Текст книги "Родина слонов"

Автор книги: Андрей Калганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Глава 6,
в которой происходит многое, а главное – Степан возвращается к жизни

Куяб и Полянские земли. Зима Года Ожидания

Тяжелый дух поселился в Степановой избе. Он клубился по углам, забирался под лавки, прятался в сенях, норовил, впрочем, совершенно безуспешно вырваться наружу через щели в крыше и промеж бревен.

Над очагом пылал котел с отвратительным варевом. Ворон то и дело зачерпывал из котла черпаком с ручкой в виде шеи лебедя и, едва дав остудиться, вливал дымящееся пойло в глотку больного. Дубковскому колдуну помогал Гридя, выучившийся у Ворона вправлять шейные позвонки и оздоравливать поясницу. После каждой «очистительной процедуры» хлопец ломал Степана со знанием дела.

После нескольких часов мучений отрава начала выходить из Степана. Сильно побледнел, а потом и вовсе пропал круг на груди, белки глаз из желтых сперва стали темно-серыми и вскоре приобрели естественный белый цвет, дыхание стало сильным и спокойным, пульс, бывший нитевидным, вернулся к нормальным восьмидесяти ударам в минуту, и, наконец, Степан выплыл в Явь.

– На воздух, – простонал он слабым голосом, показывая в сторону распахнутой настежь двери.

За ней, на порядочном расстоянии от входа в избу, толпились дворовые. Марфуша стояла чуть в сторонке. Все терли глаза, но рыданий слышно не было. Поняв, чем вызвана слезливость, Степан смутился и даже покраснел, чем немало рассмешил Ворона.

– Еще бы хуже воняло, – захохотал тот, – ежели бы на солнышке помер, да не прибрал бы тебя никто.

Белбородко собрал силы и сел на лавке. Перед глазами тут же поплыли разноцветные круги, в висках зашумело.

– Не спеши, – посоветовал Ворон, – отлежись денек-другой, а там и прыгай-бегай.

– Сам здесь лежи, – огрызнулся Степан.

Ворон подошел к столу, разорвал вареного куренка (которого принесла чуть ранее по его просьбе Марфуша) и стал с аппетитом уплетать.

– Так ведь ко всему привыкаешь, – с набитым ртом говорил он, – и к поту, и к крови, и к дерьму... Все привыкают, и ты привыкнешь. Главное, не суетись.

То ли от вони, то ли от слабости Степан вновь потерял сознание. А когда очнулся, изба уже проветрилась.

– Очитком траву зовут, – наклонился над ним Ворон, тыча в лицо засушенным цветком, – растет она по окраинам полей. А Марфуше от меня поклон передай...

– За что это? – насторожился Степан.

– Как – за что?! Я чего тебе про траву-то сказывал – Марфушка твоя показала мне, как бражку делать. Ох, и хорр-оша бражка!

– А скажи-ка, Ворон, – ухмыляясь своим мыслям, проговорил Степан, – сколько ты на котел таких травин бросаешь?

– Ну, штук пять-шесть.

– А что будет, ежели десять раз по шесть бросить?

– Что ты, никак нельзя! – замахал руками Ворон.

– Помрет пациент, что ли?

– Хуже, – прошептал Ворон, – пронесет-то его точно так же и вывернет так же, только вот скособочит при этом – ни одному костоправу не выправить. Так на всю жизнь убогим и останется этот, как ты его назвал... И горб вырастет.

– Горб?!

– Так ведь он же, поц... пац... болезный-то твой, коромыслом изгибаться будет, когда варева такого откушает. Вот горб и появится.

Глаза Степана радостно заблестели:

– Спасибо тебе, Ворон, за добрую весть.

– Чего ж в ней доброго-то?! Аль измыслил чего?

– Есть одна думка, – хитро улыбнулся Степан, – но об этом я пока помолчу.

* * *

Хорошо наезженный тракт резво бежал сквозь заросли. Булыгу одолевала мнительная тоска. Он сидел на возке, укутавшись дерюгой, и с ненавистью вглядывался в нестройные ряды деревьев – не мелькнет ли за стволами враг. То и дело Булыге мерещились дебелые рожи, выглядывающие из-за елок. В такие моменты он бил лошадку кнутом и кричал что-то вроде: «Выноси, дура!» Лошадка с тоской оглядывалась на хозяина, понимающе и грустно кивала (мол, опять ты за свое) и некоторое время, пока хватало сил, бежала чуть шустрей.

