Текст книги "Архонт Варанги (СИ)"
Автор книги: Андрей Каминский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Узел затягивается
Душераздирающий крик ударил в уши с такой силой, что даже император, навидавшийся всякого на поле боя , брезгливо отодвинулся. Раскаленное железо с шипением погрузилось в человеческую плоть, омерзительно запахло горелым мясом, когда растянутое на дыбе изуродованное, окровавленное тело, с вывернутыми суставами, порванной кожей и отрезанными гениталиями, наконец, забилось в предсмертной агонии. Что-то с хрустом порвалось внутри истязаемого и поток крови хлынул из распахнутого рта, чуть не залив отскочившего в сторону одетого в кожаный передник коренастого мужика с рябой рожей и бритым наголо шишковатым черепом.
– Этот тоже готов, ваше Величество, – палач повернулся к басилевсу.
– И тоже ничего не знает, – брезгливо поморщился Цимисхий, – может, тот комит и вправду действовал в одиночку?
Паракимомен Василий Лакапин, стоявший рядом сокрушенно развел руками.
– Хотелось бы верить в это, – елейным голосом сказал он, – всем было бы куда спокойнее, если бы это был всего лишь отщепенец, безумец, поднявший руку на богоизбранного басилевса. Сердцем я хотел бы верить в это, но умом...
– Умом и я все понимаю, – скривился Цимисхий, – ты уже говорил с турмархом, что заменил комита на третьем круге?
– Он мертв, император, – качнул головой евнух, – сразу после парада он почувствовал себя плохо и скоро скончался. Лекари говорят, сердце. Вроде как он расчувствовался от того, что из-за его решения подверглась опасности твоя жизнь, басилевс.
– Какая потрясающая верноподданность, – криво усмехнулся император, – и как не вовремя. Комит, которого заменили этим убийцей, как я слышал, тоже мертв?
– Да, – скорбно кивнул Василий Лакапин, – он тоже почувствовал себя плохо, из-за чего его и заменили на того негодяя. Комит умер как раз во время покушения.
– Мор, значит, какой-то напал на наших солдат, – зло ответил Цимисхий, – и именно на тех, кто замешан в этом всем. Ну, а ты, что ты думаешь об этом деле? Тот комит кричал «Предатель» – значит он из тех, кому не нравится, что мы нынче в союзе с россами? Таких, правда, сейчас стало слишком много.
– Самое очевидное объяснение не значит правильное, – заметил евнух, – я бы поискал врагов подальше. Тот турмарх, что заменил комитов – он родом с Крита, из тех агарян, что крестились и перешли на нашу сторону, когда Никифор освободил остров. Возможно, его крещение было... не вполне искренним.
– Думаешь, за этим стоят Фатимиды? – Цимисхий задумался.
– Скорее Хамданиды, – пожал плечами евнух, – они все еще не могут смириться с потерей Киликии. А может и Буиды.
– Хм, все может быть, – с сомнением протянул император, – что же, еще один повод раздавить это гадючье гнездо раз и навсегда. Ладно, продолжай работу – и я надеюсь, что ты разберешься с этим делом еще до того, как мы отправимся в поход.
– Все, что скажет мой император, – евнух согнулся в низком поклоне, пряча злобную ухмылку, но Иоанн уже развернулся, выходя из подземелья. За его спиной меж тем вновь слышались вопли нового несчастного узника, которого византийские палачи деловито вздергивали на очередное жуткое орудие пытки.
– Думаешь, он поверил? – уже позже спрашивал Варда Склир. Евнух пожал плечами.
– У басилевса много недостатков, – сказал он, – но излишняя доверчивость в их число точно не входит. Но, как мне кажется, я был весьма убедителен – возможно, потому, что я и в самом деле непричастен к этому заговору.
– Да и я тоже, – сказал Варда Склир, – кто-то, оказывается, и помимо меня имеет своих людей в армии. Кто-то кто пытается за нас сделать нашу работу?
