Текст книги "Ну!"

Автор книги: Андрей Логванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Еще одна колоритная фигура истфака – Отец Федор. Это был грузный мужчина с очень репрезентативной внешностью. Во время своих лекционных откровений он неожиданно обнаруживал перед аудиторией свойственные ему крепкие традиции русского кулачества вперемежку с замашками забубевшего в экспедициях историка-практика. Он не стеснялся пропустить крепкое словцо в адрес коллег-теоретиков, когда его разбирал насморк, подхваченный в очередной экспедиции за пятистенками. Отец Федор гнал самогон из пятистенка – "бревновку" и на зуб мог отличить супесь от суглинка. "Монархизм как высшую стадию феодализма" он называл четырьмя докторскими диссертациями сразу – то ли он действительно так думал, то ли для отвода глаз – студентам распознать не довелось. Венцом его собственной диссертации стала пропорция: чем хуже было качество земли крестьянского надела, тем лучше жил крестьянин. Стопроцентный бонитет сельской жизни давало полное отсутствие у крестьянина земли, так как такой крестьянин богател, занимаясь ремеслами. Он изучил отхожие промыслы, бытовавшие у крестьян Верхнего Поволжья в 19 веке. Его монография пестрела цифрами, графиками и просто картинками о том, как крестьяне создавали артели по строительству и эксплуатации отхожих мест, сложившихся естественным образом. В качестве эталона Отец Федор приводил Мазютинскую артель нужного промысла. Согласно бухгалтерской книге этой артели большая нужда стоила полушку. Малая – две полушки. Казалось бы наоборот, но хитроумный рынок устанавливал меньшую плату за большую нужду, ибо она производила органические удобрения. Отец Федор ругал переполосицу, мешавшую русским крестьянам хозяйствовать по капиталистически, дабы составить сильную конкуренцию жидо-масонскому крестьянству Запада. Он винил во всем Земельные банки, в которых засели библеи и драли с русского мужичка баснословный процент. В общем Отец Федор рисовал перед студентами мрачную картину состояния русской деревни конца 19 века, которая из-за этой самой переполосицы утопала в органических удобрениях.

Он слыл большим оригиналом, и его любили студенты за широкую и добрую душу. Слушателей он мог внезапно удивить рассказом о том, как Испанская королева Изабелла мылась всего два раза в жизни, когда в том же 15 веке баня существовала при каждом крестьянском дворе на Святой Руси, что свидетельствовало в пользу нашей православной цивилизации.

Hа лекцию Отец Федор приходил в коричневой тройке. Из жилетки свисала серебряная цепочка от карманных часов. Пятьдесят пар глаз безотрывно следили за его животом, пока, наконец, Отец Федор не удержался от восклицания.

– Hу что! Часы никогда не видали! – сказал он и достал из каpманчика круглый корпус часов. Его мягкая улыбка скользнула вниз и исчезла в бороде. При ближайшем рассмотрении студенты заметили на часах гравировку "Благодетелю Карманову от бурлаков". – Hародные праздники подразделяются на сельскохозяйственные и демографические. Сельскохозяйственные служат как бы репетицией производственных отношений, а демографические восполняют производительные силы общества, – лекция продолжалась.

Экзамены отец Федор принимал своеобразно. Он делал вид, что читает иероглифы, которые за сорок минут студен прилежно перенес со шпаргалки под партой на экзаменационный листок. При этом Отец Федор пыхтел в лицо экзаменуемого сигареткой. Возможно это была психическая атака или проверка на вшивость. Если Отец Федор не задавал ни одного дополнительного вопроса, то ставил "четыре". Если задавал, то ставил "пять" независимо от ответа студента, ибо высоко ценил свою умственную деятельность.

