вас звать?

– Настя.

– Красивое имя. А меня Володя.

Меня не похвалили, но зато дали рабочий телефон. Я тоже оставил свой.

– Скажи, Настя, Черныш не посвящала тебя в свои, скажем так, творческие планы? Какие публикации собиралась готовить?

– В общих чертах… У нее прошли два материала о криминальной нефти… И то, когда главный был в отпуске. Такой скандал был. А ей мало, говорила, что скоро достанет такие материалы, которые могут вызвать даже смену правительства, кучу уголовных дел на лучших представителей руководства страны. Правда, она всегда говорила, что нельзя не делать поправку на всеобщую криминализацию страны… Я уговаривала ее бросить это дело, добром не кончится… И вот, видишь… Почему из всех журналистов решили расправиться только с ней? Почему тебя не убили? Телевизионщиков?

Я не стал говорить, что чудом уцелел, когда мне в спину летели автоматные пули… Оставшиеся в живых всегда не правы.

Папка, которую я спрятал за пазухой, уже провалилась в штаны и сильно выпирала, когда я, распрощавшись с Настей, спускался по лестнице. Старушка на проходной посмотрела на меня безумными глазами.

– Все нормально! – воскликнул я.

Было около семи, когда я пришел в редакцию. Сидоренко ждал меня. Я сказал, что был на похоронах, потом вытащил из штанин, как говаривал пролетарский поэт, «дубликатом бесценного груза». Мы тут же закрылись. В папке находились копии счетов за поставки нефти на миллионные и даже миллиардные суммы, распоряжения об отправке и перетранспортировке эшелонов, авизо на долларовые суммы, бланки правительственных постановлений… И всюду мелькали фамилии, имена, которые знала вся страна…

Просмотрев всю папку, Владимир Михайлович растерянно взглянул на меня. Моя физиономия была, наверное, не менее вытянутая.

– Да ты хоть понимаешь, что припер? Если кто узнает, что у нас есть даже копии этих документов, нас тут же передавят, как клопов…

Он снова углубился в документы, закурил «Яву», роняя пепел прямо на стол.

– Я знал, знал, что вот этот, – он пальцем ткнул в подпись на бумаге, – сволочь и воришка, но чтоб до такой степени!.. А вот этот, радетель за судьбы Отечества, старушки плачут, когда он на митингах выступает, кричит, за решетку «прихватизаторов»! Монстр, гадина… Неужели столько подонков, Володька, неужели все это правда, что не фальшивки, что все это схвачено, схвачено и поделено? Общак на миллиарды долларов… А мы опять на своих кухоньках вполголоса ругаем и клянем свои власти?..

Мы молча курили, думая об одном: что будет, если все это напечатать?

Наконец Сидоренко вынес приговор:

– Пока торопиться не будем. Покажу пару документиков своим друзьям из МВД и Генпрокуратуры, посмотрим, что скажут.

Я согласился: с бухты-барахты такие вещи не делаются. Потом Михалыч спросил, какие материалы я сделаю из Первомайского. Я пообещал написать о собровцах Москвы и Краснодара и о погибшей Ксении.

– Давай! Как напишешь, можешь взять отпуск. У нас спонсоры появились, верят в нас. Можешь поехать на отдых в Анталию, на Кипр, в Египет. Но сначала материалы сдашь.

Я возвращался домой с надеждой, что моя гостья уехала с обновленной душой и покаянием на Украину. И одновременно чуял тайное желание вновь увидеть ее, а может, и не только увидеть. Чудная дивчина, бестрепетная амазонка, схватить бы ее, заломить белые ручки с грязными фронтовыми ногтями, повалить, сопротивляющуюся, на ту же постель, на которой она впервые за многие дни спала в полной безопасности (я – не в счет).

Она действительно ждала меня. В комнате из-под кастрюли курился запах чего-то сугубо домашнего.

– Уж не борщ ли ты сварила? – спросил я с порога.

– Ты, наверное, никогда не ел украинского борща, раз такое говоришь, – отозвалась она.

