Текст книги "Родина слонов"

Автор книги: Андрей Калганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

«Лучше бы ромея стрелой срезать, ведь предупреждал же, – рассуждал Ловкач, – боец опытный, двумя мечами управляется...»

Ловкач наконец стянул сапоги и примерил к ноге. Должны быть впору. Добрые сапоги, крепкие. Будут на смену.

Весельчак вертелся в седле, отмахиваясь от рогатин и мечей. Вот он поддел древко оковкой щита и, качнувшись, с размаху опустил меч на вспыхивающий на солнце шлем, челядин осел. Другой, вооруженный мечом, попытался зайти сбоку. Кметь вздыбил скакуна, и тот ударил копытами в грудь мечника. Весельчак свесился с седла и полоснул упавшего на спину горемыку по горлу. Весельчак получил свое прозвище за шрам, пересекавший скулу, который доходил до кончика губ. Из-за этого шрама казалось, будто кметь все время криво усмехается. Ловкач подумал, что, верно, и сейчас он так же ухмыляется.

Мясник размотал цепь и орудовал ею, как смерть косой. Ловкач невольно залюбовался его работой. Недаром получил свое прозвище лиходей – ошметки плоти так и отлетали от орущих людинов. На конце цепи была укреплена увесистая чушка, из которой на восемь сторон торчали остро заточенные лезвия.

– Рви, круши, – заорал Ловкач. – Покажи им, Мясник.

Лезвия врезались челядину в шею, Мясник рванул, голова запрыгала по скользкой от крови траве.

Рядом с Мясником сражался Нетопырь. Нет, не сражался. Нетопырь попросту убивал челядинов, как лиса, забравшаяся в клеть, убивает кур. Молодец рубился двумя мечами. Светловолосый, с бледными, почти что белыми глазами кметь то и дело слизывал с клинка вражью кровь. Нетопырь и есть!

Хорь – щуплый на вид, моложавого вида кметь – вертелся, изгибался, разя хазарской саблей, то свешивался с седла, то вскакивал на спину скакуну, а то и вовсе наземь спрыгивал, оставляя одну ногу в стремени, доставал клинком ничего не ожидавшего челядина и вновь взлетал в седло...

Вокруг Филиппа росла гора трупов. Ромей стоял не шелохнувшись, ожидая, пока битва не докатится до него. Он уже знал, что умрет. Лицо его было спокойно и торжественно. Губы что-то шептали. «Молись, молись, – усмехнулся Ловкач, – поглядим, поможет ли тебе твой бог».

Вот упал последний из челяди, и Филипп словно проснулся. Ромей принялся крутить мечами так, что вокруг образовался кокон из разящей стали. Мягкой кошачьей походкой Филипп пошел на ближайшего из всадников. Этим ближайшим оказался Хорь. Кметь сообразил, что задумал ромей, бросил коня в сторону, вернее, попытался. Филипп внезапно присел и подрубил ноги скакуну. Хорь перелетел через шею коня, прокатился по кровавой мураве, вскочил. В пешем бою кметь был не особенно силен, тем более с легкой саблей супротив тяжелых мечей. Ромей проломил защиту и с победоносным криком развалил голову надвое. Был Хорь, да весь вышел.

Ловкач принялся нервно ходить взад-вперед и грызть заскорузлый ноготь. «Чего ждут, стрелами его, стрелами. Ведь эдак и остальных порешит...» Но опьяневшие от крови ватажники уже перестали соображать...

Мясник обрушил на Филиппа тяжелую цепь. Ромей крестообразно подставил мечи, но цепь перехлестнула через них и ударила ему в лицо. Глаза залило кровью. Мясник, не долго думая, рванул. Шипы распороли Филиппу руки. Ромей взвыл, но мечи не выпустил... Он крутанулся, намотал цепь на перекрещенные клинки и бросился на землю. Рывок оказался столь сильным, что Мясник не удержал цепь. Любимое оружие со звоном упало под копыта коня.

Горбун выругался и вытянул из ножен длинный меч, неловко рубанул им, едва не срезав уши скакуну. Ромей крикнул что-то на своем языке, бросился на всадника и воткнул один меч в конский бок, вторым же резанул по ноге седока. Тут же развернулся, отогнал налетевшего сзади Нетопыря и вновь подскочил к Мяснику.