Особенно печалили Булыгу заснеженные кусты – излюбленные разбойничьи лежки. Когда из зарослей «выпрыгивал» куст, колдун нервно ворочался на возке и бормотал заклинания, в которых явственно угадывалось имя Чернобога.

Когда солнышко перевалило через зенит и до Велесовки, в которую Булыга стремился душой и телом, оставалось рукой подать, на тракт с гиком вывалила разбойничьего вида ватага.

Похожий на длинную жердину мужик в добротных сапогах и новом тулупе оглушительно свистнул, Булыгина лошадка рванулась, но тут же стала как вкопанная – сильная рука схватила ее под уздцы.

– Здорово, дед, – ухмыльнулся жердяй, – вроде как приехал.

Булыга попытался напустить на себя грозный вид, чем развеселил мужика.

– Ты не хмурь бровь-то, не хмурь, и без того страшенный, мочи нет. Слазь с возка, ишь расселся как филин на дубе.

Ватажники, коих было человек десять, окружили возок с лошадкой:

– Голь перекатная.

– И кляча под стать.

– Такую только на колбасу.

– А возок на дрова.

– Ладно, нам-то чего, мы ж от вольного промысла отошли.

– А все ж лучшее бы, чтоб побогаче.

– А тебе не один хрен? Тебе наказали от тракта народ отваживать, ну и отваживай.

– В толк не возьму, на кой?

– Дурень, вот и не возьмешь. Секрет хазарам готовим. Хазары-то на Куяб по тракту попрут, воеводе нашему видение было.

– Чего это ему видение-то было?

– Не слышал, что ли, ведун он, вот и ведение ему...

– А... понял.

– Мы поезжан должны в станы лесные препровождать да к воинскому делу готовить, в том наше главное задание.

– Словцо-то такое...

– Принудительная наблизация.

– О как!

– А че это?

– Ну, когда идешь по грибы, а тебя хватают – и в ополчение.

– Хитро.

– А чего только поезжан хватаем, надыть всех людинов.

– Дурень. Поезжан от беды хватаем – их же, коли увидят чего, или в Ирий, или в лес – никак по-другому. Сболтнуть могут, слушок поползет, ну как до хазар докатится.

– Эва!

– Точно, чтоб языки разные тот секрет не разнесли, нас, буевищенских, на службу партизанскую призвали.

– На какую?

– На партизанскую, дубина. Забыл, что воевода говорил? Партизан есть человек, наделенный военными полномочиями в одном отдельно взятом лесу.

– А жрать ему что? Полномочия эти?

– Во ты сказал! Да грибы пусть жрет, в лесу-то их прорва...

– Ага, зимой!

– Ну, пусть охотится тады.

– Много он наохотится...

– А сам-то чего думаешь?

– Знамо чего, партизан – человек вольный. Стало быть, должон от воли своей кормиться. Раз за народ стоит, стало быть, народ его кормить должон.

– И поить.

– И баб давать.

– А ты это верно говоришь, пущай дубковцы, да дубровцы, да велесовцы нас кормят.

– А ежли заартачатся – красного петуха им в дышло.

– А я слыхал, дубровцы тож партизанят.

– И глухой бы услыхал, когда Угрим, набольший ихний, всяк день глотку дерет и норовит всем станом партизанским верховодить.

– Зря его воевода в вожаки поставил.

– Тише ты, дура, Жердь услышит, залютует.

– Знамо, залютует, не по норову ему под Угримовой рукой ходить...

* * *

Путник, бредущий неспешно по зимнему лесу, волен созерцать прекраснейшие картины природы, которые неторопливо и величественно раскрываются перед ним. Каждый шаг его сопровождается вкусным снежным хрустом, морозный воздух приятно покалывает нос, на душе весело, а предчувствие скорого привала с костерком, горячей похлебкой и сладкой бражкой заставляет его то и дело мечтательно смотреть на облака, прислушиваться к скупому – «кар» да «кар» – птичьему пению и насвистывать жизнерадостный мотивчик.

Это то, что касается «путника бредущего»... Тот же, кого везут на волокуше, «заботливо» нахлобучив мешок на голову и перевязав оный накрепко веревкой, – везут в лесное логово, то ли на смерть, то ли на забаву, – не склонен к созерцанию лесных красот отчасти за неимением возможности, отчасти по причине тоскливого расположения духа.

