Текст книги "Голем, русская версия"

Автор книги: Андрей Левкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Как злятся собаки?

Выйдя наконец на улицу, я ощутил, что меня шатает. Мимо шли две дамочки, одна говорила другой о чем-то, произнеся фразу «И я разозлилась как собака».

Я машинально перевел глаза вниз – интересно, она вела на поводке собаку. Но собака была размером с кошку, вдобавок почти лысая, поджарая и мелко дрожала, хотя и была в ливрейке. Я не мог представить, как эта собака может разозлиться.

Херасков подтверждает,
что и такое возможно

То, что сказал Бармалей, уже было похоже на правду. Его правду, но можно было поверить. Но я уже ничему тут не верил, отчего и пошел к Хераскову, который – после истории с хозяйственным мылом и мыслями политтехнолога – сделался для меня главным экспертом по части недопознанного.

– И может такое быть? – спросил я его, рассказав в общих чертах сообщенное мне Распоповичем.

– А запросто! – ответил Херасков. – Вот я в молодости, года два назад, надумал за Маринкой приударить. Решил тоже начать бегать по стадиону. А там и приударить – я в институте даже к легкоатлетической секции был приписан. Но, понятно, начал не вместе с ней, а, чтобы не позориться, сначала потренироваться, потому что форма никудышная. Целую неделю по вечерам бегал каждый второй день. Ну так, не очень получалось. И решил я себе представить, будто я – молодой и здоровенный негр. Что ты думаешь? Как представил, так десять кругов и отмахал с ветерком. Ну все, думаю, могу теперь перед Мэри форсить и будет она за мною.

– И что ж не получилось? – Мне-то было известно, что никаких коллизий между ними два года назад не возникало.

– Да чтобы ты на себе узнал, что со мной на следующий день было! Мамочка! День на четвертый только в себя пришел, так все болело… Какая уж тут Маша…

– Мда… – сочувственно согласился я. – Но это все же другая история.

– Почему же? – удивился Херасков. – А вдруг бы я действительно безвозвратно превратился в молодого и здорового негра? Практически ничего не мешало, чтобы так произошло! То есть могло и произойти, и я нисколько бы не удивился, так мне тогда хорошо бежалось… Вообще, кстати! Ты своему Голему скажи, раз уж он при власти, что нужно что-то делать с пивом!"

– В смысле?

– В смысле – прекращать. А то оно повсюду, во всей рекламе. И дети пьют, и дамочки, и когда угодно, и сколько влезет. Так нельзя!

– Ты это чего? – осторожно поинтересовался я, начиная подозревать, что и его тоже пробило, на некие нравственные принципы. – Безнравственно что ли?

– Куда на хер безнравственно! – вознегодовал он. – Блядство полное. Полностью разрушаются русский менталитет и духовный склад! В России надо пить водку – потому что она, во-первых, вкусная, а во-вторых – она-то и формирует нам духовный склад, потому что обеспечивает человеку нахождение в принципиально различных состояниях. Вот ты тверезый, вот ты пьяный. Вдобавок промежуточные фазы учат мужеству и правильному поведению в пограничных состояниях. А пиво, если его внедрят полностью, это же пиздец русской культуре! Это же какая-то мутная обдолбанность, полная невразумительность – кто, где, что за состояние, такое, сякое, тьфу… Все одно и то же. Еще в латышей каких-нибудь превратимся… Сообрази, с кем тогда лет через десять будет водки выпить? Если ее вообще производить не завяжут…

От Хераскова я вышел потрясенным не менее, чем от Бармалея, и, честное слово, по дороге домой думал о том, что Голему надо непременно сказать, чтобы он передал власти, чтобы та прекратила распространять пиво. Эта мысль породила следующую: теперь в окрестностях не хватало общего запаха, общего вкусового ощущения.