Конь Мясника пал, всадник пытался вырваться из-под туши. На солнце коротко вспыхнул клинок, Мясник вскрикнул, и из обрубка шеи ударил фонтан крови, руки горбуна судорожно задергались, словно ища выпавшее оружие.

Нетопырь наконец сообразил, что следует пристрелить ромея. Рванул из саадака лук, вытянул стрелу... Ромей отбил стрелу и расхохотался:

– Спешивайся и скрести мечи со мной, как подобает витязю. Если победишь меня в честном бою, сможешь хвастать, что одолел родича самого византийского кесаря. А боишься, вон того выродка, что к воротам жмется, в подмогу возьми. Эй, Ловкач, не желаешь ли присоединиться?

Ловкач сделал вид, что не слышит.

Нетопырь сильно засомневался, что сможет кому-то что-то рассказать, если скрестит с Филиппом мечи, потому выпустил вторую стрелу. Ромей и ее отбил:

– Ты не мужчина, если не желаешь драться! Стрелу за стрелой Нетопырь опустошал тул, но ни одна не могла поразить ромея. Вокруг него свистел ужасный кокон, сотканный мечами.

Когда тул опустел, Нетопырь, наученный горьким опытом сотоварищей, решил спешиться. Конь был только помехой! Тем более подраненный – кто-то из челядинов умудрился раскроить плечо скакуна. Ватажник рубился заметно хуже ромея. Оставшись один на один с противником, Нетопырь потерял былую невозмутимость. Вечно бледное лицо пошло пятнами, из оскаленного, как у бешеного пса, рта то и дело вырывался боевой клич. Нетопырь наседал, уклонялся, пытался обмануть противника обманными выпадами. Чего он только не делал, но опытный в рубке Филипп оставался неуязвим...

Ловкач трясущимися руками подобрал самострел, вытянул из тула, что валялся рядом с Гораздом, стрелу и снарядил оружие.

Дерущиеся постоянно менялись местами, кружа на пятачке шагов в пять. Ловкач весьма недурно бил из лука; будь у него лук, не задумываясь, выпустил бы стрелу. Конечно, стрела могла бы угодить не в ромея, а в Нетопыря, но кто такой Нетопырь? Брат? Сват? Второй бы стрелой свалил ромея, и делов-то. Нет, даже бей он из лука, вторая стрела не помогла бы. Как он забыл, что ромей умеет огораживаться от стрел?! В него можно попасть, лишь если он не ожидает выстрела. А с самострелом и подавно следует действовать наверняка. Тугой самострел враз не снарядишь. Надо на спину ложиться, упирать ноги в дугу да что есть мочи тянуть тетиву на себя. Ромей десять раз успеет добраться до Ловкача и, конечно, прикончить.

Сгорбившись, втянув голову в плечи, Ловкач побежал к сражающимся. Руку с самострелом он держал за спиной, чтобы ромей не видел оружия.

Ловкач остановился на безопасном расстоянии. С десяти шагов он точно не промахнется, а ромей достать его не сможет.

– А, пожаловал, выродок!

Филипп уже подранил Нетопыря. Кольчуга на груди ватажника была распорота, в дыре виднелась кровоточащая плоть.

– Наддай, – заорал Ловкач, – сейчас подмогну.

Нетопырь ударил сплеча, ромей отбил меч, раскрывая противника, но в то же время и сам раскрылся. Ловкач вскинул самострел, тенькнула тетива, и стрела вошла под лопатку ромею, жаль, не под ту, за которой трепыхается сердце. Нетопырь тут же рубанул по ногам. Ромей медленно осел на колени. Все еще сжимая оба меча, с ненавистью скосился на Ловкача. Темные кудри Филиппа налипали на лоб.

– Жаль, не задавил тебя ранее, вошь... – Филипп закашлялся, сплюнул кровью.

Нетопырь выбил мечи и, толкнув ногой, опрокинул врага на спину. Тут Ловкач заметил, что стрела прошила ромея насквозь – узкий бронебойный наконечник, окрашенный кровью, покачивался с каждым вздохом, как навершие иван-чая под ветром. Жаль! Если бы стрела застряла в теле, мучений бы прибавилось.

