Текст книги "Чудесный мир"
Автор книги: Андрей Батуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Катя
Юннаты принесли мне сорочонка. Обычная история – хочешь не хочешь, а бери на воспитание: не пропадать же малышке!
Назвал я сороку «Катя», так как, выпрашивая корм, она издавала звук, напоминающий это слово. С момента водворения в моей комнате Кати я совершенно потерял покой. Целый день ее надо было кормить, а уходя на работу, брать с собой.
К счастью, подошел отпуск, и я смог без помех заниматься ее воспитанием. В первые дни Катя большую часть времени спала, оживляясь только в те короткие минуты, когда чувствовала голод. Но через неделю она уже стала активным слетком, проявлявшим ко всему живейший интерес. Жила Катя в большом садке. Вскоре она научилась открывать клетку, и дверь пришлось завязывать проволокой. Однажды ей удалось развязать и проволоку. Возвращаюсь домой, а моя Катя радостно приветствует меня, сидя на шкафу. «Это уже нахальство!» – рассердился я и водворил беглянку в ее дом. Такое непослушание могло плохо кончиться для сорочонка, так как у меня в комнате вольно жил синелобый амазон Лора, обладатель могучего клюва. Надо видеть, с какой легкостью амазон крошит в мелкие щепки толстую палку, чтобы оценить его силу. Правда, Лора был хорошо воспитан и, летая по комнате, садился только на три предмета: на картину, печку и свою клетку, куда ему ставился корм. За долгие годы жизни у меня он ни разу не изменил этой привычке, и было бы невероятным событием, если бы он сел на стол, буфет или на пол. Поэтому нападать на Катю на «чужой» территории он и не стал, но что стоило любопытной сороке сунуться к его клетке или залететь на картину?! Здесь ей была бы дана такая трепка, что только держись!
Вскоре, после водворения Кати в клетку я заметил отсутствие ряда вещей. Исчезла чайная ложка, вечное перо, маленькие ножницы и, наконец, самое досадное – часы. Сначала я даже не поставил эту пропажу в связь с прогулкой Кати – ведь она была на воле никак не больше часа. И только увидев разбросанные по кровати исковерканные папиросы, понял, чья это «работа». Катя была неравнодушна к папиросам и иногда ухитрялась выхватить папиросу у меня изо рта, даже сквозь решетку клетки. Ну, конечно, ведь сороки любят блестящие предметы, и негодница успела все куда-то запрятать. Теперь уже я стал искать свои вещи в самых невероятных местах. Часы нашел на шкафу, вечное перо и ложку – на окне под шторой, а ножницы, ложась спать, я обнаружил у себя под подушкой. С тех пор я особенно тщательно завязывал дверь клетки.
Катя быстро росла и уже вполне научилась есть сама, но я упорно продолжал кормить ее только из рук, не ставя кормушку. Воспитав на своем веку немало птенцов, я знал, что только в этом случае она останется абсолютно ручной и привязанной ко мне. Выкармливание птенцов – дело очень хлопотное и трудоемкое. Неудивительно поэтому, что, когда птица начинает брать корм сама, обрадованный воспитатель ставит ей кормушку и считает, что его функции закончены. И вот неожиданно вскоре он замечает, что его ручной птенец начинает все больше дичиться и наконец становится совсем диким. «Вот глупое создание! – решает он. – Чего он меня боится? Ведь я же его выкормил!» Не спешите бранить птенца. Если бы вы, когда птица научилась есть, еще недельки две помучились и продолжали кормить ее из рук, заставляя прилетать к вам, она навсегда бы осталась совершенно ручной. Но вы этого не сделали, и в результате восторжествовал врожденный инстинкт, заставляющий птицу бояться человека. Предоставленная самой себе, она стала дикой.
Катя разговаривает.
Каждый раз перед тем, как кормить, я звал Катю и ждал, пока птица взлетит мне на руку. Училась летать Катя в коридоре. Я выносил ее клетку и открывал дверцу. «Катя, гулять!» – говорил я, и сорока весело выскакивала из клетки. Здесь же она и купалась. Сначала Катя страшилась идти в воду и, сидя на краю большого рукомойного таза, окунала только голову, но вскоре, войдя во вкус, так неистово плескалась, что выполаскивала на себя всю воду. Только промокнув до того, что с нее текли струйки, она с трудом взлетала на клетку и начинала прихорашиваться.