– Сомневаюсь, что это покушение делалось из расположения к нам, – покачал головой Василий, – и сказать по правде, покушение весьма неумелое – я бы действовал гораздо тоньше. Всю эту кутерьму с подменой комитов можно было раскрыть в любой миг. Да и следы заметались уж слишком торопливо, кто-то опередил меня буквально на шаг. Впрочем, так порой и добиваются успеха иные новички – если бы не проклятый росс, Цимисхий был бы уже мертв.
– Как бы то ни было, теперь Иоанн уж точно не подпустит к себе убийц, – с сожалением произнес Склир, – он и раньше был осторожен, а теперь так удвоит бдительность. Ему ли не помнить, как погиб Фока.
– Не стоит падать духом, почтенный, – сказал Василий, – главное, что мы остались вне подозрений...во всяком случае пока. А впереди у нас война, на которую Цимисхий наверняка возьмет лучшего из своих полководцев. А на войне, как известно, может случиться всякое...и с самим императором и с катархонтом россов. Главное – не упустить подходящего момента.
– И раскрыть того, кто устроил это дурацкое покушение, – буркнул Варда Склир, – не нравится мне оно. Когда два охотника идут за одним зверем, не зная друг о друге, случайное копье или стрела может достаться не зверю, а одному из охотников.
– Само собой, почтенный, – заверил его евнух, – вот прямо сейчас и займусь.
Тонкий серп молодого месяца посеребрил морскую гладь, но бледный свет ночного светила не мог застить багряные отблески костров, что полыхали на берегу Мраморного моря. Целые свиные и бычьи туши вращались над огнем, капая расплавленным салом на раскаленные угли, рекой лилось белое и красное вино, что неутомимо поглощали варварские глотки. Смех, ругань, пьяные гимны кровожадным богам разносились над водой, заставляя испуганно креститься и закрывать ставни тех немногочисленных обитателей островов, что из-за игры слов и дрянного перевода, с легкой руки разных книжников получили наименование Демонских. Сейчас же они как никогда заслуживали своего названия – и испуганные монахи островных монастырей читали молитвы об избавлении от Дьявола всякий раз, когда до них доносились жалобное ржание, визг, мычание приносимой в жертву скотины, – хорошо еще, что всего лишь скотины, – и языческие песнопения, сопровождающие все эти кровавые обряды.
Но не все насельники монастырей смотрели на диких россов с суеверным страхом, про себя поминая дурным словом призвавшего варваров императора. Были и иные глаза, – темные, томные, влажные, – что из монастырской кельи с надеждой всматривались в проходившие мимо острова лодьи, пытаясь найти знакомое лицо и разом пересохшие губы чуть слышно шептали так и не забытое за шестнадцать лет имя.
Войско россов, не задержалось возле Царьграда – пройдя через Босфор, языческие лодьи бросили якорь у островов к юго-востоку от ромейской столицы. Цимисхий позаботился о том, чтобы его гости ни в чем не нуждались и вот уже несколько дней, как союзное войско отдыхало и набиралось сил, в ожидании, когда подойдут конные орды угров и печенегов. Святослава этой ночью не было со своими людьми – в честь своего спасителя император устроил великий пир во дворце, – однако князь настоял, чтобы и его люди могли достойно отпраздновать триумф своего предводителя. За старшего с ними остался воевода Свенельд. Сейчас великан-свей сидел возле костров, рядом со своими соплеменниками, варягами-верингами – именно по ним, составившим лучшую часть росской армии, греки и прозвали союзное войско «варангой». Больше всего в ней было, конечно, соплеменников Свенельда, – белокурых, голубоглазых свеев, а также схожих с ними обликом и облачением северных собратьев, также подавшихся из родных краев за сарочинской добычей – урмане, гауты, даны, даже фризы, англы и саксы, невесть как занесенные на берега Варяжского моря. Померанские венды, обычно грабившие чужие берега в хирдах викингов, на этот раз предпочитали держаться рядом со своими родичами-ляхами, что ушли из родных земель, не пожелав принять новую веру, навязанную польским князем Мешко. Свои костры горели и у древлян и у вятичей с кривичами и у словен, пруссов, эстов, веси и мери – множество народов собралось по зову Киевского князя на Островах Демонов, веселясь, пьянствуя и тиская визжащих испуганных рабынь – еще одной щедрости басилевса для союзников.