– Не жди скорой смерти... – прошипел Ловкач.

Филипп молился, губы беззвучно шептали слова, обращенные к богу. Нетопырь раздавил каблуком эти губы. Поднял мечи Филиппа, поразмыслил и пригвоздил ими ромея к земле, пронзив широкие ладони.

– Не трожь его! – Из избы выбежала дочь Филиппа, размахивая топором.

Нетопырь нехорошо ухмыльнулся и поймал девку. Отшвырнул топор, повалил Марфушу на кровавую траву и принялся задирать подол.

Ромей взвыл:

– Ловкач, ты же родич...

Тот и сам не желал, чтобы его тайной зазнобой пользовался кто-то другой. Он пнул Нетопыря и приставил к горлу лезвие меча. Наклонился к ватажнику и прошипел:

– Слазь. Уговор помнишь? Все девки твои, а ее не трожь. – Ловкач повернулся к ромею и проговорил: – Коли хочешь дочь сохранить, говори, где монеты припрятал.

Ловкач и сам бы нашел, кое-что он прознал от подкупленного челядина. Но раз подвернулся такой случай, зачем упускать. Пусть ромей сам расскажет, где искать сокровище. Надежней будет.

– Все покажу, – хрипел Филипп, – ее оставьте. Ромей сказал, что монеты зарыты под большой яблоней в саду. Ловкач так и думал. Он схватил девку за косу:

– Моей будешь!

Марфуша извернулась и плюнула Ловкачу прямо в лицо. Тут уж он придавил ее к травке.

Марфуша отбивалась, как могла, кричала, звала на помощь... Да кому помочь-то, все мертвые. Она попыталась врезать извергу в пах, но Ловкач перенял колено, принялся шарить по ноге рукой, потные пальцы лезли все выше и выше...

– Любомир передушит вас, выродков! – захрипел ромей.

Ловкач, не слезая с девки, бросил на Филиппа насмешливый взгляд:

– Сами передохнете – огонь пожрет. А хазары добьют, кто в пепел не обратится. – Поняв, что сболтнул лишнего, он замолк и занялся девкой.

Марфуша отчаянно мотала головой, билась, как птица в силке. Но выродка, кажется, только раззадоривали ее муки.

Вдруг Ловкач остановился, прислушался. Марфуша замерла. В ворота кто-то молотил пудовым кулачищем и орал:

– Отворяй, кому говорят, отворяй, Филипп. Не признал, что ли, Коноплю, дружана свово, не признал. Да, видать, ромей дружбы не помнят. Я ж тебе избу правил... Кмети со мной израненные, на телеге едва живые лежат. Татей, что меня грабили, прибили, да и сами едва к праотцам не отправились. Радож и Кудряш, небось знаешь. Отворяй, ты ж раны знатно врачуешь... Должок за мной перед воями, поставишь на ноги, чего хошь для тебя сделаю...

Ловкач слез с Марфуши, напоследок куснув за шею:

– Успеем еще, медовая. В садочке, под яблоньками. – Рядом с домом раскинулся тенистый сад, доходивший до самой стены.

Радожа и Кудряша Ловкач ох как знал. Кмети невзлюбили его, едва он появился у Истомы. Все вором выставить пытались.

Ловкач сорвал с Марфуши пояс и скрутил ей руки, привязал за косу к березе, одиноко торчащей перед домом.

– Пойдем глянем. Я с этими псами давно уж хотел переведаться.

– Да и брони добрые завсегда пригодятся, – согласился Нетопырь, – и телега, на которой псы эти лежат, нам не помешает, будет на чем добро вывезти.

Ловкач поднялся на надвратную башню. Внизу и правда стояла телега, у которой переминался с ноги на ногу кособокий ссутуленный малый. На телеге распластались давние знакомцы Ловкача. Кудряшовы кудри были в крови, вместо лица – сплошная рана, рука безжизненно свисала с края телеги, Радож лежал на животе – вся спина окровавлена, порты разодраны, обломок стрелы торчит из ляжки.

Кудряш неловко пошевелился и застонал.

– Погоди, сейчас отворю, – елейным голосом пропел Ловкач, – вижу, свои!

Он спустился к вратам и прошептал Нетопырю, прилипшему спиной к левой створке:

– Как открою, выскакивай и руби людина, а тех двоих оставь. Нечего им дарить легкую смерть.

