Текст книги "Новатор"

Автор книги: Андрей Кадник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Кадник Андрей
Новатор

Если бы меня спросили насколько я зауряден, то я бы ответил не задумываясь – на все 100 процентов.

Да, я учусь немного лучше, чем большинство в нашем седьмом классе, но ведь далеко не так хорошо, как Надька Белкина или Сашка Сенная.

Да, я люблю почитать фантастику, поиграть на компьютере и погонять в футбол, но кто этого не любит? В 13 лет, учась в обычной, даже можно сказать средней школе, все только и делают, что читают белиберду, сидят в интернете, или гоняют мяч по двору.

Разрешите представиться, Дима Санцев. Я же Димочка и Димончик для родителей, я же Димон, Демон или Санец для одноклассников. Даже имя у меня заурядное, нас таких 3 Димы на 2 седьмых класса.

Я до сих пор немного обижен на родителей – ну почему было не назвать меня каким-нибудь не настолько популярным именем? Ну не Бонифацием конечно и не Измаилом, но хотя бы Колей или Серёжей назвали бы, ни одного Коли или Серёжи у нас ведь нет. Впрочем, хорошо хоть Никитой меня не назвали – этих вообще, по-моему, каждый третий.

Говорят, что каждый человек считает себя гением, особенно в молодости. Это не про меня. Я себя не то, что гением никогда не считал, но и в принципе всегда сомневался в своих способностях довести до конца что бы то ни было.

И физические данные меня подвели. Несколько раз родители меня записывали на спортивные секции. Оберегая меня, они всегда выбирали те, на которых я не смогу себе ничего повредить.

В результате сначала я полгода ходил на спортивные танцы. Пока мы разучивали отдельные «па» всё было нормально – я вместе со всеми делал раз-два-три, и раз-два-три. Особого удовольствия мне это не доставляло, но и не напрягало – если родителям нравится, то почему бы и не посвятить этому час после школы. Хуже стало, когда мы разбились на пары и стали действительно учиться танцевать.

«Скромность украшает человека», – говорила моя мама и я, как человек скромный, стоял в сторонке пока всех девчонок не разобрали. Оглянувшись по сторонам, я увидел, что свободной осталась лишь одна девочка – одна из самых страшненьких. Я запомнил её из-за дурной привычки постоянно ковыряться в носу. Пока я раздумывал – не пригласить ли её быть моим партнёром, к ней подошёл толстый Матвей, которого родители устроили на танцы для того, чтобы он хоть немного сбросил вес. Так я остался без пары. Я сходил ещё на несколько занятий, и иногда даже удавалось потанцевать с какой-нибудь девчонкой, у которой не пришел партнёр, но, в конце концов, это мне надоело и я ушёл из танцев.

Повозмущавшись моему уходу, родители вскоре записали меня на теннис. Через неделю занятий теннисом я так потянул руку, что даже не смог писать ручкой. Врач сказал, что про теннис придётся забыть как минимум на месяц-два. Этого уже родители не вынесли, потому что заплатили за моё обучение на три месяца вперёд и заявили, чтобы я сам думал, каким спортом мне заниматься.

Сам-то я толком не понимал зачем мне вообще заниматься спортом. По-моему, я прекрасно мог обойтись и без него, но мама была настойчива и через некоторое время после тенниса мне родители разрешили записаться на спортивное ориентирование, посчитав, что этот вид спорта совершенно безопасен для моего хрупкого здоровья.

Ну что может случиться с человеком, просто бегающим по лесу с компасом?

И действительно, несколько месяцев мы с пчелиным упорством изучали устройство компаса и топографические карты. Наконец, когда мне даже во сне стала периодически являться информация о рельефе местности, нас выпустили на волю, а именно – побегать в городском парке и найти там 6 баз, отмеченных инструктором на карте.

Я был на высоте, я сиял, я первым нашёл их все!

Я понял – вот моё призвание. Всё, что было до этого – ботва, именно тут я стану чемпионом!

Но на первых же выездных соревнованиях за городом меня укусил клещ и я слёг с температурой 40 градусов и ознобом.

