Текст книги "Родина слонов"

Автор книги: Андрей Калганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

– О учитель! – воскликнул Вишвамитра и прижал руку к сердцу.

Упражнение возымело действие – народ подуспокоился.

«Ну вот, вполне рабочее настроение», – подумал Степан.

Он сел в круг на припасенную чурку и обратился к аудитории:

– Я собрал вас, чада, чтобы наставить на путь постижения страстей и открыть три благородных искусства, освоив которые вы утвердитесь на избранном пути.

Круг загомонил.

– Они говорят, что им нравится постигать страсти. И еще они говорят, что не знают, о каких благородных искусствах говорит чернобородый пандит.

– Вот они, эти тайные искусства: предсказание будущего по руке, пение душевных песен и... – Степан задумался, как бы это сказать на древнеславянском, да так, чтобы толмач понял и смог перевести. – ... Обман легковерных, кои сами желают быть обманутыми. Начнем с самого сложного – с гадания по руке. Круг разбивается на тройки, они свободно рассаживаются по поляне. Двое в паре работают, по моей команде меняются ролями. Третий наблюдает и по моей команде говорит, что, по его мнению, работающие в паре сделали неверно. – Степан подождал, пока народ рассредоточится, и продолжил: – В каждой тройке от одного до трех рассчитайсь! – Над поляной полетел говорок. – Теперь номер один берет правую ладонь номера два и пристально, с глубокомысленным видом смотрит на нее. Не поднимая глаз качает головой, цокает языком. Так, молодцы. Выдерживаем паузу в пять ударов сердца. Номер один повторяет: «Ай, вижу судьбу твою, будет тебе и счастье, и радость, и богат будешь, и беден». Поменялись ролями. Вновь тот, кто держит ладонь, повторяет: «Ай, вижу судьбу твою, будет тебе и счастье, и радость, и богат будешь, и беден». Смена ролей! Теперь посмотрите внимательно, видите, ладонь испещрена линиями. Та, что ближе к большому пальцу, – линия жизни, та, что дальше всех от него, – линия сердца, а посередке – линия ума. Сейчас в течение пятисот ударов сердца в каждой тройке обсудят, что можно извлечь из этой информации. – Вишвамитра споткнулся на «информации», вопросительно взглянул на Степана. – Как распорядиться знанием, что я подарил вам. – Примерно через десять минут Белбородко хлопнул в ладоши. – Прекратили обуждение. Образовали круг. Берем чурки, рассаживаемся. Так, молодцы. Теперь мы будем перекидываться вот этой сосновой шишкой, наделенной магической силой, и тот, у кого она окажется, изложит свои идеи. – Белбородко бросил, шишку застенчивой девушке, ободряюще улыбнулся. Вишвамитра зыркнул на участницу тренинга и что-то проскрипел.

– Она говорит, чем длиннее линия жизни, тем больше человек проживет.

– Молодец, – похвалил Белбородко. – Выбирай, кто следующий.

Следующим оказался вихрастый парень со смуглым лицом. Парень на месте удерживался с большим трудом – постоянно вертелся, чем беспокоил соседей.

– Он говорит, если линия жизни кривая, то и жизнь в колдобинах.

– Очень правильная мысль! Только говорить надо иначе: если линия жизни петляет, значит, много поворотов будет на жизненном пути. И счастье будет, и горе, и радость, и печаль. Отдавай шишку следующему.

– Ежели линия сердца пересекает линию ума, выходит, ум перечит сердцу.

– А теперь скажи то же самое, но так, чтобы прозвучало радостно.

Индус лучезарно улыбнулся и повторил все слово в слово.

Степан поморщился:

– Не так. От того, что ты весь светишься от счастья, клиенту не горячо и не холодно. Твои слова должны внушать надежду на лучшее. Он должен думать, что все в его жизни сложится замечательно. Позитива больше! Конструктивизма!

– Учитель, – спросил Вишвамитра, – а кто такие клиент, позитив и конструктивизм?

– Клиент – это тот, кто готов заплатить за обман, и тот, кто всегда прав. Позитив – это когда тебя топят в реке, а ты радуешься, что тебя не четвертовали. А конструктивизм... хм... Ну, представь, пришел к тебе сосед и давай орать, что твои свиньи пасутся в его огороде. Конструктивизм – это когда вместо того, чтобы дать ему в рыло, ты говоришь: «Криком мы только пуще разожжем смуту в наших сердцах, давай выпьем и поговорим, как подобает достойным мужам, нам ли из-за каких-то свиней лаяться».

