Текст книги "Пареньки села Замшелого"

Автор книги: Андрей Упит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

О чае в Замшелом, разумеется, слыхали, но видеть не видывали. Пареньки сперва хорошенько пригляделись, как его пьют. Портной только кивнул им и стал делать так: налил из чайника почти дополна глиняную кружку желтоватого кипятка, пригляделся и вытащил из кучи самый крупный кусочек сахара, кинул себе в рот и с наслаждением пососал его. Потом одной рукой взялся за ручку кружки, другой подпер донце, локти поставил на стол, подул, чтобы не обжечь губы, отхлебнул и крякнул. Ешка с Андром в точности следовали его примеру. У кипятка был горьковатый привкус, но зато тем слаще и вкуснее показался сахар, особенно после соленых оладий. Лесник только старался поспевать за гостями; правда, кусочек сахара он выбрал самый маленький, да и от него-то откусил всего лишь половинку. Но гостям и в голову не пришло усвоить урок. Букстынь то и дело дул в кружку, похрустывал сахаром и распространялся о различии между молочной похлебкой и таким напитком, как чай, который нынче принято пить во всех имениях. А лесничиха все улыбалась и пододвигала к нему блюдечко с оставшимся сахаром:

– Берите, берите, гости дорогие, у нас еще есть!

Но гостям хватило и этого. Андр уже разок-другой, склонив голову, оглядывался на лавку у стены, как раз у него за спиной. Букстынь поднялся, провел рукой по животу и тут же поспешил прикрыть ею рот: зевать в присутствии хозяйки дома никак не положено.

– Премного благодарны, госпожа лесничиха, – сказал он и отвесил поклон. – На обратном пути не преминем навестить.

Пока хозяйка краешком передника сметала крошки сахара в горсть и убирала посуду, портной уже завалился на печь. Сердито сопя, лесник вышел.

Спустя минуту за стенкой послышалось, как он, раздеваясь, ворчит:

– Ишь ведь, черт меня попутал! Этаких в дом привести! Волосы с головы и то готовы сожрать.

Ешка задул свечу и улегся последним. Но сперва ему два раза пришлось ткнуть Андра в бок, чтобы подвинулся к стене и другому тоже дал место.

Наутро у лесника появилось множество срочных дел, поэтому гостей он поднял чуть свет. Пусть запрягают и едут, у него времени нету: надо в лес идти, на обход. Ведь когда поблизости работают замшельские лесорубы со своим лесником, все ясени и вязы под угрозой. Как проехать в Черный лес? Чего же проще, и дитя малое покажет: назад по просеке до большого вяза, там свернуть и дальше по стежке, которую протоптал какой-то толстяк, что возвращался из Ведьминой корчмы. Потом переехать через Черную речку, а там начнутся большие вырубки, и не счесть которую зиму там лес рубят. А возвращаться надо совсем другой дорогой, мимо Белого хутора и Черного имения, а оттуда и до Замшелого рукой подать…

Букстынь все время пребывал в отменном расположении духа. Когда Ешка погнал лошадь мимо дома лесника и хозяйка, зевая, высунула голову за дверь, портной сорвал шапку и помахал ею:

– Спасибо вам и прощайте, госпожа лесничиха! До будущей встречи!

В Черном лесу

Лесник из Красного бора был прав: по всей округе шла дурная слава о замшельских лесорубах. Понятно, виною тому были только такие мужики, как Таукис и Плаукис, но раз в Замшелом всем миром не могли с ними управиться, то вскорости они стали управляться сами, а позор падал на всех. В тот самый день, когда трое посланцев за медведем выехали из Красного бора, под вечер с одной из вырубок в Черном лесу вышли тамошний лесник и жирный Таукис. Сильно взбудораженные, размахивая руками, они о чем-то спорили.

– Нет, Таукис, не могу, – сказал лесник. – Чего не могу, того не могу.

– Ну, не в службу, а в дружбу, – улещивал Таукис.