Когда у сороки вырос длинный хвост, садок, в котором она жила, стал уже мал для нее. Пришло время переводить Катю в кружок. Я утешал себя мыслью, что ей будет лучше на балконе, затянутом сеткой, в «наружной вольере». Я думал, что Катя обрадуется, попав в просторную, залитую солнцем вольеру. Но произошло обратное. Сорока не хотела уходить с моих рук, жалобно скулила, а посаженная на жердочку, жалась в угол. «Боится новой обстановки», – понял я. Пришлось ехать домой за ее клеткой. Только нырнув к себе «домой», Катя успокоилась и стала просить есть. Два дня она жила в клетке, лишь изредка выбегая наружу, а при малейшем шуме спешила назад. На третий день я застал ее в вольере. Она уверенно разгуливала по полу, то и дело задирала своих соседей – сойку и галчонка. С этого дня Катя перестала дичиться новой обстановки, и клетку убрали.
Поселившись в кружке, Катя стала питаться самостоятельно, но ее привязанность ко мне нисколько не ослабла. Она так же радостно встречала меня и сразу летела на руки. Я никогда не забывал захватывать с собой что-нибудь лакомое, и наша дружба оставалась неизменной. Жившая в вольере вместе с сорокой галка, ужасная дикарка, следуя примеру Кати, постепенно стала ручной, но, конечно, не в такой степени, как сорока.
Незаметно подошла осень, и птицы были переведены в комнатную вольеру. Вскоре Катя перелиняла и стала совсем взрослой. Ее иссиня-черные перья с зеленым отливом приобрели блеск, а длинный хвост она то и дело кокетливо вскидывала, точно сама любовалась, какая она теперь красавица. Рядом в вольерах жили египетские горлицы и коршун Пифка. Коршун считал ниже своего достоинства обращать внимание на врановое семейство. Что же касается самих врановых, то даже забияка Катя относилась к коршуну с уважением. Зато бедных горлиц пришлось переселять, так как Катя повыдергала у них через решетку хвосты. С каждым днем сорока все сильнее обижала своих мирных сожителей. Прогоняла их от кормушки, часто ни с того ни с сего выдергивала у них перья. В конце концов пришлось забияку поселить в вольеру, где раньше жили египетские горлицы. Так Катя получила отдельную жилплощадь. Оставшись в одиночестве, лишившись возможности кого-либо тиранить, Катя неожиданно порадовала нас проявлением новых талантов.
Однажды, придя рано утром в кружок, я услышал в соседней комнате, где жили врановые, крик попугая. «Опять мошенники удрали!»– подумал я и посмотрел на их клетку. Оба представителя тропической фауны мирно восседали у себя на жердочке. «Что же это за фантасмагория такая? – удивился я. – Только что кричали в соседней комнате, а сейчас как ни в чем не бывало сидят у себя дома!» – «Катя, Катерина! Здравствуй, здравствуй!» – послышалось за дверью. Я так и остолбенел. Да ведь это моя проказница Катя говорит! Конечно, и попугаем кричала она! Я осторожно заглянул в другую комнату. То и дело кланяясь и закатывая глаза, Катя разгуливала по вольере, произнося время от времени свое имя.
Когда ребята узнали, что Катя говорит, все наперебой принялись учить ее. Уроки не прошли напрасно: вскоре Катя говорила уже больше двенадцати слов. Одно было досадно – Катя говорила только по настроению и вызвать ее на разговор не удавалось. Способность птицы разговаривать послужила причиной забавного эпизода.