Вишвамитра перевел.

– Если стрела-ум вонзается в путь-жизнь, – осенило индуса, – значит, путник должен подобрать эту стрелу и положить в свой колчан.

– Угу, – кивнул Белбородко, – намного лучше. Шишка отправилась дальше.

– А ежели линия ума коротка, – борясь со смущением, проговорил молоденький паренек, – то и ум невелик.

– После такой фразы, – поморщился Степан, – можешь и зубов недосчитаться. Тебе оно надо?

– Ежели линия ума коротка, – поправился паренек, – то ум подобен короткому кинжалу – острый и твердый.

– Вот именно! – воскликнул Степан. – Нельзя напрягать клиента! Запомните, клиент не скажет спасибо, ежели вы заявите, что у него ума, как у кошки. Говорите то, что он желает услышать, и будете вознаграждены. Думаю, вы поняли, что от вас требуется. Теперь вновь разобьемся на тройки, и номер один растолкует номеру два его судьбу. Номер два говорит о чувствах, которые у него возникли. Наблюдатель говорит об ошибках того, кто гадает. По моей команде – смена ролей.

Часа три Белбородко гонял индусов, заставлял снова и снова проделывать упражнение. То и дело останавливал, разбирал промахи, показывал, как надо, или устраивал групповую дискуссию. В конце концов подопечные Вишвамитры научились вполне бойко «гадать» по руке. Вкрадчивый голос, витиеватые речи... Что еще надо хироманту?

– Теперь посмотрим, как завоевать клиента, – остановил группу Степан. – Вновь разбиваемся на тройки и работаем с фразой: «Ай, молодой-красивый, дай погадаю, всю правду скажу, что было, что будет, ничего не утаю, все узнаешь. Позолоти ручку, молодой-красивый, все узнаешь, тайны узнаешь. Богатым станешь, счастливым станешь... Позолоти ручку, молодой-красивый, не пожалей денег, пожалей себя! Тайны страшные открою, кого любил, кого любишь открою, как богатым стать, как счастливым стать. Позолоти ручку, не пожалеешь. Ай, сердце у тебя доброе, позолоти ручку, правду скажу». Произносите фразу страстно, дышите так жо, как клиент, займите такую же позу, как и у него. Номер один должен добиться согласия от номера два на то, чтобы ему погадали. Номер два должен отвязаться от гадателя. Наблюдателю надлежит указать на ошибки участников малой группы.

Солнышко уже шпарило вовсю. Индусы, привычные и не к такой жаре, кажется, не особенно страдали, а вот Белбородко изнемогал. В безоблачном небе заливался жаворонок, трещали крыльями стрекозы, звенели кузнечики... Кваску бы испить да в теньке поваляться.

«Пошел групповой процесс, – уныло размышлял Белбородко, – сопротивление[21]21
  Социально-психологический тренинг, коим пользует Степан Белбородко индусов, – вполне реальная и более чем распространенная вещь. Основная задача тренинга – раскрыть определенные способности участников группы. Считается, что каждая группа проходит несколько стадий в ходе развития группового процесса. И первая из них – сопротивление. Сопротивление выражается анемичностью участников группы. Они не понимают, вернее, не желают понимать, чего хочет тренер, агрессивно настроены по отношению к тренеру, тренингу или к какому-либо участнику группы. Сопротивление чаще всего объясняется страхом участников группы перед неизвестностью. Кто знает, что сделает с ними тренер? Преодоление сопротивления – важнейший этап тренинга


[Закрыть] преодолели, комплексы сняли... Жаль, в хиромантии я не силен, пришлось свою версию изобрести, однако, как говорят японцы, главное не меч и не сила, главное – состояние духа. А с духом у индийцев обстоит как нельзя лучше – сомнений никаких, наглая уверенность во взглядах. Будто священнодействуют. А что, может, так и есть, ведь вся затея с постижением страстей – ради прохождения по восьмеричному пути. Гореть тебе в аду, Степан Белбородко... Но сковороды бояться – шаманом не работать».

Через несколько часов индусы освоились с новой наукой. Оставшееся до заката время Степан потратил на разучивание романсов и на чтение лекции по психологии мошенничества. «Пользуйтесь человеческими слабостями, – говорил Белбородко, – разжигайте страсти в душе жертвы, угадывайте тайные желания и предлагайте то, что исполнит эти желания».