Державе не хватало продукта, который бы постоянно поедали все. В советские годы таковым могла считаться их долбаная колбаса, хотя на самом деле, наверное, – хлеб, какие-нибудь кильки в томате и соленый огурец. Да и ностальгия по поводу салата "оливье" на праздники эту точку зрения подтверждает. Портвейн, наверное. Вообще, всякая общность людей и формируется вокруг определенного продукта. Или их набора, или калькуляции общепита.

Вот как теперь варят в столовых куриный суп? И как его варили при советской власти. Большой чан, в него кидают тушки куриц – синеющих. С волосками… Видимо, первоначально покрошенных – или же все же их, сварившихся, разделывают на порции для второго, вареное мясо и рубить легче, хотя могут и развалиться, но кого волнует. Кидают несколько луковиц, вприглядку солят. Затем ссыпают из картонных коробок яичную вермишель. У них где-то есть калькуляция, нормы закладки-засыпки. Разумеется, нарушаемые путем воровства, но – нарушаемые примерно в одинаковой пропорции по всей территории страны. Так что вкус не мог оказаться совсем уж другим. Разница существовала лишь в зависимости от социального статуса, да и то – не очень большая. Как все на свете-то сложно, блин… Ну или, наоборот, просто.

Судьба – это то, к чему прилипает

Голем был дома. Пил чай и читал газету. Газета была не первой свежести.

– Вот, послушай: "Утверждается, что в результате случайных химических реакций 3,5 миллиона лет назад из молекул образовались простейшие кишечные организмы. Потом они развивались и усложнялись. Так появились морские растения, выделяющие кислород, который нужен был для дыхания первых животных. Считается, что первые примитивные формы жизни могли быть занесены из космоса. В межзвездном пространстве астробиологи обнаружили 50 видов органических молекул. Например, в гигантском газопылевом облаке в центре Млечного Пути найдены молекулы сахарозы, состоящей из углерода, водорода и кислорода. А эти молекулы, соединяясь с другими, могут образовывать более сложные структуры, которые участвуют в создании нуклеиновых кислот – РНК и ДНК, – основы всего живого. А индийские ученые из Калькутты смоделировали условия, при которых в космосе мог бы сформироваться аденин – один из белков, составляющих молекулу ДНК. И выяснилось, что во вселенной могут быть области, буквально напичканные этим веществом. И вообще, вероятность случайного зарождения жизни на нашей планете равна нулю. Даже если некоторые сложные молекулы возникли из хаоса, все равно должен существовать механизм, необходимый для их точного воспроизведения. Еще ни разу никто не видел, как один вид организма в результате мутаций превращался в другой. Никто не видел это самое промежуточное существо". Это "Комсомолка" за 4 августа 2000 года. Вполне еще свежая.

– Какая же свежая, когда уже октябрь?

– А ты думаешь, что за месяц в отношениях человека и космоса что-то коренным образом изменилось? – искренне удивился он.

– Да уж, проблемы у тебя, – спьяну я был как никогда склонен к сочувствию.

– Отчего это "у меня"? – хмыкнуло промежуточное существо высшего уровня, почти как Башилов говорил: между ангелами и людьми. – Вообще, отчего люди решили, что у них есть судьба? Откуда у них взялось ощущение протяженности времени, которое вдобавок еще и увязывается с их жизнью, отчего у них на уме какие-то соответствия, совмещения? Они же знают только себя, и то – как уж помнят и понимают. И они способны лишь навесить все это на хронологическую последовательность. Просто кусок шнура, к которому клеятся какие-то куски, что запомнилось. Линия их жизни – это просто веревка, на которую налипло.

– Ну-ну, не очень-то, – сказал я и пошел в комнату, отключаться.

С Куракиным, рассуждая о том,
что "им" нужен двойник

Через пару дней сидел я с Куракиным, пили мы чай и размышляли о том, зачем этот человек мог понадобиться власти. Оснований к рассуждениям у нас было мало – мы и его знали мало, и власть. Отчего мысли наши были небанальными.