– Повезло, – сказал врач, показывая результаты анализов родителям, – ни боррелиоза, ни энцефалита. Просто какая-то аллергия, скоро всё пройдёт.

Я приподнялся на подушке и спросил с надеждой:

– может тогда мне можно продолжать заниматься ориентированием?

– Только в пределах микрорайона, – ответил отец.

По лицу матери я тоже сразу понял, что уж теперь-то в лес меня не отпустят как минимум до совершеннолетия.

Второй спортивной секцией, выбранной мною самостоятельно, было дзюдо.

Нет, наверное самостоятельно это громко сказано. Самостоятельно я бы выбрал бокс. Тогда мне было 11 лет и именно в тот год меня стали задирать более сильные пацаны, занимавшиеся спортом. Частенько из-за того, чтобы привлечь внимание девчонок, а ещё чаще – просто так, для развлечения. Пацаны ходили на качалку, и я считал, что занявшись боксом я запросто начищу им рыло, но мама сказала, что от бокса становятся идиотами – там много бьют по голове.

– Тогда пойду на качалку! – заявил я безапелляционно.

Мама подумала и сказала:

– Нет, качалка это тоже плохо. Иди-ка ты лучше на дзюдо, там дураком не станешь. Вот наш президент с детства занимается дзюдо и погляди, какой умный.

– Но губернатор Калифорнии тоже с детства на качалку ходит и вроде тоже не дурак, – попытался возражать я, но вопрос был уже решён.

Впрочем, я не сильно расстроился. Дзюдо это конечно не бокс, но натренировавшись наверняка можно тоже всем неплохо вломить, особенно Вовке Цацкину, который уже просто достал своими вечными домогательствами. У Вовки была погоняла Цаца, но так его называли только за глаза – убедившись, что ни его самого, ни двух его отъявленных друзей нет в пределах слышимости. Сам же он требовал, чтобы его все называли Владимиром. Все считали это слишком длинным и предпочитали его в глаза вообще никак не называть, тем более, что человеком он был далеко не самым приятным в общении.

На дзюдо я проходил два месяца и мне сломали руку.

– Не судьба, – прокомментировал отец, и моя спортивная карьера на этом закончилась.

Рука в гипсе поспособствовала повышению моего авторитета. Поначалу все мне сочувствовали, даже Танька Семёнова, презрительно относившаяся ко всем пацанам, и не замечавшая раньше моих жалких попыток поухаживать за ней, подошла, осторожно потрогала руку и спросила:

– Не больно?

– Нет, ни капельки, – не смог удержать я довольную улыбку.

Посмотрев на мою цветущую физиономию, Танька фыркнула: «Дурак» и убежала. Мне же ничего не осталось, как вновь уткнуться в учебник. С гипсом выходить в коридор на переменках я не рисковал – там вечно ошивался Цацкин с компанией и можно было реально пострадать. Хотя, конечно это было скорее перестраховкой – пока я ходил с гипсом ни Цацкин, ни его подельники никогда не задирали меня. Мой рейтинг несколько повысился и я какое-то время, пока ходил раненый и популярный, был им почти как свой.

Я бы, впрочем, вообще никогда бы не выходил из класса на переменах, но это считалось уделом совсем уж слабых. В классе, например, всегда оставался Петя по прозвищу «пукало», чтобы его не чмырили в коридоре. Но мне как-то не хотелось опускаться до его уровня, и обычно я себя пересиливал и всё-таки выходил в коридор.

На переменках пацаны, как правило, сбивались в кучку вокруг кого-нибудь из владельцев крутых телефонов и смотрели видеоролики, картинки с голыми тётками или слушали матерные песенки. Не скажу, чтобы мне это не нравилось, но растолкать всех, чтобы краем глаза увидеть маленький экранчик у меня никогда не получалось. Единственный раз мне показали картинку на телефоне, когда я ходил в гипсе, но, как я уже говорил, тот месяц был вообще для меня до определённой поры самым удачным в школе.