Булыгу как раз везли. Ватажники решили, что ногами он далеко не уйдет, и были правы – особенных сил в старике не наблюдалось.

Судя по репликам, лошадку с возком отправили обратно в Куяб, разумеется, не самостоятельно, а посадив на возок человечка. Вроде в Куябе даже спецальную конюшню соорудили для таких вот «изъятых транспортных средств», и вроде после победы над хазарами оные должны быть отданы хозяевам с извинениями и вирой за нанесенную обиду.

То и дело волокуша наскакивала на корень или пенек, и Булыга жалобно охал и стонал. Надо отдать должное, его не били, обращались вполне по-человечески. Через несколько часов после похищения, когда был устроен привал, его даже развязали и подкормили. Потом вновь нахлобучили мешок и поволокли в неизвестность.

Лишь к вечеру они добрались до становища.

– Тпр-р-ру, приехали, – донеслось сверху, – развязывай, а то совсем задохнется.

Вскоре перед взором Булыги возникло «лесное чудо». Поселение, по всему видно, срубленное совсем недавно, было обнесено высоким острогом, со всех сторон к нему подступал лес. Многие деревья были с умом завалены, образуя засеку. Не сказать, что сквозь нее не продраться, но с учетом стены, с которой можно вести прицельный огонь из луков, – вполне серьезная защита.

– Чего пялишься, – ухмыльнулся Жердь, – нравится?

Булыга опасливо покосился на мужика и прошамкал совершенно по-стариковски:

– Нам бы у печечки погреться, кости-то старые, ты бы, хлопец, пожалел старика-то.

– Не боись, отогреешься, дед, – заверил жердяй, – ты уж не серчай, не по злобе мы. Поживешь в Партизанке, пока хазар не одолеем.

– Как же диво-то такое срубили?

– Да всем миром, – с гордостью сказал мужик. – Оно ж понятно, тати пойдут – все, что на пути попадется, пожгут к Чернобоговой матери. А людям где-то ховаться надо. Вот и сговорились строить партизанские веси, чтобы от недругов хорониться.

– Это что ж, – деланно удивился Булыга, – и другие веси имеются?

– Вроде того, – протянул жердяй, – а ты чего выспрашиваешь? Может, лазутчик?

– Да ты что, соколик, – обиженно сказал Булыга, – это я от любопытства стариковского.

Из всего услышанного и увиденного следовал неутешительный вывод. Застрял Булыга. Всерьез и надолго. Обратной дороги не знает, да и пригляд за ним... А кроме того, наверняка вокруг веси всякие ловушки навроде волчьих ям и капканов понаставлены, без проводника не выберешься. Стало быть, придется как-то приспосабливаться.

Ворота наконец отворились. Что-то знакомое почудилось Булыге в мужике, появившемся из-за них. Точно, он! Булыга похолодел – вдруг признает. Нет, не может такого быть, снадобье изменило и лицо, и голос. Надо только раз в день им натираться, и все будет в порядке. Он украдкой ощупал припрятанную за пазухой флягу с зельем – пусть там и будет, пусть душу греет. С зельем этим он – Булыга. Старик безвестный.

– Здорово, Жердь, никак притащили кого?

– И ты здоров будь, Угрим. Старичок один. По тракту ехал.

– А куда ехал-то, – полыхнул факелом в лицо Булыге Угрим.

– Да, говорит, в Велесовку – родичи у него там.

– Опустела твоя Велесовка, дед, – сказал Угрим, – Велесовцы в лесу обживаются, как и иные.

Булыга похолодел. Сейчас начнут расспрашивать про родню, выяснится, что таковой в веси лесной не имеется, и спустят с бедного старика шкуру.

– Кажись, во Второй Партизанке велесовцы твои. Может, туда тебя, дед, отправить?

Булыга вздохнул будто от тоски-печали, а на самом деле с облегчением:

– Так ведь нет уж, видать, никого. Батя мой, Клюква, помирать вздумал, меня кликнул. А пока весточка до Куяба добралась, пока я в путь-дорожку собрался... Крепкий он, батька-то мой, покуда не слег, за плугом ходил, ну и по девкам... Я-то, хе-хе, хоть и молодой, а уж сил-то нет. А он, эх... – Старик накрепко запомнил одну умную мысль: ложь должна быть несусветной, чтобы в нее поверили. Ложь надо обкладывать всяческими подробностями, блазнить следует не торопясь, с расстановкой. Тогда ничто тебя не выдаст – ни дрожание голоса, ни бегающие глазки. Кстати, насчет взгляда – правдоподобнее всего выглядит безразличный или печальный.