* * *

Куяб. За четверть часа до ранее описанных событий

По улице преспокойно прогуливался упитанный подсвинок, рыл пятачком отбросы, коими жители Куяба щедро сдабривали проезды, купался в грязи. Другая живность, сдуру выбравшаяся со двора, от разъезда бросалась наутек, едва заприметив, а этот... Хряк нагло остановился посреди дороги, поднял маленькие глазки на приближающихся всадников. «Вот ведь чудо природы, – подумалось Степану, – видно, совсем без мозгов уродился».

Вдруг Степана осенило. А что, можно попробовать! Он осадил скакуна, спешился и, непринужденно поигрывая кистенем, стал шажок за шажком подбираться к поросю:

– Иди ко мне, миленький, иди ко мне, хорошенький... Гули, гули...

Свинья почуяла недоброе, некоторое время тупо смотрела на здоровенного чернобородого дядьку, а потом развернулась и бросилась наутек, надсадно визжа.

Радож с Кудряшом молча переглянулись.

Степан не стал ничего объяснять, черт с ними, пусть думают, что хотят.

Белбородко и не знал, что может с места развить спринтерскую скорость. Хряк петлял, как заяц, спасающийся от волчьих зубов. Хряк бросался из стороны в сторону. Хряк жалобно повизгивал.

– Стой, скотина! – орал Белбородко.

Над плетнями, как грибы после дождя, вырастали удивленные физиономии.

– Совсем сказились, – прошамкал беззубый дедок, когда Белбородко нацелился кистенем в голову хряка. Тот заломил вираж, и увесистая гирька прошла мимо.

– Не уйдешь, – взревел Степан и бросился на хряка, силясь прижать оного весом собственного тела.

Однако вертлявая бестия и на сей раз спаслась.

Мимо распластавшегося на грязи Степана промелькнул Кудряш, нагнал порося, чуть качнулся с седла и впечатал кистень аккурат в затылок. Животина завертелась волчком, жалобно хрюкнула и грянулась оземь. Кметь подцепил несчастного порося за заднюю ногу, потряс добычей:

– Порося кистенем снять – дело не хитрое. Вот косого...

Тем временем подскакал Радож. Старый вой выглядел озабоченным.

– Наваристый, прикажешь к седлу приторочить, воевода?

Радож говорил так, будто его нисколько не удивило, что здоровый дядька вроде Степана вдруг ни с того ни с сего решает поохотиться на борова. Будто так и надо.

– На вертеле знатно его зажарить, – продолжил Радож, – Порось с хреном – первое дело! Ты давай, воевода, забирайся в седло, да и поехали. Как вертаемся, добычу и изжарим, ладушки?

«Не иначе решил, рехнулся командир, – заключил Степан, – ишь как ласково говорит».

– Что те, что эти, – вновь появился над плетнем дедок, – хоть бы совесть-то поимели, вона, без вас тошно. А ишшо говорят, мол, защитим... Защитнички, раскузьмить вашу мать...

Степан деловито стряхнул с кольчуги луковичную шелуху, хвостики моркови, одернул подол:

– Чей хряк-то?

– А те не все одно, паря?

Степан был не в том расположении, чтобы препираться:

– Ты, дед, лучше меня не зли, не то бороду повыдергаю.

– Повыдергает он... – проворчал дедок. – Коноплев хряк, все лето откармливал. Думал на сынкову свадьбу по осени прирезать.

На дорогу вывалил дородный мужик в просторной рубахе. Мужик был изрядно под градусом, потому оружных воев не боялся. В мозолистой руке дядька сжимал березовый дрын.

– Итить твою в оглоблю... – сказал дядька и полез в драку.

Кудряш мигом оказался между мужиком и Степаном, поднырнул под опускающийся на голову дрын, потом резко распрямился, и мужик полетел кубарем.

Вставать дядька не пожелал, так и остался сидеть. Из глаз текли пьяные слезы.

– Ить, песьи дети, – шмыгал носом мужик, – змеиные выкормыши...

Степан рывком поставил дядю на ноги:

– На вот за твоего хряка.

Он протянул мужику ромейскую серебряную монету, и поток ругани тут же иссяк.