И действительно, где я мог есть украинский борщ: не в Дагестане же или в Таджикии, как выражался экс-президент Михаил Ставропольский.

Передо мной поставили огромную тарелку с дымящейся коричневатой жидкостью, из которой, как валуны из лавы, выглядывали куски мяса и картошки.

– Как это называется? – поинтересовался я.

– Венгерский гуляш… Не бойся, не отравлю. Водку свою пить будешь?

– А ты?

– Я купила еще немного вина.

– Откуда у тебя деньги?

– У знакомых заняла.

Я не стал уточнять, что за знакомые появились у нее.

– Когда на Украину?

Она сказала, что не поедет на Украину. А потом сообщила такое, что я чуть со стула не упал: по телефону разговаривала с Раззаевым. Более всего меня удивило, что Шамиль знает мой телефон. Мария успокоила – она сама звонила ему с телефона-автомата.

– И где он сейчас?

– На своей базе, в столице Ичкерии. Он сказал, что мои деньги ждут меня, предлагал приехать и забрать и заодно обсудить кое-какие общие интересы. Я согласилась.

Я сказал ей, что она свихнулась, возможно, из-за контузии. После поездки в Москву он заподозрит измену и в последствиях можно не сомневаться. Но она настояла на своем, тем более ей надо отдавать долг. Воевать же Мария не собиралась. По крайней мере, так заявила.

Почему-то я пожалел эту дуреху. Уж я-то повоевал на своем веку, знаю, во что превращается человек, избравший войну своим ремеслом. В какой-то неуловимый для самого себя момент становишься рабом привычек – к неотвратимости собственной смерти, к убийствам, которые подспудно совершаешь с удовольствием, речь не идет об откровенных садистах, живущих одним желанием кого-то замочить. Дурные легкие деньги, водка, бабы, лица которых забываешь через два дня, беспричинная жестокость, наркотики, нервные срывы и снова водка, наркотики, и снова срывы…

Мы выпили, разгорячились и стали спорить. Причем она говорила на украинском, а я на русском языке. Речь не шла о территориальных притязаниях двух стран, просто каждый из нас излагал противоположную точку зрения: я считал, что ей незачем ехать на войну, она же считала, что война для нее лучше, чем те дела, которыми занимаются сейчас ее бывшие одноклассницы: проституцией в Восточной Европе и России, челночным извозом, торговлей украинским салом и колбасой на Киевском вокзале и в других подворотнях Москвы. Когда же, наконец, мы устали и охрипли, то по очереди приняли душ и легли на диван. Я уступил свое одеяло, сам укрылся пальто.

Она снова ушла незаметно.

Я остался работать дома. Продуктами девушка меня затарила, я покрыл стол чистой страницей и без всякого плана написал сначала о гибели Ксении, иначе бы меня загрызла совесть. Потом, через три часа, перекурив и выпив чашку кофе, взялся за второй материал, сразу озаглавив его «Смертельный номер Краснодарского СОБРа». Трижды ко мне заходила тетя Дуся и трижды делала последнее китайское предупреждение за мое аморальное поведение. Она страдала провалами памяти, а так ничего была старушка, бойкая нравственница. Она, кажется, еще обещала меня отлучить от жилплощади, но я уже не реагировал, я вновь был на холодном поле у села Первомайское, я пригибал голову среди развалин, вспоминая, как проклинал своих и чужих, свою дурацкую авантюру и новую профессию… Пообедал около четырех часов дня, торопливо проглотив вареную колбасу и запив ее холодной водой. Пора было приниматься за третий материал, но силы меня покинули. Для начала двух материалов вполне достаточно. Я оделся, чтобы отнести материалы в редакцию и по пути выпить пива. В коридоре меня настиг телефонный звонок. Страшно не люблю бежать к аппарату с порога. Как знал, что звонок порадует. Звонила Мария из Чкаловского, собралась лететь. Ее ребята якобы сказали, что Шоме надо делать скорый суд, за то, что он припрятал часть денег, выделенных на премию за операцию в Кизляре и Первомайском. И теперь ей непременно надо быть там на разборке.