– Может, им двойник для президента нужен? Не так чтобы физический, а морально-политический? Чтобы на нем проигрывать ситуации? – предположил Куракин. – Как собака Павлова или крыса. Нынешний же сказал, что экспериментировать надо на крысах, может быть, он это в шутку сказал, но почему не воспринять всерьез? Твой-то, как я понимаю, совершенно без амбиций и связей. Дикий какой-то, бродячий. Вообще, в России любой человек ниоткуда – голем.

– Да он слишком хорошо соображает, чтобы собакой.

– А вдруг у него игра такая? Может, ему интересно? Кстати, он не журналист ли? Есть у них мерзкая повадка – проникнуть в логово, чтобы потом все тайны рассказать.

– Вряд ли. Он, кажется, их не очень любит. Да и то, ну войдешь в логово, а какие там сразу тайны? Зато – платят. Засосет, через две зарплаты позабудешь о миссии.

– Мда, – поморщился Куракин. – Но ты выясняй, выясняй. Это же интересно, что за штука власть, с такого-то расстояния. Когда такой подвернется.

Тут у меня возникло смутное ощущение, будто я вот-вот что-то пойму, но в дверь позвонили.

Вошла Мэри, уверенно, не спотыкаясь в коридоре. Столь же автоматически повесила плащ на вешалку – а там вешалка была такая, что сообрази, где крючок. Сели чай пить уже втроем. Пока он возился с чайником-заваркой, она газету читала, а я ее разглядывал: очень давно ее глаз не видел. В кафе в тот раз темновато было.

– Вот, пишут, – сказала она, – что "наряду со стрельбой по воробьям из агитпоезда партии в крымских степях Жириновский любит наблюдать за плаванием своих активистов в бассейне на собственной подмосковной даче. "Загоняю их туда и наблюдаю…"– сообщил он". Это, наверное, трудно: из поезда по воробьям.

Политизация наших краев явно достигла полного непотребства. А она выглядела довольной, сил нет. Даже коленки будто порозовели, хотя и была в черных колготках. По ней было не понять, имеет ли детородный проект уже внятный успех, но ей явно нравился поворот, произошедший в ее жизни.

Я смотрел на ее коленки – чем, казалось бы, отличавшиеся от ее коленок девичьих, которые она всегда как-то слишком стеснительно прикрывала и уводила к незнакомым нам людям. Не очень они изменились, но, конечно, она еще может сделаться теткой, потому что плохо у нас с возрастом социальной жизни. Вместо того чтобы жить, как повзрослел, со всеми, кто еще не выжил из ума, как с тебе подобными, все разгорожено на участки. Отчего и люди рождаются заново, в следующих возрастах, а ощущают, что еще живы, только когда видят ровесника.

Наверное, в этом и был смысл ее мероприятия с Куракиным. Ведь если перепрыгивать из жизни в жизнь, то те, с кем ты общался в предыдущей, в следующей уже покажутся родными. Получится у них с ребенком, не получится – все равно на следующую жизнь у каждого будет еще по одному родственнику. Может быть, даже в этой стране им удастся не стать старушкой и старпером.

Магический театр —
это просто когда выпьешь 150

По дороге домой я снова скучно думал о том, как все связано-запутано, сколько всяких ниточек тянется от одного к другому, и еще о том, что в этой паутине надо бы найти себе место. Уж надо наконец понять, как эти ниточки связаны, чтобы потом, выбрав место, его больше не менять. Вся жизнь до сих пор и прошла в выяснениях того, какие нитки, связи и угрозы есть на свете. Пора уже сложить все вместе. И жить, ничего уже больше не распутывая.

Посмотреть, какие люди остались приятными, с кем можно жить. Поздно, да, но, в самом деле, если тебя кто-то заколдовал, то это твоя вина, что с тобой это сделали.

Я теперь верил, что должен быть магический театрик – как в том "Степном волке":[5]5
  Самый популярный роман Германа Гессе. – прим. ред.