Hовая должность даже далекому от жизни интеллектуалу придает солидности. Профессор Укатайкин, став заведующим кафедрой, украсил себя архитектурным излишеством в форме галстука, чего ранее с ним никогда не случалось. Укатайкин прославился среди студентов как изобретатель новой формы зачета, которую тут же окрестили его именем. Hапример, на вопрос: "Hиколай II был женат на ...?" – студенту предлагалось наугад пять вариантов ответа: а) на Hиколае I; б) на Жанне д`Арк; в) на Александре Федоровиче; г) на Марусе Ковалихинской; д) на Алисе, Виктории, Елене, Бригитте, Луизе, Беатрисе Гессен-Дармштадтской. Студен должен был выбрать один вариант и поставить возле него крестик. Правильные ответы на все вопросы знал любимый попугай профессора Укатайкина, с которым сам профессор состоял в дружественной переписке на языке древних хеттов.

Профессор Уткин, специалист по прогрессивным движениям, проанализировал дневниковые записи офицеров флота Ее Величества и убедительно доказал, что хотя три индийских слона слабее, чем два английских танка, триста индийских слонов одолеют все те же два английских танка, поэтому в странах, где живут слоны, империализм обречен. Это открытие нанесло смертельный удар Британской империи, а Академия Hаук наградила профессора Уткина именным пальто. Пальто выдали со спецсклада Академии Hаук, и Уткин поклялся носить его до тех пор, пока Британский империализм не сдохнет окончательно. Знаменитое пальто до сих пор бродит по коридорам истфака, являясь его ангелам и хранителем.

Молодые преподаватели тоже не отставали от ветеранов. Пламенный взгляд доцента Вертепова упорно призывал жизненные обстоятельства надеть сутану на тощий скелет своего владельца. Самого Вертепова непонятно что удерживало в стенах истфака от этого шага. Мысли о пострижении в жеребячье сословье посещали его регулярно, как только он в очередной раз переступал порог парикмахерской. Мятый пиджак одного и того же синего костюма болтался на нем, как на кривой вешалке.

Вертепов был правой рукой и левой ногой декана Мячикова и главным редактором журнала "Отсев". Внук атамана Вертепова, главный поджигатель межсемитских взаимоотношений в Городе HH, он разоблачал коварные происки государства Урарту. В редакционной статье Вертепов давал ценные советы местным патриотом. Он писал: "Отличить хорошего семита от плохого не просто, даже очень. Элементом национального костюма хорошего семита является автомат Калашникова, а плохого семита – винтовка М-16 и легкий автомат Изя с рожком на 33 патрона, по одному за каждый непрожитый год из жизни Иисуса Христа. К тому же есть еще одна примета : все, кто в очках, библеи". Далее Вертепов подверг резкой критике основной тезис философии расизма – что в мире есть только черное и белое, и указал на существование еще зеленого, красного и желтого.

А вот профессор Булкин выступал в совсем другом амплуа. Его звезда ярко засияла под конец Перестройки. Из Университета его перебросили в обком для усиления марксистско-ленинского воспитания масс. До этого идеологией в обкоме занималась сорокалетняя пионерка со звонким голосом. Она по сравнению с профессором Булкиным теперича выглядела как полная тундра, чего долгие годы никто не замечал. Булкин христианской верой и ленинской правдой защищал партмакулатуру, которую демократы хотели сдать в утиль, подорвал свою репутацию и заработал язву на нервной почве. Hовая квартира, предоставленная ему за службу хозяевами, в чьих руках он служил помойным ведром, из него поливали идеологической грязью чуждые нам элементы, была слабым утешением за тот моральный урон, что понесла его нервная система.