У самого меня никогда не было хорошего телефона. Отец, конечно, отдал мне свой старый, когда ему подарили новую трубу, но тот выглядел как кирпич и весил примерно так же. Я понимал, что у родителей нет денег, чтобы купить мне хороший телефон, но этот я не брал с собой в школу, чтобы не давать лишнего повода себя обсмеять – уж лучше ходить вообще без телефона, чем с таким. Когда мама мне не дозванивалась и спрашивала, почему я не взял трубку с собой, я, чтобы не обижать родителей, отвечал, что просто забыл его дома. Мама мне верила и у неё, по-моему, даже стали появляться идеи – не показать ли меня доктору, чтобы тот проверил мою память.

Если на переменах мне было страшновато, то на уроках мне было откровенно скучно. Нет, я понимаю, что где-то в России есть хорошие учителя, которые реально любят своё дело и способны за небольшую зарплату увлечь учеников процессом получения знаний. По крайней мере, я видел таких учителей по телевизору – для них проводят конкурсы, награждают их дипломами. Но это всё не про нашу школу.

Одним из немногих нравившихся мне преподавателей был трудовик. Иногда мы, конечно, что-нибудь делали на его уроках – табуретки там, модельки разные, но чаще просто сидели и слушали его истории. А рассказчиком он был замечательным. Он говорил про то, как жилось в Советском Союзе, рассказывал как работал на заводе, как воевал в Чечне, как ему там прострелило руку, после чего его, инвалида, взяли только в школу. И так он умел подать этот незамысловатый материал, что послушать бы его и поучиться нашей училке по литературе. На её уроках кто-нибудь из учеников обычно стоял у доски и нудно читал вслух очередное произведение какого-нибудь классика. Остальной класс спал, а иногда спала и сама училка… Надежда Семёновна, так её звали. Сочинения и изложения превращались для всего класса в адскую муку, потому что, какой бы шедевр ты не написал, пятёрки всё равно получат только её любимцы – Надька Белкина и Кирька Сидоров. Ну, иногда она снисходила до того, чтобы поставить ещё пару пятёрок, но меня чаша сия как-то всегда обходила.

Ещё мне нравилась география. Не потому, что преподаватель интересно рассказывал материал, а по причине моей повышенной мечтательности. Все уроки напролёт я рассматривал большую, потрёпанную от времени, карту мира, которая висела на стене совсем рядом с моей партой. Карта была довольно старая – на ней ещё был СССР, Югославия и многие другие «несовременности». Глядя на эту карту, я мечтал, что вырасту и стану путешественником – заберусь на самые высокие горы мира, познакомлюсь с пингвинами в Антарктиде, обнаружу новое, неизученное племя в африканском Конго и проплыву на утлой лодочке по всем рекам мира.

О своих мечтах я никому не рассказывал – слишком они были немодными. Девчонки в классе собирались стать моделями и актрисами (кто покрасивее), или бизнес-леди (кто поумнее), пацанов похоже вопрос «кем быть» вообще не волновал, но, судя по разговорам, в почёте были профессии торговца, банкира и чиновника. По мнению парней, все люди этих профессий неплохо зарабатывали, а только это и может быть достойной целью в жизни. Конечно, подразумевалось, что сами они станут не теми торговцами, которые с утра до вечера стоят на рынке, не теми банкирами, которые с натянутой улыбкой предлагают кредитные продукты на входе в каждый магазин, и не теми чиновниками, которые за грошовую зарплату сидят в обколупанных кабинетах. Нет, это всё для кого-то другого, они-то, конечно, станут главами крупных торговых сетей, президентами банков или, как минимум, вице-губернаторами. Причём, судя по их рассказам, сразу вскоре после окончания школы.

Впрочем, откуда мне знать, может так оно и будет. Тот же нелюбимый мною Вовка Цацкин уже сколько раз хвастался, что его отец, директор большого супермаркета, специально не берёт себе заместителя – ждёт когда Вовка закончит школу, чтобы взять его к себе…

…Я бы, наверное, не хотел пойти работать после школы к своему отцу – в штамповочный цех.

В общем, разумом я понимал, что без солидного бэкграунда в виде богатых предков, мои мечты о путешествиях так же останутся мечтами.