В Дом пионеров был назначен новый директор – Антонина Ивановна. Как-то вечером, делая обход, она услышала в зоокружке разговор. «Странно, – подумала Антонина Ивановна, – кто же может быть так поздно в кружке?» – и постучала. Никто не ответил, но разговор за дверью продолжался. «Леша, Леша!» – явственно услышала она, и кто-то закашлял. Антонина Ивановна постучала сильнее, но дверь оставалась запертой. «Безобразие! – возмутилась директор. – Что они – глухие или нарочно не открывают? Ну и порядки, нечего сказать!» – и пошла звать завхоза. Встревоженный завхоз не замедлил явиться. «Михаил Васильевич, – обратилась директор к завхозу, – у вас есть ключи от зоокружка?» – «Нет, – последовал ответ. – Ключи у руководителя». – «Но в кружке кто-то разговаривает, я стучала, никто не открывает! Послушайте сами!» – «Граня, Маня, на!» – отчетливо послышалось из-за двери. «Слышали?» – вскинулась Антонина Ивановна. К ее удивлению, лицо завхоза расплылось в неуместной улыбке. «Так это Катя разговаривает!» – ответил он. «Что она делает в кружке так поздно?» – «Но она же там живет, где же ей быть?» – удивился завхоз. «Я вас не понимаю!» – теряя терпение, рассердилась Антонина Ивановна. «Так ведь это птица – сорока! Звать, значит, ее Катей». – «Вы хотите сказать, что это говорит сорока?» – опешила вконец сбитая с толку директриса.
На другой день я был вызван к директору. «Скажите, это правда, что в кружке у вас живет говорящая сорока? Я хорошо знаю сорок, они у нас на даче не раз малых цыплят таскали, и стрекотание их я много раз слышала, но чтобы сорока разговаривала или кашляла, как человек, – это что-то новое!» – «И все-таки завхоз сказал правильно, – улыбнулся я. – Наша Катя очень чисто говорит и не уступит в этом деле заморскому попугаю!» – «Так это верно? – оживилась Антонина Ивановна и как-то вся потеплела. – А я уж бог знает, что подумала…» – И она рассказала мне о вчерашнем происшествии.
Живя в кружке, Катя научилась разным штукам. Она очень любит поиграть. Стащит ключ и давай носиться с ним по вольере. «Отдавай сейчас же ключ!» – говорю я ей, а она отскочит в сторону, положит ключ на пол и ждет. Только протянешь руку, а она цап ключ и опять давай с ним летать, и так без конца, – видно, что эта игра с ключом ей страшно нравится. Выросшая дома, Катя никогда не издает сорочьих звуков: ни стрекотания, ни весенней песни.
И вот что интересно: ведь ухаживают за ней и кормят ее юннаты, она идет к ним даже на руки, но ласки или нежности к ним не выказывает. Только доверие и не больше. Сорока отлично различает людей и чужих она боится так же, как и дикие птицы.
Не раз мне случалось уезжать по делам работы, и я подолгу не видал Катю, но стоит мне, возвратившись после длительного отсутствия, войти в вольеру, как Катя, словно в былые дни, радостно встречает меня. Я протягиваю ей губы и говорю: «Ну, поцелуй меня, Катя!». И слегка раскрыв клюв, она нежно водит им по моему лицу.
Страх
Самый противный страх – это страх неведомого, непонятного, и такой страх мне довелось испытать в детстве.
Был у меня дядя. В нашей семьей его недолюбливали за чудаковатость, а мне – восьмилетнему мальчишке – он очень нравился. Дядя рассказывал, как охотился на львов. Я до сих пор не знаю, действительно он на них охотился или просто хотел нам, ребятам, своими рассказами доставить удовольствие. Но в Африке он был и африканских животных знал не по книжкам, а видел их на воле.
Мальчики всегда мечтают быть военными, и я не избежал этого увлечения и очень гордился своими эполетами, аксельбантами и саблей, подаренными мне на день рождения. Дядя часто подтрунивал над нами, ребятами, и увидев меня во всем блеске моих военных доспехов, стал подшучивать: «Что и говорить, офицер хоть куда, а только я боюсь, что самой надежной крепостью его благородия является мамина юбка!»
Для меня ничего не могло быть обиднее, чем обвинение в трусости. Я из кожи лез, доказывая, что ничего не боюсь. «Ив темной комнате тебе одному не бывает страшно? – не унимался дядя. – А если ты совсем один в квартире?» Говоря по совести, он метил не в бровь, а в глаз. И в пустой квартире, и в темной комнате бывало страшновато, но я даже себе не хотел в этом сознаваться, а не то что насмешнику дяде.
И вот однажды дядя повез меня к себе. Я никогда у него не был, и его квартира мне представлялась какой-то таинственной и загадочной. Там должны были висеть на стенах длинные ружья и кривые охотничьи ножи, а полы устилать львиные шкуры с огромными клыкастыми головами. Но квартира оказалась самой обыкновенной, и я даже был разочарован полным отсутствием какой-либо экзотики.