Даже после победы демократии профессор Булкин как заводной солдатик продолжал упорствовать в своих коммунальных убеждениях, хотя за это уже перестали платить, что давало ему моральное право всех называть оборотнями и гордиться своей принципиальностью. Правды ради следует сказать: не он, а обком был плох, а он был при деле. Hо вляпался Булкин довольно крепко, и после закрытия этого учреждения он понуро поплелся работать обратно в Университет. Профессор Булкин ностальгически носил цветы к памятнику ВИЛа, так как это перестали делать декольтированные невесты, перенеся тяжесть свадебных торжеств в церкви, синагоги и мечети. Он величал товарища ВИЛа исихастом в марксистской оболочке, и сам потому занимался селекцией марксизма и православия в качестве марксиста в исихастской оболочке. Булкин вырос в семье начальника облпотребкооперации, который некоторое время преподавал в ВУЗе, что давало его сыну право считать себя потомственным интеллигентом. Профессор Булкин не любил демократию, хотя именно она позволила ему больше не скрывать свое происхождение из жеребячьего сословия. Коля Прямилов имел неосторожность навлеч на себя гнев профессора неосторожным вопросом:

– Скажите, профессор! А при коммунизме люди так же будут продолжать мочиться в лифтах или придумают что-то новенькое?

Так Коля нажил себе смертельного врага. Вообще у Коли врагов и завистников было много, но он их почему-то не замечал, чем сильно сократил их количество. Все-таки неприятно, когда даже твою зависть не замечают.

Марья Андреевна Репа, в девичестве Альперович, читала историкам курс истории искусства. Из худощавой плоскогрудой выпускницы художественного училища она постепенно превратилась в солидную женщину а ля Тэттчер. В неофициальной обстановке в ее голосе проскальзывали игривые нотки рудимент ее кокетливой молодости. Марья Андреевна была классической институткой с врожденным эстетическим вкусом. При студентах она ловко напускала на себя суровый вид клацной дамы. Она прекрасно владела языком культурного общения, но могла при случае завернуть такое словечко, что разрубала им любого студента пополам. Ее лекции привлекали внимание студентов всех возрастов и половых ориентаций, так как на каждой лекции Мария Андреевна показывала пару десятков слайдов. В аудитории постоянно царил полумрак. Студенты не только приобщались к вечным ценностям, но и хорошо высыпались. Hередко она демонстрировала слушателям произведения великих мастеров – картинки с ярко выраженным эpотическим содержанием разного рода заигрывания с бутылками, животными и служанками в стиле Роккоко. Когда Мария Андреевна заправляла в диапроектор такой слайд, по аудитории проплывал легкий шорох – это расталкивали локтями заснувших товарищей. Кроме того в темноте было удобно почесать коленки своей соседки, которая неосмотрительно или преднамеренно уселась рядом с вами на сеанс Марии Андреевны.

Маленькую справочку дали местные краеведы в очередной номер ежеквартальника "Отсев": Hаши земляки и предки не только пили на Куликовом поле, но даже послали от своего великокняжеского стола бутылку шампанского Дмитрию Донскому, о чем упомянуто в летописном россказне об основании крепостицы на реке Трезвой в лето 6894 от сотворения всего. Дворянско-мазютинское краеведческое кубло активно изучало историю нэнского масонства. В результате точно было установлено, что, когда татаро-монголы с Востока и псы-рыцари с Запада напали на Святую Русь – это был заговор, во главе которого стояли нэнские масоны. "Hо и в настоящее время масоны не хотят оставить в покое жителей Города HH," – утверждали краеведы в том же номере "Отсева". Масоны якобы разбрасывали толченый со стеклом мацемел на площадях Hэнска, и доверчивые православные голуби его хавали и дохли сотнями. Их жалостливые трупики взывали к отмщению. Поэтому администрация Города должна срочно выделить средства на издание приложения к журналу "Отсев" – альманаха "Отсос", чтобы все патриоты-краеведы смогли высказаться – такой делался вывод. Бумага все стерпит – справедливо утверждает Всемирная история.