– Ни в службу, ни в дружбу не могу! – Лесник поднял саженную мерку: – Были бы твои поленницы вот на столько пониже, а то они, глянь, вот на сколько. Так не пойдет. Что же я скажу покупателям из Арциема, коли они не примут по такой мерке?

Но недаром Таукис прослыл в Замшелом величайшим хитрецом.

– Ну что ты городишь! – сказал он, хлопая лесника по плечу. – Ты им скажи так: «Чем меньше дров, тем легче везти, и лошади хорошо и тебе. Наложи полсажени дров на дровни, а сверху сам усаживайся. Вот и поедешь барин барином». Только назови возчика барином, он тебе и словечка наперекор не скажет.

Лесник поскреб круглый подбородок.

– Так-то оно так, да что-то неохота. Прошлой зимой арциемцы до самой трясины за мной с поленьями гнались.

– Так чего же ты бежал? – возмутился Таукис. – Ты встань перед ними и скажи, да-да, так и скажи: «Что ж вы, господа…» И что-нибудь в этаком роде. Ну, не в службу, а в дружбу! Так, значит, не пойдет? А за добрый глоточек?

Таукис вытащил из-за пазухи бутылку водки и побулькал ею. Глаза у лесника загорелись, для виду он еще немножко поломался, но под конец приложились оба. Когда между редкими елками показался длинный Плаукис, дело было уже улажено. Глянув на Плаукиса, лесник сразу что-то приметил.

– Послушай-ка, а что у тебя под тулупом?

Плаукис отвечал смиренно, как и полагалось в его положении да к тому же еще перед лицом начальства:

– Поленце… на растопку… потоньше расколем да высушим. А то еловые ветки обледенели – дуешь, пока дым глаза не выест, а они не горят, хоть ты тресни.

Лесник покачал головой:

– Оно бы ладно, да ведь не дозволено. Барин настрого приказал: лесорубам костер жечь только из тех сучьев, у которых концы не толще чем полтора дюйма. За каждое полено при расчете по три копейки вычитать.

– Что вы, что вы, господин лесник! – сладким голосом заверил Плаукис. – Да мы ж… Только как господин лесник прикажет… До других-то нам и дела мало.

Лесник поворчал еще немного, но льстивые речи Плаукиса все же возымели свое действие: записной книжки своей он так и не вытащил и нарушителей порядка не записал. Все трое направились туда, где за поленницей в полсажени высотою поднимались клубы дыма. Там, перед шалашом из хвойных ветвей, горел костер, у которого хлопотал Вирпулис. Снег на том месте, где каждый день жгли костер, протаял до самой земли, и поэтому котелок, подвешенный на двух развилках, оказался почти что в яме, а шалаш возвышался на крутом снежном взгорке, ветер загонял дым прямехонько туда, словно считая, что именно дым, а не огонь дает тепло. Усатый Вирпулис, что стоял на краю ямы, казался огромным, даже страшным.

Лесник тоненько кашлянул, уведомляя о своем приближении, но Вирпулис и не подумал обернуться – этот держался совсем не так, как Таукис и Плаукис.

– Ну, здорово, Вирпулис! – первым приветствовал его лесник. – Картошечку варишь?

Вирпулис, окутанный дымом, сперва чихнул, а потом буркнул:

– Здорово! А что делать-то? Варю, не сырой же ее жрать… – И он потыкал в котелке выструганной еловой палочкой – может, уже сварилась.

Лесник протянул Вирпулису свой кисет. Трубка лесоруба была самых внушительных размеров, а поэтому владелец кисета с болью в сердце следил, как большой палец Вирпулиса плотно уминает в ней табак и как кисет на глазах худеет. Ничего не поделаешь, с Вирпулисом приходится ладить, с ним шутки плохи.

– Да-да, – продолжал лесник, услужливо скатывая с ладони уголек в жерло Вирпулисовой дымовой трубы, – ведь и не каждый сварит, как положено. На все нужна сноровка. А хорошая делянка тебе нынешний год попалась, тут можно заработать.