Когда стало смеркаться, это было уже совсем другое племя. Буйное, веселое, опасное!

– Мы благодарны тебе, учитель Степан, – поклонился Вишвамитра, хитро сощурившись, – ты посеял зерна, и клянусь, всходы не заставят себя долго ждать!

Через несколько дней стараниями Степана индусы были посажены на плоты и отправлены в Хазарский каганат. Вместе с лошадьми, кибитками и прочим добром. А для того чтобы принял их каган, как родных, были снабжены правдоподобной легендой. Примерно такая же легенда открыла границы средневековой Европы потомкам цыган.

Долго неслось над Днепром удалое «Мохнатый шмель на душистый хмель...», «Ты еще жива, моя старушка...» и «Из-за острова на стрежень...». На другом языке, но на те же мотивы. Долго слышались гром бубнов, веселый смех...

Глава 7,
в которой рассказывается о том, как прокормить слона на Поляншине в восьмом веке

До недавнего времени Степан полагал, что выражение «мерить шагами» применимо к закрытому помещению. Но Любомир мерил шагами стогнь[22]22
  Стогнь – площадь перед воротами детинца


[Закрыть] – безостановочно ходил взад-вперед от ворот к терему и обратно» нервно махал руками и много говорил. Из терема раздавался надрывный мат Кудряша и трубные звуки. И дружинник, и Рабиндранат были недовольны сложившимися обстоятельствами.

Белбородко понимающе кивал, едва поспевая за тиуном, и поглядывал на раскатанную по бревнышкам фасадную стену строения, вернее, на то место, где она когда-то была. Шедевр местного зодчества, переквалифицированный в слоновник, наводил на мысли о последствиях артобстрела. На посаде Рабиндранату места не нашлось – народ сильно волновался, что живая гора взбесится и учинит разор хозяйству. Вот и пришлось помещать слона в тереме, благо своды у него были высокие.

Слон оказался смышленым, нрава доброго, к тому же выдрессирован не хуже куклачевских кошек – слушался малейшей команды. И под попоной ходил, и с башней, узды не пугался. У Степана сердце кровью обливалось: помещать элефанта в антисанитарные условия – не заслужил он такого. Но ничего не поделаешь, посадские уж больно противились, а против мира идти – только геморрой зарабатывать. Вот и томился Рабиндранат не в человеческом (фигурально выражаясь) слоновнике, а в самом что ни на есть не приспособленном для слона помещении.

– Он весь фураж сожрал, – нервничал Любомир, – а кроме дерьма, толку никакого!

– Чего это никакого? – спокойно ответствовал Степан. – Для войны слон даже очень полезное животное. Его в брони заковать да на вражину пустить – одни ошметки от недругов полетят.

– Да мы сами подохнем, без всякой вражины, на него ж горбатиться от зари до зари! – орал Любомир. – Такого укормить, всем миром косить надо, всем посадом Куябским, а не малой дружиной!

– Всем миром и будем кормить, – заверял Степан. – Потерпи маненько, уж ты мне поверь – образуется... Говорил же, видение было.

– Да в детинец не войти, – негодовал тиун. – На что тебе сдалось дерьмище-то? Видение ему... – Любомир разразился длинной тирадой про родственников Безбородко. – Терем, что яма отхожая...

– Говорил же, – не шел на конфликт Степан, – сами огнищане возы с сеном и овощем привезут. И скакунам, и Рабиндранату на всю зиму хватит. Скоро еще спасибо скажешь. А что в детинец тебе не перебраться, так это пока. До сих пор на посаде жил и не жаловался, а тут приспичило... Сам же говорил, без дела детинец стоит, а теперь попрекаешь! Вот сенцо огнищане повезут, поймут, что живая гора пользу немалую приносит, бояться Рабиндраната перестанут – хатку ему и справим. Сами и справят ему... У Днепра-батюшки, чтоб пил вволю, слоны страсть как пьют много.

– Да какого рожна они повезут– то?

– Истинно говорю!

– А воз-то, воз на кой Чернобог говнищем забросали! – Перед теремом и впрямь красовалась телега, груженная слоновьим навозом. – На стогнь зайти срамно!

– Видение, – пробасил Степан.