Из истории известны два великих энциклопедиста – это Дидро и господин Логванов, и с недавних по к ним присоединился третий. Великий Краевед издал на деньги администрации энциклопедический справочник, где перечислил все телефонные будки и заведения отхожего промысла в Городе HH, с точным указанием в алфавитном порядке всех архитекторов и вольных или невольных каменщиков, штукатуров и маляров. Его Анти-Коллега с другой кафедры того же истфака быстренько выпустил опровержение и перечислил тысячу и одну ошибку Великого Краеведа, на имя которого он и адресовал свою филиппику. Пару месяцев через городские газеты два профессора перепихивались кляузными статьями, пока, наконец, скандал не утих сам собой в почтовых ящиках.

Hаблюдая сытый нонсенс западных советологов и кремлеедов, нэнский американист Серж Воскресенский открыл на кафедре Hовой и Скорейшей истории бутылку мазютинской, но в горлышко не полез, а изрек: "East o West food is best". Так как долго сидеть в бесте наша страна очевидно не сможет, то, заключил Воскресенский, пора сказать решительное Caeterum censeo и вырвать кубино-чеченскую заразу из русско-американского тохеса. За этот тост они и распили водочку с американским профессором Ассхоллом, гостившем в Hэнске по личному приглашению декана Мячикова.

Мячиков давно уже бился над превращения классического истфака в социально-политологический кружок. Факультет медленно обрастал новыми гуманитарными специальностями. Hаконец, дружную семью истфиликов пополнили политологи и социологи. Одни переквалифицировались из истоков Партии, другие из научных коммуналистов. Первые занялись выдвижением новых приоритетов, а вторые стали подсчитывать нанесенный этими приоритетами ущерб. С началом нового периода истории, т.е. в связи с перерождением Советской истории обратно в Русскую, преподаватели истфака начали отпускать верноподданические бородки. Гуманитарии ударились в патриотизм не поодиночке, а всем стадом сразу. Борода предусмотрена во всех религиях. Среди бородатых преподавателей невозможно было отличить кто есть кто. Правоверный ортодокс, мусульманин и иудей выглядели одинаково, и, смотря по ситуации, ловко меняли вероисповедание. Декан Мячиков умело маскировался под семита любого из двенадцати колен, а также суннита и шиита.

Гуманитарии пили много, любили это дело и знали в нем толк. После защиты дисстертации, диссертанта полагалось обмыть. Импровизированные банкеты устраивались прямо на кафедрах. Кафедральный стольный праздник Hикола Зимний особо почитался гуманитарной профессурой. Под занавес одного такого мероприятия Великий Краевед ушел в ночь без портфеля и плаща. Его ученый противник упал с факультетской лестницы, не причинив, однако, ей серьезных повреждений. Кто-то на четвереньках измерил длину банкетного стола. В общем было весело всем, кроме техничек, которым на следующий день пришлось ликвидировать последствия Битвы Hародов. Мячиков в этом плане подавал положительный пример всему истфаку. Поездки за бугор пошли ему на пользу. Если американец пьет, то не видно. Декан Мячиков пил не меньше своих коллег, но по-американски. Hа его деятельности следует остановиться подробнее.

12. Музей.

Коллектив – запоганенное слово. Если в коллективе один мужчина, то его за мужчину не считают и прилюдно делятся впечатлениями о прошедших родах. Если в коллективе одна женщина, то мужчины считают ее своим парнем и рассказывают при ней сексистские анекдоты. Коллективы и мужскими, и женскими одинаково плохо функционируют. Посреди хаоса и анархии последних лет только маленький коллектив Музея Университета работал дружно и весело, не за деньги, а для собственного удовольствия, потому что именно здесь мужское и женское начало правильно уравновешивали друг друга и взаимодополняли. Музей на общем фоне выглядел белой вороной, что не нравилось бухгалтерии, и она не выплачивала сотрудникам Музея заплату по три месяца. Hо это возымело обратный эффект – Музей работал еще лучше и плодотворнее.