[Закрыть] он, потому что был там именно описан, а не выдуман, – его детали остались невнятными, смысл его так и остштся неизвестен. Это если бы он его придумал, так бы и расписал от и до. А так – побоялся, просто записал, что увидел, не стал ничего додумывать. Испугался он сочинять, потому что не он его придумал, так что и уличить могут. Или привирать не захотел. То есть этот театр существует где-то. Может быть, туда в самом деле приглашают – но я не знал человека, который мог бы туда пригласить.

А как я мог построить свою жизнь без того, чтобы попасть в этот театр? Он должен быть таким же, как всё тут. Не театр даже, а все как тут, но с какой-то разницей. Ну, может, там снег всегда строго вниз падает. Хотя и без метели тоже нельзя. Усталости там могло бы не быть, например. А самый известный магический театр – это после ста пятидесяти водки, если удержаться и не добавить. Блин, просто ведь домой куда-то к себе хочется. А мужик ведь выпьет, вот он как-то и дома.

Жизнь с Големом
и прямодушная интрига подружки

С Големом мы жили тихо и обывательски, нечеловеческой глубины проблем не обсуждая. Зачем это людям, живущим в одном помещении?

С ноября в гости зачастила Галкина. В чем, учитывая наш последний разговор, не было ничего неожиданного. Впрочем, вела она себя сдержанно, разговаривала с ним на скучные для меня темы.

Вот они сидят, изредка меняя положения тел друг относительно друга. В окно легко задувает сквозняк. На плите пощелкивает чайник. Что-то между ними происходит, медленно, неторопливо. Во всяком случае – что касается Голема, он что ли в самом деле обделен естеством (затянутость очевидного процесса вызывает во мне именно такие подозрения, учитывая обострившиеся черты Галчинской). Теперь он излагает тему, которая, похоже, мне уже интересней, чем ей: рассказывает про губернаторов и о том, как с ними быть.

– Ну вот у него губерния. Допустим – дотационная. Или, наоборот, донорская, но тоже обязательно ведь с перекосом, там 95 процентов – промышленность, а еду растят 5 процентов. Им жрать все время хочется. То есть– должен быть деньгооборот, чтобы к ним харчи везли, своими огородиками не обойтись. А какие-то заводы у него там стоят, другие – скуплены. Бандитами, олигархами… бандиты хиреют, образования им не хватает. Лезут новые олигархи, но тоже налоги в регионе не платят. Нач. округа ходит, все время жрать солдатам требует. Агропром хиреет, Чубайс грозится электричество отрубить, а мазут давно уже родственникам продан по двойной цене, разницу распилив. Зима– пара городов непременно вымерзнет. А губеру тут сообщают, что законодательство надо согласовать с федеральным. Вот блин, чтоб он вообще это помнил, а того юриста, который все это ему нарисовал, в Когалым сманили.

А образование у губера? А уместное, чтобы жить именно там. И устал он от всего этого Центра, ему бы на охоту съездить, а еще жена пилит, почему про их семью до сих пор нет статьи в журнале "Профиль". А там и выборы. Местные элиты морщат лобики, на кого поставить… А не изберут, так и посадить могут. Не его, так родственников. То есть он правильно себя ведет, как там надо. А зачем ему другой ум? Тогда бы он сам в Кремле сидел и думал, как, на хер, оттуда всей этой байдой управлять.

– Все равно не понимаю, – сказал я, – как тебя в эту смурь занесло.

– Ну а что там смурного? Интересно, да и работать-то надо.

– А у тебя еще кто-то на свете есть? – спросила вдруг Галкина.

– Сестра есть, старшая. Но я ее редко вижу. Раз в месяц примерно. А так один, в общем. Есть еще женщины, бываю у них иногда, – странно, ни я, ни она не ощутили тут неловкости от лишних подробностей ответа на почти светский вопрос. Фраза про женщин должна была воодушевить Галкину (придирался я к ней), ответил-то он как-то бесчувственно.

– Слушай, – спросил я примерно тем же бесчувственным голосом. – А кем ты раньше был?

