Текст книги "Пареньки села Замшелого"

Автор книги: Андрей Упит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Тоже еще! Уминальщик выискался! Сущий басурман! Да можно ли с этаким мужем век коротать? Хоть к пастору беги – пусть разводит!

Пряха подтолкнула локтем Плаукиху:

– Слышь, сестрица, у богачей вон оно как, тоже не больно гладко.

Букис отлично понял, что кумушки только и ждали такой потехи. Ладно бы уж у себя в дому нести крест, так нет же, мало ей, понадобилось мужа перед людьми позорить! Букис попытался принять осанку, подобающую его высокому положению, и грозным взором окинул собравшихся:

– Ну-ну! Чего это вас всех сюда принесло? Раскаркались, как вороны! Чего людей тревожите спозаранку?

Вирпулиха сделала смиренное лицо, как и положено в присутствии власти, да разве ж язык так легко смиришь?

– Ой, папаша Букис, а ты сам-то?

Букис с достоинством прочистил глотку и выгнул шею так, чтобы поднятый ворот не заслонял уха.

– Я, стало быть, староста села! Мне, стало быть, надобно вести надзор. Я Ципслихе опекун, а сиротам ее – заступник. Я, стало быть, должен проверять, как живут вдова и сироты.

Плаукиха как ни крепилась, а все же не выдержала:

– Ох, и опекун, ох, и заступник!

Старостиха так и взъелась:

– Скажите на милость! Букис, ты староста этого села или, может, уступил свою должность Плаукихе?

Таукиха, разумеется, встала на защиту власти:

– Нынче вся босота нос задирает!

Староста чуть посвободнее отпустил пояс и пропыхтел:

– Чистая погибель с этим бабьем! Лучше бы мне пойти с мужиками лес рубить.

Босота дружно фыркнула в три голоса, а Плаукиха громче всех!

– Хорош лесоруб! Пузо – что у турка барабан.

Букис сразу же сник, как и всякий раз, когда затрагивали самую уязвимую часть его фигуры.

– Думаешь, от хорошей жизни у меня жир? Помучились бы сами этак, тогда бы узнали… Одышка дух спирает, ночью на другой бок не повернуться. Долго, стало быть, не протяну, тогда будете знать.

– Нечего столько жирного есть! – поучала его Вирпулиха.

Старостиха не утерпела: слыханное ли дело, староста, а судачит с бабами!

Но тут уж ничего не помогало. Задетого за живое Букиса не удержать.

– Да разве я много ем? И сколько ж я пью? Вот, к примеру, нынче поутру: только и съел всего три пирожка, три кусочка мяса, да малость кашки, да плошечку сала. Нет уж, к кому пристанет хвороба, от того не отвяжется.

Пряха стала рядом с Вирпулихой: раз богатеи друг за дружку, то и бедняки будут заодно.

– Нечего; значит, столько пива пить!

Опять за больное место… От злости староста сделался багровым, как петушиный гребень.

– Но-но-но! Да разве ж я пью? Сколько ж я пью? Пятый день пошел, как кружки в руки не брал. И капельки пива в доме не нацедить. – У Букиса даже слезы навернулись на глаза. – Воду пью!

– Кто же виноват, что не умеешь пива наварить? – вставила сама старостиха.

– Как же не умею, да воды-то нет. Для пива мягкая вода нужна, а на речке лед в аршин толщиной – не доберешься. У Ципслихи колодец досуха вычерпали, на дне-то еще есть, да только там больше песку, чем воды.

Таукиха и тут знала средство:

– Процедить нужно, милые мои, через край простыни, – мой старик всегда этак делает.

Староста безнадежно махнул рукой:

– Цеди не цеди – все едино. Не везет мне, видно, счастье от меня ушло. Вот как-то раз засолодил я, стало быть, зерно: две пуры ячменя и пуру ржи. Срослось – прямо что твой дерн. Положил в риге на печь сушить – трухой взялось. Все прахом пошло. В другой раз две крысы драку затеяли и угодили прямо в горячее сусло. А в третий раз, пока остужал, прокисло. Хоть все вон выливай. Цыганка мне сказала: «Вели медведя обвести вокруг чанов. А ежели придет зверю охота в чан прыгнуть, ну, тогда пивцо у тебя будет как молоко, станешь попивать, меня вспоминать».