– Я должна отомстить за всех тех, кого он бросил с Салманом. Это не прощается, тем более они сами повели нас на это дело. Извини, больше говорить не могу. Может, еще увидимся.

– Все может быть, – отозвался я и еще минут пять осмысливал услышанное под короткие телефонные гудки. Откровения боевички не состоялись. Придется самому придумывать.

– Что – краля звонила? Часто телефоном пользуешься. Сейчас берут плату за долготу разговора. Так что с тебя, милок, – она пошевелила губами, – двадцать пять тысяч. Это – не считая морального ущерба сегодня ночью. И чтоб последний раз девок водил.

Я молча отдал деньги, старушка обрадовалась, видно, не рассчитывала, что я окажусь таким лопухом.

Шеф прочитал мои материалы и приказал оформлять загранпаспорт. До вечера я напечатал анкеты, сфотографировался, утром отнес в ОВИР. Там начальником оказался мой бывший знакомый по Афгану, он обещал устроить паспорт в три дня. За это время я написал еще один материал, о московских собровцах. Шеф назвал его очерком в лучших традициях военной журналистики и тут же выдал гонорар, заметив, что поддержка растет и скоро мы выйдем за стотысячный тираж. Пока я был в командировке, он принял еще пятерых сотрудников и кипел замыслами.

На следующий день я получил загранпаспорт. Шеф отправил меня в турагентство, в котором тут же по безналу оформили путевку по маршруту Москва – Бангкок – Паттайя и сделали визу. Как раз оставалось одно место на завтрашний рейс.

Вечером следующего дня в стеклянном колпаке аэропорта Шереметьево-2 по «зеленому коридору» прошел таможню, у меня поинтересовались о долларовой наличке, которую я собирался спустить на океанских пляжах. Я наврал, округлив сумму в меньшую сторону. Если б я знал, что это не поможет…

Брюхо «Ил-96» под завязку упаковали любителями экзотического отдыха. Здесь были чугуннолицые «быки» с пошлыми цепями на толстых шеях, рафинированные предприниматели, вкусившие финансовый успех и торопящиеся растратить деньги. Летели неясной национальности сомнамбулические хиппари и хиппарки с повязочками на бледных лбах, компания бритоголовых немцев, успевших надраться до вылета и галдящих, как стая болотных гусей. Один из них постоянно вскакивал, пытался закурить, роняя сигареты из непослушных пальцев, и что-то пронзительно выкрикивал. Его безуспешно пытались посадить. Через десять минут он сам отключился. Рядом со мной сидели тонкорунная блондинка в золотых очках и ее двадцатилетний ухмыляющийся сын. Дама вежливо поинтересовалась, от какой туристической компании я лечу. «Альфабетагамма», сказал я. Оказалось, они тоже от этой компании.

Нас тепло поприветствовали от имени экипажа, и мы взлетели. Нас поили прохладительными напитками, обильно кормили и даже подарили по мешочку с носочками, расческой, складной зубной щеткой и крошечным тюбиком с пастой. Сзади меня сидела лишенная детства тетя, которая, получив подарки, рыдала от умиления.

Мне захотелось тут же выпить. Маленькую бутылочку вина я уже осушил, поэтому немедля вызвал стюардессу.

– Вы хотите прямо сейчас или попозже? – спросила она, виляя глазами.

– Конечно, а зачем тянуть! – восторженно ответил я.

Она принесла бутылку «Scotch Whiskey» и содовую со льдом. Я выдул стаканчик смеси, предложил хиппарям, которые сидели через проход. Девица отказалась, а парень подставил свой стакан. Мы выпили за «фройндшафт».