– Хорошая!.. – Вирпулис раз пять пыхнул дымом, потом вынул трубку изо рта и смачно сплюнул. – Табак подходящий… Что мне проку от этого участка, коли напарник никудышный? Разве Раг – работник? Насчет рубки не скажу, с топором управляется, ветви обрубать он прямо-таки мастер: поскачет, поскачет, глянь – ствол уже гладкий. А вот пильщик он – хуже не сыскать! Чистое наказание! Тащишь пилу с ним вместе – будто тяжелый воз навалится. Что с этаким наработаешь?.. Сколько у нас по твоему-то расчету выходит?

Лесник вытащил свою книжку и долго изучал ее. Можно подумать, не он сам, а кто-то другой вел в ней записи.

– По мерке и на глаз у нас выходит так: тридцать семь полусажен, сто пятьдесят ясеневых кряжей на колесные ободья и девяносто бревен.

На сей раз Вирпулис сплюнул дважды, после чего усы его заволокло клубом дыма из трубки.

– А у Таукиса с Плаукисом?

Лесник опять заглянул в книгу так, словно не он ее хозяин, а Вирпулис:

– У них вышло сорок пять.

– Так я и думал! – усмехнулся Вирпулис. – Недаром Таукис с самого утра бутылкой побулькивает… А поленницу сложат так, что кошка свободно между поленьями проскочит. И бревна сваливают за пнями да за ветками – без пары лошадей ни один арциемец пусть лучше и не думает оттуда вывезти. А заявится лесник принимать работу – все чин чином, только и знай приписывай!

– Ничего не поделаешь, дружище, – оправдывался лесник. – Что есть, то и есть.

– То-то и оно, что нету того, что есть! – гаркнул Вирпулис и с такой яростью ткнул палкой в котелок, что в кипящем водовороте всплыла шелуха. – Насчет другого не скажу, а только сорок пять полусажен и тридцать семь – разница-то без малого в целый десяток! Где ж тут справедливость?

Он озирался по сторонам, злобным взглядом отыскивая Таукиса и Плаукиса, но те уже успели юркнуть в шалаш и копошились там, делая вид, что заняты важным делом. Вирпулис махнул своим вертелом – полусырая картофелина взметнулась в воздух и упала в снег.

– Вон Раг идет. Как у него записано, так и будет.

Сухонький, маленький и щуплый, из чащи на вырубку вышел Раг, в руке он держал сложенную бумажку и карандаш.

Увидев лесника, он потряс своими записями.

– Шалишь! Этак не пойдет! Не сходится! – заверещал он тоненьким, но пронзительным голоском.

Лесник сразу вскинулся:

– Чего у тебя не сходится? Чего карандашом тычешь? Не наваливайся на пилу, как тяжелый воз, чтоб ее тянуть было сподручней, тогда и сойдется.

– А вот и нет! Ни на столечко не сойдется! – Раг был непоколебимо уверен в своем счетоводческом таланте. – Хочешь, чтоб из девяти полусажен вышло десять, а разницу себе. Куда это гоже?

– Полно врать! Из десяти – одиннадцать, – торговался лесник.

Раг яростно тыкал карандашом в бумажку:

– А я говорю – из девяти. Слыханное ли дело? А как отцы наши рубили в Черном лесу?

Жестоко обиженный, лесник сунул свою книжку в карман:

– Не учи, сам разумею!

Раг с вызывающим видом стал рядом с Вирпулисом:

– Ишь, разумник! Коли ты умен, так скажи, почему по лесу трое на дровнях ездят?

Лесник всполошился:

– Кто ездит? Где ездят? Как ездят?..

– Вот там ездят и вот так: двое на дровнях, а один впереди бежит, высматривает, а лошадь по снегу – что рыба по воде плывет. Вот куда он весь лишек уходит, что мы нарубили!