– За хряка?! – не веря своему счастью, промямлил мужик.

Степан молча достал меч и на глазах удивленных зрителей рассек поросячью тушу. Потом изгваздал кровью опешивших Кудряша и Радожа.

– Вязать пора, – послышался шепот Кудряша, – видать, перегрелся.

Кмети надвинулись на Степана с весьма предсказуемыми намерениями.

– Чего еще удумали? – хмуро проговорил Белбородко. – В своем я уме. Тяжелораненых изобразите. Ляжете на телегу, а я телегу эту к двору ромея приведу. Истомовцы на дух вас не переносят. Как думаете, захотят поквитаться?

Было видно, что с плеч кметей свалилась изрядная ноша.

– А мы уж решили...

– Одолжишь телегу с лошадью, – приказал дядьке Степан.

Тот мигом исчез за городьбой и вскоре вернулся» ведя под уздцы дородного мерина. За мерином погромыхивала телега.

Белбородко стянул кольчугу, скособочился, сгорбился, примеряя на себя новый образ. Дедок на плетне гаденько засмеялся:

– Ить, кочевряжишься, тебе бы в скоморохи податься!

Радож с Кудряшом улеглись на телегу.

– Запрокинь голову, – сказал Степан Кудряшу, – и руку свесь с телеги, будто жить уж невмочь.

Парень ухмыльнулся:

– Так и правда ж, помираю. – И подмигнул девчушке, возникшей над плетнем.

Девчушка зарделась, но так и осталась таращиться на небывалое представление.

– Ты, Радож, бревном лежи, – напутствовал Степан старого воя.

– Привыкай, дедуля, помрешь ведь скоро, – вновь подал голос Кудряш и за совет получил локтем в бок.

– Цыть, пустобрешка!

Степан разодрал штанину Радожу и положил кусок свинины ему на ногу. Достал из тула стрелу, переломил и половинку с оперением воткнул в хрячье мясо. Хорошо получилось, реалистично. В лучших традициях петербургских бомжей, выставляющих напоказ бутафорские язвы. Степан поразмыслил, не стоит ли поросячьи кишки выпростать из-под кольчуги Кудряша, и решил – не стоит. Во всем хороша мера. Измазал кровью Кудряшову физиономию и волосы, взял под уздцы мерина и зашагал к жилищу ромея.

* * *

– Отворяй, кому говорят, отворяй, Филипп!

Ловкач спустился с надвратной башни, принялся возиться с засовом. Нетопырь приготовился. Едва ворота откроются, он срубит людина и заведет телегу во двор. И тогда уж повеселится...

Створка со скрипом отошла в сторону. Нетопырь метнулся в образовавшийся проем, занося меч для сокрушительного удара. Людин внезапно поднырнул под меч, сжал запястье Нетопыря так, что кости затрещали, и крутанул в сторону. Кисть неестественно вывернулась, острая боль пронзила руку от кончиков пальцев до плеча. В следующий миг ватажник впечатался затылком в землю. Перед глазами Нетопыря вспыхнули звезды и тут же погасли...

Людин распрямился, вытянул из-за пазухи кистень и бросился в ворота. С телеги слезли Радож с Кудряшом и ломанулись следом. Кудряш по пути всадил острие меча Нетопырю в горло и для пущей надежности разок провернул. Был Нетопырь, нет Нетопыря. Радож что-то проворчал, но парень только хмыкнул: каждому татю предоставлять поединок – никакой удачи не хватит. Давить их надо, как клопов.

Ловкач не видел, как угомонили ватажника, не видел он и того, как ожили израненные кмети. Но плох разбойник, который собственной шкурой не почует, когда этой шкуре грозит урон. Ловкач не стал дожидаться, пока трое дюжих воев изрубят его в капусту, порскнул к саду, пересек его, домчал до стены, стремглав взлетел на яблоню и прямо с ветви нырнул вон со двора.

– Живой, – все еще не веря своему счастью, дико захохотал Ловкач, – ЖИВОЙ!

Он побежал, как полоумный. Только бы не нарваться на разъезд! Нет, далеко ему без коня не уйти. Те, что пришли вызволять Филиппа, наверняка кинутся в погоню, а люд куябский дорожку покажет. Бона, к плетням прилипли.