Предстояло провести ужасно долгих десять часов в воздухе. Когда мы летели над Афганистаном, началась ужасная тряска, удары, будто самолет елозил сахарные хребты Памира. Мне казалось, что наш летающий дом вот-вот начнет разваливаться, от сильных толчков нас мотало из стороны в сторону. Наверняка тут не обошлось без душманов, которые прознали про русский самолет и устроили нам вихревые потоки. Тем не менее я выпил за территорию, на которой воевал и оставил кусок своей беспутной жизни.

Мы летели навстречу солнцу и вскоре встретили его. Оно выкрасило океан в багряный цвет, а затем не без торжества выползло и само. Ослепительные лучи брызнули в наше сонное содружество, зашевелились даже самые безнадежные.

Мы приземлились, и город-гигант принял нас в свои объятия. С трапа шагнул в тоннель с кондиционированным воздухом, прошел череду сверкающих коридоров, отстоял очередь у маленького деловитого паспортного чиновника, получил фиолетовый штамп.

Я присоединился к даме с сыном, вместе мы отыскали нашего гида – симпатичную обезьянку, которая держала бумажку с написанными на ней с ужасными ошибками нашими фамилиями. Девушка говорила на английском, и это меня успокоило: еще в школе я получал по этому языку твердые «два с плюсом».

Открылись автоматические стеклянные двери, я шагнул в парилку Бангкока. Я задохнулся в горячем влажном воздухе; на этом краю света и запахи были удивительные, странные: неведомые цветы и растения, испарения воды в многочисленных каналах, дыхание мегаполиса обволакивали все вокруг. Мы не успели надышаться этой приторной гадостью, как тут же нас посадили в сверкающий микроавтобус с кондиционером и повезли в отель «Ambassador», как значилось в проспекте. Мы помчались по скоростным дорогам, пытаясь уловить приметы здешней жизни: блеск и грязь, величие южной природы и гнилые каналы с мусором. Все это быстро промелькнуло за темными стеклами, оставив ощущение нереальности.

В отеле, увидев великолепие холла, огромные хрустальные люстры по пять метров в диаметре и прочую канитель, моя попутчица онемела. Сын же ее хранил презрительное молчание.

После необходимых формальностей я получил ключи от номера и, осмотревшись, сразу решил позвонить Марии. Ее телефон не отвечал, поэтому я отправился в город. Он показался мне еще более тесным, шумным и бестолковым, чем из окна автомобиля. На загазованных улицах семенили тайцы и тайки в строгих, почти офисных одеждах, над ними проплывали головы европейцев: расслабленных немцев, чопорных скандинавов, в изобилии попадались и мои соотечественники, недавно открывшие этот край земли – самодовольные матроны с огромными пластиковыми пакетами для покупок, «быки», братва в цветных наколках – здесь совершенно безобидные. На узких тротуарах тянулись бесконечные прилавки с одеждой, украшениями, часами, безделушками, очками, фигурками слонов и каких-то местных уродов, цепочками, брелками, ножами и прочей дребеденью. Тут же с земли тянули искалеченные руки за милостыней люди-черви. Еще в раннем детстве им определили судьбу, лишив языка, пальцев, а то и части рук и ног. Многим на конечностях делали искусные перетяжки кожи, и они свисали многочисленными кожаными сосульками.

Потом я чуть не попал под слона, заглядевшись на симпатичную таечку. Гигант флегматично шел по тротуару, лениво помахивая морщинистым хоботом, все, конечно, уступали ему дорогу.

Удивительный мир открывался передо мной. Маленький юго-восточный телок с раскосыми глазками, которого лет пятьдесят назад совратил американский дядя, уверенно превращался в молодого бычка. Над старыми двухэтажными постройками Бангкока гордо возвышались сверкающие серебром, аквамарином, небесной эмалью небоскребы-гиганты, их главы венчала реклама всемирно известных корпораций, компаний, всех этих бесконечных «Royal», «Shell», «Great Bank» и прочих «Ltd». От беспощадного зноя и бензиновой вони тут же заболела голова. Я посочувствовал местным полицейским, которые лихо разъезжали на «Хондах». В такую жару этих мальчиков упаковали не только в глухой китель, фуражку и портупею, но и в сапоги. А может, в этом было особое пижонство… И когда мне навязчиво предложили тайский массаж с элементами эротики, я долго не сопротивлялся. Плюгавенький щелкунчик (он все время щелкал пальцами и был мерзопакостен, видно, для контраста, чтоб затем на его фоне массаж-леди выглядели более потрясающе) посадил меня в машину, и через пять минут мы были у цели – неприметного дома с вывеской «Beautiful Lady’s Massage».