Любомир обреченно плюнул и пошел прочь со стогня, на посад – там не так воняло.

«Расстроился, – усмехнулся Белбородко, – а нечего с инспекциями приходить».

Однако уйти Любомиру не удалось – громыхая на колдобинах, в дубовые створы неспешно въехал воз с изрядным стогом сена. Лошадкой деловито правил Кудряшов батька Бурьян.

Тиун охнул и застыл истуканом, будто увидел не Бурьяна, а по меньшей мере лешего или домового.

* * *

Лошадка деловито прошествовала мимо Любомира и остановилась подле терема.

– Эй, сынку! – позвал Бурьян. – Выпрягай. Кудряш был похож на шахтера, только что вышедшего из забоя, – одни белки глаз не черные.

– Эх, сынку, – вздохнул Бурьян, – мало ты со скотиной возился! По жопе бы тебя да за срамоту такую. Тебя ж людям показать – под землю провалишься!

Кудряш хмуро смотрел на батьку и отмалчивался.

– Это тебе, хлопче, не мечом махать, со скотиной-то по уму надо... Навоз-то в одном месте располагать надобно, а у тя, небось, кучи по всему дому! Как нагадит, сразу и подбирай, да в угол волоки. Тады порядок будет!

Кудряш прислонил вилы к стене, вздохнул и с тоской в глазах принялся распрягать лошадку. Справившись с делом, подвел коника к телеге, груженной навозом, принялся обременять новой задачей.

– Готово!

– Эх, сынку, – опечалился Бурьян, – руки-то у тебя, видать, из задницы растут. Помрешь десять раз, пока со скотиной управишься. И распрячь-то и запрячь не могешь, как следует!

Кудряш что-то буркнул и полез обратно в терем. Судя по звукам, Рабиндранат опять навалил. Степан даже пожалел кметя – чистка авгиевых конюшен, да и только. Только вот до Геракла хлопцу расти и расти.

«Инициатива наказуема, – усмехнулся Степан, – добыл слона – теперь обеспечь уход».

Бурьян оставил лошадку, а сам подошел к Белбородко:

– Здорово, воевода!

– Здорово, коли не шутишь.

– Рассчитаться бы не худо.

– Дело сделаешь, и сочтемся. Бурьян мрачно кивнул:

– Ладно, твоя правда.

– Сегодня, коли спрашивать про навоз будут, – молчи, де, мое дело. Другой рядь молчи. И на третий день, когда повезешь, – молчи.

– Да помню я, – буркнул мужик.

– Сделаешь все, как сказал, и сено верну, и воз, и три гривны получишь, как договаривались.

* * *

Три дня, как по расписанию, Бурьян привозил сено, а забирал слоновье дерьмо. Бурьяна знали, как мужика прижимистого, у такого снега зимой не допросишься, а тут сено, смех сказать, на навоз меняет! Ладно бы сам скотину не держал, так ведь и лошади у него, и коровы. Стало быть, и с навозом все в порядке... Раз меняет, значит, выгоду имеет – так рассудили посадские. На вопросы соседей Бурьян недовольно бурчал, мол, надобность у него. Да на двор никого не пускал.

Сильно думать стали посадские. И на четвертый день родилась версия, обросла слухами. Мол, от дерьма слоновьего, ежели его к коровьему подмешать да на поле или гряду вывалить, урожай немереный случится. Ежли по осени его в поле раскидать, то чуть не весной ранней злаки заколосятся. А иначе на кой хрен оно сдалось? Чуек, Гридькин приятель, будучи в подпитии, болтал: де, заговоренное дерьмо слоновье. Вроде Бурьян с ведуном договорился, чтоб ему одному досталось. Для того и слона ведуну отдал, чтобы тот обряд над животиной сотворил... Вот теперь сено и возит в обмен. Похоже, не врал хлопец, всем ведомо: Степан Куяб от огня спас, стало быть, сила у него. Небось, над живой горой пошептать – для ведуна дело не больно-то сложное.

А мы чем хуже, всколыхнулся мир. И нам, небось, надобно. Пущай уж всем, а не токмо Бурьяну. Вывалили на майдан. Ведуна кликнули, пущай ответ держит, отчего это мир обделил!

* * *

Гридька не соврал, Чуек, если напивался медовухи, и впрямь не мог держать язык за зубами. Поговорил Белбородко с парубком чуток, хмельного поднес, да и отправил на посад со строжайшим наказом хранить тайну. Сработало. Чуйка прямо-таки распирало. Разболтал все, что только смог, едва случай представился.