Сам Свенельлд сидел перед костром возле своего шатра, сдирая крепкими зубами куски баранины со стального вертела. В руках он держал большой кувшин с вином, но выпил свей мало – от силы пару скупых глотков. У ног его, вздрагивая от страха и ночного холода, сидела рабыня из Лаконии, красивая стройная девушка, с золотисто-каштановыми волосами и зелеными глазами. Киевский воевода почти не смотрел на нее: его серые глаза внимательно наблюдали за собственным воинством, что продолжало пировать и веселиться. Когда Свенельд решил, что варанга уже достаточно перепилась, чтобы не заметить его отсутствия, он наклонился к гречанке и коротко бросил.
– Веди к своей госпоже!
Незаметно покинув лагерь, Свенельд и его спутница, пробравшись сквозь густой кустарник, оказались на другой стороне острова. Здесь к берегу уже причаливала небольшая лодка, которую вел угрюмый лодочник в одеянии простолюдина. На корме же сидел некто замотанный в черное монашеское одеяние, так что на виду оставались лишь темные глаза, радостно блеснувшие при виде сурового великана-свея.
– Ты пришел!!!
Монашеский капюшон разом слетел, обнажая роскошную гриву каштановых волос, рассыпавшихся по стройным плечам. Открылось и лицо, принадлежавшее зрелой, на редкость красивой женщине с темно-синими, как морская гладь, глазами, аккуратным носом с горбинкой и чувственными алыми губами. Под стать лицу было и тело, чьи пышные формы не могло скрыть даже бесформенное монашеское одеяние.
– Конечно пришел, – проворчал Свенельд, подходя ближе и усаживаясь на песок, – с чего бы, по твоему, я не отправился на прием к императору?
– Потому что ты ждал встречи с императрицей, – рассмеялась женщина, гибко усаживаясь рядом с варягом. Тонкие руки оплели его шею и сочные губы встретились с губами свея, пока его руки грубо задирали монашеское одеяние, жадно ощупывая соблазнительное женское тело. Вот мужские пальцы проникли в истекавшую влагой плоть и женщина, уже не сдерживая себя, громко простонала, выгибаясь дугой и раздвигая ноги, впуская мужчину в себя. Служанка и лодочник старательно притворялись, что их нет рядом, но на них никто и не обращал внимания: кто вспоминает о рабах, когда речь идет о старой любви? Как будто и не было этих шестнадцати лет, что минули с тех пор, когда русский дружинник, боярин из ближайшего круга княгини Ольги, во время ее визита в Царьград не смог устоять перед женскими чарами молодой, но уже весьма опытной Феофано, жены наследника престола, будущего императора Романа. Они провели вместе лишь несколько бурных ночей, скрываясь от нескромных глаз во многочисленных помещениях дворца, но память о тех ночах пронеслась сквозь годы – и сейчас Свенельд, разом скинув с плеч, не меньше двадцати лет, с молодым пылом терзал податливое лоно извивавшейся под ним женщины. Много их было у киевского воеводы, но такую, одновременно нежную и напористую, ведающую множество уловок, о которых знать не знали старательные, но скучные жены Свенельда, киевский воевода помнил лишь одну. Также как и Феофано, жена двух императоров и любовница третьего, в свое время безошибочным женским чутьем выделила самого достойного из мужей росов, приложив все силы, чтобы заполучить Свенельда в свою постель.
Уже позже, когда все закончилось, любовники расслабленные, лежали на песке, молча смотря в усыпанное звездами небо.
– Мне нельзя тут долго оставаться, – сказал Свенельд, – рано или поздно меня хватятся мои люди. Также как и тебя – а как ты вообще смогла сбежать из монастыря?