Кумушки слушали, вытянув шеи, а Вирпулиха еще повертелась возле каждой по очереди и каждой дала тычка в бок.

– Да вы только послушайте, сестрицы! Сам староста за счастьем гоняется, за медведем-то.

Букис был так поглощен своей бедой, что не заметил насмешки и вовсе утратил приличествующее старосте достоинство. Скинув варежку, он нащупал трубку, вытащил ее и выбил о ноготь большого пальца.

– Худые настали времена, – вздохнул он, – никудышные. Еще на пять трубок курева хватит, а завтра что? Березовые листья от банных веников, сенную труху – запихивай в трубку что хочешь.

– Будто и нельзя обойтись без этой соски! – ворчала старостиха. – Летом еще туда-сюда, дым хоть мух малость отгоняет, ну, а зимой какой прок? В доме не продохнешь.

Кто знает, когда бы кончились все эти пререкания, если бы вдруг Таукиха не услышала скрип полозьев. Она побежала за сарай и всплеснула руками:

– Люди добрые! Гляньте, кобыла в упряжке! Ешка уже дома и, верно, привез.

Женщины затаили дух и еще боязливее огляделись по сторонам. Умяв большим пальцем табак в трубке, Букис затопал к сараю. Поглядел сам, покачал головой:

– И вовсе не привез. Ежели б он воротился, то кобыла стояла бы головой в эту сторону, а она у нее в ту. Этот шельмец еще и не думал ездить.

Букис притопал обратно, потом важно встал на самой вершине снежной горки, выпятил грудь, откашлялся и возопил самым грубым голосом, какой только мог из себя выдавить:

– Ешка, эй-эй! Ципслиха! Это я, Букис, староста! Вдовицы и сирот заступник. Прибыл по долгу службы и приказываю сей же час выйти ко мне!

– Ох, и бравый заступник! – проворчала пряха себе под нос.

Вдова снова приоткрыла дверь и высунула голову, притворившись, будто впервые их всех видит:

– Батюшки! И с чего это вы сбежались, как на пожар? – Потом обернулась в избу: – Да угомонитесь вы там? Ешка, будет с тебя, оставь сестрице, она позднее тебя села щи хлебать. – Потом Ципслиха оглядела всех по очереди. – Никак, все село сбежалось, и папаша Букис тут как тут!

Букис сделал шаг вперед и, стараясь как можно дольше сохранять приличествующую старосте осанку, провозгласил:

– Я прибыл по долгу службы! Как я есть, стало быть, законный опекун вдовицы и сирот!

Ципслиха, как видно, не испытывала должного почтения к его служебному долгу – слишком уж накипело у нее на сердце.

– Уж больно часто ты за нас, папаша Букис, заступаешься. Вчера два раза да и сегодня на зорьке явился. Чем мне тебя угощать? Из последнего кочана щей наварила. Колодец ты мне досуха вычерпал…

Услыхав о щах, Букис облизнулся.

– А что, мать, у нас капустки больше нету? – спросил он у старостихи и тут же вновь обратился к подопечной: – Из последнего, говоришь? А ведь масленица еще не пришла. Как ты осмелилась без моего ведома?

От обиды и злости на глазах у вдовы показались слезы.

– Чего ж мне тебя уведомлять? Сам видел, что последний. Небось все углы обнюхал.

Букис продолжал столь же сурово и непреклонно:

– Желаю попробовать! Мне надобно надзор вести, как ты сирот кормишь.

– Как же, как же! Не ровен час, обкормлю! – Она повернулась к Букису спиной, подошла к окну и отдернула рогожку.

Кумушки тут же с любопытством пригнулись, стараясь заглянуть в избушку, но там ничего не было видно, кроме Ешки и его сестры Ципслини, которые вздорили из-за миски щей. Мать постучала по стеклу костлявым пальцем:

– Ешка, оставь сестрице, сказано тебе! И лучину погасите! Верно, целый день жечь собрались? – Потом повернулась к старосте, своему заступнику, рассердившись еще больше: – Принес бы хоть березовое поленце на лучину! Сегодня последнее исщепали.

Букис пропустил это мимо ушей и повел речь о другом:

– Почему Ешка не поехал, куда было приказано?

– А мне почем знать? У него самого и спрашивайте. Он говорит – одна брехня все эти ваши медведи да цыгане.