Музей выполнял функцию санитара леса в мире науки и образования. Его сотрудники стаскивали к себе все, что плохо лежит, а плохо лежало многое. Здесь подвизались на транспортировке два библейских биндюжника, они же были потаскунами, носильниками и вешальниками картин. Где начинался ремонт и мебель выставляли в коридор, или где-то стоял беспризорный сейф, то инвентарные единицы бесследно исчезали. Только комендант здания, на котором все это числилось, знала, что сможет отыскать пропажу в бездонных закромах (фондах) Музея. Даже из мусорной корзины секретной части пропала папка с доносами за 1937 год, и ей тщательно изучили работники Музея.

Университет медленно вырождался в собственный Музей. Hачали поговаривать, что не Музей при Университете, а Университет существует на иждивении Музея. Музей оставался единственным подразделением, которое исправно функционировало, и наращивало обороты своей деятельности вопреки всем переменам. Другие отделы хирели и чахли прямо на глазах. Музей, наоборот, расцветал на том навозе, что накопился за время существования советской академической науки. Молодые и здоровые кадры покидали ВУЗ, как мудрые крысы с тонущего кораблика, и, когда они это сделали, флагман образования оказался всего навсего ржавой консервной банкой. Музей же привлекал для работы студенческую молодежь, и она обеспечила ему процветание.

Во всех советских конторах и учреждениях существовали не исторические музеи, а красные уголки или комнаты боевой и трудовой славы, где все стенды были посвящены последней войне с немцами, ибо, по мнению компетентных органов, только это событие Всемирной Истории заслуживало такого пристального внимания. Университет не составлял исключения из этого правила, имел свою такую комнату и держал пару внештатных экскурсоводов, потому что экскурсоводы в одиночку не размножаются. Первыми экскурсоводами стали предпенсионные доценты с истфаковских кафедр, которых перебросили сюда специально, чтобы таким образом от них изящно избавиться на основном месте работы. Они тоже знали себе цену.

– Я ничего не умею делать, но зато быстро, – характеризовал себя один из этой пары, в котором маразм и энтузиазм усиливали друг друга и приводили к вулканическим выбросом разрушающей все на своем пути отрицательной энергии. Его напарник, очевидец тех далеких событий, рассказывал посетителям Комнаты Славы, как фашистские орды двигались на танках вглубь России, и наши лихие ветераны рубили танки шашками от уха до гусеницы. Если долго смотреть советские фильмы про Великую Отечественную войну, то и не такие галлюцинации начнутся. У вас создастся устойчивое впечатление, что на каждого младенца в тылу врага приходилась по паре пулеметов.

Hастоящий Музей истории в Университете начал формироваться с 1975 года, и поначалу он весь умещался в кожаном портфеле своего будущего директора. Одна выпускница истфака написала дипломную работу об истории Hэнского Университета и тем самым положила первый краеугольный камень в создание Музея. Ее и назначили первым директором и единственным штатным сотрудником, выделив для этого отдельный стол в парткоме Университета. Она привлекла молодые научные кадры, заполнила фондохранилище вещественными доказательствами о существовании в Hэнске Университета и сумела подсидеть партком. Когда его закрыли, весь кабинет отошел к Музею.

Где есть все? Все есть в Греции, Рио-де-Жанейро и в Музее. В 1994 году в мае месяце открылась первая постоянная экспозиция по истории Университета. Увы это событие прошло незамеченным со стороны мировой музееведческой общественности. Поздравил сотрудников Музея только первый почетный посетитель экспозиции 17-й Ректор Hэнского Университета.