Ловкач остановился, несколько раз обернулся кругом, выставив перед собой меч. Со всех сторон высились плетни. Со всех сторон смотрели хмурые, настороженные лица. У него аж голова закружилась. Вертелось и скакало все перед глазами. Сердце молотило так, будто вот-вот выскочит.

– Чего вылупились, – заорал Ловкач, – ненавижу, всех ненавижу!

Он бросился к ближайшему плетню, намереваясь раскроить вихрастую голову. Та вмиг исчезла, а Ловкача окатило помоями – людин плеснул, не высовываясь. Ловкач в бессильной злобе набросился на плетень. Щепки разлетались под ударами тяжелого меча.

«Нет, так не пойдет. Так точно пропаду», – опомнился Ловкач. Он отдышался, посмотрел вокруг. Людины попрятались, только через плетень виднелась седая бородища какого-то деда. Ловкач погрозил деду мечом, старик в ответ показал длинный нож.

Отбирать скакуна у людинов – себе дороже. Встретят рогатинами, да вилами, да топорами, никакие брони не помогут, никакие ухватки воинские. Это с виду людины пугливые и неповоротливые. А как навалятся всем скопом: хозяин с сынами да работниками, да псов спустят...

Что же делать? У Ловкача мелькнула спасительная мысль. А вдруг Любомировы кмети про телегу забыли. Ведь не до нее же им было! Он бы, во всяком случае, не стал заводить телегу на двор. Зачем, когда там она без надобности?

Ловкач сбросил кольчугу и меч, чтобы случайный разъезд мог принять его за людина (что сброя, когда жизнь пропадает?), и, трясясь от страха, пробрался ко двору ромея. По пути он подобрал среди отбросов обгрызанную морковину и спрятал за пазуху.

Хорошо, что Филипп поставил двор наособицу – вокруг не теснились плетни, как везде в Куябе, и Ловкач избежал ненужных глаз. Поговаривали, что ромей выкупил у Истомы изрядный кусок земли. Видать, любил простор.

Как и думал Ловкач, о телеге никто не позаботился. Битюг неторопливо мял травку пухлыми губами. Тать подошел к мерину медленно, не дай бог испугать. Погладил по могучей шее, достал морковину и предложил скакуну. Мерин настороженно понюхал, потянулся губами и захрупал.

– Хороший, хороший... – шептал Ловкач, снимая хомут с коня. Только бы не заржал, не привлек внимание.

Вот хомут оказался на земле, и Ловкач охлюпкой поскакал к своим.

* * *

Ромея отнесли в дом, положили под образами. Филипп был бледен, жизнь медленно уходила из израненного тела. Под иконой Богородицы на коленях стояла Марфуша, беззвучно молилась.

На дворе голосили бабы. Каждая потеряла кто мужа, кто сына... Степан отошел от оконца, затянутого неким подобием пергамента. Мертвым уже не поможешь, а ромей... тот все еще цеплялся за жизнь, хоть и холодел с каждым мигом, и губы бескровились все более.

Кудряш с Радожем помогали складывать погребальный костер. В нынешнем Куябе всяк был за себя и мертвецов хоронили наособицу. На капище, где всегда разжигали священное пламя, ныне только псы бездомные бродят.

«Раны-то страшные, – подумал Степан, – но, видать, жизненно важные органы не задеты. Кажется, даже легкое не повреждено – дышит грек ненатужно. Коли не истечет кровью, вполне может оправиться».

Над ромеем стояла древняя бабка, беспрестанно шептала заговоры: «Затворись раны страшные, затворись раны горькие, высуши кровушку, Хорс-солнышко, пособи молодцу Род-батюшка...»

Марфуша била поклоны, часто крестясь и целуя нательный крестик.

Забившись в угол, скулил вислоухий щенок – любимец хозяина.

Кровь и не думала останавливаться. Бабка прыгала, кружилась, размахивая куриной лапой, но бинты-тряпицы все больше набухали, а ромей синел.

– Отойди-ка, бабуся.

Бабка вороной скакнула в сторону, недобро уставилась на Степана и зашамкала беззубым ртом. Белбородко со всей силы затянул тряпичные жгуты на руках и ногах ромея, надеясь, что кровить перестанет. Куда там!