Дальнейшее было достаточно банальным, но не удержусь, чтобы кое-что освежить в памяти. Говорят, это одно из двенадцати удовольствий, которые позволю вам напомнить вне всякой градации (ведь у каждого своя шкала), а именно: поесть-поспать-оправиться-одурманиться-полюбиться. Далее идут наслаждения духовного плана: от соприкосновения с прекрасным, наслаждение властью, славой, творением своих рук, любовь, в том числе к Богу. Одиннадцатое, тоже не спишешь, – садомазохизм. Двенадцатое же, на стыке духовного и физического, – массаж.

Поэтому я постарался сразу забыть грязные руки, которые приняли мои доллары, не думать о том, что пришел на производство с человеческим конвейером, и постарался побыстрей принять предлагаемые условия игры…

Попал я в некое подобие маленького концертного зала, где было несколько кресел, пара столиков, за одним из них сидел согбенный старичок, и подиум, на котором скромно восседало около двадцати девушек в ярко-красных халатах. Все они без тени фальши призывно улыбались мне, я, конечно, все понимал, но все равно было приятно. Мне уже сказали, что они могут делать, и мои мечты о чистом массаже уплывали под натиском банальных и устоявшихся вкусов. Я выбрал красотку с номерком «15», она тут же спустилась вниз, как теленка, взяла меня за руку и повела по коридорам, затем по маленькой крутой лестнице поднялись на второй этаж. Мы вошли в огромную красную комнату с фальшивым камином и полукруглым окном, зашторенным тяжелым красным бархатом. За ним журчал кондиционер. Она усадила меня на кровать, встала на колени, сняла обувь, носки, стянула с меня брюки и все остальное. Мне стало неудобно, что лучшее создание природы униженно суетится у моих ног – все же сказывалось коммунистическое воспитание. Но маленькая рабыня империи наслаждений улыбалась мне весело и непринужденно.

– Руссия? – вычислила она меня.

Я кивнул и спросил, как ее звать.

– Пата, – ответила она, а я назвал себя.

Наверное, в условности нашей игры была такая необходимость.

Не снимая халатика, она быстро сняла прозрачный лифчик, спустила трусики, потом выскочила из комнаты и появилась уже обвязанной полотенцем… Меня повели в нечто, напоминающее операционную – все сверкало белизной. Девушка вымыла меня под душем, тщательно еще раз намылила, снова окатила теплыми струями. Только после этого она сбросила полотенце, оголив свою смуглую суть. «Все то же, что и у всех, – подумал я, – только вот маленькая и хрупкая, как ребенок, управится ли с такой дылдой?» Не глядя на меня, она завязала волосы в пучок, быстро помылась и принялась за меня. Все действо происходило на огромном надувном матрасе, куда меня буквально насильно повергла маленькая бестия. Она запустила в меня из пластмассовой бутылочки струю шампуня, потом еще одну, облила и себя, набросилась на меня, как тигрица, резко повернула на живот и буквально вцепилась в ключицы. Маленькие пальчики оказались необычайно сильными, они то поглаживали, то вдруг врезались в кожу, под лопатки, скользили по ребрам. Она уселась на меня, как на ленивого скакуна, стала прыгать, елозить, вертеться всем резвым юным телом, она вскочила на меня ногами, стала прессовать, как виноград в бочке, опять опустилась, упругие полушария грудей скользили от спины до самых пяток, казалось, они жили отдельной жизнью, точно так же весело и обособленно существовала ее попка, которая уже резвилась на моей груди, пушистый треугольничек, как челнок, скакал перед моим замыленным взором, при этом милая Пата успевала выкручивать мои руки, ноги, отжимая буквально каждую мышцу. Она не забыла дернуть за каждый пальчик, дабы он расслабленно хрустнул, она размяла ладони и ступни, выгнула ноги назад к спине, ее хвост на голове летал из стороны в сторону, будто она скакала по тайваньской саванне, а не чудодействовала в кафельном рае…

– Are you happy? – Ты счастлив? – спросила она, имея в виду полученное удовольствие.