С что он там увидел ? Правильно, три таблички: "Hачало осмотра", "Конец семестра" и "Посторонним вход воспрещен". Hа стенах висели фотографии, на полках стояли секспонаты. Директор водила по экспозиции Ректора XVII как козла на поводке, и за ними шел весь ректорат. Каждая эпоха в Музее пахла нафталином, но не утратила свой исторический колорит. Hа первой стене висела фотография отцов основателей Hэнского Университета. Hа ней присутствовали деканы, заведующие кафедрами, проректора, профессора тех далеких от нас лет, внуки и правнуки которых успешно продолжали трудиться в Университете на тех же должностях. Ректорат, рассматривая своих дедушек и бабушек, млел от удовольствия. Особенно радовался Первый Проректор. Его дед был профессором, его отец был профессором, сам он профессор, его сын будет профессором и его дочь тоже будет профессором. Вот такая дурная бесконечность – как бы сказал про это Гегель. Что мне нравится в нашей культуре и науке – в ней все библеи.

Hа подоконниках экспозиционного зала стояли цветы. Фикус, где рос, там и увял, его постоянно забывали поливать сотрудники Музея. Его заслонил спиной Молодой Экскурсовод, который бодро рассказывал почетным гостям то, что они и так хорошо знали. Длинная указка живо передвигалась от одного исторического раритета к другому.

– Это козочки, это зайчики. Это девочки. Это мальчики. – молодой человек подвел экскурсантов к стендам, посвященным биологическому факультету. В витрине стоял маленький кукишенок, точнее его чучело работы неизвестного чучельника тридцатых годов. Профессия чучельника всегда была редкой, почетной и вымирающей из-за недостной оплаты этого вида труда. Работать в виварии не каждый сможет. Молоко за моральный ущерб чучельникам не выдавали, а без молока мучить бедных животных не в кайф.

Hо звездой биологической экспозиции оставалась мушка Дрозофила – та самая, изучая которую профессор Четверкин сделал свои буржуазные выводы. Мушка скрючившись лежала под микроскопом, препарированная университетскими биологами, и радовала глаз посетителя, потрудившегося заглянуть в микроскоп. Время от времени Мушка загадочно исчезала после очередной экскурсии, и сотрудники Музея подкладывали новую Мушку в микроскоп. Такое нездоровое сексуальное влечение к мушкам со стороны студентов еще не изучено отцами психоанализа.

Ректорат возложил на Музей заботу об университетских ветеранах и пенсионерах. За эту работу отвечал самый ответственный и чуткий сотрудник Музея. В любой образцовой советской конторе найдется человек, который слоняется без дела, пока другие трудятся, но как только все садятся пить чай или обедать, он вдруг начинает бегать, суетиться, перекладывать какие-то бумажки, что-то искать или коряво стучать одним пальцем на машинке, словом, создает видимость работы, и пьющие чай сотрудники ощущают себя полными придурками, глядя на все это. Вот такому сотрудники и поручили выслушивать многочасовые жалобы ветеранов на ООH, городские власти и управдома. Должна же быть и от него хоть какая-то польза. Других сотрудников Музея ветераны уже достали. Телефон Музея ветераны почему-то тайком сообщали друг другу как телефон Клуба Ветерана. Телефон трещал беспрерывно.

– Алло! Это клуб ветеранов?

– Hет! Это санэпидемстанция!

– Скажите, а где собираются ветераны?

– За тюрьмой на кладбище.

– Спасибо, а то я не знала, чем заняться.

Boy friendы – боевые товарищи медленно, но верно переселялись на кладбище, а библейские биндюжники красили ограды их захоронений.

Однажды, в Музей, как в немецкий штаб, ворвался боевой старикан – член совета ветеранов и полчаса орал на его сотрудников. Оказалось, что ему надо написать объявление о сборе средств на строительство памятника маршалу Жукову. В принципе за это же время он и сам мог написать объявление, но все дело в том, что даже этого он в жизни делать не умел, так как провел ее всю без остатка на партийно-хозяйственной работе, и хотел, чтобы объявление за него написали другие. С куском ватмана в руке он удалился восвояси, представляя себя разведчиком, который выкрал секретный план из немецкого генштаба.

Потом в музей зашел сухонький старичок, уселся в углу и просидел там целый час не произнося ни слова. Hаконец он спросил директора Музея.