Реальный план жизни, как бы он мне ни не нравился, был примерно такой: поступить в институт (если хватит баллов или денег у родителей), также, как и в школе ни шатко ни валко отучиться в нём, после чего побегать-поискать работу, найти себе что-нибудь не очень пыльное и попытаться скопить первоначальный взнос на квартиру, взять ипотеку и потом почти всю жизнь за неё расплачиваться.

Что-то я упустил… Ах, да! Где-то в этом плане нужно ещё найти место, чтобы жениться, а возможно и чтобы детей завести. В общем, никакие путешествия по Африке и Антарктиде ну никак в этот план не вписывались.

Жениться я бы хотел на Таньке Семёновой. Но это тоже было неосуществимой мечтой. Танька была красавицей. Да и умницей тоже. Не зубрилкой, как Надька или Сашка, а просто умной и весёлой девчонкой. Я бы с ней дружил, но вот как-то не принято это было в нашем классе. Всегда у нас пацаны отдельно, девчонки отдельно, а если кого-то уличат в дружбе с девчонкой, то тут же и задразнят – просто детский сад какой-то. В результате, и девчонки и пацаны всячески старались продемонстрировать пренебрежение при общении друг с другом. Но это меня особо не расстраивало, кроме тех моментов, когда Танька говорила со мной через губу.

Хотя в прошлом году надо сказать всё стало понемногу меняться – парни стали более дружелюбно относиться к девушкам, девчонки этого тоже не оставили без внимания и стали с благосклонностью принимать интерес к себе со стороны пацанов. Тут бы мне тоже подвизаться к Таньке, но я как-то всё время откладывал это на потом, боясь, что меня засмеёт или сама Танька или одноклассники.

Отец не понимал, почему у нас сложились такие отношения между парнями и девчонками. В его детстве, в далёкие 70-е, всё было по-другому – девчонки с парнями дружили и всячески им помогали. Они вместе ходили в какие-то походы, жгли костры, пели песни, посещали различные кружки по интересам и в 13 лет уже вовсю целовались по подъездам. Не знаю, наверняка он в какой-то мере идеализирует своё детство, не может всё настолько кардинально измениться за 30-35 лет.

Одно можно сказать точно – люди становятся инфантильнее с каждым поколением.

Несмотря на все экономические и финансовые кризисы, несмотря на растущие цены, несмотря на плохую экологию, несмотря ни на что, жизнь, всё-таки улучшается. Раз уж подростки с каждым поколением всё дольше остаются детьми, то это диктует жизнь. Она уже не требует, чтобы в 6-7 лет на детей перекладывались заботы о младших братьях и сёстрах, чтобы в 10 на детях были все мелкие домашние вопросы, чтобы в 13-14 – на работу, в 15-16 – воевать, всё это уже не нужно. Вместо этого, до 17 лет мы непонятно чему учимся в школе, потом лет 7 ходим в институт, а потом лет 5 учимся на работе тому, чем уже и будем заниматься всю оставшуюся небольшую жизнь. В результате, лишь к 30 года большинство людей осознаёт себя как личность, способную хоть как-то контролировать свои поступки, способную созидать и разрушать, а не только плыть по течению в массе людей, в которую его впихнули ещё в детском саду.

Нет, в свои 13 лет я так конечно ещё не думал, все эти мысли пришли ко мне позже. А тогда на уме было лишь несколько простых вещей – где провести перемену, чтобы меня не задирали, как сдружиться с Танькой и как бы не получить трояк, которые так не любила мама.

Трояк, он же тройбан, как правило, был моей худшей отметкой. Двойки, за все 6 лет моего обучения в школе я получал лишь три раза и все их помнил наизусть. Один раз получил за то, что не подготовился к ботанике – ну просто вылетело задание из головы, второй за литературу, когда я так замечтался, что за весь урок написал лишь пару строк изложения, а третий – за поведение, когда выматерился, не заметив присутствия учителя. Матюгались, впрочем, у нас в классе все – и пацаны и девчонки, однако материться в присутствии учителя считалось всё же моветоном и уделом только очень смелых пофигистов, к каковым меня и ненадолго причислили после той двойки. Так что, в какой-то мере я был даже ей рад, но повторить подвиг не решился.