– О моих стражах позаботился Теодос, – Феофано кивнула в сторону лодочника, – я его знаю давно, еще с тех пор когда он работал вышибалой в кабаке у моего отца. Вот и пригодились знакомства юности, когда все дворцовые связи оказались пшиком.
– Таким ли уж пшиком? – усмехнулся в густые усы Свенельд, – думаешь, я поверю, что ты не имеешь отношения к тому безумцу, что бросил копье в вашего царя?
– Может и имею, а может и нет, – загадочно усмехнулась женщина, – с тех пор как Иоанн замирился со Святославом, у него появилось много новых недругов в армии и найти недовольных среди военных стало намного проще. Если бы еще твой князь не лез куда его не просят, со своим мечом.
– Разве он мог поступить иначе, – пожал плечами Свенельд, – что бы было со всеми нами, если бы умер император, пригласивший нас в Царьград?
– С тобой бы точно ничего, – прищурилась Феофано, – ты же оставался за городом, со всем войском россов. А даже если бы вашего князя растерзали мятежники прямо в Городе – ну так и что с того? Ты бы ушел, получив большой выкуп, никто бы не стал чинить вам преград. И кто бы стал главным на Руси, по твоему возвращению?
– Все еще считаешь себя умнее других, – покачал головой Свенельд, – я слышал, как ты обожглась с Цимисхием. Ты помогла ему свергнуть Фоку, а он загнал тебя в монастырь.
– И я с ним за это еще посчитаюсь, – ощетинилась Феофано, – не удалось в этот раз, так получится в следующий. клянусь спартанской кровью в моих жилах! В этот монастырь я не вернусь – я скроюсь за стенами Святой Софии и призову народ к восстанию против узурпатора. Я все еще регент и мой сын...наш с тобой сын, Свенельд, – законный император ромеев.
Свей потянулся, собирая разбросанные по берегу одежду.
– Я никогда не видел его, – сказал он, – откуда мне знать, что ты говоришь правду?
– Если бы ты увидел его, то понял сразу, – пылко выпалила Феофано, – у него твои глаза– и твой нрав, пусть он еще не проявился в полную силу. Но когда Василий взойдет на трон, это почувствуют все...
– Удачи ему, – равнодушно произнес Свенельд, – жаль, что я никак не смогу помочь.
– Я просто хочу, чтобы ты знал, – сказала Феофано, вставая и вновь закутываясь в свое одеяние, – просто, чтобы помнил, что пока жив Цимисхий наш сын остается в опасности. Что тебе делать с этим знанием – решай сам.
Нарочито покачивая бедрами, уже совсем не с императорским достоинством она прошла в лодку, где уже сидела ее служанка. Молчаливый Теодос налег на весло и лодка отвалила от берега. Свенельд провожал взглядом утлое суденышко, пока оно не развернулось в ночном мраке, после чего развернулся и зашагал вверх по склону холма.
– Чтобы черти в аду вырвали тебе ядра и запихали в твою глотку, ты гнойный прыщ на теле империи, низкорослый выродок, ублюдок свиньи и армянского шакала! Пусть Харос вырвет тебе глаза, пусть Гелло выпьет жизни всех твоих детей, пусть...
Грязная брань разносилась по площади перед Святой Софией, пока «бессмертные» Цимисхия, наплевав на все традиции, вытаскивали из храма ругающуюся и упирающуюся Феофано, запихивая ее в стоявший рядом с храмом паланкин, на потеху собравшимся вокруг зевакам, со смехом подбадривавшими разъяренную императрицу.
– Поистине неодолимы бесы похоти и злобы, что владеют этой женщиной, – сокрушенно покачал головой Цимисхий, обращаясь к стоявшему рядом с ним патриарху Антонию Студиту, – в силах ли человеческих обуздать их?
– Не человеческим, но только божеским промыслом смиряются непримиримые сердца, – сказал патриарх, – в сердце Феофано, видать, оставалось слишком много гордыни, что не смирялась, пока она видела свой дворец из монастырской кельи. Подлинному смирению можно научиться лишь вдалеке от соблазнов земной жизни.