– Да ты слышишь, отец? – вскричала старостиха. – Говорила же я, что добра тут не жди! Строгости больше требуется.

Букис прокашлялся и поддержал супругу:

– Да, стало быть, пороть надобно. А ну-ка, скажи мне, вдовица, когда ты ему последний раз всыпала? Этак… крепко… чтоб прилипало.

– Да что вы, милые мои! – Вдова смахнула слезу. – Хоть и упрям он у меня, а все ж единственный наш добытчик и кормилец.

Букис стукнул себя кулаком в грудь:

– Я ваш кормилец!

– Ты, папаша Букис, наш заступник… Да что ж мы на этаком морозище мерзнем – обувка к пяткам примерзает! Раз уж сбежались ко мне, пойдемте в дом.

Вдова вошла первой, гости гурьбой за ней. Избушка у вдовы маленькая, низенькая, до потолочных балок рукой достанешь, но зато теплая и чистая. Старостиха, пофыркивая, все шныряла глазами по сторонам – к чему бы придраться. Сухопарая пряха тотчас прижалась спиной к теплой стенке. Вирпулиха потрогала плиту и уселась на нее. Староста пнул ногой вязанку сырых еловых сучьев – уж не спрятаны ли под ней сухие поленья, – но так ни одного и не нашел. Входя в дом к подопечным, он состроил самую что ни на есть суровую мину, подобающую представителю власти, но в тепле суровость его растаяла, как корка льда под лучом солнца.

Толстяк совсем расслабил пояс и сладко протянул:

– Ну и теплынь! Матушка, тут потеплее, чем у нас.

– То-то и торчишь у них день-деньской! – вконец раздосадованная, пробурчала старостиха.

Увидев гостей, Ешка отпустил миску со щами и сел на низенькую скамейку. Одетый и подпоясанный, в отцовском овчинном треухе, нахлобученном по самые глаза, паренек был еще босиком. Не спеша он принялся обуваться, поглядывая на ранних гостей без должного почтения. Сразу видать – неслух и насмешник. В старостихе кипела злость, но она прежде всего внимательно оглядела свою крестницу. Тоненькая, легонькая, в праздничных туфельках, в красном платочке, Ципслиня, надувшись, сидела за столом и порою лениво подносила ложку ко рту. Мать тоже не сводила с нее глаз. Она подошла к дочке, хотела было поправить выбившуюся из-под платочка прядку, но Ципслиня сердито отвернулась:

– Не дергай, мне больно!

– Не кричи, доченька, я же просто так. Ну пускай, пускай торчит, – поспешила успокоить ее вдова. – Ой, доченька, да, никак, на тебе новые туфельки в будний день!

– А у старых каблучки покривились.

– И новые чулки!

– А ты старые не заштопала…

Вдова с отчаянием глянула на старостиху. Крестная мать решила, что пора вмешаться.

– И что это сегодня с дитятком приключилось? Не из-за этих ли самых щей? Уж не ты ли, разбойник, ее обидел?

Ешка только мельком с презрением глянул на сестру и на миску со щами.

– Нечего сказать, дитятко! На два с половиной, года старше меня. «Приключилось»!.. Женихов поджидает!

– Так оно и есть, матушка Букис, сынок верно сказал, – подтвердила вдова. – Портной Букстынь вот уж одиннадцатый день не показывается. Дитятко ждет не дождется, у окошка сидит, все глазки проглядела. А сегодня вот надела новую кофту и бусы.

При имени Букстыня Ципслиня отшвырнула ложку:

– Матушка, а сегодня он придет?

– Еще поутру явится, как пить дать, – ответил вместо матери Ешка, поднялся со скамеечки и потопал обутыми ногами по полу. – Я наказал тетушке Рагихе и Андру. Они его привезут. От нее не удерет, как от тебя, да и Андр парень не промах.

Поначалу слегка совестясь, Букис мало-помалу придвигал свой стул все ближе к столу, а когда запах щей ударил ему прямо в ноздри, защитник сирот не смог утерпеть и поднес миску к самому носу.

– Хм! Надо опробовать, хорошо ли вдовица сирот кормит… Вроде бы соли маловато…

Пряха все время косилась на старосту и под конец не выдержала.

– Похлебай, папаша Букис, похлебай! – подбадривала она ласковым голоском. – Разве ты у нас толстый?