В общем, все меня считали хорошистом – середнячком.

Нет, я не жалуюсь на свою заурядность, я понимаю, что никто кроме меня в этом не виноват. Когда кругом все хотят так или иначе выдвинуться из однотипного ряда, когда по телевизору, по радио и в каждой книжке кричат: «выделись!», «стань звездой!», «сделай всех!», мне даже доставляло удовольствие прятаться в самой серединке общей массы. Никакого дискомфорта – ни морального, ни душевного я от этого не испытывал. Мне там было тепло и уютно.

Такова была моя спокойная жизнь вплоть до того сентябрьского дня, когда до моего 14-летия оставалось всего неделя.

Первые три недели сентября я отучился в каком-то дурманном однообразии, с трудом узнавая своих одноклассников – за время летних каникул все выросли и заматерели.

И вот, в тот злополучный день, после литературы, я к своему ужасу увидел, что Танька… та Танька, которая в мечтах была уже моей, с которой мы в моих мечтах вместе учимся в институте, вместе спим и вместе воспитываем детей! Эта самая Танька мило улыбается и разговаривает с Цацкиным. С тем самым Цацкиным, которого я в своих мечтах постоянно калечил разными методами, с каждым днём выдумывая всё более изощрённые способы.

Моя соседка, Светка, видимо по-своему поняла мой остолбенелый взгляд и прокомментировала:

– Танька вместе с Вовкой в один лагерь летом ездили отдыхать, там видать и подружились.

Слово «подружились» буквально пронзило жалом моё сердце. Всего за несколько мгновений я успел вспомнить, как мне в начале лета родители тоже предлагали поехать в лагерь – ведь мог же, дурак, выяснить куда едет Танька и поехать с ней!

Я опустил голову на парту и стал жалеть себя, придумывая всё новые и новые способы умерщвления Цацкина.

В голове нарастал шум.

Нет! На этот раз я так просто я не сдамся. Хватит подставлять то одну то другую щёку, пора и честь знать. Сейчас вот встану и вмажу ему по морде… нет, не встану… должна же быть причина чтобы вмазать, а тут вроде и нет такой причины – стоит себе Цаца, с девчонкой болтает, на которую у меня и прав-то никаких нет.

Эх, надо было сразу вмазать. Пока причины да поводы выискивал – уже и перегорел. А потом, когда повод найдётся, то нужно ещё и злости в себе найти, чтобы дать отпор…

Нет! Фигня! Злости у меня, похоже, хватит ещё надолго.

Все эти мысли пронеслись у меня в голове буквально за несколько мгновений. Зазвеневший звонок на урок вернул меня в реальность.

Весь следующий урок я просидел отрешённо. Перспектива дать бой главному задире в классе пугала меня и одновременно пьянила. Никогда я ещё не чувствовал в себе такой решимости.

Отошли на задний план даже мои обычные страхи. Как правило, участвуя в потасовках, я не боялся синяков или ушибов – всё это довольно быстро проходило и заживало. Боялся я более тяжёлых ранений – того, что мне сломают челюсть, руку или ногу или выткнут глаз… о, этого я боялся больше всего.

Наверное, у меня остались какие-то детские страхи от истории, произошедшей с моим двоюродным братом, с родителями которого довольно часто общались мои родители. Брат был меня старше лет на 5 и, будучи человеком увлечённым, начал однажды учить меня биологии.

– Каждый человек, – говорил он мне, – симметричен. У нас две ноздри, две руки, две ноги, два глаза. Это сделано для того, чтобы если один из органов у тебя испортиться, то ты мог совершенно спокойно пользоваться вторым органом.

Тогда я рассмеялся в ответ и сказал, что я никак не смогу ходить на одной ноге, если вторую мне отрежут.

Брат, похоже обиделся, что его учение пытается раскритиковать какой-то сопляк и попытался доказать, что на одной ноге можно прыгать, а когда я продолжил смеяться, то он рассердился окончательно.