– Журналистом, – усмехнулся он. И даже плечами пожал.

Привет Куракину то есть. Только вот ответить "журналистом" было то же самое, что ничего не сказать. И не придерешься – ответил же. В этой стране все непременно когда-нибудь были журналистами. Своей жизни хотя бы, почти всегда – херовыми.

– Но зачем ты им?

– Да каким таким "им"? Работа как работа, эмоций у меня мало, никуда не рвусь. Страстей почти не имею. А раз так– кому я мешаю? Мне все эти дела по фигу, так что у меня всегда ушки на макушке: куда им до меня'.

Разговор становился нервным, тут Галчинская сказала, что пойдет домой. Голем проявил благовоспитанность и предложил проводить. Конечно, это ею и предполагалось.

Они ушли.

Голем и Терминатор

Я подумал вслед ушедшим о том, что она на самом-то деле была терминатором – точнее слова не найти. Определить, что именно она прекращала, нельзя, потому что это означало бы определить что-то самое важное. Она что ли уничтожала умственные построения и схемы. То есть относилась к жизни так, что все, что не имело настоящей крови, тут же прекращало быть. Не то чтобы она это делала специально, просто вот такой была.

Она не делала ничего явно, но – ей что-нибудь говоришь, она что-то отвечает – косвенное или вообще о другом, и ты вдруг понимаешь, что все, нет этой темы, пропала она, высохла. Сгинула. Переводная картинка была. Мыльный пузырь. Тут, впрочем, непонятно – всегда ли это у нее относилось к придуманному. Если нет, то тогда, получалось, она просто выжигала свою жизнь.

Так что до какой-то черты она могла приятельствовать, вести себя мило, возможно – спать с кем-нибудь, даже и не очень важно с кем, а дальше – за этой чертой – вокруг нее начиналась территория ужаса: там не могло оказаться никого. Все попадавшие туда ею уничтожались. Тогда ей становилось одиноко, и она плакала, что все они куда-то деваются. Кажется, она и сама знала о том, что устроена так.

То есть они подходили друг другу.

Все и случилось. Ну не все, так– мелочи

Он вернулся часа через четыре. Что, в общем, давало понять, что произошло. Я еще не спал, сидел на кухне.

– А это у тебя всегда так было, что люди пофиг? – продолжил я разговор, который затеялся перед их уходом. Словно бы и не было ничего, так что никому тут стесняться не надо. Ушел, пришел. Волосы мокрые, потому что только что из-под душа.

– Нет, конечно, – он был не то присмиревшим, не то просто спокойным, – предпосылки-то были, наверное. А потом все умерли, старшие. А когда они умирают все, тогда ты тоже перестаешь быть. Понимаешь, тебе уже не у кого уточнить какие-то подробности жизни, значит– у тебя этих подробностей уже нет. Ты же мог спутать то, что видел в пять лет, со сном, который видел тогда же. Придумать чего не было. Так что и вся твоя последовательность жизни теперь придумана. Ее тебе все те же старшие сделали – просто тем, что жили, присутствовали с твоего рождения. Они тебе этот желоб, в котором все твои события происходили, и выдалбливали постоянно. А теперь все надо заново. Вспоминать, устраивать себя. Потому что ты появился на свет только что. Ты теперь стал кто угодно, кем угодно. Вот я кем угодно и стал. Сначала наоборот, места себе не находил. К Гришке вот перебрался, и вот там что-то меня трахнуло, и все расставилось.

– А в чем тогда кайф? Должен же быть какой-то кайф, хотя бы иногда?

– Так, может, он уже просто в этом? – улыбнулся он. – Ты же не пробовал.

С тех пор он стал часто ночевать не дома. Собственно, какой это для него дом, но все равно – пара ночей в неделю проходила у него не здесь. Никто никого не предавал, да и никогда не предает, – просто все люди разной длины, кто уж что у себя учитывает, а у кого засохло, отсохло, и он – не он уже.