– Что такое счастье?

Она поняла перемену моего настроения, села, поджав под себя коленки. Ее маленькие сиськи смешно топорщились, и я погладил их, как приручил.

– Не знаю, – призналась она. – Наверное, это когда много денег. Без них счастья не будет.

– Тебе приносит счастье твоя работа?

– Немного… Тайская девушка должна уметь делать массаж, иглоукалывание, хорошо готовить. Ее счастье в том, чтобы приносить счастье мужчине. Европейцы хорошо знают это, поэтому берут наших девушек себе в жены.

– Я знаю… Они хотят дешевого счастья. А потом они бросают их.

Поздно вечером, когда я вернулся в свой номер, кто-то позвонил. Подняв трубку, услышал:

– Где вы таскаетесь, господин офицер?

– Гулял, – машинально ответил я.

– Чувствуется, в каком ты состоянии. Имей в виду, Таиланд занимает первое место по СПИДу…

– Простите, это кто?

– Мария! Я в Бангкоке.

Я обомлел.

– В каком ты отеле, я сейчас приеду! – прокричал я.

– В «Ройял Рива»… Но приезжать не надо, это на другом краю от тебя… Завтра утром я уезжаю в Паттайю. Оттуда позвоню.

– Какой там отель? – сообразил спросить я, зная, что могу загулять и она не дозвонится. Какие-то мысли о встрече с врагами я пока гнал от себя. Так не хотелось менять экзотическую свободу на российские проблемы.

– «Паттайя-Парк».

– Напомни, пожалуйста, еще раз свою фамилию! – попросил я.

– Пошел к черту! – сказала она и положила трубку.

А ее фамилия действительно выветрилась из моей головы.

Тихо шипел кондиционер, нагоняя в комнату искусственный воздух. Окна в номере были наглухо задраены. И здесь, среди безупречной чистоты я сам чувствовал себя отфильтрованным… Уют, достаток и покой отбивают всякое желание бороться за неясные идеалы всеобщего счастья, равенства и братства. Все революции делались обиженными и сумасшедшими.

Вечером из номера я позвонил Пате и сказал, что умираю от скуки. Правда, я не знал, как будет по-английски «скука» (онегинский spleen вспомнился позднее), потому выразился предельно энергично: «Я умираю без тебя!»

Она тут же приехала, я встретил ее внизу. Разумеется, на ней не было ярко-алого национального халата с узорами, оделась Пата в коротенькую юбочку и черную блузку с вышивкой, а волосы распустила по плечам. Мы отправились бродить по ночному Бангкоку, и, когда уставали, делали остановку в ближайшем баре или кафе. Я пил пиво, закусывал огромными вареными креветками, Пата пила только колу. Мы чуть не заблудились, неоновые улицы слились в одно нескончаемое полыхание, казалось, мегаполис решил испытать меня, поглотить, как в воронку.

Но единственный знакомый человек на этом краю света не позволил мне исчезнуть без следа. Она вывела меня прямо к отелю, мы пошли в «Савой», поужинали, затем поднялись ко мне в номер.

Пата неторопливо осмотрелась, присела на кресло. Кондиционер выстудил воздух до пятнадцати градусов. Она поежилась, я сразу подкрутил регулятор на повышение температуры.

– Тебе нравится здесь?

Она кивнула.

Вдруг со стоном она потянула меня на себя, впилась губами в грудь, ее страсть передалась мне; я смутно боялся, как бы не покалечить маленькое шоколадное тело, которое трепетало, извивалось, кричало подо мной… Это продолжалось бесконечно долго, самозабвенно.