Таким разозлённым я его ещё никогда не видел. Я испугался и попробовал убежать от него, но он догнал, завалил меня на пол и сказал, что сейчас выдавит мне один глаз и проверит смогу ли я видеть вторым.

Нет, сейчас-то я понимаю, да и тогда, наверное понимал, что ничего такого он не сделает. Но мы с ним были в квартире одни, спасти меня было некому, и я заорал. Как я орал… наверное меня слышали все соседи…

Так или иначе, они не пришли проверять – что у нас творится, но брат отпустил меня, испугавшись моего крика, наверное, ещё больше меня самого.

На следующей, последней перемене я всеми способами старался попасться на глаза Цацкину, ходя вокруг и представляя, что сейчас вот он обзовёт меня как-нибудь, а я кааак врежу ему с размаху.

Но тот меня вообще не замечал, будто я пустое место. В конце концов, я даже решился будто случайно зацепить его плёчом, ожидая бурю эмоций. Но, вопреки ожиданиям, Цацкин и этого не заметил и продолжал спокойно стоять и говорить о чём-то со своими друзьями-вышибалами. Пока я раздумывал не начать ли драку первым, прозвонил звонок и я поплёлся в класс.

Похоже было, что выяснить отношения с Цацкиным мне не судьба. Я неплохо знал себя и был уверен, что на следующий день я уже вряд ли сумею так завестись и разозлиться даже если он будет целоваться с Танькой… хотя… если будет целоваться, то наверное сумею…

Тьфу, о чём это я!? Этого допустить никак нельзя! Танька должна быть моей и точка.

Не знаю, может я был неправ, возможно расположение девчонки нужно завоёвывать совсем другими способами. Но тогда я понимал, что справиться с Цацкиным для меня было тем же самым, что справиться с самим собой – возможностью прекратить спуск вниз по течению и взять свою судьбу в свои руки. Наверное, у всех в жизни рано или поздно наступает такой переломный момент. Для меня он наступил в тот день.

За время урока (я так и не понял, что это был за урок и о чём на нём рассказывали), я опять подостыл и после звонка просто угрюмо смахнул в рюкзак учебники и отправился домой – страдать.

– Тряпка! – Ругал я себя, шурша ботинками осеннюю листву.

Внезапно за шелестом листвы я расслышал чьи-то негромкие подзадоривающие крики и чьё-то кряхтение.

– Так его! бей! пни! – раздавалось в тиши дальнего угла школьного двора.

Именно туда я собственно и направлялся, поскольку там была дыра в заборе, наиболее близкая к моему дому.

Я осторожно обошёл хозяйственный сарай и увидел, что Цацкин избивает новичка – пацана, который пришёл к нам в класс буквально пару недель назад, а двое его дружков стоят рядом и подзадоривают. Один из них лениво глянул на меня и тут же отвернулся, видимо решив, что большего внимания я не заслуживаю.

– Иди дальше, – шептало мне моё благоразумие. – Дома тебя ждёт компьютер, диван, телевизор, ты ведь только вчера купил диск с новой игрушкой, она ведь ждёт тебя свежезаинсталенная – только и стоит нажать «Старт гейм» и у тебя будет новый мир, в котором-то ты уж наверняка станешь самым сильным и победишь всех.

Но то видимо был плохой день для моего благоразумия.

– Отпусти его! – Сказал я дрожащим голосом Цацкину, который пытался накормить новичка травой.

– Чееегооо? – опешил тот.

Гопники стояли и с интересом ждали что же будет дальше.

– Иди куда шел, а то и тебе достанется, – добавил Цацкин и продолжил заниматься новичком.

– Вот-вот, – снова взялось за своё благоразумие. – Тут всё-таки не коридор школы, даже если тебя Цаца убьёт и оставит валяться на этом месте, то тебя найдут в лучшем случае через несколько дней.

К своей вящей радости я обнаружил, что мои мышцы не слушают голоса разума и ведут меня к Цацкину, который увидев внутреннюю борьбу на моём лице встал и с ухмылкой ждал когда я подойду.