– Сколько же трав он истоптал? – светя факелом, поинтересовался Угрим.

– А кто его знает?

– Может, и жив еще? – проговорил Жердь. – Мы ж тебя за пару деньков до Второй Партизанки...

Булыга вновь тяжко вздохнул:

– Парнишку батька послал, велел передать, что коли за две седмицы не доберусь – помрет. И еще сказал, что тот срок пращуры ему назначили, мол, во сне прадед явился и сказал, что две седмицы ему землю-матушку топтать осталось. А я, вишь, какое дело, не поспел.

– Не кори себя, дед, – сказал Угрим, – видать, судьба твоя такая. – Он помолчал немного, вглядываясь в лицо старику. – И чего мне все кажется, будто я тебя знаю?

– Старики все на одно лицо, – пробормотал Булыга, – особливо для молодых.

Угрим посторонился, и они наконец вошли в ворота. Булыга оглянулся, задержав взгляд на лесе.

Факелы, пылавшие на стене, выхватывали из мрака странных «ежей» высотой с человека – сколоченные из заостренных бревен, они виднелись то тут, то там между деревьями. Отблеск огня вдруг лег на чешую, которую неизвестный чародей содрал с огромной рыбины и растянул меж сосны и ели. Полоса шириной примерно в локоть вспыхнула и тут же погасла, когда ветер заставил пламя факела метнуться в другую сторону. Булыга сперва удивился, а потом решил, что, по-видимому, чешуя – не что иное, как кольчуга. «Хитро, – подумал он, – небось, и бубенчики на ней. Вороги наткнутся, замешкаются, а бубенчики знак подадут. А ежи не хуже засеки супротив конных. Знатно подготовились лапотники, и кто их только надоумил?!»

* * *

«Полигон» близ Куяба. Зима Года Ожидания. Через три седмицы после похищения Булыги

Морозно и ветрено было. Крутила метель. Денек выдался из тех, про которые говорят, что плохой хозяин собаку из дома не выгонит. Костеря на чем свет командиров, на просторном поле близ Куяба перетаптывались с ноги на ногу ополченцы. Одни были вооружены палками локтя в два в длину, заменяющими меч, другие кольями – вместо копий. Отовсюду доносились недовольные возгласы:

– Озверели совсем!

– Не берегут сейчас, а в сече-то, небось, первыми под копыта бросят.

– Уходить надо.

– Да куда уйдешь-то, или всем миром отстоим, или все и поляжем.

– Так с хазарами-то – понятно, что воевать надобно, а промеж собой-то чего?

– Говорят, учить нас будут.

– Еще бы баб поучили детей рожать...

На взгорке в полустрелище от людинов возвышался слон. Рабиндранат был заключен в кольчугу с пластинчатым панцирем на груди, к бивням были прилажены остроконечные железные навершия. Людины таращились на него и переговаривались:

– Эка полезна скотина – и навозец дородный от нее, и в ратном деле подспорье.

– Небось, не полезнее коня, тож не последняя животина в сече-то...

Суетились десятники, расставляя людинов по десяткам. Десятки сбивались в сотни под предводительством сотников. Из сотен лепились тысячи.

– Говорят, боевому строю будем учиться.

– Это как?

– А чтобы с боков и со спины тебя товарищи прикрывали.

– А палки с тряпками на что? Ишь над башками колышутся.

– Так ты слухал или где? Сказали же, чтоб каждый свой стяг запомнил и в бою возле него держался.

– На кой?

– Хрен его знает, набольшим виднее.

Кудряш – в дружине обычный кметь, а в ополчении сотник – зябко поеживаясь, прохаживался перед своими.

– Значит, так, – глаголил он, – когда Радож на нас попрет, не тушуйтесь, действуйте заодно. Те, что копьями вооружены, вперед выдвигайтесь и в живот нападников пихайте.

– С дрынами мы.

– С дрынами, с дрынами, – раздраженно поправился Кудряш, – вот дрынами и отпихивайтесь. Только не сразу их выставляйте, а погодите, пока недруги разгонятся.

– Это как?

– А так! Вы копья, ну, дрыны ваши, на снежок положьте, а как супротивники разбегутся хорошенько, так что им уж не остановиться – задние-то напирают, – вы дрыны подберите и им в животы и нацеливайте.