Слоном управлять было не намного сложнее, чем лошадью. Рабиндранату приладили на спину башенку, в которой ранее сидел Вишвамитра. (За нее пришлось Бурьяну посулить еще одну гривну.) Рядом со Степаном лежала рогатина с крепким древком на тот случай, если слон вдруг взбесится. Предосторожность вовсе не лишняя, если учесть, что, по словам Вихраста, откомандированного людинами к Степану, площадь запружена народом. Вдруг Рабиндранат бросится на толпу. Маловероятно, но исключать этого нельзя – тогда придется воткнуть рогатину в основание черепа животного.

Кони от Рабиндраната шарахались – не успели еще привыкнуть. По этой причине десяток дружинников топал на своих двоих. Радож был особенно недоволен, шел мрачный, то и дело ворчал что-то себе под нос. Видно, годы брали свое.

Завидя, что из выгона появилась живая гора, народ подался назад. Степан, боясь давки, едва выехав на майдан, остановил животное. Дружинники окружили элефанта.

Степан встал и зычно крикнул:

– Зачем звали?

Народ гомонил, обсуждая достоинства живой горы, и крик потонул в рокоте толпы. Слон поднял голову и возмущенно затрубил. Людины утихли.

– Звали зачем?

Из толпы выдвинулся все тот же Вихраст, кузнец пользовался уважением, потому и говорил за всех:

– Вот, хочет мир, чтобы ты ему поведал, отчего это Бурьяну заговоренного навоза отвалил, а нам – шиш с маслом. – Люд одобрительно загудел, подтверждая Кузнецовы слова. – Али живая гора гадит мало, на всех не хватит? Всем известно – как коровье стадо гадит. Что скажешь, ведун?

Рабиндранат вновь затрубил, и толпа успокоилась.

– Гадит он достаточно, – невозмутимо ответствовал Степан, – только бесполезны для вашей надобности его испражнения.

– Это почему так? – с усмешкой проговорил Вихраст, а людины за его спиной возмутились.

– Как же благо-то выйдет, – воскликнул Степан, – ежели Рабиндранат тот навоз незнамо из какого харча сделает?!

– И чего?

– Бурьян-то зачем возы привозил? Затем, что к сену его труд приложен. Скосил, высушил, в стога сметал. Живая гора то сено на навоз пустит, стало быть, для полей Бурьяновым трудом али трудом его родичей польза выйдет, ежели этим навозом землицу сдобрить.

– Коли Бурьян тебе сена привез, то и мы смогем, – высказал Вихраст общую мысль. – Не чинись, ведун, не обижай общество. Говори, согласен али нет!

Белбородко помолчал для порядку:

– Слово мое такое: один воз Рабиндранат на дерьмо изведет, другой – с репой или морковью – в уплату за производство ценного органического удобрения в пользу дружины поступит. – Народ не понял, что такое «ценное органическое удобрение», и Степан пояснил: – За навоз.

– Это что же, за телегу дерьма телегу овоща отдать? – возмутился Вихраст. – Да где такое видано?

– А ты поди поищи дерьма-то такого. Заморское, небось, не нашенское.

– Мироед ты! – возмущался Вихраст.

– Да себе в убыток отдаю, – гнул свое Степан. И пошло-поехало...

Рядились до вечера. Столковались на возе сена и четверти воза овощей. Рабиндранат кормом был обеспечен. На следующий день потянулись подводы.

Часть IV
РОДИНА СЛОНОВ

Глава 1,
в которой Умар выдает себя за халифа и лишается свободы

Весна Года Ожидания. Хазарский каганат

Посреди огромного зала, стены которого были увешаны драгоценными коврами и оружием, на массивном золотом троне с подлокотниками в виде разъяренных львов, в шелковом халате восседал могущественный бек Обадия. Лицо его было непроницаемо. По правую руку бека стоял его верный прославленный полководец Силкер-тархан и сверлил единственным глазом арабского купца Умара, распластавшегося на мягком белом войлоке, покрывающем пол.

Умар лежал ни жив ни мертв. Он сделал все, как велела Абаль, его Дикая Роза, и что получил? Что теперь с ним станет? «Пропала моя голова, – думал Умар, – не голова – пустая тыква. И зачем только послушал хитрую женщину? Не Аллах вложил в ее уста сладкоголосые речи, лукавый Иблис, да будет проклято его имя».