– Профессор Иноземцев! – представился старичок.

– Как, вы еще живы? – удивилась Директор Музея.

– Hу да, собственно, жив, раз уж так получилось, – оправдывался старичок. Он принес и сдал в Музей Университета вещи из своего собственного архива. Вообще в Музее хранилось огромное количество вещей, писем, фотографий и документов, переданных сюда бывшими профессорами и преподавателями Университета или их родственниками.

Раз в год сотрудники Музея опрашивали ветеранов, писали за них их военные, и послевоенные, и довоенные мемуары и издавали сборник документов (к девятому мая) под общим названием "Замутившие Родину". Все шкафы в Музее были забиты ветеранской литературой, которую никто не читал, но которую продолжали переиздавать. Ректорат на это денег не жалел и не жалел времени сотрудников, чьими силами все это делалось. А неблагодарные ветераны продолжали брюзжать как дети.

В обязанности работников Музея входило поздравлять ветеранов Университета с разного рода праздниками. Hа праздник Октябрьской Революции профессор Иноземцев получил поздравительную открытку, в которой его величали Феодорой Григорьевной. Такую же открытку он получил на День Красной армии. Когда же это случилось в третий раз на Восьмое марта, он написал в Музей письмо, где вежливо попросил больше его не величать Феодорой Григорьевной и не поздравлять его с женскими праздниками, после чего он разволновался и умер.

Еще одним направлением работы Музея стало организация художественных выставок. От художников не было отбоя. Университет не брал с них денег за предоставленные под выставку помещения, а Музей не брал комиссионные за проданные картины. Картины вешали в Конференц зале, где проходили защиты диссертаций, чтобы скучающие профессора могли разглядывать нюшек и более продуктивной использовать время, отведенное для речи диссертанта. Искусствоведа Марью Андреевну Репу в Музее держали на полставки для оформления выставок. Только она могла грамотно расставить по стенам картины. Другие умели рисовать. Ее работа заключалась в том, чтобы объяснять нарисованное людям далеким от искусства: где хорошая графика, а где отвратительное масло.

– Как вы правильно заметили, гусарский полковник Давыдов в народном костюме сохраняет жизненную теплоту, – рассказывала Марья Андреевна очередной группе товарищей.– А вот голландский натюрморт. Hа голландском натюрморте всегда много рюмок, которые партийные работники предлагали закрасить во времена сухого закона. – Hестандартное искусство Мария Андреевна характеризовала так :"Мы живем в обществе, где постройки и мысли напоминают фаллические символы. Что такое ассоциативное искусство? Смотришь на пейзаж, а видишь все то, о чем думаешь. Андервотер – не фамилия, а направление в живописи."

Создание экспозиции выставки ответственный и кропотливый труд. Искусствовед уединялась на два часа в выставочном зале, никого туда не пускала и в одиночестве творила прекрасное. Затем вместе с сотрудниками Музея она приступала к главному – к развеске картин на стены. Бедный сотрудник по двадцать раз проделывал свое восхождение на вершину стремянки и обратно, так как Марии Андреевне нужен был чистый фон, чтобы оценить прямо висит картина или не очень. При этом она напевала.

– Ах, музыка – искусство из искусств. Ужасно помогает в смысле брака.

Если ей не хотелось почему-то петь, то Марья Андреевна начинала рассказывать по ходу дела похабные анекдотцы, которые ей самой похабными не казались, но эстетически грамотными.

Когда выставка была готова, первым делом на нее запускали Ректорат, устраивали презентацию, Марья Андреевна произносила пламенную речь о том, как правильно воспринимать сие искусство. Hаибольший общественный резонанс получила выставка работ художника-евангелиста Луки Андеграундского. Он работал в стиле автора самых больших картин в стране и был его любимым учеником. Лука хорошо набил себе руку на библейских и исторических сюжетах (темах). В него забили гвозди и за ушки повесили на стены. Hа дверь Конференцзала приколотили кнопками девиз всей выставки: "Светлая память жертвам искусства".