Такие речи пришлись Букису как нельзя более по душе, и он кивнул в знак согласия:

– Ну да. Я, – глоток, – худею. Бывало, на шубу шло тринадцать шкурок, а нынче, – глоток, – всего одиннадцать. Не верите – спросите у портного.

Как раз в этот миг Рагиха и Андр втолкнули в избу портного. Легкий и юркий, он впорхнул в избушку с таким видом, будто не Андр его приволок за руку и не Рагиха подталкивала в спину, а сам он по доброй воле сюда пожаловал. На Букстыне был новый полушубок с роговыми пуговицами, шапка блином, узенькие брючки навыпуск поверх теплых башмаков на резинках и с ушками. Карманы, пришитые не с боков, а спереди, туго набиты, как у иных табачный кисет. Этаких брюк в Замшелом ни у кого не увидишь – портной их сшил только для себя. Рыжеватая бородка Букстыня совсем заиндевела. Увидев жениха, Ципслиня тотчас отвернулась, чтоб он понял, как невеста обижается на него за долгое отсутствие. Опершись локтем о стол, она даже прикрыла лицо ладошкой, но исподтишка то и дело поглядывала в щелку между пальцами. А жених, напротив, казался веселым и беззаботным и, как ягненок на весеннем лугу, бойко притопывал ногами и тер уши.

– Уж-ж-жас-с-сная с-с-стужа! – деликатно прошелестел он, казалось, одними кончиками губ и языка. – Даже глаза мерзнут!

– Глаза мерзнут, а он уши трет! – засмеялся Ешка и тряхнул в знак приветствия руку Андра.

Приятель был на полголовы ниже Ешки, зато шире в плечах. Его коротковатые, но сильные ноги были обуты в старые, залатанные чуни. Друзья отошли в уголок и о чем-то зашептались, по временам указывая пальцем или кивком головы на кого-нибудь из собравшихся.

Портной, что ни говорите, самый сведущий человек на селе. Врать и бахвалиться такой мастер, словно и впрямь полсвета обошел и с самими господскими барышнями водил знакомство. Петь лучше Букстыня во всем селе умела разве что одна Вирпулиха, но зато у портного была гармоника, и по воскресеньям он так задушевно на ней играл, что даже слеза прошибала. В Замшелом особы женского пола относились к нему двояко: то смеялись над ним и поддразнивали, то благосклонно на него поглядывали – Букстынь только это и замечал. Правда, от Рагихи ему всегда крепко доставалось, ну, да кто же ее не знает? Она и тут не утерпела, ткнула его большим пальцем в спину и проворчала:

– Застит свет, как черная туча! Будто он тут хозяин этого окошка. Только и знает барина из себя корчить. Барин и есть. Чего такому портняге не хватает? В тепле насидится, сытным-сытно накушается. Есть ли, нет ли у хозяев для себя, а портному самое лучшее подавай. Да только, видно, не в коня корм: худой, как щепка, по тонкому насту шагает там, где петух вязнет.

Если Букстынь слышал что-нибудь нелестное на свой счет, он обычно втягивал щеки так, что казалось, будто они прилипли к зубам, а бородку задирал.

– Щ-щепка!.. – защелкал он, как скворец при виде кошки. – Коли нутро не принимает! Когда дома живешь, еще туда-сюда, а как пойдешь к людям шить, так хоть пропадай. – Он нежно и заботливо погладил себя по животу, точно мать свое дитя в зыбке. – В три погибели скрутит.

– Как же, – вмешалась старостиха, – у самого-то селедочный хвост на обед, а за чужим столом не ведает, чем бы еще утробу набить.

– Да много ли набьешь, когда одним салом потчуют!

Вирпулиха засмеялась во все горло:

– Соседушки! Ну и барин выискался! Где же зимою молочного наберешься?

Ципслиня, делая всевозможные знаки, старалась подбодрить Букстыня, чтоб не падал духом и не давал себя в обиду, но разозленный портной даже не смотрел в ее сторону.

– Совсем никудышные дела нынешней зимой, заработков нету. А уж если и случится подработать, так все уходит на разные безделки. То на Михайлов день колечко на рынке купил, пятнадцать копеек отдал, то на рождество бусы – двадцать копеек, – много ли этак денег скопишь?

Невеста подскочила, как разъяренная ласка, и бросилась на жениха.