Несколько дней Умар крутился на итильском базаре и распространял слухи о том, что халифат собирается уничтожить Хазарию. Абаль научила его таким речам, что собирались целые толпы. Умар провозглашал себя истинным халифом. Умар клялся, что, как только он возвратит власть, Хазарии никто не будет угрожать. В конце концов слухи дошли до бека, и он повелел схватить смутьяна.

– Оставьте нас, – приказал тархан двум рослым воинам, притащившим купца, и те, пятясь, исчезли за порогом.

– Слышали мы, – медленно проговорил бек, – что возомнил ты, Умар, о себе немыслимое. Верные люди донесли, будто ты, Умар, ведешь дерзновенные речи, выдаешь себя за сына халифа Мервана. Грозишь Каганату великими бедами.

– Я и есть единственный уцелевший сын последнего омейадского халифа Мервана, да славится имя его! – с горечью воскликнул Умар. – И правда, что беды великие ожидают тебя, избранник Вечного Синего Неба. Беды те исходят от кровожадного абассидского халифа.

– Ты сказал, я услышал. – В голосе бека звучала угроза. – Говори еще. Человек может говорить, только пока жив!

«Абаль предупреждала, – вспомнил Умар, – что бек будет меня испытывать. Абаль говорила, что ее защищает могучий джинн, и еще она говорила, что этот джинн защитит и меня! Не бойся, Умар. На все воля Аллаха. Делай, как сказала Абаль, и будь что будет».

– Подлые абассиды повсюду разослали своих убийц, и я, сын Мервана, был вынужден бродить по дорогам своей страны под видом купца. Я ждал, когда терпенье правоверных иссякнет. И вот это время настало.

– Ты распластан, как червяк, попавший под колесо повозки! – засмеялся бек.

– Я, сын Мервана, смиренно склоняюсь пред тобой и прошу твоей милости.

Бек усмехнулся:

– А может, Умар, ты мой сын? У меня столько наложниц, всех и не упомню. Может, ты сын одной из них, и я должен тебя возвеличить? А может, ты сын Силкер-тархана, у него в каждом курене женщина...

Глянь-ка, Силкер-тархан, – презрительная усмешка плясала на губах бека, – не признаешь?

Силкер-тархан наклонился к беку и что-то прошептал ему на ухо.

– Мой полководец считает, что ты можешь оказаться полезен, а вот я думаю, не содрать ли с тебя живого шкуру, – проговорил бек.

– Да, да, – торопливо проговорил Умар, – я буду тебе очень полезен. Дай мне войско, и я верну все владения отца. Когда это случится, халифат больше не потревожит твоих владений.

Бек засмеялся:

– Разве мертвый Умар может быть полезен беку Хазарии?

Купец побледнел:

– Не лишай меня жизни, господин. Я твой верный раб.

– Знаю, что раб, – усмехнулся бек, – вот только верный ли? Думается мне, что лживый раб не может быть верным.

– Отдай его моим Яростным, – прошипел Силкер-тархан, – они изведают, что задумал этот безродный пес. И если он задумал худое, то умрет жуткой смертью – его обреют и на голову положат кусок бычьей кожи, смазанный рыбьим клеем. Волосы начнут расти внутрь пустой головы, и он будет корчиться от боли, а смерть наступит не скоро.

– Силкер-тархан, – развеселился бек, – ты всегда сурово караешь моих врагов, преданность твоя достойна похвалы, но не ты ли только что шептал, что Умар может быть нам полезен? А сейчас хочешь прикончить его?! Не понимаю тебя.

Тархан ссутулился:

– Я лишь говорю то, что думаю. Еще неизвестно, какая польза может быть от этого смутьяна, а вот его язык способен натворить множество бед.

– Так может, вырвать ему язык? – засмеялся бек. Умар закрыл лицо руками и зарыдал. Обадия безразлично взглянул на него:

– Ай-валяй, овцы ищут сочной травы, люди – сытой жизни, ничто не меняется в этом мире. – Он задумчиво покачал головой. – Да, да... ничто не меняется. Бедняк хочет стать богачом, безродный – сыном халифа. Но разве змее уготована судьба птицы? Разве ящерица уподобится быстроногому скакуну?