– Хитро.

– Так, небось, и супротив конников можно.

– Только дрыны нужны подлиннее.

– Точно, – сказал Кудряш, – для того и выгнали вас на поле, чтобы учились. Тяжело в учении, легко в бою. Александр Двурогий сказал.

– Хто такой?

– Видно, бык ромейский.

– Точно, у ромеев все не как у людей, им быка по-человечьи назвать не зазорно.

– А после, как радожцев попыряете, сами на них побежите.

– Зачем это?

– Дура, им тоже учиться надобно.

– А...

Между тем Радож наставлял своих так:

– Вы, хлопцы, не бегите вслепую, поглядывайте. Копейщики пущай в хвосте тащатся, от них на скаку толку, как псу от блохи.

– Так псу же одна морока?!

– Вот и от копейщиков так.

– Не скажи, дядя, – заявил Судислав, выбившийся в десятники, – ежели их рядком выстроить да так вот на ворога и натравить, большая польза случиться может. А бежать им и вовсе ни к чему, пусть себе шагают неспешно.

– У ворога-то, небось, лучники не дураки, – хмыкнул Радож, – пока твои копейщики до ворогов доберутся, из луков их и положат.

– А ежели впереди щитоносцев пустить? – не унимался Судислав. – А они из-за щитоносцев копьями пырять будут? А то можно из соломы для копейщиков защиту соорудить.

– Экий ты... – Радож с уважением взглянул на Судислава. – Соображаешь.

И всякий сотник говорил, что должна делать его сотня. Объяснял, втолковывал, порой спорил с людинами до хрипоты, до драки. Умолял, угрожал, сулил поощрения – вдалбливал военную науку, как мог. Людины мало-помалу начинали понимать, чего от них хотят. Начинали понимать и то, что это стояние на ветру и морозе для их же пользы затеяно. Чём больше мучить их будут десятники да сотники, тем больше жизней сберегут в сече.

Степан с Алатором и Любомиром наблюдали за учениями с холма, который стоял посреди поля и господствовал над ним. Рядом томились двадцать ординарцев (коней решили не морозить), готовые по первому требованию нестись в потешную сечу с приказом. И еще томился Рабиндранат, по случаю холодов одетый в бараний «тулупчик» слоновьего размера, поверх которого серебрилась кольчуга. На голове элефанта красовалась меховая шапка типа «чепчик» с завязками, ноги обуты в меховые поршни. Не нравилась Рабиндранату снежная круговерть, он то и дело издавал утробные звуки, напоминающие Степану рокот мотора.

– Ну и дурная же силища, – пробормотал Любомир, вглядываясь сквозь пургу в заснеженные фигуры, – небось, тысяч десять, а то и поболе набралось, а кинь на них тысячу конных – от людинов только ошметки полетят.

– Как коз Сидоровых гонять их надо, – хмурился Алатор, опасливо косясь на Рабиндраната, – не жалеючи.

– Точно, – подытожил Белбородко, – тяжело в учении, легко в лечении...

– Опять Двурогий сказал? – хмыкнул Алатор.

– Он.

Степан дал отмашку, и один из ординарцев вытащил из-за пояса рог, протрубил сигнал к атаке. Закрутилось...

Степан похлопал Рабиндраната по боку, показал на снег. Слон опустился на колени, и Белбородко по небольшой лестнице, которую приставил ординарец к элефанту, залез в башню.

– Давай ко мне, – весело крикнул Любомиру с Алатором. Те с явным нежеланием присоединились к Белбородко.

Слоновья башня защищала от метели, к тому же метры, прибавленные Рабиндранатом к холму, улучшили обзор. Любомир оценил преимущества высокого положения:

– Полководцу живая гора – большое подспорье. Вид-то какой...

– И из сечи, ежели чего, вынесет, – проворчал Алатор.

Рабиндранат встал и победоносно затрубил.

С гиканьем и срамными словами сотни наваливались одна на другую. Взметывались копья-дрыны, останавливая натиск нападающих.

– Что ж ты, сволочь, зуб мне вышиб, в пузо же сказали тебе...

– А ты морду не подставляй!

– Отвалите, затопчете же!

– Зенки, зенки мои...

– А ты не хлопай!

– Вот поймаю тя в Куябе, ломтями настругаю, чирий ты гнойный.