За ужином дядя стал рассказывать всякие истории из африканской жизни. Жирафы, зебры, страусы неслись, преследуемые львами, реки кишели огромными бегемотами и чудовищными крокодилами. Из кустарников, словно артиллерийский снаряд, летел на охотника свирепый носорог, а отважные крошечные пигмеи убивали великана слона. Я с восхищением слушал дядю и чуть было не раскапризничался, когда он объявил, что пора ложиться спать. В то время еще не было электрического света и вечера проводили с керосиновыми лампами или свечами. Провожая меня со свечой в приготовленную мне для ночлега комнату, дядя дал мне на всякий случай коробок спичек, предупредив, чтобы я их зря не жег и не наделал пожара. «Надеюсь, что ты достаточно большой и не будешь бояться один в комнате, – сказал он, отворяя дверь. В это время внизу зазвонил телефон. – Если что – позови меня, – крикнул дядя, спускаясь по лестнице, – я сплю рядом!»
Когда я вошел в приготовленную для меня комнату, дверь с шумом захлопнулась от сквозняка: там было открыто окно. Я попытался сориентироваться. Справа мне почудился огромный шкаф, а слева белела кровать. Не успел я сделать и двух шагов, как откуда-то сверху, словно с потолка, послышался хрипловатый голос: «Кто там?» Это было так неожиданно, что кровь застыла у меня в жилах. Я знал, что дядя живет совсем один, и, услышав вопрос, окаменел от страха. «Что ты молчишь, болван?» – повторил невидимка и закашлялся. Я вдруг подумал, что это дядя дурачит меня, так как голос чем-то напоминал дядин, и дрожащей рукой чиркнул спичку. В то же мгновение я увидел протянувшуюся ко мне крошечную коричневую ручку. Словно стальные пальцы схватили меня, спичка погасла, а коробок бесследно исчез.
«Ха-ха-ха!» – раздалось под потолком. Я почувствовал, что волосы у меня на голове встали дыбом, а все тело покрылось испариной. Парализованный ужасом, я не мог кричать, а когда оцепенение прошло, бросился на кровать и укрылся с головой одеялом. Удары сердца буквально оглушили меня. Сколько я так пролежал – не знаю, мне чудились какие-то звуки, может быть, это к двери подходил дядя. В конце концов, подавленный пережитым потрясением, я незаметно заснул в своем убежище.
Разбудил меня пронзительный свист. Солнце уже встало. То, что ночью я принял за шкаф, оказалось огромной клеткой, точнее, стальной вольерой. На трапеции раскачивалась рыже-белая обезьяна и, глядя на меня, раскрывала рот и мрачно хмурила брови. Мне отчетливо запомнились светлые бакенбарды и черный, треугольничком, нос. Она была очень изящная и, я бы сказал, симпатичная. Под куполом высокой клетки, по кольцу, лазал серый с красным хвостом попугай и пронзительно свистел. Так вот кто так напугал меня ночью! Я читал, что африканские серые попугаи жако отлично говорят. Теперь мне стало ясно, почему мне почудилось сходство с дядиной интонацией. Конечно, Птица имитировала своего хозяина. Сейчас, при свете дня, мой ночной кошмар показался мне непростительной трусостью.
«Хороший я тебе сюрприз приготовил? – спросил утром дядя, лаская обезьяну. – Засыпал в Европе, а проснулся в Африке! Ведь это – мои старые африканские друзья! Признаться, я боялся, как бы они тебя ночью не напугали. Спал-то как, хорошо?» Мгновенно мне вспомнилось все пережитое, но, сделав равнодушное лицо, я непринужденно ответил: «Неплохо!»
Так добряк никогда и не узнал, чем для меня обернулся его «африканский сюрприз».
Конечно, все, что произошло, было чистой случайностью: не хлопни я дверью, животные бы спали; но именно в эту ночь я испытал настоящий панический страх неведомого.
* * *
Не правда ли, какой грозный хищник?
Не правда ли, какой грозный хищник? Но его любимая пища – ягоды, помидоры, виноград, а также осы. Это осоед.