– Так и будет, отче, – кивнул Цимисхий, – я отправлю ее в отдаленный монастырь в Армении. Что же до ее сына – если норовом он пошел в мать, то его тоже будет опасно оставлять в столице после этого покушения. Поэтому я, пожалуй, возьму его в поход на сарацин и да поможет мне Бог наставить мальчишку на путь истины.
– Брань земная, но против врагов веры подобна брани небесной, – кивнул патриарх, – пусть созерцание гроба и священного града Господнего усмирит в цесаревиче кровь буйных лакедемонян и научит его подлинно христианскому благочестию.
Мать городов русских
С самого утра киевский Подол гудел как рассерженный улей. Огромная толпа: не только ремесленники, торговцы и прочие посадские люди, что каждый день собирались здесь на свои обычные занятия, но и иные из высокородных бояр, что обычно сторонились простолюдинов, также явились сегодня. Сейчас, невзирая на всю разницу между собравшимися, общий настрой их выглядел единым: отовсюду слышались божба, возмущенные крики, ругань и оскорбления. Весь этот народный гнев был направлен на притулившуюся меж торговых рядов и ремесленных мастерских небольшую церквушку. Возле нее тоже сгрудилась толпа, – куда меньше первой, – также из людей разного занятия и достатка, держащих в руках распятия и иконы. Впрочем, многие из защитников церкви держали в руках и оружие, выставив перед собой рогатины, пики, мечи.
С привратной башни киевского детинца на бурлящий возмущением люд, внимательно смотрела княгиня Предслава. Чуть позади в почтительном поклоне замер княжеский доглядчик Ворон, окруженный несколькими дружинниками супруги Святослава.
– Что они все не поделили? – негромко спросила Предслава.
– Этой ночью кто-то пытался поджечь капище Велеса на Подоле, – эхом откликнулся Ворон, – поджигателя поймать так и не удалось. До идола огонь не достал, но говорят, что частокол горел знатно – двое холопов, что там рядом оказались, сильно обгорели, один к утру и вовсе помер от ожогов. К утру по городу пошли слухи: мол капище не то крещенные греческим огнем подпалили, не то колдуны иноземные огненного змея навели. Ну и понятное дело народ осерчал – стали ловить христиан и бить, а кой-где уже насмерть зашибли. Потом собрались возле церкви, чтобы разнести ее по бревнышку, ну, а крещенные, само собой...
Громкий цокот копыт оборвал княжеского доглядчика на полуслове и княгиня, посмотрев вниз, увидела конный отряд, под алым стягом с золотым Соколом-Тризубцем, выезжавшим из детинца. Во главе всадников, на белом коне печенежских кровей, ехал княжич Ярополк, в похожей на рыбью чешую блестящей кольчуге, с мечом у пояса и притороченным к седлу чеканом. Похоже облачились и его дружинники. Мальчишеское лицо князя было бледным и решительным, пальцы непрестанно оглаживали шишковидный наконечник на рукояти клинка. Звеня сталью, княжеская дружина устремилась на Подол. Предслава краем глаза ощутила сбоку некое движение и, повернув голову, увидела, как на стенах детинца неспешно занимают место чужеземные воины – светловолосые, плечистые, в нездешних доспехах и шлемах, держащие в руках самострелы немецкой работы. Подобных же воинов зоркий глаз киевской княгини отметил и ниже: засевших в засаде на крышах домов и мастерских, окружавших Подол.
– Дорогу Ярополку, князю Киевскому! – ломая и коверкая славянскую речь, попытался переорать ехавший рядом с княжичем высокий рыжебородый варяг, в греческом клибанионе с ликом Горгоны и с урманской секирой в руках. В ответ из толпы вразнобой послышались недовольные вопли.
– Он нам не князь!
– Пусть к немцам своим идет! К грекам, хазарам, да хоть к черту на рога!
– Святослав наш князь!
– Святослав ушел за греческое золото воевать, а нам своего щенка оставил, крещенного.