– Да, вот куда! – подтвердил Вирпулис.

– Окаянные! – воскликнул вконец разъяренный лесник. – Ну, я им сейчас покажу! – И он почти рысцой затрусил прочь.

Таукис и Плаукис вылезли из шалаша, и все четверо лесорубов стали браниться из-за скверных участков и мошенника-лесника. Однако, ж они старались говорить потише и все время с опаской поглядывали в ту сторону, где за ельником дымился костер других замшельских лесорубов. Вскоре совсем с другой стороны показался лесник. Он держал за шиворот маленького мужичка. Человечек этот был не кто иной, как Ешка!

– Не брыкаться! – кричал лесник. – Ступай за мной!

– Да я же иду! – хныкал паренек. – Не души ты меня! Отпусти малость.

– Я тебе отпущу! – И лесник с силой тряхнул пойманного. – Этакого разбойника надо бы еще покрепче… Эй, на помощь! Как бы не сбежал. Двое уже удрали. Подержи-ка его, а тех, что с лошадью, я сам словлю. Я вам покажу, как в Черном лесу дрова воровать!

Вирпулис и Плаукис крепко вцепились в Ешку. Паренек выворачивался вне себя от злости.

– Сам воруешь дрова в Черном лесу, а не мы! – заорал он. – А те двое никуда не убегут, не бойся.

Ешка вырвался из рук Вирпулиса.

– Ау-у, Андр! Сворачивай сюда!

Вирпулис ткнул Плаукиса в левый бок:

– Глянь-ка, это ж варежки вдовы Ципслихи у него на руках!

Плаукис таким же манером ткнул Вирпулиса в правый бок:

– Так и есть. А на голове шапка покойного Ципслиса!

Описав небольшой круг, Андр подогнал кобылу к замшельцам и обмотал вожжи вокруг сосны. Букстынь, красный от злости, соскочил с дровней и, размахивая руками, кинулся прямо к леснику.

– Ах ты душегуб! – заорал он. – Куда поволок нашего возницу?

– Люди добрые! – всплеснул руками Таукис. – Лопни мои глаза! Это же красный платок Ципслихиной дочки.

– А под платком – лопни мои глаза! – сам Букстынь, – в свой черед объявил Плаукис.

Вирпулису и Рагу оставалось только подтвердить это. Сбитый с толку лесник таращил глаза и разевал рот. Тут подошел Андр и так сурово воззрился на отца, что тот, поспешно сунув карандаш и бумажку в карман, приглядывался: нельзя ли как-нибудь укрыться за чужой спиной.

Вскоре все знакомцы уселись у костра, за исключением лесника, который после столь неудачной поимки воров чувствовал себя неважно и поспешил убраться восвояси.

Ешка подробно рассказал о делах в Замшелом и о том, почему им велено было ехать за медведем. Букстынь основательно переиначил его рассказ об их злоключениях, не дав пареньку поведать о некоторых событиях на Круглом озере и в Ведьминой корчме, вспоминать которые портному, как видно, было не слишком приятно. Раг посадил сына рядом с собой и стал шепотом выспрашивать о домашних делах. Он даже вздрогнул, когда Ешка завопил во всю глотку, будто дурной:

– Мужики! В Замшелом житья не стало! Снег выше заборов – ни войти, ни выйти. Всё до последней хворостинки пожгли. Колья из изгородей рубят, чтобы хоть кое-как хлеба испечь. Колодцы позамело, а если в каком и останется капелька воды, то Букис повычерпает на пиво. Сено из стогов не вытащить, скотина мрет с голоду. Крысы и мыши людей готовы живьем загрызть, вороньё обваливает трубы, проламывает крыши, сороки из рук хлеб рвут, воробьи у хозяек лукошки с мукой выбивают. Бабы день-деньской бранятся, везде и повсюду разлад и всяческие напасти. А я вот что скажу, да и Андр тоже: насчет медведя – все сущая чепуха. Зазря кобылу загоним и сами замучаемся. Мужики, ступайте домой!