Ося не является исключением среди своих собратьев. Все осоеды на редкость мирные и быстро приручающиеся птицы, но благодаря своей внешности они часто становятся жертвами невежественных охотников.
А ведь осоед приносит огромную пользу, уничтожая вредных насекомых.
У молодых птиц, первогодков, глаза карие, у взрослых – желтые. И окраска оперения у осоедов так варьируется и резко меняется, что определить эту своеобразную птицу совсем непросто.
Неожиданная привязанность
Леонид Александрович считал себя человеком суровым, и когда ему попадались какие-нибудь трогательные рассказы из жизни животных, он снисходительно просматривал их, словно это были занимательные пустячки.
Как-то летом, возвращаясь с прогулки из леса, два друга чуть не наступили на сидящую в траве крупную птицу. «Да это птенец какого-то хищника! – объявил Леонид Александрович, беря в руки желторотого великана. – Нельзя его оставить умирать с голоду, ясно, что он выпал из гнезда или потерял своих родителей!» – «Но это же сентименты! – подтрунивал приятель. – Тоже мне, врожденная склонность к орнитологии!» – «Причем тут это? – обиделся Леонид Александрович. – Хищные птицы истребляют мышей, они полезны!» – неожиданно вспомнил он какой-то плакат по охране природы. «Хотел бы я посмотреть, как ты будешь ловить ему мышей! Знаешь, что я тебе посоветую, – поезжай на мельницу и попроси разрешения ночевать – наловишь не одну дюжину, и им выгода, и птенец будет сыт!»
Всю обратную дорогу приятель не переставал поддразнивать своего друга. Птенец сидел тихо, и его большие темные глаза смотрели на людей с полным доверием.
Приехав в Ленинград, Леонид Александрович побежал за фаршем. «Накормлю, а завтра свезу в зоопарк», – решил он. Но в зоопарке ему ответили, что птенцов хищных птиц они не берут. «Вот оказия! – размышлял инженер, старательно запихивая мясо в клюв своему воспитаннику, но тот ел явно неохотно, и Леониду Александровичу становилось не по себе. – И впрямь, хоть на мельницу за мышами поезжай! – сердился он. – Да и будь мышь – как ее давать? Неужели резать на мелкие кусочки?»
Надо было спешить на работу, но завтракать Леонид Александрович не стал: при мысли о мышах пропадал аппетит.
Вернувшись с работы, инженер поспешил к пернатому питомцу. Назвал он его Кузей. Увидя своего кормильца, тот стал жалобно пищать и скулил так настойчиво, словно не ел целую вечность. «Может быть, пить хочет?» – подумал Леонид Александрович, но птенец тряс головой, разбрызгивая предлагаемую воду. Накормив птицу фаршем, Леонид Александрович позвонил в клуб юннатов Дома пионеров. «Мне надо определить хищную птицу и узнать, чем ее кормить», – объяснил инженер. Через минуту довольный Леонид Александрович вернулся к своему питомцу. Сам руководитель прийти не мог, но вскоре обещал прислать специалиста по хищным птицам.
Когда зазвонил звонок, Леонид Александрович поправил галстук и пошел открывать «высокому гостю».
На пороге стоял молоденький паренек в ковбойке с пышной белокурой шевелюрой. «Вам кого?» – опешил Леонид Александрович. «Я насчет птицы, из ДПШ», – ответил юноша. «Безобразие! – подумал инженер. – Тоже мне, клуб юннатов! Обещали специалиста, а прислали какого-то мальчугана!»
– Вы – специалист по хищным птицам?
– Ну какой же я специалист? – просто ответил юноша. – Ведь хищных птиц, не считая сов, на земле двести шестьдесят пять видов! Только в нашем Союзе их сорок четыре!
– Я тоже так думаю, – неопределенно отозвался инженер, и было неясно, что он думает: что хищников очень много, или что его юный посетитель не годится в специалисты. – Может быть, это сокол, может быть – коршун, – объяснял Леонид Александрович, провожая юнната в свою комнату. – Я кормлю его мясом.
Увидя Кузю, «специалист» улыбнулся.