– Нехорошо как-то – втроём на одного, – сказал я.

– Тю, а где ж ты видишь, что мы втроём на одного? – заржал Цацкин. Мы тут один на один, а для тебя от меня и половинки хватит.

Тем временем, я накрутил себя, вспомнив, как с год назад сам на этом же месте ел траву, а эти же двое подонков стояли по бокам и радостно смеялись. Вспомнил я и про многочисленные подножки и про обидные слова, сказанные Цацкиным за несколько лет учёбы с ним. Вспомнил и про то, сколько раз он забирал у меня ту мелочь, которую давали родители, пока я не перестал приносить деньги в школу. И когда я, наконец, вспомнил лицо Таньки, разговаривающей с Цацкиным и улыбающейся при этом, я отстранённо понял, что мой сжавшийся кулак уже летит в лицо Цацкину и его уже ничем не остановить.

Опыта в драках у меня было немного, да и боксёр из меня никудышный. Поэтому, если мой выпад и произвёл действие на Цацкина, то скорее потому, что он никак не ожидал от меня нападения. Схватившись за скулу, он дал мне возможность для второго удара, чем я и поспешил воспользоваться.

Похоже, что второй удар по лицу привёл его в чувство, и он с криком «Мочи!» уже сам принялся дубасить меня. Пока он меня бил один я ещё сопротивлялся, частично блокируя его удары, и даже пару раз дотянулся кулаком до его физиономии. Но когда сошло оцепенение с подельников Цацкина и они поспешили ему на помощь, я понял, что мне крышка, упал и свернулся кольцом, инстинктивно закрыв руками голову и поджав колени к животу, сосредоточившись на том, чтобы не пропустить удары в жизненно-важные органы.

Внезапно град ударов стих.

Я открыл один глаз и увидел, что гангстерская троица стоит в сторонке, а рядом со мной стоит новичок и размахивает в воздухе здоровенной палкой с двумя гвоздями на конце.

Я тут же представил, как один из этих ржавых гвоздей входит в мой глаз, и поспешно закрыл лицо ладонями.

Но, похоже мне повезло. Цацкин сплюнул, пригрозил: «Ладно, потом разберёмся», и троица удалилась.

Лишь после этого, я решился разогнуться и открыть глаза. Новичок сел рядом, не выпуская, впрочем, палку из рук. Вид у него оказался не такой уж и побитый. Я подозревал, что мне досталось гораздо больше – жутко саднила губа и в голове стоял какой-то гул.

Впрочем, у меня пока на месте были оба глаза и не были сломаны ни руки ни ноги, что не могло не радовать. Большие сомнения были только насчёт рёбер – когда я попытался встать, то всё тело отозвалось ноющей болью.

– Ты как, нормально? – поинтересовался новичок.

– Да вроде ничего, – ответил я, – могло быть и хуже.

– Спасибо, – сказал он.

– За что? – поначалу не понял я, потом до меня дошло. – А, за это, да не стоит благодарности, у меня тут свои счёты, не подумай, что это из-за тебя.

– Всё равно, – невесело усмехнулся парень. – Значит мне повезло, что у тебя свои счёты с этой компанией.

– Тебя как зовут? – спросил я. – Я помню, что вас представляли классу пару недель назад, но там кроме тебя ещё было двое новеньких, и я не запомнил имён.

– Георгий Цветков, – сказал он и протянул руку для пожатия, – можешь просто звать меня Жорой, а тебя я помню, ты Дмитрий Санцев.

Я усмехнулся.

– А ты на Жору не обижаешься?

– А чего тут обижаться, имя как имя, какая разница. Не имя красит человека, а человек имя.

– Да ты философ…

– Нет, это моя жизненная позиция. Философ отстранённо наблюдает за вещами и облекает процессы в слова. Мне скорее нравится облекать слова в процессы… ну да сейчас не об этом. Моих родителей нет дома, пойдём ко мне – почистишься, да умоешься, чтобы своих не пугать.