– А ну, назад! Слушай сотника! Назад, псы кусачие, ишь сцепились!

– Бей его!

– Не по Правде, сотник, за что обоих мечом-то?

– Так ведь плашмя...

– Так ведь обоих...

– Навались!

– Задние, мать вашу, чего прете, подавите же!

– Аи, болюшки, до кишок проткнул, выродок!..

Лишь когда начало смеркаться, учения прекратились. Построившись в колонну, людины потянулись в Куяб, где их ждало обильное угощение.

* * *

Столица Хазарского каганата. Итиль. Покои бека

Он стоял на коленях. Он – Кукша, Отец Горечи! Тот, кого боялись сотни, нет, тысячи славян. Он стоял на коленях и не смел заговорить первым, не смел даже поднять глаз. Проситель! Он, Кукша, – проситель! А эта жирная свинья развалилась на троне и грызла бараний мосол, обливаясь жиром и отирая пухлые губы рукавом прекрасного шелкового халата. Рядом с беком стоял одноглазый старик с жестоким лицом – Силкер-тархан.

Кукша пришел в Каганат с малой свитой, человек в пятьдесят. Но дары, что принес он беку, были вовсе не малыми. Эти дары могли бы быть еще больше, если бы Аппах – знатный хазарский воин, предавший бека[40]40
  См. «Ветер с Итиля»


[Закрыть], – не отправился к праотцам. Но и без него даров было довольно – пять возов драгоценных мехов. Уж Кукша-то знал, что за них можно скупить пол-Итиля.

Бек прекрасно знал, за чем Кукша явился, потому что сперва, как и подобает знатному гостю, тот выслал гонца, который передал такие слова:

– Величайший бек, чье имя свято, а слава неувядаема, позволь тому, кто держит в повиновении Полянские земли, прийти к тебе с просьбой, позволь стать твоим нукером, провести твои доблестные войска по топям и неудобям...

Гонец долго заливался соловьем, бек же сказал лишь одно:

– Пусть придет.

И вот Кукша на коленях...

Бек отхлебнул вина из золотого кубка, усыпанного драгоценными камнями, и проговорил:

– Твой человек сказал, что ты держишь в повиновении славян, так ли это?

У ног бека стоял на коленях Ловкач, то и дело подобострастно заглядывал в глаза Величайшему. Ловкач перевел.

– Скажи ему, что это так, – обратился к толмачу Кукша.

– Зачем ты пришел ко мне? – протараторил Ловкач.

– Выразить свою любовь и почтительность, о Величайший из беков.

– Все выражают нам любовь и почтительность, – усмехнулся бек, – а потом просят и просят. О чем хочешь просить ты?

Бек хлопнул в ладоши, и два рослых воина встали за спиной Кукши. Один из них накинул ремень на его шею.

– Говори правду, – приказал бек через Ловкача, – иначе он тебя удавит.

Лоб Кукши покрылся испариной.

– Мы будем друг другу полезны, – прохрипел Кукша, – я проведу твои войска, ты почти не встретишь сопротивления и возьмешь, что захочешь. А когда ты прокатишься по Полянским землям, сметая все на своем пути, словно пожар, бушующий в степи, я устрою так, что поляне не станут бунтовать против тебя. Сделай меня своим наместником, ты не пожалеешь об этом.

– Отпусти его, он говорит правду, – приказал бек, усмехнувшись, и Кукша вздохнул свободно. – Как ты сделаешь это?

– Я Отец Горечи, – проговорил Кукша, – я повелеваю лютичами, они есть в каждом селении. Они откроют ворота весей и впустят твоих воинов.

Одноглазый старик склонился к уху бека и что-то зашептал.

– Мой верный полководец говорит, что братство лютичей очень сильно в Полянских землях. Это так?

– Твой полководец сказал верно.

– Ты сказал, что мои войска почти не встретят сопротивления. Почему – почти?

– Нам будет противостоять куябский колдун.

– Как его имя?

– Степан.

– Я не боюсь колдунов, – засмеялся бек, – шаманы окурят моих воинов священными дымами, и злые чары не повредят им.

– Всем известна сила твоих шаманов.

– Хорошо, – проговорил бек, – если сделаешь, как сказал, будешь моим наместником, ты ведь за этим пришел.

– Благодарю, о Величайший, я не подведу тебя, – проговорил Кукша, почтительно кланяясь. Поклон сокрыл взгляд, полный гнева и ненависти.