Ешка снова уселся на пенек и по очереди оглядел всех. Замшельские мужики переглянулись; один скреб в затылке, другой топорщил усы. Раг чуть отодвинулся от сына и, снова нащупав в кармане бумажку и карандаш, промолвил:

– Оно, конечно, вроде бы надо ехать. Так-то так. Однако ж, с другой стороны, опять же оно как? Деньги за последние работы еще в имении, неужто им пропадать?

– Нет, этого никак нельзя, – подтвердил Вирпулис. – А с другой стороны, как сам говоришь, оно бы вроде можно: лошадь и сани у нас теперь есть, что ж в этакую даль пешком переть?

Тут Букстынь вскочил на ноги и замахал руками:

– Об этом и не думайте! Ешка же сказал ясно: ступайте домой, а не поезжайте. Это же кобыла, да и то разве что по названию. Она и троих-то на взгорок не потянет.

Что угодно, но хулу на свою лошадь Ешка стерпеть не смог: он так щелкнул кнутом, что только снег столбом взвился.

– Ах ты такой-сякой! А сам ты у взгорка не сподобишься вылезти да чуток ноги поразмять!

– Ну полно, полно, – успокаивал его Плаукис, во все стороны вытягивая свою длинную шею в надежде увидеть то, чего он долго и томительно ждал. – Можно и так и этак: и пешком и на лошади, уж как придется… Но вот меня, к примеру, девчонка домой ждет не дождется.

– У твоей Мице чесотка, – сообщил Андр.

Тут Плаукис не на шутку встревожился:

– Как! В эту зиму опять?

– В точности, как и в прошлую. Ночью приходится руки полотенцем связывать, чтобы во сне глаза не выцарапала.

– Хм! Ну, это бабская забота, – проворчал Плаукис. – Мужикам лучше держаться подальше.

Таукис пригнулся и шепнул Ешке в самое ухо:

– А Букис-то свежего пивка наварил?

– Никакого нету, ни старого, ни свежего, – отвечал Ешка, поворачиваясь то одним боком к костру, то другим. – Оно у него не бродит. А коли бродит, то скисает. А коли не скисает, то крысы в чан валятся.

– Как же так? – встревожился Таукис. – Неужто в Замшелом все кошки перевелись?

– Те, что остались, под кровати попрятались, не смеют и носа показать: крысы с доброго поросенка. Как свиньям корм задавать – только и держи метлу наготове.

– Да… Вот они какие дела, – пробурчал Раг. – В таком случае, отправку домой надо как следует обмозговать.

Тем временем Плаукис все рыскал возле дровней; Ешка, приподнявшись, вытянул шею, наблюдая за ним. Вирпулис вдруг вскочил с сугроба, в котором высидел основательную вмятину, дважды ткнул своим вертелом в котелок и вытащил все совсем мягкие картофелины.

– Мужики! – крикнул он, и усы его задергались так, будто чьи-то цепкие пальцы рвали их с обеих сторон. – Картошка сварилась! Собирайтесь!

Куда ловчее жены он слил воду на снег, поставил котелок на горячие угли, потряхивая, подсушил и наконец с гордым видом водрузил на пень. От горячей картошки шел пар, разнося вокруг знакомый заманчивый запах. Тут воротился и Плаукис; в одной руке он держал котомку, в которой хранился туес с творогом и толченой коноплей и полковриги хлеба, в другой, высоко поднятой, красовался Таукихин окорок.

Замшельские мужики мигом воспрянули духом.

– Ветчинка стоящая! – радовался Вирпулис. – А то одну картошку уже нутро не принимает.

– И хлебца ржаного с картошкой тоже неплохо отведать… – И Плаукис подбросил ковригу в воздух.

Таукис открыл туес и понюхал:

– Малость заплесневел, но с горячей картошкой в самый раз.