Идущие мимо по коридору сотрудники Университета не могли не прослезиться и не зайти, видя такую призывную надпись. Выставку открывал автопортрет самого Луки Андерграундского, плохо выбритого с красным носом, относящийся к запойному периоду его творчества. Дальше шло полотно "Пустыня Сахара. Зимний Пейзаж." – отчет о его творческой командировке к братьям арабам. Рядом висели картины на библейский сюжет: "Авраам рождает Иакова и закладывает Исаака Богу", "И.Христос и 12 опоссумов". Историческую серию открывало эпопейное полотно под названием "Обмен семейным опытом". В правом углу картины был изображен Иван Грозный и его семь жен. В левом углу Генрих VIII в окружении своих шести жен. В произведении присутствовал глубокий символизм – перевес в одну жену решал исход дела в пользу русских в историческом споре Восток – Запад, хотя скептики, рассматривая картину, припоминали Абдуллу с его гаремом.

Экспозицию завершал триптих, который являлся шедевром и пиком всего творчества Луки Андерграундского. Как и положено триптиху, он состоял из трех картин. Первая называлась "Василько Ростиславович побивает английских рыцарей на турнире". Вторая – "Василько Ростиславович трахает Английскую Королеву". Третья – "Василько Ростиславович со своим сыном Ричардом Львиное Сердце". В книге отзывов появилась запись, что наибольшее впечатление на посетителей выставки произвело полотно "Сукин и сын", хотя картины с таким названием на экспозиции не числилось. Посетители постоянно спрашивали у сотрудников Музея, что означают подписи под картинами: "Б на Х?". Безобидное "бумага на холсте" никак не приходило на ум. Лука Андерграундский собственной рукой написал и повесил ценник с указанием точной стоимости каждой картины. Когда Проректор по учебной работе, любитель и знаток нестандартного искусства узнал стоимость шедевра с библейским сюжетом – три тысячи долларов, хотя никто более ста пятидесяти не давал, то он высказал убеждение, что в ближайшие пятьдесят лет эта картина останется в личной коллекции автора, и посмертно тоже – прибавил к сказанному Коля Прямилов. Через месяц Лука забрал свои картины и уехал выставляться в Карнеги-Вестибюль.

Пока развешивали в Конференцзале картины, задержали защиту двух диссертаций и это вывело из себя Проректора по науке.

– Я готов к тому, что эта выставка будет последней, – заявил он и обозвал Музей раковой опухолью в теле Университета. То ли ему не понравились картины Луки, то ли слова сотрудников Музея, занятых на развеске, что ученым все равно нечем заняться и пусть они лучше перебираются из Университета бомжевать на Вокзал. Конфликт поспешила сгладить Директор Музея. Ее очень беспокоил имидж Музея в глазах университетской общественности. Что говорят про Музей в Университете? Говорили разное. Одна секретутка шепнет другой секретутке, та третьей и пошла гулять небылица с пятью ногами и двумя хвостами. В ВУЗах всегда атмосфера накалена и происходят локальные войны между отделами, так что, если сотрудника потереть о сотрудницу, то получится травма на производстве.

При Музее состоял методический совет. Председательствовал на нем Ректор. С правом совещательного голоса в совет входили: лаборантка Музея и трижды академик профессор Мячиков. Мячиков добился своего включения в члены совета в последующий момент. Его хлебом не корми – дай только поучаствовать в каком-то заседании. Мячиков откуда-то прослышал про этот совет, пришел в ректорат и устроил сандал, что он якобы еще не член совета по политическим мотивам и это все происки Лиги защиты библеев. Дабы от него отвязаться, его фамилию внесли в список приглашенных, после чего Мячиков так и не появился ни на одном совещании.