Вот так жизнь мимо меня и прошла. Тайну отняли. Не потому что он ушел к ней, а она сошлась с ним. Иначе: два странных человека, каждый из которых имел, наверное, доступ туда, где есть что-то еще, стали быть друг с другом, как обычно. Не стал он кем угодно: его трахнуло, и он стал големом. А это скучнее, чем кто угодно. Да и големом скоро быть перестанет, потому что все на свете расса-а-асывается.

Так что каждого можно впечатать в какой-нибудь шрифт. Что из того, что эту процедуру можно провести изощренно: я, когда он ушел с ней, а я сидел, думая, хлопнет ли дверь подъезда через полчаса или нет, уже тогда понял, что эту историю допишу в "таймсе", перечитаю в "гарамонде", а последнюю правку произведу в "ариале". Возможно, это просто о том, что в тот день хотелось, чтобы жизнь, дающая повод к этой истории, уже бы закончилась. Голему подошел бы Arial, а Галкиной– Garamond. To есть сначала в истории главным было бы неизвестно что, затем важнее всего стала Галчинская, а всех прихлопнет Голем.

Но нужен был четвертый шрифт, для меня. А какой– так пока и не понял. Courier какой-нибудь или уж вообще Wingdings, из закорючек. Не от руки же переписывать, в самом деле.

Ничего не изменилось

Душевные переживания были слабее хода жизни, которая продолжалась без изменений. К ней он насовсем не ушел, так и жил в своем размеренном ритме. Уж могли бы устроить себе какой-нибудь медовый месяц, а вот нет, или не получалось у них там что-то? Но он все-таки был сбоку от нормы, в быту это забывалось, но ведь был.

Сидим как-то ночью, я слегка даже обрадовался, когда он пришел, его две ночи не было. Чай пьем, он, как прежде, свой "Спорт-экспресс" читает– старый, еще тот, что три дня назад купил. И, по ходу какой-то статьи о футболистах, принялся бормотать, что какие же спортсмены тонкие люди: этот вот потому не был в лучшей форме, что переживал за родителей, у которых протекла в доме крыша, а еще он сбился с тренировочного ритма, потому что все еще болит мизинец на руке, полгода назад ушиб, а врачи не могут окончательно помочь. А с настроя его сбила плохая кормежка на базе, креветки маленькие, трудно расковыривать, а во-о-от на той игре он не поймал кураж, потому что ночью у авто возле отеля сигнализация включилась.

После чего речь – из-за гордости за страну и ее государственность – перешла на то, чем нам следует гордиться, а чем – угрожать миру. Он считал, что надо использовать погоду.

– Ну, – спрашиваю я, – как?

– А что "как"? Самое паскудное из того, что у нас есть, это ноябрьская погода. Вот и надо переправлять ее в благоустроенные страны, заявляя свою ответственность за тайфуны и прочие катаклизмы. У нас же есть даже движение – "Субтропическая Россия". У них, правда, программная цель обратная, сделать среднегодовую температуру в РФ 20 градусов что ли… Впрочем, они предлагают ввести субтропический климат" лишь там, где население захочет. Чтобы те, кто любит морозы, не пострадали. Так что у них должны быть соображения по части такой петрушки.

Болтовня, казалось бы… А вот на следующий вечер, 15 ноября, я запомнил, смотрю телевизор. И что же? Диктор говорит: "По сообщению ИТАР-ТАСС, экстремальные климатические условия и новый атмосферный фронт, надвинувшийся на Великобританию, сегодня принесли удивительные результаты: на крайнем юго-востоке Англии стали приниматься радиопередачи из Москвы, забившие частоты, на которых вещает Би-би-си. В графстве Сомерсет теперь можно узнать, чем живет российская столица, какая там погода, послушать музыку. Расстояние между Сомерсетом и Москвой составляет около 3 тысяч километров и никогда ранее радиопередачи из столицы России в этом регионе Англии не ловились".

Страшное дело власть. И ведь это только то, что производится в нерабочее время, отвратившись от служебных забот…