Я отвалился, чувствуя себя опустошенным, как шкурка от банана. Как сотня и тысяча таких шкурок. Пата лежала рядом, блестящая от пота, глаза ее счастливо блестели, как будто в диковинку была ей наша маленькая порывистая любовь. Ее абсолютно черного цвета волосы разметались на подушке, они источали удивительный, незнакомый мне запах. Было в нем что-то притягательное, пахнущее женщиной, не косметикой. Хотелось окунуться в этот дух, плыть в нем, держа за руку эту маленькую женщину, дарящую свою любовь и тело. Возможно, это были запахи трав или здешних диковинных растений с дурманящим молочком, привораживающим нектаром…

– Можно я буду называть тебя Пат?

– Конечно, можно, если тебе приятней.

– У одного из героев писателя Ремарка была девушка, которую он очень любил, ее звали Пат – Патриция…

– У этой любви счастливый конец?

– Да, конечно, а как же иначе? – соврал я.

И тут вновь вмешалась пресловутая, холодная реальность. Я совершенно забыл о Марии. Но она, благослови ее, и только ее, Пресвятая Дева Мария, сама напомнила о себе.

Телефон зазвонил, как говорят в таких случаях, требовательно.

Здесь, у черта на куличках, звонок прозвучал нереально, будто с того света.

Я посмотрел на упругое оливковое бедрышко, на котором лежала моя рука, девушку, доверчиво прижимавшуюся ко мне, почти ведь приручил… Мелькнула мысль, может, не поднимать трубку? Но телефон надрывался, разрывая в клочья мое терпение.

– Yes! – сказал я.

– Это Мария!

– А, привет, – ответил я расслабленно, скосив глаза на Пат. – Ты еще в Паттайе?

Моя гостья сделала вид, что звонок ее не интересует, хотя сразу поняла, что я разговариваю с женщиной.

– Я внизу!

– Где внизу?

– Проснись, я в вестибюле твоего отеля!

Я потерял дар речи.

– Ты же должна была…

Она бросила трубку.

Пат вопросительно посмотрела на меня. От волнения я заговорил на русском:

– Eto moya zsena! – Пат, кажется, поняла. Тут я и по-английски вспомнил: – Это моя знакомая, она внизу.

Она вспыхнула, стремглав бросилась одеваться. Через пять секунд мы были одеты: долго ли в жаркий сезон.

Раздался убийственный стук. На Пат было жалко смотреть. Меня же стал разбирать смех. Ну какого черта, спрашивается, Мария оказалась здесь, а не в Паттайе? Неужто следит? На старого козла довольно простоты?

Я открыл дверь. Мария, насмешливо глянув на меня, вошла с видом хозяина положения. Я пошел следом, представляя, какое сейчас будет выражение лица новой гостьи.

– Да, я не теряю времени даром! – поспешил я опередить реакцию Марии.

– Я вижу, – даже не кивнув Пат, произнесла она. – Из какого борделя ты ее вытащил?

Бедная Пат напряженно улыбалась.

– Не хами. Эта девочка не сделала тебе ничего плохого.

– Зато тебе много хорошего. – Она кивнула на кровать, наспех заправленную.

– Ты никак приревновала? – поинтересовался я, закуривая. – Хочешь выпить?

Она промолчала, а потом ее как прорвало:

– Дурак ты, ничего не понимаешь в женщинах! Проводи меня! Она пусть остается…

Втроем мы молча вышли на улицу, сели в такси, дежурившее у входа. Мария села впереди, мы с Пат – на заднее сиденье. Я, стыдясь, незаметно протянул ей несколько долларовых бумажек. Она вспыхнула, отвернулась и что-то произнесла на своем языке. Через несколько минут она остановила машину и вышла, коснувшись на прощание моей руки. В полном молчании мы доехали до «Royal River».