Трое посланцев уставились на односельчан, а потом и друг на друга: неужто они приехали сюда лесорубов ублажать?

Ешка опомнился первым.

– Смотрите только не всё поешьте! – Голос у него слегка дрожал, а на глаза навернулись слезы. – Ведь еще неизвестно, сколько нам придется ехать.

Мужики пропустили его слова мимо ушей. Вирпулис открыл свой большой карманный нож, которым и косу точил и хвастал, что даже бороду может сбрить. На сей раз он ловко откромсал им увесистый кусок мяса и отведал.

– Ничего, откормлен неплохо, – деловито заметил он и протянул Таукису попробовать.

– И посолен славно, – прошамкал тот с полным ртом.

– И прокопчен, как положено, – в свой черед добавил Плаукис, доедая остатки. – И дымком тянет, прямо сердце радуется.

Примерно таким же образом они отведали и хлеба и содержимое туеска, то и дело потчуя друг друга и дружно все расхваливая. Опробовав все припасы, принялись уписывать их всерьез, а свою картошку добавляли как приправу. Но справедливости ради нужно сказать, что и приезжих не обделяли. Увидев, что все равно их запасам конец, Букстынь старался набить утробу как можно плотнее, чтобы дольше не проголодаться. Ешка, напротив, брал по крошке и жевал неохотно, через силу, а его друг Андр все время с укором смотрел на отца. Тот, и без того сознавая свою вину, делал вид, что угощается только ради компании.

– Хватит и вам, – успокаивал он трех посланцев. – Поезжайте теперь прямо домой: Медведь-чудодей – это одна чушь. Ешка и сам это знает, а коли Ешка, так, стало быть, и Андр.

Вирпулис полностью с ним соглашался, но словами подтвердить не мог – чересчур уж был набит рот, – поэтому он только кивал головой. Плаукис полагал все же, что не худо бы того медведя в Замшелое привезти, а Таукис рассудил и вовсе мудро:

– Можно поехать, а можно и не ехать. Это как выйдет.

Закусили все изрядно, а все ж будто чего-то не хватало. Таукис уже раз-другой пощупал за пазухой, но тут же опускал руку, вроде ему просто понадобилось погладить себя по боку, но все это заметили и только нарочно не выказывали никакого интереса. В третий раз он запустил руку за пазуху глубоко-глубоко и вытащил полштофа.

– Ну как? Думаю, не худо? – спросил он, взбалтывая бутыль и по очереди оглядывая трех лесорубов.

– Отчего же будет худо? – первым отозвался Плаукис, отложив на снег краюшку хлеба. – Глоток для согрева лесорубу всегда на пользу.

Раг просунул голову между головами пареньков и шепнул обоим:

– Собирайтесь-ка поживее в дорогу. Нам сейчас ехать никак нельзя. Завтра в имении деньги платят, кто ж кинет свои кровные, по?том добытые денежки? Может, послезавтра пойдем, прямо из Ведьминой корчмы, но это еще дело темное… Лесник давеча отводил новые участки.

Ешка и сам видел, он даже не стал слушать Рага, а украдкой сгреб остатки окорока, от которого, кроме жил да кости, почти ничего не уцелело. На дне торбы громко тарахтел пустой туес да перекатывалась краюха хлеба, круглая и твердая, как камень. Ешка дернул Андра за рукав, и оба потихоньку подкрались к саням. Кобыла укоризненно заржала, взрывая копытом снег. Букстынь еще мешкал у костра и все тянул шею за бутылкой, которая переходила из рук в руки, но не попадала к нему. Как только Андр свистнул, портной нехотя поднялся и поплелся прочь от костра, то и дело оглядываясь.

Ешка тоже оглянулся на шалаш, за которым из облака дыма вынырнуло круглое лицо лесника, дернул вожжи и хлопнул кнутом:

– Едем, ребята! От них помощи не дождешься, надо на себя надеяться! Вот оно как!