– Хватит с нас варягов, пора в Киеве нашего князя ставить!
– Разойтись!!! – рявкнул варяг, направляя коня прямо на толпу. Крикуны шарахнулись в разные стороны, но тут же в дружину полетели гнилые овощи и комья земли. Один ком попал в лицо Ярополку и тот, залившись краской гнева, обернулся к своим людям, делая понятный всем жест. В следующий же миг послышался свист стрел – стреляли не только ехавшие рядом с князем дружинники, но и белобрысые чужаки, засевшие на крышах. Толпа подалась назад, в ней появились зазоры и прорехи, когда княжеские дружинники, отложив луки, устремились в самую кучу, работая плетьми. Отчаянные вопли, крики и проклятия разнеслись по всему Подолу. Сам княжич, с белыми от злости глазами, что есть силы хлестал направо и налево, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватиться вместо плети за меч. И лишь когда посадский люд, со стонами и мольбами начал валиться перед Ярополком в ноги, прося его о пощаде, сын Святослава, заткнув за голенище сапога свернутую плетку, повернул коня, напоследок зло зыркнув на киевлян.
– Скверное дело, – как бы ни к кому не обращаясь, сказала Предслава, – пора бы поговорить с пасынком. А ты, – сказала она Ворону, – узнай, откуда все эти слухи ползут. Сдается мне, не только греки хотели бы видеть раздор в Киеве.
Ворон согласно склонил голову, но Предлава уже спускалась с башни, навстречу возвращавшимся в детинец дружинникам князя.
– Я князь Киевский!
Сидевший на Соколином Престоле Ярополк вновь оделся в лучшие свои одежды из расшитого золотом и серебром бархата. Вокруг трона стояла княжеская дружина – не только здешние славяне и варяги, но и появившиеся в Киеве недавно немцы. С явной неприязнью они смотрели на стоявшую перед престолом княгиню в причудливом черно-красном одеянии увешанном языческими амулетами из кости, дерева и бронзы.
– Пока отца нет, я суд и закон в Киеве, – с нажимом говорил Ярополк, – и мне должно разбираться с каждым, кто посягнул на любую святыню – будь то русскую или христианскую. А когда холопы, вместо того, чтобы мне челом бить, не только начинают самосуд, так еще и на князя руку поднимают – как иначе мне поступать?
– Может, не заливать костер греческим огнем? – сказала княгиня, – весь Киев теперь будет судачить, что княжич покрывает осквернителей святынь и потакает христианам, а то и сам христианин. Забыл уже тот разговор со Святославом?
– Перед отцом объяснюсь сам, – дернул щекой княжич, – а ты мне не отец и даже не мать. И указывать мне не смей.
– Святослав не просто так оставил меня в Киеве, – сказала Предслава.
– Конечно не просто, – зло ответил Ярополк, – он все еще думает, что мне нужна нянька. Да только я уже давно не отрок – и видит Перун, что для того, чтобы править. мне не нужны советы мачехи-ведьмы. Хватит и того, что ты сбиваешь с толку мою жену.
– Предслава учится почтению к нашим богам, – сказала княгиня, – и тебе не помешало бы поучиться вместе с ней. Тогда, может быть, ты не стал бы слать послов к немцам.
– Я должен спрашивать у тебя, с кем мне иметь дела? – княжич надменно вскинул голову, – или плохо то, что немцы, наконец, научились считать нас за равных?
– Они никогда не посчитают себе равными тех, кто не принял Распятого, – возразила Предслава, – или ты не слышал, как они при еще при твоей бабке присылали епископа Адальберта, чтобы он крестил Киев. Его прислал Оттон, кесарь германцев, а сейчас его сын принимает твоих послов на своем сборе князей, шлет в Киев воинов – она покосилась на стоявших у престола чужаков, – зачем? Что он захочет взамен?
– Иному воинскому искусству с Запада нашим воинам не грех будет и поучиться, – сказал Ярополк, – за этим я и пригласил людей Оттона ко княжескому двору. А насчет того, что они не считают нас равными – так это дело наживное. Ромеи вон тоже не считали, а теперь мой отец, лучший друг ромейского кесаря, хоть и от Богов не отрекался.