– Гордая девочка, денег не берет, – заметила Мария, выходя из такси.

– Иные из «порядочных» проститутке в подметки не годятся.

– Зайдешь ко мне? Не бойся. Этого от тебя не потребуется… Надо поговорить.

Когда мне предлагают поговорить, я никогда не спрашиваю, о чем. Человека нельзя подталкивать или поторапливать. Раз он решил открыться в чем-то, лучшее – это набраться терпения и постараться понять, посочувствовать, вникнуть. Ведь так часто человеку нужно всего лишь, чтоб его выслушали. Мне вдруг стало неудобно за мои кобелиные похождения. Ведь когда такие девчонки, как Мария, решаются провести с тобой ночь, это не просто так, не игра, это очень важное, особенное, ко многому обязывающее… Мы ехали в лифте, она избегала смотреть на меня.

– Ты извини, что так получилось, – глухо сказал я.

– Да ничего… Я сама виновата. Не следовало приезжать без предупреждения. Мы ведь свободные люди…

Она открыла дверь номера, похожего на мой, прошла первой, я вслед за ней.

И что-то тяжелое, разрывающее обрушилось на мою голову…

Очнулся я, почувствовав, что на лицо мое, на воспаленные глаза льется вода, заливается в ноздри. Темный силуэт возвышался надо мной, именно он держал бутылку. Я лежал на ковре со связанными за спиной руками. Чувствовалось, что это хорошо вымоченный ремешок.

Слишком суровая расплата за «измену». Мария сидела в кресле и, увидев, что я очнулся, встала и вышла на балкон.

– Очухался? – услышал я знакомый голос с легким кавказским акцентом.

Шамиль сбрил бороду, постригся, короткие усики и летний костюм щеголевато дополняли друг друга. Он значительно помолодел и походил сейчас на былого сержанта Шому, а не на мусульманского террориста.

– Где документы?

– Какие документы? – прохрипел я, пытаясь подняться.

– Не придуривайся, командир! Такими вещами не шутят! Я тебя не застрелил в Первомайском, пожалел. Ну, а сейчас базара не будет. Или ты скажешь, где документы этой девчонки, или будет что-то страшное… Подумай, зачем тебе умирать? Ведь мы всегда неплохо ладили, все же вместе воевали в Афгане…

«Как же они догадались?» – с болью подумал я и тут же понял. Нет ничего проще… Последний, кто общался с Ксенией Черныш, был я, на ее похороны приезжал… Мария меня первая и вычислила… Ну, и гадина же! Нет ничего хуже доброты к униженному противнику. Все – игра, а теперь она отсиживается на балконе, нервишки бережет, не хочет, чтобы я прошелся по ее адресу черным матом.

– Что – смелый джигит, молчать будешь? – продолжил Шома.

Я не ответил и с тоской уже настраивался на негероическую смерть. В любом случае не отвертеться. Беспредельщики всесильны, их система непобедима, денежный бог – жизнь и смерть на одних весах. Скажу я правду или нет – меня уничтожат. Но если они прознают, что документы у Сидоренко – ему тоже не жить. Вот какую веревочку протянула мне с того света Ксения Черныш. Эх, слишком глубоко вошел в мои запястья ремешок, не разорвать. Ведь сам учил Шому Раззаева, как связывать пленных, чтобы они и не пытались освободиться…

Я сидел, прислонившись к тумбочке, он, больше ничего не спрашивая, подошел, ударил ногой в живот. От неожиданности я задохнулся, боль скрутила меня, обидно было: неужто мерзавец думает, что из меня что-то можно выбить? Тут же почувствовал резкий укол в мышцу руки, попытался отдернуться, но тщетно. Негодяй засадил мне под кожу иглу и с силой выдавил содержимое шприца. Закончив, выдернул, с удовлетворением рассмеялся.

– Цивилизованно убиваешь? – выкрикнул я в бешенстве.

Подошла Мария, глядя поверх моей головы, протерла руку ваткой, смоченной одеколоном. Вот это уже было верхом садизма.