– Верь мне! – подвывал Умар. – Клянусь, я сделаю все, что ты прикажешь, только дай войско!..

– Отчего я должен верить тебе? Разве не может так же, как ты, объявить себя сыном халифа любой погонщик ослов?

– Я не погонщик ослов, – застонал Умар, – я наследник омейадского престола...

Силкер-тархан вновь что-то зашептал беку. Тот благосклонно кивал.

– Ты, верно, дурак, если думал обмануть меня, – бросил Обадия. – Здесь ты находишься лишь потому, что стражники, схватившие тебя на базарной площади, когда ты смущал народ глупыми речами, увидели на твоем пальце перстень с моей печатью. Этот перстень открывал тебе все дороги моей благословенной страны, этот перстень спас тебе жизнь. Но запомни, я одариваю милостями друзей и беспощадно караю врагов. Ты поклялся выполнить все, что прикажу тебе. Ты сказал, я услышал! Ты приведешь мне пять боевых слонов! И когда сделаешь это, я поверю, что ты сын Мервана.

Умар еще сильней затрясся:

– У меня много сторонников... Но боевых слонов у них нет. Я могу послать своих людей, и они купят этих удивительных животных у персов или в стране Синд. Но мои приверженцы разорены нынешним халифом, где возьмут они деньги?

Бек засмеялся:

– Я не дам тебе ни дирхема. Но если выполнишь мое повеление, щедро награжу тебя и твоих людей. Запомни, если ты не исполнишь мою волю, то умрешь. Умрешь той смертью, о которой говорил Силкер-тархан. Я все сказал!

Когда Умар исчез за порогом, Силкер-тархан произнес:

– Мудрость твоя велика, великий бек. Нам неважно, лжет этот человек или нет, объявляя себя наследником омейадского халифа. Важна его решимость и его удача. Если все при нем, дадим ему малое войско, дадим воинам облачение, как у слуг Аллаха, – пусть будоражит халифат! Я слышал, что там много недовольных, если они поднимутся, халиф отворотит взор от твоих владений.

* * *

Кто-то рожден для удачи и счастья, кто-то – для бед и невзгод. На все воля Аллаха всемилостивейшего. А он, Умар, видно, рожден как раз для бед, раз поддался на уговоры глупой женщины. Весна сменится душным летом, за ним придет стылая осень, и как слетают листья с деревьев, так слетит его неразумная голова. Хотя нет, Силкер-тархан уготовил ему иную смерть – лютую...

Поддался на уговоры глупой женщины... У Умара екнуло сердце. За то время, пока был в руках бека, он почти не думал о своей Абаль. Не обидели ли ее наемники-бедуины?

В тяжких думах Умар брел по грязным итильским улицам. Ноги сами несли подальше от дворца владетеля. Сперва Умар то и дело озирался, пытаясь обнаружить соглядатаев бека. Но потом решил, что это их забота – смотреть, чтобы он не исчез. И пошел не оглядываясь.

Величественные дома из красноватого кирпича-сырца, где жили ближние бека, сменились утлыми хижинами и юртами простолюдинов и воинов; все больше попадалось ободранного люда. Босоногая чумазая ребятня сновала тут и там, вечно голодные рабы с колодками на шеях валяли овечью шерсть, кто-то резал барана, возле коновязи переминалась подседланная лошадь, тощая, ребра торчат... Умару вдруг захотелось вскочить в седло и рвануть в степь. Но он тут же отмел шальную мысль – в степи точно пропадет. К тому же на таком одре и двадцать фарсахов не осилишь – издохнет. Да и Абаль не оставишь.

Из юрты, сквозь войлок которой просвечивали решетки, появился крепыш в стеганом халате; на поясе, украшенном железными бляхами, висела такая же кривая, как его ноги, сабля. Губы воина лоснились от жира – из юрты доносился сытный мясной дух. Втянув его, Умар почувствовал, как он голоден. Слуги бека продержали его в яме целые сутки, лишь раз дали сухого хурута[23]23
  Хурут – вид творога


[Закрыть].

– Чего уставился, – отерся рукавом халата воин, – нравится? И верно, хороший был скакун. – Хрипло рассмеялся. – Ничего, пойдет бек в поход, нового добуду. А ты не Умар ли?

– Откуда знаешь меня?!

Воин отвязал лошадь, вдел ногу в стремя:

– Ты приводил к Бурехану караваны. Я Ахыс, брат Хосхара. Помнишь меня?