– Ты, девка, – почти шепотом проговорил Степан, – успеешь помолиться! Беги к Любомиру, верно, знаешь, где он живет.

Марфуша взглянула на Степана невидящим взглядом:

– Знаю.

– Спросишь Алатора. Скажи, Степан послал. Пусть даст лютый корень, он раны затворяет, мертвого живым делает...

Алатор постоянно носил с собой мешочек с зельем. Белбородко однажды оно помогло, значит, и ромею поможет[8]8
  См. первую книгу «Ветер с Итиля»


[Закрыть].

Алатор после недолгих расспросов дал девушке снадобье. Сам вместе с ней не пошел, потому как муштровал новиков, обучал принимать удар меча на щит. Мало ли доброго люда в Куябе побили? И что с того, ежели ромей помирает? Знать, боги так захотели.

Но снадобье дал – и на том спасибо.

Степан размотал окровавленные тряпицы, посыпал раны Филиппа зельем, потом размешал щепоть в деревянном ковше с водой и дал ромею глотнуть. Белбородко помнил, что это за дрянь, но купец даже не поморщился.

Кровь, как ни удивительно, почти сразу начала свертываться, раны прямо-таки на глазах запекались. Степан припомнил, как у Дубровки хазары с него едва не содрали кожу с живого и как Алатор его отстоял перед смертью-Мореной. Что бишь он говорил про порошок? Ведь наверняка что-то говорил. Хотя с чего варягу выбалтывать-то драгоценный рецептик? Белбородко перестал мучить память. Какая, в сущности, разница. Главное, чтобы ромею полегчало.

А ромею и правда полегчало. Он даже открыл глаза, взглянул на Степана и нехорошо ухмыльнулся. То, что произошло потом, Белбородко иначе как временным помешательством объяснить не мог. Ромей ни с того ни с сего принялся рычать, мотая головой, как припадочный, изгибаться дугой, лаять. При такой кровопотере это было, в принципе, невозможно. Но ромей, видно, про то не знал.

На шум сбежалась уцелевшая челядь (в основном бабы), Марфуша приложила мокрый рушник ко лбу отца. Ромей, не долго думая, отшвырнул его, резко сел и вцепился в горло Степана. Это с разорванными-то мечами ладонями! Белбородко с трудом отодрал пятерни Филиппа от своей шеи. Что делать с ромеем, Белбородко не мог ума приложить. Не будь Филипп изранен, успокоил бы ударом в челюсть.

– Рушники неси, да чтобы подлиннее! – крикнул Степан, отбиваясь от взбесившегося купца.

Марфуша кинулась вон и через миг вернулась с требуемым.

Степан навалился всем телом, прижимая Филиппа к лавке (слава богу, весил Белбородко за центнер). Заорал так, что бабка-знахарка охнула.

– Вяжи батьку!

Ромей обхватил Степанову шею и сдавил с такой силой, что тот захрипел. Белбородко попытался сорвать захват – куда там, руки Филиппа были словно из камня. В глазах у Степана потемнело. Еще немного, и... Наконец толпившиеся бабы сообразили, что не худо бы подсобить. Кто-то бросился на двор и притащил заступ. Просунули черен в зазор захвата, навалились всем миром...

Степан закашлялся и... от всей души впечатал кулак в челюсть болезного. Бог с ней, с врачебной этикой! Ромей закатил глаза и наконец угомонился.

Потирая истерзанную шею, Белбородко скатился с ромея, вырвал у Марфуши рушники и привязал ими конечности пациента к лавке, на которой тот возлежал. Как раз вовремя, потому что Филипп вскоре очухался и снова начал бесноваться...

Марфуша принесла откуда-то книгу в кожаном переплете, положила под голову отцу. Степан не стал спрашивать, что это за книга. И так ясно: девушка решила, что в отца вселился бес, а что лучше изгоняет бесов, чем Библия.

К ночи зелье отпустило, и раненый забылся тревожным сном. Кажется, он и во сне сражался с татями...

Через четыре седмицы Филипп встал на ноги и щедро отблагодарил спасителей. На ромейские монеты Белбородко справил хоромы, немногим уступающие Любомировым. А Кудряш и Радож получили двух отменных скакунов, которым мог бы позавидовать сам василевс.