– Греки нам не друзья, – покачала головой Предслава, – с немцами, может и побольше общего будет. Вот только грекам пока что нужны войска твоего отца, а Оттону – нет, он и сам неплохо умеет воевать. И если он шлет тебе не только воев, но и своих монахов, вроде того Адальберта, которого прогнал твой отец...
– Хватит меня попрекать отцом! – Ярополк рывком поднялся с престола, – сейчас не те времена, что при бабке Ольге и немцы давно выучили полученный тогда урок. Вернется великий князь в Киев – перед ним и буду ответ держать, а ты – не смей меня поучать.
Грохоча сапогами, он почти выбежал из гридни, и вслед за ним, кидая на княгиню неприязненные взгляды, последовали и дружинники. Когда за последним из них закрылась дверь, Предслава пожала плечами и, гордо вскинув голову, поднялась на Соколиный Престол. Не успела она усесться на троне, как почти сразу скрипнула дверь и перед женщиной склонился в поклоне худощавый варяг в черном одеянии.
– Говори, – бросила княгиня, – что тебе удалось узнать?
– Вместе с немецкими воинами в Киев прибыл и священник от Оттона, – сказал доглядчик, – княжич Ярополк часто приглашает его в свою горницу, хотя мне и неведомо о чем они говорят между собой. А в Киеве продолжают ходить слухи о христианстве княжича – и, как я прознал, особо рьяно распространяют их люди Добрыни, дядьки княжича Владимира. Многие из тех трепачей собираются в Вышгороде у Малки, бывшей...
– Достаточно! – щека Предславы дернулась при звуке ненавистного имени, – так вот, значит, кто мутит воду в Киеве? Хорошо, ты знаешь, что делать.
– Как будет угодно княгине, – Ворон склонил голову и, шагнув на шаг назад, исчез за дверью, оставив Предславу на Соколином Престоле в тяжелых раздумьях. Его нарушили только негромкий скрип двери и осторожные легкие шаги. Княгиня подняла голову и ее губы озарила слабая улыбка.
– Соскучилась по тезке, Предслава?
Молодая княжна, Предслава-Юлия счастливо улыбнулась в ответ . Сейчас бы никто не узнал в этой красивой молодой женщине недавнюю монашку из болгарского монастыря. Утянутый к талии летник из красного бархата, украшенный по воротнику жемчужными нитями, подчеркивал стройную фигурку, также как и пояс из серебряных пластин с подвесками-лунницами. Серые глаза были подведены черным, красивое лицо покрывали нежные румяна, с ушей свисали золотые серьги с изумрудами. На высокой груди красовалось роскошное монисто из жемчуга, золотых монет, коралловых и янтарных бус.
– Садись сюда, – княгиня подвинулась, похлопав по престолу рядом с собой и девушка, подойдя, неуверенно присела возле жены князя. Та ласково обняла тезку за плечи.
– Я все слышала, – смущенно сказала девушка, – не хотела, просто так получилось. Почему мой муж так не любит тебя?
– Пасынки редко любят мачех, – рассмеялась Предслава, игриво боднув девушку лбом в плечо, – я не сержусь на Ярополка. Главное, чтобы он тебя любил – он ведь любит, верно?
– Вроде бы да, – неуверенно кивнула княжна, – хотя, мне кажется, что мы отдалились с тех пор как я переняла веру предков. Христианкой я нравилась ему больше – ему и впрямь интересна наша...то есть греческая вера.
– Значит, настало время укрепить его в вере отцов, – решительно сказала Предслава, – муж не простит, если я не смогу отвратить княжича от Распятого. Но ты должна мне помочь.
– Я?!
– Именно ты!– кивнула Предслава, – сделаем, значит так.
Обе женские головы сблизились и глаза княжны все более удивленно расширялись, а лицо заливалось алой краской, пока Предслава что-то нашептывала в девичье ушко.