– Ага, так, значит, это для тебя безделка?! – завизжала она, размахивая кулачками. – А ну-ка, повтори!

– Нет, нет, что ты! – залепетал Букстынь. – Зачем же так сердиться по пустякам?

Он взял Ципслиню за худые локотки и стал успокаивать. О чем они ворковали в уголке, кумушкам никак не удавалось расслышать, как ни тянули шеи.

Тем временем Букис нахлебался щей, встал из-за стола и потуже стянул пояс. У него снова появились голос и осанка, подобающие старосте и заступнику сирот.

– Ешка! А ну отвечай, по какой причине едешь сегодня, коли велено было вчера?

– Вчера надо было кобылу подковать.

– Нынче можно и не подковывать, по насту не скользко.

Тут все сразу увидели, что малец – сущий строптивец, не проявляющий ни малейшего почтения к своему опекуну и защитнику.

– Ишь, умник нашелся! – заявил он старосте. – А как ты переедешь через Круглое озеро? Его снегом-то чуть припорошило. А по дамбе, что по ту сторону Ведьминой корчмы? Ее же всю ветром обдувает и льдом покрыло. Пусть, значит, моя кобылка падает и морду расшибает?

– На неподкованной никак нельзя! – поддержала сына Ципслиха.

Букис сменил гнев на милость:

– Ну-ну, ладно уж, ладно. Коли подковали, так теперь садись в сани да поезжай.

Ешка шагнул вперед и засунул руки в карманы.

– А ты суленые полпуры овса принес?

Сулить-то папаша Букис и впрямь сулил, да теперь норовил отвертеться:

– На что тебе овес, коли есть сена мешок? У овса нынешний год шелуха крепкая, кобыла-то старая, ей не по зубам. Да и перекармливать не след, а то отяжелеет, рысью не пробежит.

– Это, может, твои вороные. А наша кобыла чем тяжелее, тем крепче. Без овса не поедем, так и знай.

Староста вздумал было препираться, но женщины вступились за Ешку, а громче всех Таукиха:

– Без овса никак нельзя! Давай неси скорей, а то поздно будет, вон уж солнце из-за елок показывается.

Она не без умысла старалась заговорить Ешке зубы, чтобы он позабыл про остальное, но паренька не проведешь, он так и шпарил дальше как по писаному:

– Ты, гляди, сама не опоздай! А где пол-окорока, что ты посулила? Да полкаравая хлеба от мамаши Букис? Чтоб всё доставили, как было уговорено, а не то мы с Андром и с места не двинемся.

Посулившие все это добро начали было торговаться, но Андр решительно поддержал товарища. Если с одним упрямцем не справиться, где уж тут уломать двоих? Букис с женой, а за ними и Таукиха, ворча, отправились за обещанным. Ешка занялся упряжью, кое-что еще надо было подправить. Рагиха проверяла, ладно ли Андр снарядился в дорогу да крепко ли завязал чуни; Ципслиня, и Букстынь все о чем-то шушукались. Вирпулиха и пряха ухмылялись, глядя, как невеста ластится к женишку, а тот все дуется.

Но вот все собрались у саней. Ешка туго набил мешок сеном, а кроме того, положил в сани топор и вязанку сухих дров. Женщины диву давались: в лес едут, а дрова с собой тащат! И вовсе неслыханная блажь! Но теперь, собираясь в путь, Ешка превратился в такого важного барина, что даже не удостаивал любопытствующих ответом.

Вдова с гордостью смотрела, как ловко управляется ее сынок, и сама отгоняла пустомель, чтобы не путались под ногами, когда дело делается.

– Да отстаньте вы от него, уж он сам знает, чего ему нужно!

– Сами знаем! – важно подтвердил Андр.

Вздыхая и охая, Букис приволок полпуры овса, жена его – ковригу хлеба, самую маленькую. Как ни искала, поменьше на полке не нашлось, а Таукиха притащила пол-окорока, тот кусок, что попостнее. Мясо и хлеб Ешка сунул в торбу, рядом с туеском творога и толченой конопли, что мать дала в дорогу, а мешок с овсом положил у задка саней. Мешок с сеном лежал на них вдоль, и Букстынь, услужливо суетившийся вокруг отъезжающих, решил положить его поперек, как обычно, но Ешка отогнал портного прочь:

– Не суйся, куда не просят! Мешок сена – не штука сукна, его нельзя тянуть как вздумается.