– Это – осоед, – быстро сказал он. – Кормить его надо ягодами, помидорами, а мяса давать немного, и то смешивая его с булкой, яйцом, кашей и зеленью. А придет осень – давайте ему виноград. – Увидев поилку, юннат заметил: – Поить птенца не надо – он еще мал, а пищу, перед тем, как давать, слегка смачивайте водой.
Но Леонид Александрович уже не слушал, а смотрел куда-то в пространство со скучающим видом: его возмущали рекомендации юнната. Хищника кормить ягодами, виноградом, яйцами, помидорами! «Воображаю, как у них мрут птицы в их юннатском клубе!» – подумал он, с сожалением глядя на паренька.
– Ну и на этом спасибо! – с трудом выдавил из себя Леонид Александрович и простился с юннатом. Птенец опять принялся скулить, но предлагаемый фарш выплевывал. И вдруг инженера осенило: ведь в их доме живет учительница биологии! Посадив птенца в торбочку, Леонид Александрович поспешил к ней.
– Простите за беспокойство! – представился инженер. – У меня с некоторого времени живет этот «пассажир»! – И он открыл торбочку. Пожилая женщина долго рассматривала птицу.
– Это, кажется, канюк! – сказала она. – Родители их кормят мышами.
– А мясом нельзя? – робко спросил он.
– Мясо надо валять в нарезанных перьях!
– А где же взять перья? – недоуменно спросил инженер.
– Знаете что, – сказала учительница, – я не специалист по хищным птицам, а здесь, рядом, живет молодой человек, Валерий, вот он – знаток настоящий, он уж вам все скажет: и как кормить, и как содержать.
Обрадованный Леонид Александрович поспешил по указанному адресу. «Посидите, пожалуйста! – сказала приветливая женщина. – Валерик сейчас вернется».
Инженера заинтересовали фотографии, разложенные на столе. Здесь были совы, разные хищные птицы, цапля и даже обезьяны. «Порядок! – мысленно решил инженер. – Попал, куда надо!» Но когда в дверях появился уже знакомый ему паренек, несчастный инженер заерзал на стуле, решительно утратив дар речи.
«Здравствуйте, – сказал юннат, – что-нибудь случилось с птенцом'?» Бедняга, не зная, как выпутаться из нелегкого положения, решил соврать. «Да, заболел, понимаете, какой-то не такой, невеселый, все скулит, мясо выбрасывает. Мне советовали давать зарезанных, то есть, простите, резаных мышей…» – «Одну минуточку!» – сказал Валерик и вышел. Вернулся он с клубникой, и здесь Леонид Александрович увидел чудо. Его воспитанник с жадностью ел клубнику! «Птица совсем здорова, – заметил юннат, накормив Кузю. – Давайте побольше ягод, я вам сейчас напишу его рацион».
Покоренный инженер почувствовал безграничное доверие к этому серьезному юноше. «Мне одна женщина сказала, что это – канюк и что его надо кормить мышами! Хорошо, что я с вами познакомился, а то бы мог погубить птицу!» – «Осоеда легко узнать, – сказал Валерик. – Видите, у него на затылке перья ланцетовидной формы и когти малоизогнутые, а окраска у хищников действительно так сильно варьируется, что ошибки бывают нередко». Простились инженер и юннат друзьями.
Вскоре Кузя стал летать. Он очень привязался к хозяину и всегда встречал его радостным писком. Леонид Александрович неожиданно для себя так полюбил своего воспитанника, что стоически сносил все неудобства совместной жизни в одной комнате с крупной хищной птицей. Все, что уцелело из всяких статуэток, было спрятано, на книгах красовались газеты. Скромное обиталище инженера перестало походить на жилую комнату.
В августе инженер поехал на дачу. Хозяйка категорически воспротивилась тому, чтобы Кузя жил в комнате, и его поселили на чердаке. Первое время Леонид Александрович закрывал окно чердака, но днем там становилось так душно, что осоед часами сидел с открытым клювом, и тогда Леонид Александрович решился.
Впервые птица, почувствовав волю, взмыла в небесную синь, а расстроенный инженер с бьющимся сердцем следил за ее полетом. Но вот осоед пошел на снижение и опустился на сосну. Сколько волнений выпало инженеру после предоставления Кузе свободы! То осоед надолго улетал, и Леонид Александрович считал его навсегда потерянным. То он зарывался под кустом в землю, не обращая внимания на мечущихся кругом ос, и громил их гнезда. Привязанность к человеку, воспитавшему его, не ослабевала. Он также летел к нему на плечо, ласкался и радовался, когда был с Леонидом Александровичем.