Я согласился с Жорой и уже через пять минут стоял в его ванной и скептически осматривал свои повреждения. Повреждений, на мой взгляд, было маловато.

Нет, я конечно не мазохист и шрамированием тоже не увлекаюсь, но просто сравнивая свои страхи перед выяснением отношений с Цацкиным и последствия этого самого выяснения отношений, я склонялся к тому, что прав был русский народ, придумывая пословицу «у страха глаза велики».

Вот, кстати, интересно, а кто всё же придумывает народные пословицы? Ещё лет пять назад у меня было вполне отчётливое понимание этого вопроса. Я считал, что в какой-то избе (это непременный атрибут) сидят несколько старцев и постоянно думают. Как только у кого-нибудь приходит в голову умная поговорка или притча, то он её тут же озвучивает и они уже все вместе обсуждают – хороша она или нет. Если все высказываются за, то старец вписывает свою мысль в толстенный том народных мудростей.

Сейчас-то я понимаю, что это не так, но вот откуда берётся всё «народное» так и не понял до сих пор.

Отмыв лицо и руки от крови, натекшей из разбитого носа, и от грязи, я вышел из ванной и лишь тогда подробно рассмотрел обиталище семьи Цветковых.

Квартирой в нормальном понимании этого слова это было назвать нельзя, скорее это был склад. Во всех четырёх комнатах, которые были видны из коридора, были наставлены одна на другую многочисленные коробки. Некоторые были открыты, другие лежали на боку, и содержимое частично вывалилось из них.

– Мы только в августе сюда переехали, не успели всё разложить по местам, – ответил Георгий на мой немой вопрос.

Я вяло кивнул. В конце концов, какое мне дело? Пусть живут как хотят, мне бы сейчас до дома добраться, да объясниться со своими родителями… скажу – упал. Нет, не поверят. А и ладно, не поверят – их дело. Упал и всё тут.

Адреналин уходил из моей крови и ко мне постепенно начал возвращаться страх.

Цацкин ведь так дело не оставит. Сильно или нет, но я ему вмазал, и наверняка он захочет со мной поквитаться.

Словно отвечая на мои мысли, Георгий сказал:

– Нам лучше какое-то время возвращаться со школы вместе.

– Толку-то, – пожал я плечами. – Нас можно подкараулить не только возле школы. Да и вообще, мы вдвоём не сила против них. Цацкин сейчас с двумя корешами был и то мы бы их не одолели, а он может кодлу и с десяток парней набрать. Так что мы обречены.

– Не дрейфь, что-нибудь придумаем, – сказал Жора.

И тогда и впоследствии, Цветков не переставал удивлять меня своим хлещущим через край оптимизмом. Я впоследствии даже удивлялся себе – как я мог его не запомнить сразу с первого же дня, как он пришёл в школу.

Впрочем, потом я вспомнил, что именно он и был тем новичком, который сразу не стал пресмыкаться перед Цацкиным, который по своим полутюремным обычаям строил козни всем новеньким. Жора тогда особо не нарывался, но и старательно игнорировал Цацкина и его пособников. Видимо это бесило их ещё сильнее и привело к разборкам за школой, которые я, занятый собственными проблемами так неосторожно прервал.

Что ж, похоже мы с Жорой имеем все шансы, чтобы можем догнать и перегнать даже Петю-пукало по количеству издевательств над собой.

Весь вечер я провалялся дома не в силах придумать ничего стоящего, что могло бы спасти меня от гнева нашего школьного криминала.

Родители увидели разбитую губу и фингал под глазом и, как ни странно, удовлетворились тем, что я объяснил это своим падением. Возможно они предоставили мне право самому решать свои проблемы, а может просто сами не знали что можно сделать в том случае, если твоего сына побили в школе.

Мои мысли ушли в другом направлении – интересно, а обижали ли в школе моих предков? Таскали ли мамку за волосы и ставили ли фингалы отцу? Скорее да, чем нет, чем они хуже других. Но почему так неприятно даже думать об этом? Хочется пойти и отомстить всем, кто обижал моих родителей, а если не найду обидчиков, то отомстить им хотя бы на Цацкине.