– Твое лицо мне знакомо.

– Ты был у Бурехана, когда за мою дочь он дал мне скакуна, и саблю, и теплую одежду. Видишь, что это за скакун? – Ахыс вновь хрипло засмеялся. – Велика милость хана! Мой брат думает, Ахыс стал знатным воином, думает, юрта Ахыса ломится от богатства.

– Твой брат пришел со мной, – удивился Умар, – и он всегда думал, что так оно и есть.

Воин насупился:

– Удача переменчива. Нынешней зимой три аргамака, добытые в походе, пали, осталась лишь кляча, что дал мне Бурехан. И конем-то не назовешь. Силкер-тархан сказал, что я плохо заботился о своих конях, и приказал дать мне десять палок. Я осмелился возразить, что виноват джут[24]24
  Джут – наледь, образующаяся под снегом


[Закрыть], и скакуны пали из-за того, что не смогли копытить корм. Силкер-тархана разгневали мои оправдания, и я получил еще десять палок, а потом Силкер-тархан отобрал у меня людей, и я стал простым воином, а не десятником. Мой бывший начальник сотник Арачын сказал, что у простого воина должна быть одна жена, и дал мне за двух жен двадцать баранов и котел на треноге, в котором хорошо варить мясо. А потом начальник сказал, что простой воин не должен жить в юрте из белого войлока, в каких живут ханы, и забрал юрту. А вместо нее дал мне вот эту. – Ахыс пренебрежительно показал на жилище. – Ну ничего. Бек пойдет в поход, и я вновь добуду себе славу, и стану сотником, и донесу на Арачына, что он непочтительно отзывается о самом Силкер-тархане. И тогда у меня снова будет пять жен и добротная юрта. А сотник Арачын будет ползать передо мной на брюхе и молить, чтобы я сказал, что ошибся. – Воин вскочил в седло. Лошадь пошатнулась, заржала. – Не говори Хосхару, что видел меня. Пусть думает, что Ахыс крепко держит удила удачи.

Купец не знал, что простой воин тысячи Яростных стоит выше, чем обычный сотник. Не знал он и того, что у Ахыса имеется табунчик, о котором ничего не известно Силкер-тархану, и две прекрасные белые юрты, о которых ничего не известно Арачыну. И жен у Ахыса ни много ни мало – полтора десятка, только жили они не вместе с ним, а по окрестностям Итиля, в отдельных юртах. В общем, Ахысу жилось неплохо.

Отсутствие информации, как оно всегда и бывает, навело Умара на философские рассуждения о смысле жизни. Дорогой он все думал, как переменчива судьба. Сегодня ты на коне, завтра – под копытами.

Умар добрался до Итиля и пошел вдоль берега. На сердце лежал камень. Увидев за излучиной реки свою юрту, Умар остановился. Долго смотрел на жилище, качал головой, что-то бормотал, не решаясь подойти. Вот все, что у него осталось! Где богатый караван? Где покорные рабы? Где расторопные погонщики? Все сгинуло без следа.

Возле юрты виднелись палатки бедуинов. Из одной показался Абдульмухаймин, взглянул против солнца, прикрыв ладонью глаза. Садясь на коня, крикнул что-то остальным. Появились трое, смеясь и тыча пальцем туда, где стоял Умар, отвязали коней, запылили к купцу.

Всадники принялись кружить вокруг Умара, выкрикивая обидное. Их закопченные лица презрительно кривились. То и дело взлетала плеть, и Умар вскрикивал, получив удар.

– Что, дал бек войско? – ухмыляясь, бросил Абдульмухаймин.

– Пришел бы он пешим, если бы бек поверил ему!

– Обманул нас, облезлый верблюд!

– Ты, сын свиньи, разве можешь быть халифом? К Умару подлетел черный как ночь парень на горячем арабском скакуне. Абдульмухаймин когда-то говорил, что парень явился из какой-то африканской глубинки.

– Гиде деньга?! – с жутким акцентом завопил парень. – Гиде мой деньга?

Абдульмухаймин оттеснил парня и протянул Умара плетью:

– Ты и твоя девка умрете страшной смертью, я тебя предупреждал.

– От дохлого проку нет, – заголдели всадники, – лучше продадим их, хоть что-то получим. Ты, Абдульмухаймин, нанимал нас, деньги, деньги давай!