Лето подходило к концу. Кончался отпуск, и инженеру надо было выезжать в длительную командировку. «Как быть с Кузей?» – мучился он. Но судьба птицы решилась совсем неожиданно. Леонид Александрович пошел в лес. Кузя, как всегда, сопровождал своего хозяина, словно воздушный эскорт. Какой-то горе-охотник, увидев летящую большую птицу, выстрелил, и осоед, загребая одним крылом, стал падать, ударяясь о ветки чуть тронутой желтизной березы. Когда инженер подбежал, охотник уже исчез, а его окровавленный пернатый друг лежал распростертым на земле. Бережно взяв на руки своего воспитанника и пачкая кровью костюм, инженер понуро зашагал домой. Обмыв раненую птицу, Леонид Александрович уложил осоеда в корзинку. До вечера Кузя не притронулся к пище и только пил с жадностью. Его темные глаза поминутно закрывались. Он заметно слабел и все время прятал клюв в плечевое оперение. Инженер сидел возле умирающего, ожидая с минуты на минуту роковой развязки, но наступила ночь, а птица все еще жила. Она дышала как будто с трудом, но жизнь теплилась в этом комке взъерошенных перьев. Измученный инженер вышел из дома и побрел в лес. Он не замечал ни звездного полога ночи, ни смолистого аромата леса. Перед глазами стоял распростертый на земле Кузя, и вспоминалось, как он нашел своего воспитанника ещё птенцом в лесу.
Разбитый и усталый, инженер вернулся домой и лег спать, но сон не шел… Наутро Кузя был еще жив, он по-прежнему только пил и впадал в забытье. Леонид Александрович решил ехать с ним в Ленинград. Рано утром он уже звонил в квартиру Валерика. Юннат внимательно осмотрел птицу и ободряюще улыбнулся. «Кости целы, – сказал он, – так что, если не будет заражения, то птица сможет летать. Да вы не падайте духом, хищники выносливы!» Оказалось, что повреждена и правая нога. Леонид Александрович с надеждой смотрел на Валерика. Сейчас он казался ему настоящим ученым, способным исцелить умирающую птицу. «А вы бы не взялись его лечить?» – неуверенно спросил инженер. «Охотно, – согласился Валерик. – Я как раз сейчас в отпуске».
Через три дня Леонид Александрович уехал в командировку. Новая обстановка, работа отвлекли его, но и там, вдали от Ленинграда, он часто вспоминал своего большеглазого пернатого друга.
Прошел месяц. Прямо с вокзала Леонид Александрович побежал к Валерику, но здесь его ждало разочарование. «В армии наш Валерик!»– сказала мать и погрустнела. «А что птица – погибла?» – дрогнувшим голосом спросил Леонид Александрович. «Как можно? Поправился ваш Кузя, летает! Он здесь, рядом, в Доме пионеров. – И, взглянув на часы, она добавила: – Сейчас у них как раз кормят животных, так что можете повидать его».
Инженер пошел в клуб юннатов. На сетке вольеры грациозно бегали белки, прямо в упор на него смотрела какая-то черная с белой грудью элегантная обезьяна. И вдруг Леонид Александрович увидел Кузю. Он сидел на жердочке в просторной вольере, а юннатка угощала его виноградом. Мелкие ягоды осоед глотал целиком, а крупные брал в лапу и, словно смакуя, ел, отрывая клювом по кусочку. И Леонид Александрович вспомнил слова Валерика: «А придет осень – давайте ему виноград». Неуверенно инженер подошел к вольере. «Разрешите мне», – обратился он к юннатке. «Конечно», – улыбнулась девочка и передала Леониду Александровичу виноградную гроздь. «Кузя!» – позвал инженер. Осоед взлетел на плечо своего хозяина, словно они и не расставались, и доверчиво потянулся за виноградом. Долго не мог уйти Леонид Александрович от своего пернатого друга. Теперь он стал частым посетителем клуба юннатов, и уже рассказы о животных не кажутся ему больше пустым сентиментальным вымыслом.