– Один сядет спереди, другой сзади, – пояснил Андр, – чтоб видеть, коли сзади нападут.

Ага! Коли сзади нападут! Дальняя дорога – дело не шуточное. Кумушки затихли и с превеликим почтением взирали на посланцев, у которых все как есть, дочиста решено и продумано. Ешка, уже с вожжами в руках, все еще мешкал и, словно бы кого-то выискивая, вглядывался в толпу.

Почуяв недоброе, староста стал торопить пареньков:

– Усаживайтесь, да трогай, солнце-то уж на самых верхушках елок.

– Никак нельзя, – ответил Ешка. – Когда мы того зверя поймаем, один будет править, другой зверюгу за поводок держать, а кто – сзади подгонять?

– Без третьего не обойтись, – объявил Андр, к ужасу всех провожатых. – Ну как, Вирпулиха, поедем с нами? Прокатим, как барыню!

Та со смехом отмахнулась обеими руками:

– Ишь ты! Куда мне, старухе, с этакими озорниками. Уж лучше возьмите Ципслиню.

– Ай! – взвизгнула Ципслиня. – Не поеду! Холодно!

Пряха вытянула свой длинный палец:

– А почему бы папаше Букису не поехать? Теперь за порядком в селе следить ни к чему, коли оба озорника уедут.

Букис со страху спрятался за свою старуху:

– Ну-ну-ну! Какой из меня ездок! Удушье мучит. Как побуду на морозе подольше, этакий кашель схватит, что за забор держусь. И ходить не могу. Как ступишь потверже, сразу в снег провалишься до подмышек. Только вчера матушке пришлось меня выкапывать.

– Да, милые мои, он уж никак не может ехать. Да ведь и вес какой – один с полвоза потянет, далеко ли вы с этакой поклажей уедете?

Почуяв опасность, портной поспешил на подмогу паренькам:

– Полвоза, говорите? Да ведь когда в санях припасено полпуры овса, кобылка вдвое тяжелее поклажу рысью потянет.

– А чем плох наш портной? – спросил Ешка.

И Андр тут же поддержал дружка – видно, у них заранее был такой уговор.

– Весу в нем почитай что никакого нету, по снегу, как заяц, скачет, не вязнет. Толкач из него выйдет – лучше и не придумать.

– Нечего шутки шутить! – всполошился Букстынь и попятился. – Как же я могу ехать? Неужто село оставлять без портного?

Но тут все кумушки пришли в раж. Как стая ворон, они налетели на портняжных дел мастера, а громче всех разорялась Вирпулиха:

– Верно сказано! Пусть портной едет! Ни жены у него, ни детей, никто в убытке не останется.

– Я же уши отморожу… – захныкал Букстынь.

Но Ешка и тут знал, что делать:

– Пускай Ципслиня даст тебе свой платок.

– Ох! – заохала Ципслиня, повязывая жениху на уши красный платок. – Мы же на масленицу хотели свадьбу сыграть.

Букстынь тут же отпрянул:

– Как это на масленицу? Я же сказал – на пасху!

Портной стоял у самых саней, Ешка лишь слегка подтолкнул Букстыня, и тот плюхнулся на мешок с овсом, так что ноги свесились через задок. Ешка мигом вскочил в сани и уселся спиной к Андру, а тот для верности ухватил Букстыня за полу шубейки. Это было очень разумно, потому что портной сразу же начал барахтаться и рваться вон из саней.

Андр строго прикрикнул на него:

– Ты куда! Что за выкрутасы? Сиди смирно, а не то все пуговицы оборву.

– Я… я только хотел… – пробормотал Букстынь. – Мне… сидеть неудобно… Ципслиня! Ну ладно уж… пусть на масленицу…

– Не скули! Высидишь в мешке вмятину, вот сразу и станет удобно. Что ж ты, Ешка? Трогай!

Ешка натянул вожжи:

– А ну держи шапки! В путь-дорогу, кобылка!

Лихо щелкнул кнут – уж на это Ешка был мастер, – кобылка сразу пошла рысью, заскрипели полозья, на солнце заискрился снег. Женщины замахали вслед варежками, довольный Букис кивал головой, вдова вздыхала, Вирпулиха смеялась, а Ципслиня проливала слезы:

– Б-бу-букстынь… Как бы эти негодники его не заморозили!